ГЛАВА 9. Гутов, как командир, размашисто шагает впереди

Гутов, как командир, размашисто шагает впереди. Сегодня идется легко. Во-первых, нет таёжных зарослей и завалов, в которых то заплетаются ноги, то ветки и сучки хватают за рюкзак, во-вторых, эти самые рюкзаки уже изрядно убавились в весе: как-никак а почти половина продуктов съедена (хотя еще идти да идти). Широкая долина плавно повышается к водораздельному хребту Сендален между реками Эрзин и Морен. Леса нет. Мы уже в зоне альпийских лугов. Далеко – далеко, за хребтом, виднеется снеговая шапка Коч-Суур. Высота ее, судя по карте, – 3276 м. Но, она уже за пределами Союза.

Неожиданно впереди из неглубокой выемки появляется… Марал! Дикий олень! Гутов остолбенел: «Спал он там, что ли?»

Савин, тоже заметивший марала, отодвигает одной рукой Бориса, другой сдергивает с плеча ружье, торопливо заряжает и выходит во главу нашего каравана. Все затаили дыхание. Савин прикладывает ружье к плечу, тщательно целится…

«Ну, давай! Стреляй! Чего ждешь? – молит Гутов. Ему не терпится услышать грохот выстрела, увидеть падающего, умирающего оленя. – Быстрее, черт побери!» Но, выстрела нет. Юрий удрученно опускает ружье.

– Стреляй… – шепчет Гутов.

– Куда? До него двести метров. Не достанет!

– Да вот он – рядом!

Савин не отвечает. Он прибавляет шаг, торопясь приблизиться к маралу. Он уже почти бежит, но марал изредка оглядываясь, также неторопливо идет впереди нас. Проходит пять минут, десять… Мы уже запыхались, а марал идет, чуть прибавил скорость, словно точно знает дистанцию, на которой его не достанет Юркино ружье. Савин скинул рюкзак и пустился за ним вдогонку, норовя сократить расстояние. Куда там! Белый пятачок под коротеньким хвостом завлекательно маячит впереди. Чтобы не возвращаться, Гутов взгромоздил на себя второй рюкзак.

Марал, взглянув на нас последний раз, сворачивает направо и скрывается в боковом ущелье. Савин бегом устремляется за ним. И дичь и охотник пропали из виду. А наш караван медленно идет в гору. Вот и правая боковая долина. Не видно ни того ни другого.

– Идем дальше, догонит, – решает начальник.

– А выстрел услышим – вернемся. Разделывать мясо будем, – изрекает завхоз.

Гутов идет впереди, пыхтит. Нелегко тащить два, хоть и изрядно полегчавших, рюкзака. Вскоре нас догоняет Савин. Он молча стаскивает с Бориса рюкзак.

– Догнал?

– Не-а… – расстроенный Савин не желает разговаривать. Надевает рюкзак и выходит вперед группы. Обидно, конечно. В кои-то поры, вот так, на глазах у всех, оказался марал – и на тебе! Не смог убить. Разве ж объяснишь эти оглоедам, что обычная гладкоствольная Тулка прицельно бьет едва ли на 80 метров. Они же все видели – вот он марал, рядом. И не смог убить! Охотничек, черт возьми. А чего стрелять – до него минимум двести метров было. Так и не дал сократить расстояние.

– Убег за перевал, – буркнул Юрий и прибавил шаг.

Скоро марал (ускакавшее за перевал мясо) как-то забылся, затушевался. Окружающий ландшафт был красив, очень красив. Даже у грубоватого Гутова млело сердце от такой красоты: голый хребет с серыми скалами, черными «курумниками» и понижениями перевалов, сияющее над далекой снеговой вершиной стылое осеннее солнце. Серебристо-синий Эрзин далеко внизу, желто-зеленая стена леса вдоль берега. Откуда-то снизу, из сердца, поднималось, расширялось, заполняло весь организм чувство недозволенности, подлости, низости убийства в таком прекрасном месте. Окружающая красота действовала и на парней, и, если уж совсем честно, все, втихую, даже были рады неудаче охотника.

Мы идем вдоль ручья, все время на юг, по нашим представлениям, на юг. По крайней мере, скоро обед и солнце светит нам прямо в лицо. Значит там, конечно же, – юг! Ведь единственный наш компас в первый же день путешествия, как известно, попал под мощный «командирский пресс» и «приказал долго жить». Далеко внизу лес, река. А здесь пот, рюкзак, спотыкающиеся ноги…

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Сено! – Гутов показал в сторону открывшейся боковой долинки. Под скалой, на берегу ручейка что-то округлое, высокое…

Борис приложил бинокль к глазам:

– Братцы, живем! Это не сено. Юрта! Вон, даже человек рядом стоит…

Сворачиваем в долинку.

– Здравствуйте, здравствуйте, – пожилой пастух, стоит у входа в чум. Это явно тувинец, не монгол. Широкое, с рыхлым подбородком лицо, широко расставленные глаза. Прямой, простодушный взгляд На подбородке и нижней губе миниатюрные кустики пытающейся пробиться бороды.

Двумя ладонями, с полупоклоном, поздоровался с каждым:

– Николай… Николай… Проходите… Чай пить будем, новости рассказывать…

В юрте, справа от входа, потрескивает огонь в железной печурке, в которую врезан огромный, во всю ширину печи казан, полный кипящего желтовато-коричневого мутного, даже на взгляд, напитка.

Круглая юрта обтянутая снаружи войлоком, внутри по всему периметру обита цветным сатином, создающим впечатление красочной панели. Из всей мебели лишь небольшой комод, в котором хозяева хранят пиалы, чашки и прочие кухонные принадлежности. Ни стола, ни стульев, лишь на полу войлочная кошма. Транзисторный приемник, швейная машинка…

Половником Николай набирает напиток в большой медный чайник. В широком казане на печке, воды вроде бы и не уменьшилось. Чувствовалось, что хозяин ждал гостей. Вероятно, заметив нас в долине, он уже растопил печь и вскипятил чай.

Николай из чайника наполняет маленькие пиалы и с тем же уважительным полупоклоном ставит их на пол, прямо на кошму. Посередине воцаряется большая ваза с конфетами и жареными на бараньем сале баурсаками.

Но, черт возьми из мебели – только кошма на полу! Ни стола, ни стульев – ничего! Только кошма. А куда присесть? Стоя пить, что-ли? Геннадий, на всякий случай смотрит на хозяина. Тот садится на кошму по-татарски подвернув под себя ноги. Приходится и нам усаживаться на пол. Не обижать же хозяина. И, чтобы соблюсти традицию, Коренев сел на собственные ноги. Не тут-то было! Послышался легкий хруст и треск в коленях, такие надежные в походах ноги, не желали проседать до пола. Коренев сидел как на пружинах, испытывая в коленных суставах стреляющую боль.

Хозяин сидит, словно ноги у него вращаются во всех направлениях, даже Гутов сидит по-восточному. А я? Геннадий попробовал сесть прочнее, но боль в коленях усилилась, и даже, чего уж совсем не должно было быть, стреляющая ломота появилась даже в пояснице!

Хозяин с легкой смешинкой во взоре следил за неудачными попытками Коренева сесть по-восточному.

Мне больше всех надо? Вон Юрка с завхозом сидят на заднице, словно у костра, вытянув ноги на стол, почти до конфет. И все им нипочем! Варвары толстокожие… Никакого уважения. Геннадий, махнув внутренне рукой, приспособился на коленях. Зато уж пиалу взял по-восточному: двумя руками (у нее же нет ручки, – одной рукой и не удержишь!). Сделал глоток обжигающего горячего чая.

Трам-тара-рам! … твою мать! Да он нассал в чайник, что ли? Коренев едва не выплюнул чай прямо на войлочный ковер, под ноги компании. Он же соленый! Точно напрудил… Нассал подлюка!

Интеллигентный Геннадий, для которого самым ругательным словом было – «Черт», – сейчас, сидя в чужой юрте внутри себя матерился, лаялся как старый извозчик. Грубые матерные слова так и вылетали из него. Но… хорошее воспитание брало верх, так что слова застревали, останавливались на подступах к горлу.

Собака! Как же его пить? Бросить чашку? Неудобно – гость как-никак.

Коренев чувствовал, что сейчас, ну вот прямо сию секунду, это пойло, несмотря на все его старания, вылетит назад, прорвется сквозь плотно сжатые губы, обрызжет все вокруг! И друзей, и вазу с конфетами, кошму, да и самого хозяина (сидит напротив).

Кроме того, что он (чай) был соленым, Николай добавлял в него (должно быть для повышения калорийности) ячье молоко и коровье масло. Кроме того, в нем плавали желто-коричневые листья, ветки, даже щепки! И теперь этот, с позволения сказать, чай обтекал, обволакивал рот, глотку; скатывался до гортани, теплой соленой тряпкой щекотал миндалины, вызывая тошноту. Две слезинки непроизвольно показались из Генкиных глаз: «Что делать-то? А может, так и надо? Так его и пьют? Соленым и жирным?» Командир зачерпнул жменю конфет, Мартюшев, сделав несколько глотков, заинтересованно-изумленным взором смотрел в свою чашечку, Савин вообще отставил ее, сделав вид, что ему нисколько (ну ни капельки) не хочется пить.

Эх! Была не была!

Геннадий проглотил чай. Жирно-соленое горячее «варево» провалилось в пищевод… дальше… глубже. Он с трепетом ждал, когда оно выплеснется наружу! Неожиданно Геннадий почувствовал, что спазмы и тошнота исчезли; в желудке улеглась какая-то «приятность». Он сделал еще один глоток… другой… и как-то незаметно опустошил чашку. Жирно-соленое, необъяснимое по вкусу блюдо, мгновенно утолило жажду и голод. Через пару минут он уже чувствовал себя отдохнувшим, готовым к «новым подвигам» спелеологом.

– Хм-м-м… А что-то такое, этакое в нем есть… – Коренев взял конфету. Николай тем временем наполнил пиалы вновь.

– Николай, а ты здесь живешь постоянно? – Гутов допил последние капли чая и перевернутую пиалу опустил на кошму. (Восток – дело тонкое – напился стало быть от пуза, «по самый что ни на есть крантик»)

– Нет, на летнем выпасе.

– Один?

– С женой. Ушла за дровами. Скоро, пожалуй, должна быть…

– Овец пасешь? – поинтересовался Савин

– И овец, а в основном – сарлыков.

– Кто такой? Что за животное? Корова?

– Не… Как сказать – морда коровья, пожалуй; хвост – конский, шерсть до земли, хрюкает – что злой кабан в камышах. А рога? Ну, рога как у быка. Хорошие рога, пожалуй!

– Так это ж як! Горный як! – встрял в разговор Мартюшев.

– Не… Сарлык. Сарлык – по - нашему. А вы кто будете? Ищете чего? Или как?

– Спелеологи.

– Спецгеологи? Уран? Золото?

– Пещеры

– О, знаю, знаю. Читал. И как их находить надо?

Гутов пустился в пространные объяснения. Прочел целую лекцию об известняке, пещерах, понорах, провалах, грифонах и прочих премудростях спелеологии. Николай заинтересованно слушал, задавал вопросы, уточнял. Гутов оставил ему адрес спелеоклуба, на случай, если Николаю встретится природное явление похожее на настоящую пещеру, чтобы сообщил всенепременно!

Тувинский чай создавал иллюзию сытости, нагонял сон.

– Бу-бу-бу… – сквозь полудрему отдавалось в сознании Коренева. – Не понял? Просыпайся!

Оказывается командир уже давно тормошил Геннадия за плечо:

– Уходим! Николай дает нам соли на дорогу. Набери в рюкзак.

Оказывается Николай дает не только соль, но и муку, вермишель, махорки и целую плиту «тувинского» чая. Ребята были поражены таким чаем. Коричневая, крепко спрессованная плита, весом должно быть не менее килограмма (без какой-либо обертки) состояла из наломанных веток чайного куста и небольшого количества листьев. Эта плита чем-то напоминала древний фолиант. Вероятнее всего толстым слоем пыли. Ни алюминиевой фольги, ни бумажной коробки.

«Так вот почему у него в чае плавал мусор!» – вспомнил соленую жидкость Геннадий.

Николай подвел Коренева к черной куче позади юрты:

– Бери, сколько хочешь.

– Чего брать-то? Не пойму, землю, что-ли?

– Зачем, землю… Лизунец бери, – он сгреб ногой пыль с поверхности кучи. Под ней оказалась овечья соль-лизунец, должно быть добытая в шахте: куски размером с голову лежали навалом друг на друге. На некоторых виднелись даже следы отбойного молотка. – Набирай, сколько надо. Все равно к весне растает, пропадет…

Куски были грязно-серого цвета, с включением обычного камня. «Господи, куда её? Солить противно! – Привыкший всю жизнь пользоваться молотой, рассыпающейся, белой словно первосортная мука поваренной солью, сейчас он с отвращением смотрел на серую соляную каменюгу. – Её только овцы жрать и могут! Завхоз, елки-моталки, не мог соли закупить сколько надо».

– Бери, бери. Дальше нигде не купите. А эту покрошил на камне – отличная соль, – подбадривал его Николай. Пригодится. Ну, грязная, – а все лучше, чем пресный суп хлебать.