![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Авторы мифов об Иване ІV Васильевиче Грозном
Со школьной скамьи у подрастающего поколения складывается превратное представление о фигуре Ивана Грозного: якобы, он был и тираном, и деспотом, с малых лет казнил невинных людей, проиграл Ливонскую войну, разгромил «демократический» город Новгород, а вдобавок ко всему убил собственного сына. Некоторые люди могут припомнить фамилии отдельных исторических персонажей или «два периода» его царствования. Узость источниковедческой базы породили множество мифов на личность Ивана Грозного. Мы очень многого не знаем о той эпохе. Ну, например, мы сих пор не знаем возникновения прозвания первого русского царя: «Грозный». Возникали предположения, что это прозвище он получил или за взятие Казани, или за опричный террор. С. В. Перевезенцев в своей статье «Грозный царь: известный и неведомый...» пишет, что: «Как ни странно, но впервые над этим вопросом задумался только современный историк А.Л. Юрганов»[15]. По мнению этого исследователя, слово «Грозный», из русского фольклора, при посредничестве В. Н. Татищева, перекочевало в науку, «но уже с иным смыслом и как имя собственное русского царя»[16]. Однако, по мнению Я. Г. Солодкина, Татищев заимствовал это прозвище из иностранной литературы. Дело в том, что в 1581 г. польский король прислал Ивану Васильевичу польские памфлеты 1570-х гг., германские «летучие листки», где государя «великой России» называли Иваном Грозным[17]. Кроме имени «Грозный», может вызвать недоумение и нумерация первого русского царя римской цифрой «IV». Впервые использовать цифры в титулах и именованиях русских государей стал Пётр I в 1721 г., сразу же после принятия им титула императора. Цифирное обозначение было введено им исходя из традиций Римской империи, а также и потому, что его внук носил то же самое имя и отчество. Однако имени Ивана Васильевича Грозного Пётр I не касался. Принятая сегодня нумерация была введена Н. Карамзиным. По всей видимости, влияние иностранных источников, которыми пользовался этот великий русский историк, было столь велико, что неприязненное отношение к Грозному, по всей видимости, как заразная болезнь передалась и ему. В 1740-1741 гг. на престоле находился младенец, внук Петра I. При возведении на престол Правительствующий Сенат и Святейший Правительствующий Синод дал ему титул – Император Иоанн III Антонович. Этот титул отражён в сохранившихся монетах. Карамзин этого не знать не мог. Выглядело, конечно же, нелепо: после «Ивана IV» спустя два века на престол вступил «Иван III». Но Карамзин на это пошёл, а объяснить это можно только неприязненным отношением к Ивану Грозному. Если бы Карамзин был последователен, то Александр I (1801-1825) должен был идти под каким-либо другим номером, ибо до него на русском престоле были такие великие князья, как Александр Невский и Александр Михайлович Тверской. Во всех внутренних документах, на всех монетах, выпускавшихся от имени первого русского царя, он титуловался только как «Великий Князь Иван Васильевич Всея Руси» или «Господарь и Государь Всея Руси». Исследователь С. В. Дашкова проведя контент-анализ частотности упоминания значимых фигур того времени в трудах советских и российских историков С.Б. Веселовского, А.А. Зимина и С.О. Шмидта, убедительно доказала, что мифы складываются под влиянием анализа и переработки уже сложившихся концепций. Подсчитывая частоту появления имён тех или иных персонажей, можно судить о политическом влиянии той или иной фигуры. Ею было установлено, что в трудах этих историков о князе Курбском говорится в 6, 3 раза больше, об А. Адашеве в 4, 5 раза и о Сильвестре почти в два раза больше, чем о ключевой фигуре той эпохи – митрополите Макарии. Однако в глазах современников все выглядело совершенно иначе. В Никоновской летописи Адашев упоминается 30 раз, Курбский – 25 раз, о попе Сильвестре сказано всего 2 раза, а о Макарии, без учёта его речей и посланий, говорится на 124 страницах. При этом в летописи три персонажа просто упоминаются, а Макарию посвящены пространные страницы. Однако эти страницы до сих пор не стали предметом анализа историков. Введение в научный оборот забытых исторических источников, позволяет перевести исследования эпохи Грозного от дискуссий и споров, к консолидации специалистов и восстановлению исторической истины[18]. Аналогичное положение можно отметить и в современных исследованиях. В работе Р. Скрынникова, фамилия, далеко не ключевой фигуры эпохи, князя Курбского упомянута 206 раз, а митрополита Макария всего 40. Просветитель Иван Пересветов, проектам которого царь в целом следовал, упомянут всего лишь 26 раз. Труды, посвященные изучению времени Ивана Грозного, основаны на авторской интерпретации ранее известных источников, существующих только в копиях XVІІ-XVІІІ веков. Основная масса архивов этой эпохи или утрачена, или погибла в пожарах 1626 и 1812 гг. Впервые проблему нехватки исторических источников этого периода поставил выдающийся русский историк С. Ф. Платонов[19]. Он же указал на пристрастность и однобокость изложения материала Н. М. Карамзиным, который в источниках следовал толкованиям Курбского, что «Грозный всегда был умственно несамостоятелен и подчинялся посторонним влияниям»[20]. Почти все историки, начиная с Карамзина, пользовались для оценки первого русского царя работами людей, которые в свое время по тем или иным обстоятельствам стали непримиримыми врагами Православия, Московской Руси и персонально Ивана Грозного. Среди авторов, которые оставили свой след в источниковедческой литературе можно назвать русского князя Андрея Курбского, немцев Иоганна Таубе, Элерта Крузе, Альберта Шлихтинга, Генриха Штадена, иезуита Антония Поссевино, англичан Джерома Горсея, Хью Уиллоуби, Ричарда Ченслера и им подобных. Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычёв), оценил эти источники как крайне пристрастные: «…русские историки воспроизводили в своих сочинениях всю ту мерзость и грязь, которыми обливали Россию заграничные " гости", не делая ни малейших попыток объективно и непредвзято разобраться в том, где добросовестные свидетельства очевидцев превращаются в целенаправленную и сознательную ложь…»[21]. Митрополит, первым в новейшей истории, взял на себя ответственность и попытался публично противостоять поколениям дореволюционных нигилистов и советским историкам-позитивистам в книге «Самодержавие Духа», обратив внимание на сомнительность первоисточников, касающихся жизни и личности Ивана Грозного. Самым первым историком, обратившимся к посланиям Курбского, Таубе, Крузе, Горсея и т.д., как к первоисточникам, был Н. М. Карамзин. Создатель «Истории государства Российского», по мнению В. Аверьянова, к анализу царствования Грозного подошёл с эстетической точки зрения, но не как историк[22]. Карамзин искал художественную красоту, эстетику страсти, темпераментный характер. Подобного подхода придерживался Н. И. Костомаров, а вслед за ними нынешний русскоязычный баснописец Радзинский, авторы телеканала «Бибигон», которые в лекции для детской аудитории договорились до того, что князь-предатель Курбский «является положительным героем в народных преданиях, песнях и сказаниях»[23]. Карамзин, по всей видимости, увидел повод для подражания ранним готическим романам. Главы, посвящённые Ивану Грозному, у него испещрены нелепостями. Его возбуждённое воображение рисовало Ивана ІV Васильевича с «кровавым жезлом». По Карамзину, Грозный пронзает им ногу холопа Васьки Шибанова, а затем, как садист, опершись на жезл, слушает чтение письма Курбского. В действительности Шибанов был арестован во время расследования обстоятельств бегства и связей с ним Курбский не имел. Этим жезлом царь, согласно Карамзину, «пригребал угли», когда пытал на огне князя М. Воротынского, одного из полководцев в битве при Молодях. Сюжет с жезлом обращается в клеветническую легенду, источником которой является один лишь Курбский. Историю «кровавого жезла» Карамзин завершает «убийством» сына Ивана Грозного. Сочинения, вышедшие из-под пера А. Курбского, носят предвзятый характер. Предательство князя было совершенно во время войны, отсюда необходимо учитывать и его личные мотивы – оправдание измены и пропагандистский характер документов. Не вызывает никакого сомнения, что бегство в Польшу Курбский готовил загодя и тщательно. Его побегу предшествовали секретные переговоры. Когда соглашение с польским королём было достигнуто, он получил заверения в приличном вознаграждении. К измене Курбского гнал страх. Сейчас уже подлинно установлено, помимо обыкновенной переписки, он сдал полякам всю русскую разведывательную сеть в Польше и Литве, а также выдавал военные планы, подводя под польские сабли русские полки. Курбский бежал из Юрьева 30 апреля 1564 г., бросив сына и беременную жену, на трёх лошадях и с 12 сумками барахла. Вместе с ним была группа из 19 его приближённых. На границу с Литвой он явился с мешком золота – 30 дукатов, 300 золотых, 500 серебряных талеров и 44 московских рубля. Правда не ясно, была ли это плата за предательство или это были его военные трофеи. Поначалу Курбского ограбили немцы. В замке Армус местные дворяне довершили дело: они содрали с предателя лисью шапку и отняли лошадей[24]. Курбский в один миг лишился высокого положения, власти и золота, подвергся насилию и был обобран. Далее, чтобы не подохнуть от голода, нужно было отрабатывать иудины серебренники. Король утешил изменника, наградив его богатым Ковельским имением. Вскоре круг предательства замкнулся: Курбский поднял меч на своё Отечество. Предатель принимал личное участие во вторжениях через русские рубежи. После смерти Курбского его наследники – две жены-полячки и родившиеся в Польше дети, оказались у разбитого корыта. 5 мая 1590 г. вышел декрет Сигизмунда III о возврате Ковельского имения в казну. Особенно оскорбительно звучали слова королевского указа: «Подсудимая сторона не может доказать, что покойник был принят обывателем Великого княжества Литовского, напротив того, пожалованная князю Курбскому грамота потому оказывается противозаконною, что дана ему, как чужеземцу, без согласия сейма и без дозволения сословий княжества Литовского». В польском эпосе прославлена не измена Курбского, а «подвиг» Радзивилла, переманившего князя на свою сторону. Как убедительно показал А. И. Филюшкин, вербовка поляками изменника продолжалась в течение полутора лет, а его клевета на Ивана Грозного является попыткой оправдания этой измены[25]. Все сочинения Курбского представляют собой документы пропагандистского характера и только с этих позиций их можно принять для анализа. Однако, вкупе с ответами Ивана Грозного, они имеют огромное значение для понимания идеологических позиций аристократии противостоящей усилению центральной власти. В России Курбский как «борец с тиранией» стал известен в XVII веке, когда из Польши стали поступать так называемые «Сборники Курбского» – подборки его сочинений, нередко объединённых с другими произведениями, описывающими жестокости Ивана Грозного. Ниже мы будем неоднократно возвращаться к нему, вылавливая его на лжи и сопоставляя с русскими источниками. Другими публицистами, получившими известность уже в конце XVI века, стали Иоганн Таубе и Элерт Крузе, обласканные вначале Сигизмундом II, а затем и Баторием. Наряду с сочинениями Курбского, их «Послание», Н. М. Карамзин положил в основу девятого тома «Истории Государства Российского». Ливонцы Таубе, печатник рижского архиепископа и Элерт Крузе, судья из Дерпта, имели свои причины подавать Ивана Грозного в негативном свете. Для личного оправдания в двойной измене перед новыми хозяевами, в повествовании о жизни в России, они, переплетая правду с явным вымыслом, выступили адептами войны на стороне Польши, а их сочинительства послужили дважды. Во-первых, как моральное оправдание агрессии против России и, наконец, как недостоверный источник в описании событий этого периода. Биографические сведения о Таубе и Крузе весьма скудные. Известно, что Таубе в 1559 г. был обвинён в сокрытии казны умершего епископа г. Дерпт (Тарту). В числе прочих обвиняемых, когда в Дерпт вступили русские войска, он был закован в цепи и отправлен в Москву. Там его судили, но он был полностью оправдан, а лжесвидетели приговорены к розгам[26]. В начале 60-х гг. XX в. в Венском Дворцовом архиве были обнаружены два письма Таубе своим родственникам – дяде и шурину, в которых он призывал перейти на службу к русскому царю. На свою жизнь в этих письмах он не жаловался, сообщая, что Иван Грозный щедро пожаловал ему большие привилегии и поместья как в Московском великом княжестве, так и в Эстляндии и Лифляндии. В целом эти письма были переполнены неприязни к противостоящим России силам, так что Таубе было в чём оправдываться перед поляками, когда в 1571 г. он вместе с Крузе перебежал к ним. В русском плену Таубе и Крузе неплохо обжились. Через несколько лет оба уже были на царской службе. Им удалось стать полезными царю, посредничая в переговорах магистром Ордена Меченосцев Кеттлером и датским герцогом Магнусом. В 1571 г. они убежали из России, а в 1572 г. написали своё «Послание», адресованное, скорее всего польскому гетману Ходкевичу, влиятельнейшему на тот момент человеку в объединённом Польско-Литовском государстве. Как-никак, а чтобы завоевать доверие, нужно было оправдаться в двойной измене, вымазать чёрной краской Грозного и всё происходящее в России. Проходимцы не дают какую-либо информацию об истории России, о быте и нравах русских людей, ничего – вплоть до 1564 г. – об Иване Грозном. Как дипломатические агенты оба ливонца более всего обретались на северо-западе России и поэтому какие-либо сведения о происходивших в Москве казнях или пытках могли получить только из вторых рук. «Послание» не блещет литературными изысками, но может служить основой научных изысканий о генезисе феномена Геббельса. Достаточно взглянуть на описание разгрома Грозным вотчины Фёдорова-Челяднина: «Переночевав в лагере, приказал он вывести всех этих благородных женщин и выбрал из них несколько для своей постыдной похоти, остальных разделил между своей дворцовой челядью и рыскал в течение шести недель кругом Москвы по имениям благородных бояр и князей. Он сжигал и убивал все, что имело жизнь и могло гореть, скот, собак и кошек, лишал рыб воды в прудах, и все, что имело дыхание, должно было умереть и перестать существовать. Бедный ни в чём неповинный деревенский люд, детишки на груди у матери и даже во чреве были задушены»[27]. Подобные «очевидцы» ко двору польского короля пришлись в самый раз. Польша затеяла против России психологическую войну, и такие очевидцы событий были к кстати. Пропагандистский документ, распространённый в Западной Европе, рисовал русского царя в образе кровавого убийцы, а затем стал источником для исторических сочинений. В 1572 г. Иоганн Таубе получил в 1572 г. от польского короля поместье в Лифляндии и баронский титул. Потомки Таубе в годы Северной войны перебрались в Швецию. Род этого новоиспечённого барона подарил Швеции фельдмаршала, министра иностранных дел, губернатора Стокгольма, несколько членов шведского парламента, любовницу короля и т.д. В Москве, Таубе и Крузе были знакомы с Генри Штаденом. Это можно узнать из его «Записок о Московии», своеобразного исторического документа эпохи. Штаден упоминает, что в опричнине был ещё один немец – Каспар Эльферфельд. Каспар умер от чумы, а о судьбе Таубе и Крузе он сообщает, что «они ухитрились со всем своим добром, с женами и детьми добраться до короля Сигизмунда Августа». О пребывании этого проходимца в России сведений предостаточно т.к. в «Записках» он оставил свою автобиографию[28]. Само сочинение Г. Штадена состоит из нескольких частей: «План обращения Московии в имперскую провинцию», «Страна и правление московитов», «Автобиография», а также «Прошение императору Рудольфу II». Штаден, для которого переход под покровительство императора, было, вне всякого сомнения, последним шансом, умолял Рудольфа II: «Душу свою я посвятил только богу, а очи мои и сердце моё все время моей жизни устремлены на то, как бы послужить во славу вашего римско-кесарского величества, что вы и увидите на деле»[29]. На родине Штаден обвинялся в ранении своего соученика шилом. Приютил Штадена его двоюродный брат, который дармоеда в своём доме не потерпел и заставил его работать землекопом. «А по вечерам я, – горевал этот пройдоха, – должен был приносить полученные мною расчётные марки, с тем, чтобы все они были налицо, когда он потребует вознаграждения». Отправившись в Ригу, снова получил в руки лопату и «здесь, – пишет Штаден, – пришлось мне совсем горько». Однако судьба к жулику оказалась милостивой. Заболел раздатчик денег и наш герой, вовремя подсуетившись, стал распорядителем финансовых средств: «Тут я так снабдил себя марками, что мне не пришлось уже больше работать на [земляном] валу…». Сбежав, скорее всего с прихваченными деньгами, он поступил на службу к новому хозяину – ливонцу Генриху Мюллеру. Тот быстро разобрался с сущностью этого субъекта и о службе у Мюллера он оставил короткую запись: «…меня так часто секли, что я сбежал…». Не задерживаясь надолго, Штаден некоторое время побегал от одного покровителя в Швеции, Польше и Ливонии к другому. Везде, по его словам, были, не оценившие его плохие люди, или нехорошие «порядки». Вскоре на побережье Балтики было не к кому, и Штаден уже подумывал о виселице. Правда оставалась ещё один вариант – Россия. Попал он в Россию удачно, скорее всего, в 1564 году. В стране постепенно набрала свою силу опричнина, и требовались люди, как правило, незнатные, небогатые, в т.ч. и со знанием языка. Встретили, как отметил Штаден его «приветливо». Дали денег, одежду. Обласкали в Посольском приказе. Старицкий уезд двоюродного брата Ивана Грозного попал в опричнину и Штаден утверждает, что в уезде за службу он получил три села. В 1572 г. этих сёл он лишился, если верить его словам, по недоразумению: земские чиновники думали, что он опричник, а опричники думали, что он земец. И те, и другие, якобы, забыли его вписать в земельный реестр собственников. Однако, скорее всего, дело обстояло несколько иначе. Штаден добродушно сообщает, что в России он «наживал большие деньги корчемством». После того как он, как и другие лифляндцы стали спаивать русских, то царь их примерно наказал: немцы были изгнаны из Москвы. Бесславное прекращение бизнеса заставляло немцев мстить хотя бы на бумаге. Рижский пастор, немец П. Одерборн, не являвшийся очевидцем событий, красочно передал это изгнание: царь, оба его сына, опричники, все в черных одеждах, в полночь ворвались в мирно спящую немецкую слободу, убивали невинных жителей, насиловали женщин, отрезали языки, вырывали ногти, протыкали людей добела раскаленными копьями, жгли, топили и грабили. Ничего подобного не было и в помине, но на западного обывателя эти ужасы могли произвести впечатление. Совершенно иначе описал изгнание немцев из Москвы француз Жак Маржерет, по мнению которого немцы «не могли винить в этом никого кроме себя, ибо... они вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны... Основной барыш им давало право продавать водку, мёд и иные напитки, на чем они наживают не 10%, а сотню, что покажется невероятным, однако же, это, правда». Подобные данные привёл и непосредственный участник событий – немецкий купец из города Любека. Из «зверств» опричников ему запомнилась только плётка. Однако, как и Маржерет, купец не говорит ни об убийствах, ни об изнасилованиях, ни о пытках[30]. Справедливости ради нужно признать, что Генрих Штаден сообщает и некоторые правдивые сведения. Так, например, он пояснил, что торговля водкой у русских считалось великим позором и только немцы получили право торговать ею для своих соотечественников. Поэтому, факт остается фактом: спаивая русских, немцы нарушили московское законодательство и понесли полагающееся по закону наказание. В слезливый тон «Прошения императору Рудольфу II»Штаден, между делом, просунул клятву «по-рыцарски свято служить и помогать в этом вашему римско-кесарскому величеству». Выражение «по-рыцарски», сам характер автобиографии, заставил многих исследователей усомниться в том, что Штаден был при дворе Ивана Грозного опричником и обладал вотчиной: служение в опричнине, как и пребывание на высокой должности у иностранного государя, вело к возведению в соответствующее достоинство едва ли не автоматически. Рукопись Штадена представляет интерес с точки зрения географии России того времени. Немец подробно рассказывает о городах, дорогах, особенностях местности. Одно из центральных мест в его повествовании занимает план вторжения в Россию. Штаден пишет, что Россия сейчас является очень лёгкой добычей: «…войско великого князя не в состоянии более выдержать битву в открытом поле»; «…Москва может быть взята без единого выстрела»; в «стране нет ни одного укрепленного города»; «Настоящие воеводы великого князя все перебиты»; «его собственные русские, немедля окажут [нам] поддержку» и т.д. Возможно, в России Штадену крепко досталось от русского царя и русских людей, т.к. он проявляет буйную фантазию будущего пленения Ивана Грозного и массовых казней в Германии: «Когда великий князь будет доставлен на её границу, его необходимо встретить с конным отрядом в несколько тысяч всадников, а затем отправить его в горы... Туда же тем временем надо свезти всех пленных из его страны и там, в присутствии его и обоих его сыновей убить их так, чтобы они [т. е. великий князь и его сыновья] видели всё своими собственными глазами. Затем у трупов надо перевязать ноги около щиколоток и, взяв длинное бревно, насадить на него мертвецов так, чтобы на каждом бревне висело по 30, по 40, а то и по 50 трупов: одним словом столько, сколько могло бы удержать на воде одно бревно, чтобы вместе с трупами не пойти ко дну; брёвна с трупами надо сбросить, затем в реку и пустить вниз по течению»[31]. Ответа на своё послание Штаден не дождался. Как он закончил свою жизнь неведомо. Но тяга к России, стремление вернуться в неё выскользнуло в последних строках записок: «Сильно и неоднократно тянуло меня при этом в Русскую землю в Москву ко двору великого князя»[32]. Другим источником «вдохновения» при написании исторических работ служило «Краткое сказание о характере и жестоком правлении московского тирана Васильевича» Альберта Шлихтинга. Как и сочинения Курбского, Таубе и Крузе этот документ был написан при дворе польского короля. «Краткое сказание» поляки решили использовать Шлихтинга в дипломатических акциях против Ивана Грозного и России. И им это удалось. В те дни римский папа Пий V направил к царю своего посла с целью склонить его к войне с турками. Король задержал папского посла в Варшаве, а на досуге дал ему почитать «Краткое сказание» Шлихтинга. Фальшивка была переслана в Рим, где и произвела эффект разорвавшейся бомбы. Папа повелел немедленно разорвать какие-либо дипломатические сношения с московским «тираном». Сочинение Шлихтинга попало в цель. В соответствии с полученным заданием Шлихтинг всячески чернил царя и не останавливался перед прямой клеветой. В «Кратких сказаниях» он сознательно фальсифицировал факты заговора Фёдорова-Челяднина. В настоящее время различные русскоязычные историки и режиссёры, стараясь показать Ивана Грозного кровавым палачом, опираются, в числе прочих, на это сочинение Шлихтинга. Однако, на деле, перебежав в Польшу, Шлихтинг дал две взаимоисключающие версии происшествия. Самая первая содержится в записке «Новости из Московии, сообщённые дворянином Альбертом Шлихтингом о жизни и тирании государя Ивана»[33]. Этот документ предназначался только для глаз польского короля. Шлихтинг продиктовал его сразу после перехода русской границы. В этом документе он кратко изложил наиболее важные известные ему сведения, а И. П. Фёдорова-Челяднина показал как злонамеренного заговорщика. В отличие от «Кратких сказаний», которые дали почитать римскому папе и польским трудящимся, «Новости» практически не используются ни в исторической литературе, ни в художественных фильмах. Вторую, пропагандистскую, версию московских событий, содержащуюся в «Кратких сказаниях», поляки перевели на латинский и немецкий языки, так сказать, для ознакомления передовой европейской общественностью. В настоящее время выяснилось, что, вышедший в 1578 г. в Кракове, исторический «труд» некоего уроженца города Вероны (Италия) Александра Гваньини подозрительно напоминает работу Шлихтинга. В предисловии к переизданным в 1997 г. сочинениям Гваньини сообщается: «Интересны совпадения у Гваньини с данными в «Записках» немца-опричника Генриха Штадена, и в «Послании» (Zar Jwan der Grausame») авантюристов XVI в. Элерта Крузе и Иоганна Таубе (1572 г.), бывших на службе сначала у Ивана Грозного, а затем у Сигизмунда II Августа». Далее автор предисловия бесхитростно добавил: «С их сочинениями Гваньини, скорее всего, не был знаком, что, в частности, подчеркивает достоверность его сообщений»[34]. Вот это как раз и не так. Гваньини, принявший в 1571 г. польское подданство, в течение восемнадцати лет занимавшего важный пост коменданта старинного польского города Витебска, активнейший участник Ливонской войны, не мог не познакомиться с сочинениями Шлихтинга, Штадена, Крузе и Таубе. Более того. В 1988 г. московская исследовательница И.П. Старостина обнаружила в Национальной Библиотеке Варшавы рассказ о событиях в Московском государстве времени Ивана Грозного под названием «Дело Великого князя Московского 1571 года». Ознакомившись с микрофильмом рукописи, исследовательница пришла к выводу, что этот документ представляет собой неизвестную ранее редакцию сообщения А. Шлихтинга на польском языке. И. П. Старостина поставила также вопрос о связи между найденной польской рукописью и творчеством польского историка Мацея Стрыйковского (1547-1593). Между прочим, в 1571 г. Стрыйковский служил в воинской части, которой командовал А. Гваньини. Изложенные факты, естественно, рождают гипотезу: Стрыйковский сыграл роль литературного «негра». Вначале он написал сочинение для Шлихтинга. Затем польский король передал записи послу римского папы. Ну, и наконец, он же, Стрыйковский, переписал их, внеся незначительные изменения, для своего непосредственного начальника. Таким образом, на свет и появился новый «историк» по фамилии Гваньини. Итальянский купец Тедальди, прибыв из России, ознакомившись с писаниями Гваньини, вознегодовал: «О тех фактах, что написал против Московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видал и не слышал…». Основной тон рассказа Тедальди весьма и весьма сочувствен России и особенно царю Грозному. Итальянец хвалит гостеприимство и правосудие русского государя, воздержность от вина; замечает, что все толки о русском морозе преувеличены. Есть в сообщении небольшие неточности. Например, он сообщает, что русским запрещалось варить пиво. Но этот документ и другие, подобные ему, до сих пор не стали основой для написания честной истории этого периода[35]. В сочинениях иностранцев встречаются ошибки, путаница в хронологии событий, масса преувеличений. По мнению М. Н. Тихомирова, особенностью сказаний иностранцев является пристрастность их мнений. Каждый из них ехал в Россию с определёнными взглядами. Московские порядки иноземцам обычно не нравились. Российское государство по своим нравам и обычаям резко отличалось от Западной Европы; иностранцы рассматривали новые для них порядки со своей точки зрения, поэтому им бросалось в глаза главным образом все отрицательное. У иностранцев, принадлежавших к другому вероисповеданию, было превратное представление о церковных обрядах в России. Некоторые считали нужным даже доказывать, что русские «все-таки христиане». Как отмечал немецкий исследователь Э. Доннерт, церковный антагонизм между православной Россией и католическим Западом не только не мешал росту внимания к ней за рубежом, но скорее способствовал ему[36]. В заключение этой главы следует отметить, что передача польским королём Ивану Грозному «трудов» Таубе, Крузе, Гваньини и прочих врагов России, прямо свидетельствует, что их авторы, находились под полным контролем стороны, весьма заинтересованной в дискредитации русского царя. Изучение этой сложной и противоречивой эпохи по методологическим лекалам прямых врагов Русского государства, то же самое, что изучать историю Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. по страницам геббельсовской газеты «Фёлькишер беобахтер». Увы, но мы должны признать: история России этого периода, в основном, изучается документам, созданным в логове её врагов. Степень исследованности собственно русских материалов представляется весьма низкой, огромный их массив наших источников до сих пор даже не опубликован. В их числе посольские документы, письма Ивана Грозного в Польшу, переписка русских бояр с польскими панами рад и т.д. Поэтому и не стоит удивляться, что отдельные истории Родины воспринимаются – и совершенно незаслуженно! – с чувством стыда. Для разоблачения мифов об Иване Грозном нам необходимо прояснить некоторые особенности духовно-политического развития Русского государства в годы предшествующие его правлению, или как поётся в песне на стихи Л. Ошанина: «Издалека долго…».
|