И человеческий темперамент

Если тебе предстоит боль либо она уже завладела тобою, помни: отвернувшись, ты ее не уничтожишь. Гляди ей прямо в гла-за, как предмету рассмотрения, — пока не станет тебе ясно, надобно ли оставить ее в покое или же опекать и использовать. Прежде необходимо взять верх над предметом, а уж затем позволительно и презреть его. А то, что лишь отстраняют, с удвоенным упорством напоминает о себе снова и снова. Только истинный день побеждает все ночные призраки, освещая оные.

Эрнст барон фон Фойхтерслебен.

О диететике души

От печали к депрессии

Желая глубже понять болезненное состояние тела или души, в данном случае депрессию, предпоч­тительно исходить из здоровых откликов души на внешние события, что позволит по-иному увидеть односторонности и флюктуации в остальном здо­ровых процессов. Ведь все болезненное коренится в здоровом и есть не что иное, как «усиленная нор­мальность». Когда же процесс, ставший однобоким, более не имеет здорового контрпроцесса, создающего

необходимый баланс, или продолжается несоразмер­но долго, возникает болезнь, которая приобретает все большую односторонность, т. е. делается все тяжелее.

В нашем случае почва меланхолии, болезненного самосозерцания, — способность человека печалить­ся. Душа отвечает на непосильное для нее событие за­щитным отходом внутрь и внешней неподвижностью и безучастностью. Естественная увлеченность миром гаснет, начинается внутренняя мыслительная работа и одновременное эмоциональное углубление — так называемая «траурная работа», чрезвычайно полез­ная для человека. Эта печаль может быть обусловлена потерей, тяжелым разочарованием, душевной трав­мой, враждебностью и т. д. Таким образом, перева­ривая боль, душа обращает свою активность внутрь, отыскивая для себя здоровый отход от внешнего.

Рудольф Штайнер оставил нам важное указание, что вся образная, понятийная и вспоминательная деятельность (а склонный к депрессии живет пре­имущественно в воспоминании, которое либо не мо­жет преодолеть, либо ошибочно фетишизирует), опирающаяся на мозговую и нервную систему, с необходимостью идет поодаль от реальной жизни, т. е. носит «антипатичный» характер. В волении же, связанном с деятельностью крови, членов и обмена веществ, мы встречаем мир «с симпатией», раскры­ваемся, как бы принимаем его в себя. Это касается как приема пищи, так и восприятия через органы чувств. При депрессии, при односторонней печали, мы отгораживаемся от окружающего мира скорлупой, как мозг жестким черепом, и начинаем костенеть. Силы смерти головного

человека начинают завладе­вать душою также в чувствовании и волении. Такой отход внутрь, такая самоизоляция обусловливает чув­ство внутреннего съеживания, холода, окостенения. Кажется, будто в душе, в живом токе темперамента стремится осесть нечто минерально-твердое, вроде того, что органически присутствует в костях.

Относительно здоровая еще антипатия усиливается до ненависти и непонимания себя и мира. Человек буквально выпадает из потока жизни и рискует погиб­нуть. Такое опанциревание, герметизацию, отвердение и холод, проникающий до самых мышц, соотносили в древности с планетой Сатурн, отцом мумифицированного и окостенелого, нехватки и помрачения, даже смерти, которая нашла свой символ в скелете.

Из внутренних органов античная медицина приписывала сатурническое качество селезенке, которая по-английски, кстати, называется «сплин» (spleen). Она разрушает живую кровь, ведает защи­той от чужеродных внешних субстанций, таким об­разом давая человеку возможность быть существом биологически целостным. Если это «селезеночное» качество слишком переходит в сферу душевного, человек становится чересчур своенравен, впадает в «сплин». Вдобавок Сатурн — планета старения, а значит, и воспоминания. Все это хорошо знакомо нам по депрессии.

Подобно тому как человек меланхолического темперамента интенсивно ощущает свою телесную земную тяжесть, так страдающий депрессией душев­но полностью костенеет, т.е. становится неживым и отвердевшим. Если

опечаленный еще способен посредством мыслительной работы (света) и собст­венной активности или участливого внимания извне (душевного тепла) мало-помалу выйти из такого состояния, то у страдающего депрессией эти силы «я», очевидно, отказывают, и тогда начинается сатурнически губительный путь в бездну. В недрах нашего существа, во внутреннем оркусе (подземном мире), словно бы действуют силы, которых мы еще абсолютно не знаем. Завладевая душой, они приносят в нее мрак, твердость, окостенение, иными словами — ипохондрию.

«Поэтому древние, говоря, например, об „ипохон­дрии", рассуждали не так, как современный человек или психоаналитик, которые зачастую говорят, что-де ипохондрия есть лишь нечто душевное, там, в душе, коренящееся. Но ведь ипохондрия означает — „хря-щевидность подчревной области“. Древние очень хорошо знали, что ипохондрия коренится в оцепенении, отвердении системы нижней части тела (т. е. воления. — Автор.). И английский язык, еще находя­щийся на менее продвинутом по сравнению с другими европейскими языками этапе развития, до сих пор хранит память об этой связи меж материальным и духовным. Я напомню только об одном: душевную депрессию — а она не только душевная — по-анг­лийски называют «сплин». Селезенка тоже именуется «сплин». И „сплин“ -депрессия имеет весьма большое касательство к селезенке. Дело в том, что его нельзя объяснить только исходя из нервной системы, необ­ходимо привлечь на подмогу и селезенку...»⁵

В старину селезенку полагали причиной «черной желчи», сугубо разрушительно-земного элемента и крови, а

тем самым собственно причиной тоскливого, меланхолического темперамента («меланхолия» и оз­начает в переводе «черножелчность»). Лишь много позже этот вид заболеваний перевели в чисто душевную сферу. Ныне у нас вновь брезжит догадка, что душевное и органическое суть всего-навсего две стороны одной медали, неразделимые и взаимовлияющие. В ранней юности, например, все впечатления извне человек впи­тывает вплоть до самых своих органов. В определенных обременительных ситуациях эти частью непосильные и негативные впечатления могут вновь подниматься из подсознательного (а ведь к нему-то и относятся органы) и смущать душу. В медицине мы говорим то­гда об эндогенном, т. е. идущем изнутри, хотя вначале оно было внешним. Ведь в детстве из-за бесконечных родительских ссор нам не раз бросались в голову желчь или агрессивный желудочный сок, только мы тогда этого не замечали. В определенных кризисных ситуа­циях дотоле светлая душевная жизнь может погрязнуть в иле прошлого. Тесная связь душевного и телесно-ор­ганического развития, известная нам и теперь, была чрезвычайно точно описана еще в древности:

«Если (черная) желчь поднимается наверх, в же­лудок или к диафрагме, то возникает меланхолия. Развиваются вздутия, появляется отрыжка, дурно пахнущая рыбою; ветры также отходят громко. Духовные способности ослабевают. Из-за этих яв­лений древние называли меланхоликов страдающими метеоризмом... Меланхолия заключается в упадке духа, вызванном навязчивой идеей...»

Здесь перед нами описание двоякого аспекта бо­лезненного состояния, которое отвечает как началу

заболевания обмена веществ, например воспаления печени (гепатита), так и определенным формам депрессии.

Итак, можно утверждать следующее: если при органически слабой конституции и соответственной душевной нагрузке печаль слишком затягивается, то она может превратиться в душевное оцепенение, от которого уже нет сил избавиться, — в депрессию. При этой болезни на передний план особенно выдви­гается один орган, называемый душевным, — печень. Она как бы отражает в сферу души органическое, заболевшее в результате душевных нагрузок.

Если обратиться к мифологическим образам, можно представить себе больного депрессией как Прометея, прикованного к кавказской скале, ведь больной слишком привязан к своему прошлому, а тем самым к чисто земным, обременяющим событи­ям и уже не в силах от этого отделаться. Интересно отметить, что в мифе о Прометее головное животное орел, изо дня в день клюет жизненный, душевный орган титана — печень. Голова как «полюс смерти» и печень как «полюс жизни» полностью противопо­ложны друг другу. Как мы видели, в астрологической медицине, а равно и в медицине антропософской головную деятельность, а значит, все концентрирую­щее, сосредоточивающее подчиняют Сатурну, пе­чень же — Юпитеру. Жизнерадостный Юпитер все расширяет, он открыт миру, щедр, знаменует внут­реннее и внешнее богатство и проч. Мифологически любопытно, что именно Юпитер (печень) восстает против своего отца Сатурна (головы) и даже ста­новится владыкой вместо него. С мифологической точки зрения теперь должно развивать

направленную на мир волю, которая органически проявляется через печень, а при депрессии глубоко парализована. Уже это позволяет отчасти понять, почему при депрес­сии необходимо работать над «полюсом симпатии» человека, над системой обмена веществ и членов. Там печень как важнейший орган обмена веществ играет особую роль, так как она есть «тот самый ор­ган, который дает человеку смелость действительно выполнить задуманное дело... Видите ли, так подчас, когда происходит застой воли, нечто открывается примечательным образом. Но если происходит подобное, то в таком случае всегда имеется тонкий дефект печени. Печень всегда посредничает при пере­воде намеченной цели в осуществляемое посредством конечностей деяние. И так каждый орган в чем-то посредничает»⁷.

Медицине известно, что печень соотносится с волевыми силами нашей мускулатуры, не случай­но этот орган, в частности, обеспечивает активный мускул сахаром.

От гнева к агрессии

Состояние, противоположное печали и ее болезнен­ному усилению до депрессии, — это гнев, который в своей односторонности становится питательной почвой всех и всяческих агрессий, зачастую беспа­мятного и бессмысленного наскока. Хоть и полярно противоположные, агрессия и депрессия тесно между собой связаны. Ведь в определенных условиях де­прессия способна разрядиться вовне взрывом, тогда как агрессия, порой скрывающая отчаянный призыв о помощи, может обернуться

депрессией. В этом смыс­ле можно не без оснований рассматривать депрессию как форму агрессии, направленной человеком против самого себя, как «аутоагрессию». Кинжал как бы метит в него самого, что может найти выражение в органических заболеваниях вроде иммунологических расстройств и рака.

В чем же значение здорового, «благородного» гнева? Он представляет собой одну из важнейших, но тягостных чувственных реакций нашего «я» на окружающий мир, если, например, нас лично задевает нелепое, безнравственное, несправедли­вое и т.п. Мы как бы «вспыхиваем». При этом мы еще не в состоянии дать ясной, разумной оценки, ибо гнев некоторым образом ослепляет нас; мы стремимся силой противопоставить свое существо миру. Такое противопоставление себя миру позволяет нам стихийно почувствовать свою инаковость, свое сугубо индивидуальное «я». Ведь если б мы не умели разгневаться, мы бы всегда находились в полном еди­нении с миром и его факты бесстрастно проходили бы мимо нас. Благодаря гневу мы ощущаем колючку собственного «я» (Рудольф Штайнер), но такое самопленение может сделать нас слепыми и глухими к фактам. Тогда мы сами себя отравляем и способны прийти к осознанию лишь через боль. Внутренняя уязвленность, до поры до времени стихийно выра­жающая себя в гневе, для молодого человека есть первое и важнейшее ощущение «я» и предпосылка, что впоследствии из гнева разовьется подлинная самоотверженность. Ведь разве можно стать само­отверженным, не осознав себя самостью?

«Наблюдение жизни показывает: кто, видя

несправедливость или глупость, не способен вос­пламениться благородным гневом, тот никогда не сможет прийти к истинному милосердию и любви. Если вы наблюдаете жизнь, то увидите: кто в силу необходимости воспитывается пока так, что может воспылать благородным гневом против несправед­ливости и глупости, тот в полной мере развивает то пылающее любовью сердце, которое творит добро из любви. Любовь и милосердие суть другая сторона благородного гнева. Преодоленный гнев, просвет­ленный гнев преобразуется в любовь и милосердие. Любящие руки: как редко можно было бы встретить их в мире, если бы время от времени они не сжима­лись в кулаки, отдаваясь чувству благородного гнева при виде несправедливости или глупости. <...> Преобразованный гнев есть деятельная любовь».

Если этот здоровый гнев, это первое движение «я» в собственной душе уже в пору юности не допускают и даже подавляют, то возникают эмоциональные настои, которые, оборачиваясь внутрь, становятся аутоагрессией, т.е. депрессией (= угнетенностью), или же преобразуются в постоянную агрессию, направ­ленную вовне. Психотерапевт-практик часто наблю­дает у страдающих депрессией пациентов именно эти две формы; одним требуется помощь, чтобы эмоции по поводу тех или иных годами подавляемых событий наконец-то нашли здоровый выход, другим — чтобы посредством понимания и прощения переработать вечный гнев и возмущение в милосердие, а в итоге в любовь. В первом случае по-прежнему «милый ребенок», чье «я» в раннем детстве было сломано, дол­жен стать настоящим, способным к любви взрослым человеком,

который не страшится противостояния. Но достичь этого можно, только если человек ощутит себя как индивид в противостоянии миру. Во втором случае целесообразно попробовать посредством ког­нитивной работы преобразовать силы, пока что смутно бурлящие в агрессии, в силы более высокого порядка, не блокируя душевных порывов и не «изгоняя закли­наниями» негативные события. Однако если волевые силы здорового гнева, противостоящие миру, будут все больше выходить из-под мудрой власти головы, рассудка, то, «вырвавшись на свободу», они обосо­бятся и станут силами разрушительными, которые выльются в неистовую, слепую жажду уничтожения, бессмысленную и абсурдную. Обуздание и высвобо­ждение — вот крайние тенденции «я» при депрессии и агрессии.

Целительная сила темперамента

Теперь может возникнуть вопрос: что же именно ос­лаблено, когда психика человека, будучи не в состоянии поддерживать баланс между «внутри» и «вовне», соскальзывает в упомянутые крайности? Ослаблена та сила душевной сердцевины, которая сопряжена как с когнитивной деятельностью, так и с волей, т. е. с низом и верхом, с внутри и вовне, и которую мы называем темпераментом, характером. Темпера­мент охватывает всевозможные волевые, рожденные в недрах души функции, как, например, хладнокровие, смирение, мужество, гордыня и т. п. Если внутренность души соответствует внешности, человек находится в гармонии с миром, ему там «уютно». В

греческом языке темперамент обозначается словом thymos (дух, душа, жизнь), связанным со словом thyein (жертва). Тимус — вилочковая железа, — кстати говоря, тоже расположен посредине, за грудиной, поверх сердца. По нему мы ударяем, когда, стараясь убедить собеседника, «бьем себя в грудь», как бы указываем на свое личное, сокровенное. По причине чувственно-душев­ного оскудения мира, нехватки здоровых чувственных восприятий, а также по причине пассивного, управляе­мого сугубо извне образа жизни темперамент, характер еще в раннем детстве хиреет, а потому уже в юности возникают всевозможные изъяны, которые можно назвать душевной анемией и которые впоследствии могут привести к застою темперамента (при агрессии) или к его холодности (при депрессии). Центральные волевые силы в душе голодают и ищут суррогатного удовлетворения в наркотиках, алкоголе, сексе, теле­видении и проч., но за ним — из-за душевной пусто­ты — всегда подстерегает депрессия, тьма.

Силы характера закладываются, стало быть, еще в юности — в родительском доме и в школе. Человек тем сильнее характером, чем больше он душою привержен миру и способен найти с ним гар­монию. Чрезмерная интеллекту-ализация, пассивность, недостаточное тождество с окружающим миром и мощный переизбыток раздражителей очень быстро приводят к угасанию сил характера. Человеку необ­ходимы внутренние образы и идеалы, тогда он сумеет противостоять жизненным бурям, не впадая сей же час в депрессию. Если ему придется постоянно адаптироваться

к внешнему, он внутренне задохнется либо разовьет сильную агрессию против внешнего мира.

«Поэтому принципиально важно, какой духов­ный материал, какой образ человека закладывается в характер ребенка. А важнейшее образовательное средство для ребенка — сказки, ибо через них он знакомится не с абстрактным учением о добродете­ли, а с живым, зримым богатством жизненной про­тиворечивости. Сказка — первое зерно, посеянное в душе ребенка. Вот почему и ныне совершенно справедливы слова Иоганна Готфрида Гердера: „У ребенка, которому никогда не рассказывали сказок, остается в душе незасеянный участок, коий в последующие годы засеять уже невозможно“. А это означает, что такие взрослые носят в себе кусочек пустыни. Об этой-то пустыне в человеке Нитше пишет: „Пустыня растет. Горе тому, кто таит в себе пустыни“. Иными словами, если душу ребенка не возделывают как сад и не доводят до цветения, она дичает, становится пустыней. А тогда есть опасность, что впоследствии этот ребенок вырастет бесхарактерным, лишенным фантазии человеком, которым властвуют лишь вещественные принуждения; он, безусловно, вполне может быть хорошим чиновником или старательным управленцем, но не гражданином, ориентированным на окружающих людей...»⁹

При лечении пациентов, страдающих депрес­сией и агрессией, нужно задним числом воссоздать частью погребенные, частью неиспользованные, мертвые силы характера. Важнейшее вспомогатель­ное средство здесь — осознанная связь с природой, с другими людьми, со сферой

культуры, с искусством и т. д. Словом, интерес к миру, а не к себе.

Как в депрессии, так и в агрессии мы имеем дело с утратой внутреннего человека: в первом случае это преимущественно силы воли, во вто­ром — преимущественно силы постижения и по­знания. Однако и депрессия, и агрессия — если рассматривать их как едва ли не повальные болезни эпохи — содержат справедливый укор, который са­мость из-за своей отчужденности выдвигает против себя или против окружающего мира. Эти болезни цивилизации следует лечить не только внешними способами. Через боль в душе человек должен прийти к познанию своего духовного назначения. «... пусть же врач пропишет больному как лекар­ство именно напряжение рассудка. Кто страдает от нехватки себя, может быть исцелен, только если ему пропишут его же самого» (Новалис) ¹⁰.