Вместо послесловия. И это все, что от жизни осталось всей

И это все, что от жизни осталось всей

Чуть-чуть воскресенья в воплях детей

Нет, все же куда-то оно уйдет — пойдет.

И это все, что от жизни осталось всей

Нет, что-то все-таки будет

Нет, жизнь придет еще в жизнь —

Жизнь⁶³.

Вольф Бирман

Из бесед с пациентом

о «плодотворном смирении»

Пациент. Я до сих пор помню тот день, когда впервые пришел к вам. Слава Богу, вы занимались мною целое утро, а под конец даже рассказали о соб­ственных болезненных переживаниях — от этого возникло приятное чувство, что я на свете не одинок. Я был тогда очень близок к самоубийству. Хотя не­сколькими неделями раньше завершил главное дело моей жизни, внутренне я чувствовал себя паршиво, как мертвый. Вы назвали это «летней депрессией». А я будто с ума сходил. Чем красивее и теплее было вокруг, тем холоднее и темнее во мне самом. Точно в стеклянном гробу: живешь и все же как бы мертв. Еще за неделю-другую до того я заметил: что-то не в порядке. Утром просыпался слишком рано, мысли вертелись по кругу, появлялись чувство вины, сомнения в себе, тяжесть в голове, ощущение застоя в желудке. Я тогда пил много спиртного, много иг­рал в гольф и в теннис. В клубе я

влюбился потом в одну довольно молодую женщину, но общение с нею носило, собственно, чисто внешний характер. Мне льстило, что я еще имел успех. Ведь главной моей проблемой было старение. Я попросту не желал признать, что приближаюсь к пятидесяти. Не чув­ствовал этого.

Врач. Сколько лет в точности было вам тогда и что происходило с вами внутренне?

Пациент. Мне было лет сорок шесть—сорок семь. Внутренне я чувствовал себя ужасно, меня по­стоянно тянуло одурманить, заглушить в себе жуткое нечто. Я казался себе этаким голливудским фасадом, за которым ничего нет либо все прогнило. Я похо­дил на живого мертвеца, состоятельный гражданин, а по сути — «зомби». Конечно, вдобавок мне было ужасно совестно перед женой, из-за тайного романа. От этой игры в прятки и вынужденного вранья все становилось еще хуже, так что скоро я и подругу свою уже терпетб не мог. Отсюда опять-таки шли лишние напряженности.

Врач. Какие планы были у вас в то время?

Пациент, Уехать, бросить все, начать сначала и лучше. Я хотел вновь учиться в вузе, вести непри­тязательную жизнь в какой-нибудь из развиваю­щихся стран, где еще можно найти нечто исконное, самобытное.

Оглядываясь теперь назад, я не могу отделаться от ощущения, будто жизнь моя до той поры тянулась бесконечно долго, но внезапно ее динамика и скорость возросли. Я спрашивал себя: что ты сделаешь с ос­тавшимся маленьким кусочком? Может, вернешься к давним идеалам? В ту пору я вдруг почувствовал рядом с собой одного из

любимых учителей и даже одну из давних юношеских возлюбленных. По-моему, такой переворот называется «синдром Гогена», по име­ни художника, бросившего свою обывательскую жизнь банковского служащего, уехавшего на Таити и заняв­шегося живописью. Незадолго до того мы с подругой строили аналогичные планы: хотели купить ферму в Канаде и просто жить — среди природы, животных и обычных людей, без стрессов общества благоденст­вия, без необходимости меняться...

Врач. А ваши друзья-ровесники?

Пациент. Конечно, собственный опыт сделал меня чрезвычайно восприимчивым к настроениям друзей, и я остро чувствовал, что кроется за блестя­щими фасадами. Некоторые были одержимы моло­жавостью, носились как двадцатилетние и хвастались всевозможными достижениями и успехами.

Врач. А ваша жена?

Пациент. Думаю, и ей тогда приходилось нелег­ко. Мы ведь почти ровесники, и мне кажется, она переживала свой кризис, независимо от меня. К тому времени она уже довольно долго интересовалась так называемыми «сверхчувственными» вещами, духов­ными взаимосвязями и проч. Часто ходила на лекции и воскресные мероприятия. Я же тогда считал все этой полной чепухой, поэтому мы без конца спорили. Недаром говорят, что в определенном возрасте жена уже не определяет себя через мужа, хочет утвердить свое «я» и обнаруживает собственный «разум». Мужья, напротив, становятся вдруг более открыты эмоциям, нежности, чувственным впечатлениям...

Во всяком случае, у нас было так: вечером я при­ходил

домой смертельно усталый, хотел отдохнуть в домашнем уюте, а жена стояла в гардеробной, собираясь на лекцию. Так мы и жили некоторое время буквально, мимо друг друга.

Врач. По-вашему, у мужчин тоже бывает «климакс»?

Пациент. Пожалуй, только проходит он иначе, более экстровертивно. Но и у женщин, по-моему, нельзя все сваливать на гормоны. Думаю, когда низ­кие импульсы — скажем, биологические — прекра­щают существование, тогда, наверно, и открывается путь для высоких, духовных устремлений. В этом и заключается другой вид «продуктивности», что, по-моему, не лишено смысла. У мужчины срок био­логической фертильности дольше. Думаю, мужчина вообще больше сцеплен с телесным. Он и кризисы вытесняет без труда и тогда заболевает, например зарабатывает инфаркт миокарда. Установлено ведь, что свои кризисы бывают и у мужчин, только они идут не к врачу, а в пивную. Во всяком случае, одна давняя приятельница как-то сказала мне в разговоре: «Знаешь, по-моему, климакс у мужчины заключает­ся в том, что в критические годы он просто меняет жену...»

Врач. И какой же вывод вы сделали из этого кризиса тождества?

Пациент. Главный вывод таков: лично я столк­нулся с разрывом меж внутренней сущностью, которая постоянно была недообеспечена, и поверх­ностным образом жизни. Многие проблемы юности я осознал только во время этого кризиса и начал тогда над ними работать, не сваливая ответственность за них на других. Часто они и служили причиной моих прежних разладов. Сюда же добавляется нам

мужской страх перед эмоциами, т. е. перед женским началом в нас. Я понял тогда, что внешний рост вовсе не означает автоматически роста внутреннего. Что, собственно, мы могли противопоставить внешним событиям? Старению тела, которое прогрессирует, несмотря на искусственный загар и тренажерные студии, а главное — смерти? Меня терзал вопрос: что от тебя останется? Потерять витальность я боялся не меньше, чем потерять имущество, через которое себя полностью определял.

Врач. А как было с новой подругой?

Пациент. В ту критическую пору мы с женой разошлись. Я тогда считал, что во всем виновата она, но сегодня я понимаю, что говорить о «вине» здесь неуместно. Мы были слишком незрелы для этого кризиса. Теперь жизнь преподала нам урок, и мы вновь можем встречаться без взаимных упреков.

Что до моей подруги, то я вскоре заметил, что био­логический «курс омоложения» моих проблем не ре­шил. Я по-прежнему чувствовал, что общество меня не понимает, казался себе внутренне лишенным кор­ней. Путешествия, которые мы совершали, оказались сущим кошмаром, ведь от себя я никуда уйти не мог. Но, как ни странно, при всем при том я постоянно ощущал в себе что-то неуничтожимое и более молодое, чем я сам. Еще школьником, во время пирушек, в под­питии я ощущал это что-то, оно оставалось совершенно трезвым. Впоследствии я назвал его «искоркой».

Через несколько месяцев мы с подругой расста­лись, ведь наша связь была чисто симбиотической, в ней не было свободы.

Я все острее ощущал, что теперь нечто старое должно отмереть, но неизменно соотносил это со своим телом. Вот в таком катастрофическом настроении я тогда и пришел к вам, я в самом деле подумывал о самоубийстве, но вам об этом не сказал.

Врач. Что же удержало вас тогда от самоубийства?

Пациент. После нашего разговора вы дали мне книгу и сказали: «Вот, возьмите, там идет речь о ва­ших проблемах». Это была книга Ричи о том, что он испытал в состоянии клинической смерти⁶⁴. Прочитал я ее тогда не отрываясь. Чувствовал, что мне поможет лишь конфронтация с последним, со смертью, и с тем, что за нею следует. Все поверхностное только бы усилило меланхолию. В общем, благодаря этой книге я получил отсрочку. Она оказалась для меня нужным «лекарством».

Врач. А как пошло дальше?

Пациент. С тех пор я начал потихоньку все отпускать, ведь себя я уже потерял, и цепляться за что-то было бессмысленно.

Через несколько недель я тогда тяжело заболел. Началось все с невралгических болей в голове и в гру­ди, которые невыносимо обострялись. Двенадцать дней я провалялся с высокой температурой — гово­рят, из-за какой-то вирусной инфекции. Но задним числом я понимаю, все дело было в пропасти меж го­ловою и сердцем, с которой я жил многие годы и ко­торую мне теперь надлежало осознать. Я чувствовал, что должен избавиться от всего старого. И действи­тельно, сперва я здорово похудел физически, потерял больше двадцати килограммов. Впрочем, меня тогда не волновало, умру ли я.

И вот что интересно: мои тогдашние друзья, в боль­шинстве люди с университетским образованием, почти не выказывали участия к моей болезни, а те люди, которых я всегда внутренне презирал за «простоту», трогательно за мною ухаживали. Один из них как-то раз несколько часов просидел у моей постели, рассказывая о своих впечатлениях от работы в Африке, в рамках про­граммы помощи развивающимся странам... И я вдруг вновь почувствовал пульс жизни. После этого разговора температура начала спадать.

Врач. И что же было дальше?

Пациент. В период выздоровления, когда судьба как бы изъяла меня «из обращения», я много читал и подолгу гулял. У меня было такое чувство, что и вос­приятие мое обострилось, во всяком случае, я замечал то, чего прежде никогда не видел. Благодаря чтению ожили давние, исчезнувшие было идеалы. Например, я перечитывал стихи, которые писал в школе, пробо­вал писать новые.

Еще в школе классики и философия идеализма не оставляли меня равнодушным. И я вернулся к ним, как блудный сын. Мне вдруг стал понятен Фауст — его бегство из гнилой жизни, стремление омолодиться, жажда жизни и молодой женщины, желание задержать счастливый миг... Но и спасе­ние, благодаря тому, что делаешь что-то не только для себя, но и для мира. Я чувствовал себя тогда как в отрочестве, когда впервые прочитал «Нарцисс и Гольдмунд» Германа Гессе... как во втором, но здо­ровом отрочестве.

Врач. Что же, по-вашему, вас излечило?

Пациент. Думаю, тут дело в том, что в Евангелии от Иоанна названо: «Хочешь ли быть здоров?» (Ин., 5: 6). Это

означает в первую очередь быть в ответе за себя, а не сваливать постоянно на других вину за свою жизнь. Сознательно взять жизнь после кризиса в свои руки. Это во-первых.

Вдобавок мне кажется, что начиная с середины жизни очень важно обрести «плодотворное смире­ние», иначе говоря, принимать все, как оно есть, как оно в жизни получается, т. е. прислушиваться ко всему, а потом уж с ним разбираться.

Понял я и то, что в нас есть грешная часть, так называемая ночная сторона, которую тоже нужно познать, чтобы разобраться в ней и включить в свое бытие. Думаю, Бог за то нас и любит, что мы помо­гаем избавить ад в себе.

Врач. Как же все выглядит теперь?

Пациент. В профессиональной сфере мне ничего менять не пришлось, но внутренне я «обновлен», хоть это и не значит, что теперь жить стало проще. Наоборот. Но я смотрю на себя и свои проблемы как бы со стороны, осознаннее, с большим самосоз­нанием. И мои коллеги это замечают. Чувствуют, что рядом есть человек, который говорит на основе своего опыта, а может, и от добрых чувств и понима­ния. Я уже говорил, жизнь стала не проще, но богаче. Молодеть мне теперь совсем не хочется. Я смотрю на вещи как бы от финишной черты, и от этого
жизнь вправду делается напряженнее и интенсивнее.
Сегодня я думаю, что каждый должен исполнить
свою судьбу и что кризисы суть настоящие помощ-­
ники нашему внутреннему развитию. Как говаривали
в старину: «Доброхотного судьба ведет, недоброхот-­
ного тащит силой».