Что такое глобализация? 4 страница

а) Капиталистическая мировая система: Уоллерстайн

Концепция транснациональных социальных пространств является теорией среднего уровня. Она взламывает нацио­нально-государственную точку зрения на общество, заменяя контейнерную теорию общества, представление о мирах, от­деленных друг от друга по национально-государственному принципу, третьими формами жизни, т. е. транснациональ­но интегрированными, пересекающими установленные гра­ницы пространствами социальной деятельности.

Метафора пространства применяется здесь необоснован­но: главным признаком этих пространств является то, что они аннулируют расстояния. Слово «транснациональный» озна­чает, что возникают формы жизни и деятельности, внутрен­няя логика которых объясняется той изобретательностью, с которой люди создают и поддерживают «не признающие рас­стояний» социальные жизненные миры и взаимосвязи дей-62

ствий. Тем самым перед социологическим исследованием встает вопрос: как стало возможным появление транснацио­нальных жизненных миров, не признающих расстояний и гра­ниц? Каким образом отдельным индивидам, нередко преодо­левающим сопротивление национально-государственной бю­рократии, удается их выстраивать и поддерживать в рабочем состоянии? Идет ли при этом речь о внегосударственных, быть может, даже о внеинституциональных начальных формах транснациональных мировых обществ? Какие ориентации, ресурсы, институции благоприятствуют или мешают этому процессу? Какие политические последствия (дезинтеграция или транснациональная мобилизация) с ними связаны?

Ясно, что в этих транснациональных социальных ланд­шафтах смешивается (часто иллегально) и происходит не­что такое, что торчит бельмом в глазу национально-госу­дарственного контроля и притязаний на порядок. Здесь образуются «нечистые» жизненные миры и взаимосвязи действий. При анализе этих явлений социология должна отказаться от принципа «или – или» и взять на вооруже­ние принцип соположения специфических, поддающихся различению форм жизни.

Уоллерстайн решительно заменяет образ изолированных друг от друга отдельных обществ противоположным образом единой мировой системы, в котором – в едином способе раз­деления труда – вынуждены объединяться и утверждать себя все общества, все правительства, все предприятия, все куль­туры и классы, все домашние хозяйства, все индивиды. Эта единая мировая система, которая задает форму отношений между социальными неравенствами в мировом масштабе, складывается, по Уоллерстайну, вместе с развитием капита­лизма. По своей внутренней логике, считает он, капитализм неизбежно имеет глобальный характер.

Возникшая в Европе в ХVI веке капиталистическая ди­намика охватывает и кардинальным образом изменяет все новые и новые традиционные «континенты», простран­ства, ниши социальной жизни. «Весь земной шар внутри этой системы подчиняется правилам обязательного, всеоб­щего разделения труда, которое мы называем капиталис­тической экономикой»¹.

Капиталистическая мировая экономика состоит из трех основных элементов. Во-первых, она, образно говоря, охва­чена единым рынком, который работает по принципу макси­мального увеличения прибыли.

Вторым основным элементом является наличие ряда госу­дарственных структур с разной степенью влияния внутри и вне отдельных обществ. Эти государственные структуры слу­жат прежде всего тому, чтобы «препятствовать» «свободно­му» функционированию капиталистического рынка и его попыткам улучшить шансы одной или нескольких групп на получение высоких доходов.

Третий существенный элемент мировой капиталистичес­кой экономики состоит, по Уоллерстайну, в том, чтобы обес­печивать присвоение результатов прибавочного труда в такой системе эксплуатации, которая охватывает не два класса, а три ступени: с центральными пространствами, полупериферией и периферийными странами. (Вопрос о том, какие страны и ре­гионы мира на основании каких критериев относить к этим ступеням, порождает трудноразрешимые историко-эмпири-ческие контроверзы.)

В то время, следовательно, как европейский капитализм после краха восточного блока создает сегодня универсаль-¹ Wallerstein I. Klassenanalyse und Weltsystemanalyse, in: R. Kreckel (Hg.), Soziale Welt, Sonderband 2, G ö ttingen 1983, S. 303.

ное экономическое пространство – пространство глобального рынка, – человечество распадается на национальные госу­дарства и идентичности со своим собственным пониманием суверенитета и происхождения. Одновременно в мировой си­стеме происходит умножение и обострение конфликтов, ибо эта система порождает не только неслыханные богатства, но и неслыханную бедность. Образцы глобального неравенства создаются в соответствии с принципом тройного деления со­циального пространства на центр, полупериферию и перифе-рию– деления мира, который интегрируется в полную кон­фликтов мировую систему.

Периодически возникающие кризисы ведут, по Уоллер-стайну, к процессам реструктурирования, которые обостря­ют распределение власти и неравенства. Одновременно рас­тет уровень противоречий в рамках мировой системы. Уоллерстайн делает вывод о том, что универсализация и уг­лубление капиталистической логики вызывают сопротивле­ние в мировом масштабе.

В связи с этим он называет антизападную, направлен­ную против современного образа жизни фундаменталист­скую реакцию, а также движения в защиту окружающей среды и течения неонационализма. Внутренняя логика ми­ровой капиталистической системы, следовательно, порож­дает как интеграцию мира, так и его распад. На кёстнеров-ский вопрос о позитивном начале¹ Уоллерстайн не находит ответа. Он полагает, что в конце концов нас ждет распад мировой системы.

¹ Имеется в виду стихотворение немецкого поэта-сатирика Эриха Кёстнера (1899–1974) «Где же позитивное начало, господин Кёстнер?» (в переводе К. Бога­тырева), которое начинается строфой: «Вы шлете мне письма. И мне это лест-но.//Но в каждом вопрос, как на страшном суде: //”Где все хорошее, Эрих Кёст-нер? ”//А черт его знает где!» – Прим. перев.

Этот способ аргументации (воспроизведенный здесь толь­ко в крайне упрощенном виде) характеризуется двумя при­знаками: монокаузальностью и сугубо экономическим под­ходом. Глобализация понимается исключительно как институционализация мирового рынка.

Против этого можно выдвинуть по крайней мере три кри­тических возражения. Во-первых, очевидны трудности исто-рико-эмпирического истолкования и верификации этой тео­рии. Во-вторых, глобализация начинается у него с открытия Колумбом Америки и покорения Нового Света, следователь­но, все остальное – лишь историческая спецификация в конце ХХ века. Это означает, что предлагаемый Уоллерстайном под­ход не позволяет определить исторически новое в трансна­циональных отношениях.

В-третьих, он, вопреки всякой логике, пользуется линейной аргументацией. Поставленный уже Марксом и Энгельсом в Коммунистическом манифесте вопрос о том, не порождает ли мировой рынок незаметно и невольно космополитические кон­фликты и идентичности, им не ставится и не исследуется¹.

б) Постинтернациональная политика: Розенау, Джилпин, Хелд

С национально-государственным образом мышления по­рывает и Розенау; но не благодаря тому, что на место анархии национальных государств он ставит мировую систему миро­вого рынка, а благодаря различению двух фаз международ­ной политики. Глобализация в системе его взглядов означа­ет, что у человечества за спиной осталось столетие междуна-¹ Теорию мировой системы развил и разработал Фолькер Борншир, см.: Bornschier V./Trezzini B. Jenseits von Dependenz-versus Modernisierungstheorie: Differenzierungsprozesse in der Weltgesellschaft und ihre Erkl ä rung, in: M ü ller H.-P. (Hg.), Weltsystem und kulturelles Erbe, Berlin 1996, S. 53–79.

родной политики, когда национальные государства домини­ровали на международной арене, монополизировали ее. Те­перь начался век постинтернациональной политики, когда национально-государственные органы вынуждены делить глобальную арену и власть с интернациональными органи­зациями, транснациональными концернами и транснацио­нальными социальными и политическими движениями. Эм­пирически это проявляется среди прочего в том, что ряд ин­тернациональных организаций, включая организации неправительственные (такие, как «Гринпис»), достигли не­бывалого влияния, и это влияние, судя по всему, будет воз­растать.

На вопрос о том, не обманчиво ли впечатление, что внешняя политика США идет другими путями, следует другим концеп­циям, американский государственный секретарь по внешнепо­литическим проблемам Тимоти Вирт отвечает: «Изречение “мыслить глобально, действовать локально” на наших глазах становится реальностью. Мы видим, как все большее значение приобретают международные учреждения и решения. Посте­пенно нарастает ощущение, что народами можно управлять не только на чисто национальном уровне, но и через новые интер­национальные институции. Внешнеполитический истеблиш­мент начинает мыслить в иных измерениях, нежели измерения военной и экономической власти, власти пули и доллара. Се­годня возникают глобальные проблемы – охватывающие весь мир программы обеспечения прав человека и оказания помо­щи беженцам, а также обуздание коррупции и предупреждение экологических катастроф. Эта глобальность изменяет наше мышление».

А на вопрос, какую роль играют в его концепциях граждане и гражданские инициативы, он дал следующий ответ: «Растущее влияние базисных инициатив – второй, наряду с интернацио-67

нализацией, вызов существовавшей до сих пор политической концепции. Ощущается очень сильная тенденция к децентра­лизации политики. Она возникает уже благодаря одним только новым возможностям коммуникации. Факс и Интернет все больше становятся привычными вещами повседневного пользования. Любой человек может мгновенно связаться с дру­гим человеком в любой точке земного шара, не обращаясь к помощи правительственных каналов или дипломатов» ¹.

Переход от национального столетия к столетию постнацио­нальному Розенау, в свою очередь, обосновывает, во-первых, интернациональной политической системой и, во-вторых, тем, что моноцентрическая структура власти соперничающих друг с другом государств заменяется полицентрическим распреде­лением власти, в котором конкурирует и кооперируется друг с другом великое множество транснациональных и националь­но-государственных организаций и предприятий.

Таким образом, существуют две арены глобальных обществ: во-первых, это общество государств, в котором правила дип­ломатии и национальной власти по-прежнему играют клю­чевую роль; и во-вторых, это мир транснациональной субполи­тики, в котором задействованы такие разные организации, как мультинациональные концерны, «Гринпис», «Эмнести интернешнл», но в то же время Всемирный банк, НАТО, Ев­ропейский Союз и т. д.

Полицентрическая мировая политика

Противоречие между двойным мировым обществом и тео­рией мировой системы очевидно: на место экономически уп­равляемой системы мирового рынка Розенау ставит полицен- ¹ Wirth T. Politikstil der Zukunft, in: Die Macht der Mutigen, Spiegel Spezial, 11/1995, S. 8.

трическую мировую политику, в которой не имеют исключи­тельного права голоса ни капитал, ни национально-государ­ственные правительства, ни Организация Объединенных Наций, ни Всемирный банк, ни «Гринпис»; все они борют­ся за достижение своих целей, правда, с разными шансами на успех.

Переход от национально-государственной политики к по­литике полицентрической возвращает Розенау – в противо­положность Уоллерстайну – к технологическому измерению глобализации и ее внутренней динамики. В своих научно-политических работах он каждый раз приходит к выводу, что плотность и значение интернациональных взаимозависимо­стей обретают новое качество. На вопрос, почему это проис­ходит, он отвечает: благодаря колоссальному и все еще не закончившемуся развитию информационных и комму­никационных технологий. «Именно технология, – аргумен­тирует Розенау, – устранила географические и социальные пространства с помощью сверхзвуковых самолетов, ком­пьютеров, спутников Земли и многих других открытий, ко­торые позволяют сегодня все большему количеству людей, идей и товаров быстрее и увереннее преодолевать время и пространство, чем когда бы то ни было. Резюмируя, можно утверждать, что именно технология усилила взаимозависи­мости между локальными, национальными и интернацио­нальными обществами, причем в масштабах, неведомых ни одной исторической эпохе»¹.

Розенау, таким образом, предлагает комбинацию двух аргументов: появление информационных обществ и об­ществ знания, а также заложенное в них устранение рас­стояний и границ как следствие умножения транснацио-¹ Rosenau J. Turbulance in World Politics, Brighton 1990, S. 17.

нальных учреждений и организаций. Эта неизбежно поли­центрическая мировая политика ¹ характеризует ситуацию, в которой:

– действуют параллельно, сотрудничают или противобор­ствуют такие транснациональные организации, как Всемир­ный банк, католическая церковь, Международное объеди­нение социологов, «Макдоналдс», «Фольксваген», наркокар­тели, итальянская мафия, а также новый Интернационал неправительственных организаций;

– политическую повестку дня определяют такие трансна­циональные проблемы, как изменение климата, наркотики, СПИД, этнические конфликты, финансовые кризисы;

– к волнениям в разных странах и на разных континентах приводят благодаря спутниковой телекоммуникации такие транснациональные события, как первенство мира по футбо­лу, война в Персидском заливе, предвыборная борьба в Аме­рике или романы Салмана Рушди;

– возникают транснациональные «общности», основан­ные, например, на религии (ислам), на знании (эксперты), на стилях жизни (поп, экология), на родстве (семьи), на по­литической ориентации (движение за сохранение окружаю­щей среды, потребительский бойкот и т. д.) и

– такие транснациональные структуры, как формы трудо­вой и производственной кооперации, банки, финансовые потоки, научные технологии на всем пространстве земного шара создают и стабилизируют деловые и кризисные взаимо­связи.

Напротив, понимание глобализации Джилпином характе­ризуется, во-первых, скептическим отношением к любой ри­торике обновления; во-вторых, он занимает позицию, близ-¹ Подробнее об этом см.: McGrew. A Global Society? A. a. O.

7 О

кую к ортодоксальной точке зрения на международную по­литику и, так сказать, аргументирует, исходя из внутренней логики этой позиции. В то же время и Джилпин видит, что национальные государства сегодня больше, чем когда-либо, привязаны, если не сказать прикованы, друг к другу, и в буду­щем эти связи только усилятся. В противоположность Уол-лерстайну и Розенау он, однако, подчеркивает, что глобали­зация возникает только при определенных условиях в международной политике, что она является продуктом «пер-миссивного» глобального порядка, т. е. такого порядка меж­ду государствами, который позволяет создавать, развивать и поддерживать сеть взаимосвязей и взаимозависимостей за рамками национально-государственных авторитетов и меж­ду этими авторитетами.

Глобализация, понимаемая как экспансия транснацио­нальных пространств и организаций, при таком понимании остается, как это ни парадоксально, зависимой от националь­но-государственного авторитета, точнее, от гегемониальной власти. Предпосылкой для глобализации является, так ска­зать, молчаливое разрешение со стороны национально-госу­дарственной власти. Открытость, пермиссивность, необхо­димая для того, чтобы обеспечить развитие мирового рынка, мировых церквей, международных концернов и многочислен­ных неправительственных организаций, считает Джилпин, может существовать и процветать только под сенью соответ­ственной государственной концентрации власти.

С этой точки зрения, защищающей примат политики на­ционального государства по отношению к другим органам, глобализация остается случайной, т. е. уязвимой; а именно в том смысле, что возникновение и развитие транснациональ­ных социальных пространств и акторов предполагает гегемо-ниальную структуру власти и интернациональный политиче-71

ский режим. Только это гарантирует в случае необходимости открытость миропорядка.

«Моя позиция состоит в следующем: чтобы поддерживать существование либерального международного рыночного строя, необходим гегемон... Исторический опыт учит, что там, где эта либеральная и одновременно доминантная власть отсут­ствовала, развитие интернациональных рыночных и коопера­тивных отношений чрезвычайно затруднялось или оказывалось невозможным по одной простой причине: все было чревато кон­фликтами. Развитие рынка и его интегрирование в глобальную сеть было бы невозможным без обеспечивающей это развитие и способствующей ему либеральной гегемониальной власти»¹.

Расчлененный, скованный суверенитет

Теории гегемониальной структуры власти как условия гло­бализации может и должно быть противопоставлено то, что лежащее в ее основе понятие политического суверенитета ус­таревает в ходе глобализации. Это аргумент Дэвида Хелда. Он показывает, как национально-государственная политика благодаря международным соглашениям, интернационализа­ции процессов принятия политических решений, благодаря растущим зависимостям в обеспечении безопасности (вклю­чая далеко зашедшую интернационализацию производства вооружений), а также благодаря международному обращению товаров и разделению труда теряет то, что составляет ядро ее власти, – свой суверенитет.

В ходе глобализации, пишет Хелд, «возникает сложное рас­пределение условий и сил, которое постоянно ограничивает

¹ Gilpin R. The Political Economy of International Relations, Princeton 1987, S. 88 und 85.

свободу действий правительств и государств, ставя пределы их собственной внутренней политике, трансформируя усло­вия принятия политических решений, радикально изменяя институциональные и организационные предпосылки и кон­тексты национальной политики; меняются установленные законом рамочные условия административной и политичес­кой деятельности, в том смысле, что теперь уже едва ли воз­можны ответственность и вменяемость последствий нацио­нально-государственной политики. Если представить себе хотя бы только эти последствия глобализации, то можно счи­тать оправданным утверждение, что дееспособность госу­дарств в постоянно усложняющемся международном окруже­нии урезает как государственную автономию (в некоторых сферах радикально), так и государственный суверенитет. Любая теория национального суверенитета, которая понимает суверенитет как неустранимую и неделимую форму обще­ственной власти и силы, строится на недооценке сложности ситуации. Суверенитет сегодня следует понимать и изучать как расчлененную власть, расчлененную между целым рядом национальных, региональных и интернациональных акторов и являющуюся – по причине этой имманентной множествен­ности – ограниченной и скованной»¹.

в) Мировое общество риска: экологическая глобализация как принудительная политизация

Если задаться вопросом, какой политический опыт связан с экологическим восприятием кризиса, то наверняка можно натолкнуться на многие ответы, в том числе и на следующий:

¹ Held D. Demokratie, Nationalstaat und die globale Weltordnung, in: Beck U. (Hg.), Politik der Globalisierung, a. a. O.

речь идет о цивилизационном саморазрушении, в котором ви­новаты не Бог, не боги или природа, а человеческие решения и промышленные успехи, которое порождается самими ци-вилизационными притязаниями на формы выражения и кон­троля. Другой стороной этого опыта является хрупкость ци­вилизации, которая – если взглянуть на ситуацию с полити­ческой точки зрения – способна порождать общую судьбу. Слово «судьба» употреблено здесь к месту в той мере, в какой все мы можем столкнуться с последствиями научно-промыш­ленных решений; это же слово окажется лишенным смысла, если иметь в виду, что грозящие нам опасности являются ре­зультатом решений, принятых людьми.

Таким образом, экологический шок способствует созда­нию точно такого же опыта, какой политологи соотносили с насилием во время войн. Правда, с одной характерной особенностью. Общность национальной истории всегда со­хранялась благодаря диалектическому соотношению образов врага. Кризисное экологическое сознание в состоянии пани­ки и истерии тоже может обернуться взрывом насилия по отношению к определенным группам людей и к их делам. Но в то же время впервые появляется возможность осознать общность судьбы, которая - довольно парадоксальным об­разом – вследствие беспредельности возникающей угрозы пробуждает повседневное космополитическое сознание и, ве­роятно, даже делает несущественной разницу между челове­ком, животным и растением: общество возникает в борьбе с опасностями; в борьбе с глобальными опасностями создает­ся глобальное общество; но не только это дает повод гово­рить о мировом обществе риска¹.

¹ См. об этом: Beck U. Risikogesellschaft, a.a.O; Beck U., Gegengifte: Die organisierte Unverantwortlichkeit, Frankfurt/M. 1988.

То, как постнациональная социальная действительность воспринимается и рассматривается названными выше авто­рами, при всех разногласиях между ними, в существенном моменте совпадает: все они исходят из того, что и транснаци­ональные социальные пространства возникают только вслед­ствие интенционального действия; или, другими словами, предполагают наличие обусловленных определенной целью действующих лиц и институций. Это предположение опро­вергается теорией мирового общества риска, которая говорит о невозможности дальнейшей экстернализации побочных по­следствий и опасностей, являющихся следствием высокораз­витых индустриальных обществ. Будучи конфликтами рис­ка, они ставят под сомнение всю институциональную структуру. Благодаря этому возникает понимание, что транснациональные социальные пространства могут зага­дочным, чреватым многочисленными конфликтами образом создаваться «за спиной людей» как следствие не желательных, оспариваемых, вытесняемых угроз.

На это можно было бы возразить, что осознаваться должны и непреднамеренные последствия, если от них ждут воздей­ствия на политику. Отрицать этого нельзя. Но политико-эко­номические и культурные проблемы мирового общества риска можно понять лишь в том случае, если признать, что публич­но обсуждаемые опасности представляют собой своего рода «негативную валюту». Это деньги, которые никому не нуж­ны, но они проникают повсюду, требуют к себе внимания, вводят в заблуждение, подрывают устои, ставят на голову то, что, казалось бы, прочно стояло на ногах.

Обратимся к недавней трагикомедии, произошедшей в ре­альной действительности, – к истории с коровьим бешен­ством в Европе, точнее, к одному из аспектов этой истории. Кто летом 1997 года заглядывал в меню в одном из рестора-75

нов верхнебаварской провинции, защищенной от болезни, как утверждают, британского происхождения многими гра­ницами и обещанием политических гарантий, тот задержи­вался взглядом на фотографии улыбающегося крестьянина, живущего в полном согласии со своими коровами и своими детьми. Эта фотография и намек, что бифштекс, который вы собираетесь заказать, приготовлен из мяса изображенных на снимке коров, должны восстановить доверие, разрушенное идущими отовсюду сообщениями о якобы британском про­исхождении этой болезни.

Существует три вида глобальных опасностей¹: во-первых, это конфликты, связанные с «пороками», которые являются обратной стороной «выгод», т. е. вызванные стремлением к обогащению технико-индустриальные угрозы (такие, как озо­новые дыры, парниковый эффект, а также непредвиденные, не принимаемые в расчет последствия генной инженерии и ретрансплантационной медицины).

Во-вторых, это разрушение окружающей среды и технико-индустриальные опасности, обусловленные бедностью. Комис­сия Брундтланд впервые указала на то, что разрушение окру­жающей среды – не только следствие развивающегося модерна; напротив, существует тесная связь между бедностью и разрушением экологии. «Неравенство – важнейшая пробле­ма окружающей среды на планете; одновременно оно и важ­нейшая проблема развивающихся стран»². Комплексный ана­лиз условий жизни населения, сокращения генетических и энергетических ресурсов, функционирования промышленно­сти, питания и расселения людей со всей очевидностью по-¹ Подробнее об этом см.: Beck U. Weltrisikogesellschaft, in: Jaeger Carlo C. (Hg.), Umweltsoziologie, Sonderheft der K ö lner Zeitschrift f ü r Soziologie und Sozialpsychologie, Opladen 1996, S. 119–147. ² United Nations 1987, S. 6.

казывает, что все это тесно взаимосвязано и не может рассмат­риваться вне зависимости друг от друга.

«Однако между разрушением окружающей среды в резуль­тате роста благосостояния и разрушением окружающей сре­ды в результате распространения бедности, – пишет Миха­эль Цюрн, – есть существенная разница: если многие экологические угрозы, вызванные стремлением к обогаще­нию, являются результатом экстернализации издержек про­изводства, то применительно к разрушению окружающей сре­ды, обусловленному бедностью, речь идет о саморазрушении бедных с побочными последствиями и для богатых. Другими словами: разрушение окружающей среды, вызванное тягой к обогащению, распределяется по планете равномерно, в то время как обусловленные бедностью разрушения накаплива­ются в первую очередь на местах и приобретают интернацио­нальный характер только в форме побочных эффектов, про­являющихся в среднесрочном режиме»¹.

Наиболее известным примером данного явления служит вырубка тропических лесов (сегодня ежегодно вырубается 17 миллионов гектаров джунглей); к другим примерам от­носятся ядовитые отходы (в том числе импортируемые) и устаревшие крупные технологии (например, химической и атомной промышленности), в будущем к ним добавятся генная индустрия, а также исследовательские лаборатории, занимающиеся генной инженерией и генетикой человека. Эти угрозы появляются в контексте начинающихся и прекращающихся процессов модернизации. Набирает силу промышленность, обладающая технологическим по­тенциалом разрушения окружающей среды и жизни, тогда

¹ См. об этом: Z ü rn M. Globale Gef ä hrdungen und internationale Ê ooperation, in: Der B ü rger im Staat, 45/1995, S. 51. Из этого труда позаимствованы идеи и данные на­стоящей типологии.

как страны, где расположены соответствующие предприя­тия, не располагают институциональными и политиче­скими средствами для предотвращения возможных раз­рушений.

Применительно к угрозам, вызванным богатством и бед­ностью, речь идет о «нормальных опасностях», которые чаще всего возникают в результате отсутствия (в данной стране) или использования непродуманных мер обеспечения безопасно­сти и таким образом распространяются по всему миру. В-тре­тьих, угроза применения оружия массового уничтожения (атомного, биологического и химического), напротив, связа­на с чрезвычайным положением во время войны (в отличие от исходящей от этого оружия потенциальной угрозы). Опас­ность регионального или глобального самоуничтожения ядер­ным, химическим или биологическим оружием не устранена и после прекращения конфронтации между Востоком и За­падом, скорее, она вырвалась из-под контроля сверхдержав, попавших в «патовую атомную ситуацию».

К опасностям военно-государственной конфронтации до­бавляются опасности (надвигающегося) фундаменталистско­го терроризма и терроризма частных лиц. И совсем нельзя исключать того, что в будущем новым источником опаснос­ти станет не только военно-государственное, но и частное владение оружием массового уничтожения и сложившийся на этой основе (политический) потенциал угроз.

Различные глобальные очаги опасности будут дополнять друг друга и обостряться; это означает, что в связи с взаимо­действием между разрушением экологии, войнами и послед­ствиями прерванной модернизации встанет вопрос, в какой мере экологические разрушения способствуют разжиганию военных конфликтов – будь то вооруженные стычки из-за жизненно необходимых ресурсов (вода) или призывы эколо-78

гических фундаменталистов на Западе к применению воен­ной силы, чтобы предотвратить разрушение окружающей сре­ды (сходные, например, с требованиями прекратить вырубку тропических лесов)?

Нетрудно себе представить, что страна, живущая в расту­щей нищете, будет эксплуатировать окружающую среду до последнего. В отчаянии (или с целью политического прикры­тия отчаяния) она может попытаться силой оружия захватить чужие ресурсы, необходимые для выживания. Экологические разрушения (например, наводнение в Бангладеш) могут вы­звать массовый исход жителей, который тоже в состоянии привести к военным конфликтам. Воюющие страны на гра­ни поражения также могут прибегнуть к «последнему сред­ству» – уничтожению своих и чужих атомных и химических предприятий, чтобы создать угрозу уничтожения для пригра­ничных районов и крупных городов. Фантазии, конструиру­ющей чудовищные сценарии взаимодействия различных ис­точников опасности, нет предела. Цюрн говорит о «спирали разрушения», последствия которой можно приплюсовать к тому великому кризису, в который вливаются все другие кри­зисные явления.