Часть первая 52 страница

«Это было хуже всего, — вспоминает он об обеде, на котором не съел ни кусочка. — Мне доводилось бывать в подобных ситуациях, но эта была хуже всего. Я никогда не смогу взять в рот японскую еду».

Тем временем сотни сотрудников Salomon, которые были бы готовы проползти на коленях всю Пятую авеню за обед, которым Баффета потчевали у Морита, питались в дорогих японских ресторанах и сплетничали о размере своих бонусных выплат Причем главным было не то, какая сумма прописана в чеке каждого из них Самым главным было то, насколько эта сумма больше или меньше суммы в чеке соседа. Баффет и Мангер почти не представляли, насколько большие проблемы ждут Salomon. Арбитражеры Мэриуэзера требовали все больше денег. Бывшие преподаватели колледжей (прежде зарабатывавшие всего по 29 ООО долларов в год) чувствовали, что занимаются субсидированием убыточных подразделений типа инвестиционного банкинга. Они называли систему раздела прибыли «социалистической»³¹. Действуя независимо от остальных, арбитражеры могли бы заработать значительно больше денег. Они хотели откусить хороший кусок от сотен миллионов долларов, которые зарабатывали для фирмы³². Несмотря на то что Мэриуэзер был достаточно стеснительным человеком и порой даже не мог устанавливать зрительный контакт, он тем не менее стал одним из самых агрессивных и успешных борцов за бонусы в мире. Гутфрейнд постепенно сдавался и

отдал арбитражерам 15 процентов от суммы, которую они зарабатывали”. По сути, они могли получать куда больше денег, чем трейдеры, делившие бонусный бюджет между собой. Между Гутфрейндом и президентом Salomon Томом Страуссом было заключено секретное соглашение, о котором до поры до времени не знало ни правление, ни другие сотрудники Salomon.

К 1991 году у Баффета и Мангера накопилось достаточно много причин для разочарования работой Salomon. Они получали устаревшие данные о финансовых результатах. Требования персонала к повышению размера бонусов непрерывно росли. Баффет и Мангер не соглашались с множеством решений, принимавшихся советом директоров. Цена акций не менялась восемь лет. Доходы снизились на 167 миллионов, в основном в связи с выплатами сотрудникам.

Баффет, до сих пор позволявший Мангеру играть роль «плохого парня», встретился с исполнительным комитетом и рекомендовал им снизить выплаты комиссионных. Тем не менее представленная акционерам итоговая сумма бюджета комиссионных была на семь миллионов долларов выше, чем прежде. Благодаря новой формуле, которую Мэриуэзер умело протолкнул в интересах своих ребят- арбитражеров, один из них — Ларри Хилибранд получил вместо трех целых 23 миллиона долларов³³. Когда новости о размере бонуса Хилибранда просочились в прессу, некоторые его коллеги чуть не сошли с ума от злобы и почувствовали себя обманутыми — им казалось, что все забыли о тех миллионах, которые они заработали для компании.

У Баффета не было проблемы с выплатами бонусов арбитражерам как таковой. «Я верю в то, что талантливым людям следует платить много денег, — говорит он, — но, пользуясь выражением Чарли, эта оплата должна представлять собой роялти, разнесенное во времени». Созданная же в фирме структура выплаты бонусов напоминала структуру выплат в хедж-фонде и отчасти была даже похожа на структуру его прежнего

партнерства. Она приводила к значительному давлению на все остальные подразделения компании, вынужденные работать более упорно. Баффет возражал против того, что его не поставили в известность об этой схеме. Он возражал и против того, что при недостаточно хороших результатах сотрудники не подвергались никаким санкциям. Гутфрейнд в отличие от своих трейдеров проявил больше здравомыслия и решил снизить размер комиссионных на 35 процентов в связи со снижением доходов³⁴. Это помогло ему наладить отношения с Баффетом — тот поверил, что Гутфрейнд грамотный менеджер и обладает лучшим пониманием ситуации. Однако чувство справедливости Баффета было столь сильно задето алчностью сотрудников, что он преодолел свою привычную инерцию и проголосовал против выплаты бонусов трейдерам. Но его голос значил крайне мало. Тем не менее, когда информация о том, что Баффет голосовал против, достигла офисов Salomon, люди пришли в бешенство. Миллиардер, так любивший деньги, осмелился назвать их алчными.

Баффет же воспринимал Salomon как казино, у входа в которое расположен ресторан³⁵. Ресторан был лидером по потерям. Трейдеры, в особенности люди Мэриуэзера, представляли собой казино — чистые риски без какого-либо конфликта интересов. Эта часть бизнеса нравилась Баффету, и новая система была призвана не дать арбитражерам диктовать

свои условия. Однако в своих попытках управлять компанией с двумя различными системами оплаты труда (фигурально говоря, казино и рестораном) Гутфрейнд загнал кол в самое сердце Salomon.

Мэриуэзер и Хилибранд попросили у Гутфрейнда разрешения обратиться к Баффету с тем, чтобы выкупить у него обратно конвертируемые привилегированные акции. Условия, ранее предложенные Баффету, были крайне щедрыми и обходились Salomon достаточно дорого.

Компания уже не стояла перед угрозой недружественного поглощения.

Так для чего нужно было так много платить за защиту со стороны Баффета? Гутфрейнд сказал, что они могут поговорить с Баффетом и попытаться убедить его в том, что без привилегированных акций компании ему будет лучше, чем с ними. Они обратились к Баффету, а тот сказал, что в принципе не возражает. Однако присутствие Баффета в качестве инвестора заставляло Гутфрейнда чувствовать себя в безопасности³⁶.

Таким образом, Баффет предпочел придерживаться своей первоначальной договоренности. Он уже инвестировал в Джона Гутфрейнда и 700 миллионов долларов от имени Berkshire, и свою собственную репутацию, так что в 1991 году уже было поздно выходить из сделки.

Глава 48. Сосание пальца и его худосочные результаты

Нью-Йорк • 1991 год

В четверг 8 августа 1991 года Баффет ехал в машине по направлению к Рино. Отправной точкой его путешествия было озеро Тахо, где он проводил свой ежегодный уикэнд с Астрид и детьми Блюмкин. Такой отдых всегда ему нравился, поэтому он пребывал в расслабленном и даже игривом настроении. С утра ему позвонили из офиса Джона Гутфрейнда. «Где вы будете сегодня в промежутке между девятью часами вечера и полуночью?

— спросили у него. — Мы хотели бы поговорить с вами».

Вопрос показался Баффету неожиданным — он сообщил, что собирается посетить развлекательное шоу. Собеседник попросил его позвонить в семь часов вечера в юридическую компанию Wachtell, Lipton, Rosen & Katz, представлявшую интересы Salomon. «Хм-м-м», — подумал Баффет. Возможно, они хотят продать компанию. Это было бы для него неплохой новостью. Акции продавались по цене около 37 долларов, последняя цена закрытия составляла 38 долларов. Он мог сконвертировать по этой цене свои привилегированные акции в обыкновенные, получить свою прибыль и распрощаться с Salomon. Возможно, Гутфрейнд, который имел многолетнюю привычку обращаться к ему за советом, нуждался в его помощи для обсуждения условий сделки.

Баффет со своей компанией коротал день в Рино и предавался воспоминаниям. В 1980 году ему предложили выкупить коллекцию автомобилей Harrah Collection из National Automobile Museum в Рино — 1400 машин, расположенных на нескольких гектарах земли, в том числе Rolls-Royce Salamanca 1932 года выпуска, Mercedes Targa Florio Racer 1922 года, Bugatti coupe 1932 года, Ferrari 1955 года и Pierce-Arrow 1913 года. Вся коллекция могла обойтись ему меньше чем в миллион долларов. Сначала он заинтересовался сделкой, но потом остыл к ней. Через несколько лет часть коллекции (несколько сотен автомобилей) была продана на ряде аукционов по общей цене в 69 миллионов долларов. Одна из машин, Bugatti Royale, была не так давно продана одному девелоперу недвижимости из Хьюстона за 6, 5 миллиона.

К половине восьмого вечера он вернулись к озеру Тахо. «Мы остались в гостинице, а наши друзья направились в ресторан. Я сказал им: “Мой разговор может потребовать некоторого времени”. Затем я нашел таксофон и позвонил по переданному мне номеру». Баффет ожидал, что его свяжут с Гутфрейндом, но тот находился в самолете

на пути из Лондона, где боролся за сохранение фирмы в составе участников инвестиционной банковской сделки для British Telecom Прибытие его рейса задерживалось, и Баффет терпеливо ждал, пока на другом конце провода принималось решение о том, стоит ли ждать возвращения босса перед продолжением разговора. Наконец, Том Страусс и Дон Файерстайн взяли трубку, чтобы рассказать Баффету о том, что происходит (или, точнее, дать свою версию происходящего).

Роль 49-летнеш Тома Страусса состояла в том, чтобы прикрывать фланги Гут-фрейнда. Он был назначен на должность президента Salomon пятью годами ранее, во времена Большой чистки 1987 года¹. Помимо ответственности за международный бизнес компании он взвалил на себя сизифов труд по приведению в порядок дел вечно отстававшего отдела, занимавшегося капиталовложениями. Однако, как показывала недавняя история, в Salomon обращали достаточно мало внимания на культуру управления. Враждующие между собой руководители подчинялись непосредственно Гутфрейнду (при том что их подотчетность была, в принципе, незначительной). Степень их влияния зависела от величины создававшегося ими дохода. Технически Страусс был президентом Salomon, однако он оказался на столь высокой позиции, что теперь просто летал в отдалении от торгового зала, подобно воздушному шару с гелием. Периодически враждующие руководители просто отодвигали его со своего пути.

Дон Файерстайн, глава юридического отдела Salomon, когда-то занимал важное положение в SEC и считался отличным, технически грамотным юристом². Часто занимаясь темными делишками в интересах

Гутфрейнда, он считался его consigliere и имел кличку POD, что расшифровывалось как Prince of Darkness (принц темноты)³. Руководители подразделений Salomon, привыкшие делать все что хотят, работали с юристами, подотчетными Файерстайну, в том числе с Закари Сноу, отвечавшим за поддержку трейдиншвых операций. Противостояние влиятельных руководителей подразделений делало юридический отдел одновременно сильным и слабым. Он служил фирме привычным для Salomon образом — подпитывая различные фракции и реагируя на те или иные события. Культура трейдинга настолько сильно пронизывала деятельность Salomon, что даже Файерстайн занимался трейдингом, с любовью управляя винным синдикатом от имени не скольких управляющих директоров. На его факс постоянно приходили уведомления о проведении винных аукционов, являвшихся побочным источником прибыли для участников синдиката. Они предпочитали торговать вином и коллекционировать его, а не пить⁴.

И в тот вечер ни у кого не было желания произносить тосты. Файерстайн знал, что Баффет и Гутфрейнд друзья. Ему было неловко выдавать деликатную информацию Баффету, потому что это должен был сделать Гутфрейнд. Используя готовый «список тем для обсуждения», они со Страуссом сообщили Баффету, что у них возникла «проблема». Исследование, проведенное компанией Wachtell, Upton, выяснило, что Пол Мозер, руководивший отделом Salomon по работе с правительственными облигациями, несколько раз нарушал установленные Министерством финансов правила. Мозер и его заместитель, также замешанный в этом деле, были отстранены от работы, и компания готовилась уведомить о его нарушениях регулирующие органы.

«Кто такой, черт побери, этот Пол Мозер?» — спросил Баффет.

Тридцатишестилетний Пол Мозер приехал в Нью-Йорк из чикагского офиса, где занимался продажей облигаций. Он действовал точно и резко, как лазерный луч, и начинал работу еще до рассвета. Сначала он садился за экран компьютера в своей спальне и общался с контрагентами из Лондона, затем быстро приезжал из своей небольшой квартиры в Бэттери-Парк-сити в огромный новый торговый зал Salomon, расположенный в здании с гранитной облицовкой по адресу Всемирный торговый центр, дом 7. Там он одновременно изучал данные на двадцати экранах вплоть до заката, при этом контролируя деятельность двадцати трейдеров, большинство которых возвышались над его короткой и худой фигурой. Мозер был толковым и чрезмерно агрессивным человеком, однако при этом производил на людей странное впечатление беззащитного и напуганного. Хотя он вырос на Лонг-Айленде, среди других ньюйоркцев он выглядел как неловкий новичок с Северо-Запада. Он входил в число арбитражеров, подчинявшихся Мэриуэзеру, пока Крейг Коутс, прежний глава отдела по торговле правительственными ценными бумагами, не подал в отставку и его не попросили занять освободившееся место. Он, как и прежде, продолжал работать на Мэриуэзера, однако теперь смотрел со стороны на то, что делает его бывшая банда. Гутфрейнд, на которого давили и Баффет, и правление, желавшее увидеть улучшение результатов, поручил Мозеру заняться торговлей иностранными валютами. Всего за несколько месяцев Мозер смог закрыть «черную дыру» и сделать эти операции прибыльными⁵. Поэтому у Гутфрейнда имелись причины быть благодарным Мозеру.

Хотя Мозер мог быть резким и высокомерным и часто считал всех остальных людей вокруг себя уродами, он нравился людям, которые работали с ним бок о бок. В отличие от представителей печально известного ипотечного отдела Salomon он не оскорблял стажеров, не плевался в них полупережеванной пищей и не отправлял их в ближайший ресторан с требованием купить двенадцать больших пицц. Иногда он даже разговаривал со стажерами.

За свой упорный труд Мозер получил в том году 4, 75 миллиона долларов. Это была большая, но недостаточная для него сумма. Мозер чувствовал себя проигравшей стороной. Внутри него что-то щелкнуло, когда он узнал, что его бывший коллега Ларри Хилибранд получил в результате секретного соглашения 23 миллиона долларов. Мозер привык зарабатывать больше арбитражеров⁶, а теперь оказался в числе отстающих⁷. После долгих размышлений он потребовал, чтобы деятельность его отдела не подвергалась аудиту (возможно, ему казалось, что, действуя таким образом, он сможет избежать чрезмерного надзора)⁸.

Мозер был одним из нескольких десятков человек, которые регулярно общались с правительством США по вопросам финансирования его задолженности, почти каждый день беседовали с сотрудниками ФРС и ежеквартально — с бюрократами из Министерства финансов в Madison Hotel. Будучи представителем Salomon как «первичного дилера», он щедро делился с правительственными чиновниками слухами и советами, а в ответ на это был первым в очереди клиентов в случае, когда правительство хотело продать свои долговые бумаги. Чем-то он напоминал влиятельного

кардинала, сидевшего по правую руку от Папы Римского.

Облигации у правительства имели право покупать только первичные дилеры. Все остальные должны были размещать свои заявки на покупку через первичных дилеров, которые в данном случае вели себя как брокеры. Это давало им невообразимые преимущества, связанные с ограниченным доступом, что выражалось в том, что им принадлежала огромная доля рынка. Осознавая потребности как своих клиентов, так и правительства, дилеры зарабатывали прибыль за счет разрыва между спросом и предложением. Однако такая позиция в отношениях с правительством требовала огромного кредита доверия. Правительство ожидало, что первичные дилеры будут вести себя подобно кардиналам на торжественной мессе. Хотя у них было право первыми испить из общей чаши, они не имели права набраться и опозорить Церковь.

По мере приближения аукциона первичные дилеры все интенсивнее работали на телефонах, подогревая аппетит своих клиентов к правительственным облигациям. Ощущение Мозера относительно того, каким образом поведет себя рынок, превращалось в ставку, по которой Salomon предлагал облигации клиентам. В назначенный день за несколько секунд до того, как часы били час, дилеры звонили так называемым «бегунам», стоявшим у таксофонов в здании ФРС в центре города. «Бегуны» были готовы записать данные о заявке, а затем устремиться с заполненным документом к деревянному ящику, стоявшему на столе одного из клерков ФРС. Ровно в час дня клерк перекрывал доступ к ящику. Это символизировало окончание аукциона. Правительство использовало эту старомодную систему десятилетиями.

Естественное для рынка напряжение было связано с противостоянием интересов Министерства финансов и дилеров по вопросам ставок и объемов. Министерство финансов выставляло на аукцион определенное количество облигаций и хотело получить за них наивысшую сумму, в то время как дилеры хотел заплатить минимальную сумму, достаточную для выигрыша аукциона (или получения максимальной доли от продаваемых акций). При этом они совершенно не хотели переплачивать, так как это привело бы к уменьшению их прибыли при перепродаже. Ставки были доведены до совершенства и уникальной точности — трейдеры использовали в качестве единицы измерения 0, 001 доллара. Это кажется чем-то неважным и незаметным, однако при достаточно большой сумме даже 0, 001 процента от нее может представлять собой немалое состояние. Например, для 100 миллионов долларов эта доля составит 100 000. А для миллиарда долларов — 1 миллион. Так как правительственные облигации были менее прибыльными, чем ипотечные или корпоративные, казначейские обязательства продавались пакетами определенного размера для того, чтобы дилеры и финансовые управляющие могли заработать достаточное количество денег

Крупные объемы торгов предполагали, что правительству необходимо работать с крупными дилерами — людьми, знавшими рынок и имевшими достаточно сил для того, чтобы продать большой пакет облигаций. В то время крупнейшим дилером была компания Salomon. В начале 1980-х годов Министерство финансов позволило фирмам покупать до половины выпуска облигаций на свое имя. Salomon часто участвовала в подобных аукционах, а затем придерживала облигации достаточно долго для того, чтобы «выжать досуха» владельцев коротких позиций по казначейским облигациям. Короткая позиция означала, что выставивший ее участник рынка рассчитывал на падение цен. В ситуации, когда на рынке не оставалось достаточного количества свободных облигаций, он был вынужден выкупать облигации у державших их владельцев типа Salomon для того, чтобы рассчитаться по выставленным ранее обязательствам. Возникало так называемое «сжатие», цены выстреливали вверх, продавцы коротких позиций отчаянно вопили, трейдиншвый зал разражался приветственными криками, a Salomon купалась в высоких прибылях и вела себя, как настоящий король Уолл-стрит. Участие в такого рода аукционах позволяло компании заработать больше денег на обычно неприбыльных правительственных облигациях и впрыскивало немало тестостерона в обычно скучную и унылую часть офиса, где за своими столами сидели трейдеры по правительственным облигациям.

Понаблюдав за рынком, Министерство финансов снизило лимит и сообщило, что теперь индивидуальный дилер может покупать не выше 35 процентов выпуска, что значительно затрудняло проведение прежних схем. Время от времени компании удавалось выжать деньги по прежней схеме, но в целом Salomon уже не владела рынком так же безоговорочно, как раньше. Очевидно, что Salomon совершенно не нравилось это нововведение. Так как объемы заявок превышали объемы выпускаемых облигаций, министерство удовлетворяло заявки пропорционально их объему. Иными словами, если компания хотела получить 35 процентов выпуска, ей нужно было указывать в заявке более высокую долю.

Таким образом, действия, предпринятые правительством, лишили соответствующий отдел Salomon значительной части прибыли. Разумеется, тестостероновые пары не рассеялись. Мозер дважды испытывал терпение министерства в 1990 году, указывая в своей заявке количество акций, превышавшее 100 процентов всего выпуска. Майкл Бэшем, управлявший проведением аукционами, порекомендовал ему больше так не делать. Мозер принял участие в «извинительном завтраке» с Бобом Глаубером, заместителем министра финансов. Он выдавил из себя несколько слов, однако ни одно из них нельзя было считать однозначным извинением. Мозер заявил, что завышение суммы в заявке соответствует интересам правительства, так как повышает спрос на облигации⁹. Бэшема эти слова не убедили, и он вновь поменял правила проведения аукциона. Теперь ни одна из участвующих в нем и действующих от своего имени компаний не могла включить в заявку сумму свыше 35 процентов от объема выпуска. Это ограничение означало, что Salomon не смогла бы получить даже заявленных 35 процентов.

Это была предыстория, а теперь Файерстайн зачитывал Баффету черновик пресс-релиза Salomon, который должен был выйти на следующее утро и быть доведен до сведения членов правления вечером накануне. В пресс-релизе описывалось, каким образом решил действовать Мозер в своем противостоянии с Бэшемом. В декабре 1990-ш и феврале 1991 года он выставил неавгоризованные заявки на сумму, превышавшую установленный правительством лимит.

Файерстайн передал Баффету письменное изложение событий, а также сообщил ему, что уже имел продолжительную беседу с Мангером, проводившим время в своем загородном доме в Миннесоте¹⁰. Мангер употребил выражение «сосание пальца» и добавил, что «люди постоянно это делают»¹¹. Баффет узнал привычную для Мангера метафору, означавшую склонность к постоянному «откладыванию на потом» неприятных мыслей и дел, и не придал случившемуся особенного значения. Уоррен даже не поинтересовался, кто, по мнению Мангера, занимался в этой ситуации «сосанием пальца». Через семь-восемь минут он повесил трубку, понимая, что услышанные новости не столь хороши, как он ожидал. Тем не менее он не испытывал достаточного беспокойства для того, чтобы сразу же перезвонить Мангеру. Он знал, что после выходных и так встретится с Чарли, поэтому решил насладиться видами озера Тахо. Затем он присоединился к Астрид и Блюмкиным в столовой, где те ужинали перед тем, как пойти на развлекательное шоу.

В то время как Баффет наблюдал за шоу, самолет Джона Гутфрейнда, летевший из Лондона, наконец-то приземлился в точке назначения. Тем же вечером Гутфрейнд, Страусс и Файерстайн организовали встречу с Ричардом Бриденом и Биллом Маклу-касом, двумя высшими руководителями SEC. Они также позвонили Джеральду Корригану, высокому и мясистому президенту нью-йоркского отделения Федеральной резервной системы.

Используя свой список «тем для обсуждения», Гутфрейнд и Страусс сообщили Бридену, Маклукасу и Корригану чуть больше, чем услышали члены правления Salomon. Мозер не просто подал заявку с превышением лимита. Для того чтобы обойти ограничение в 35 процентов, он выставил на аукцион в феврале 1991 года фальшивую заявку от имени своего клиента и перевел полученные за нее облигации на счет Salomon. Более того, оказалось, что эта фальшивая заявка была не единственной. Когда руководителям задали вопрос, почему они не сообщили об этом нарушении раньше, те объяснили это просчетами в системе надзора. В то время SEC и Министерство финансов уже вовсю занимались изучением действий Мозера, который допустил нарушения при выдаче заявки на майском аукционе по двухлетним облигациям. Его действия находились под пристальным контролем со стороны регуляторов. У них появились сомнения и в отношении действий Salomon. Каким образом столь запоздалое уведомление могло быть связано с недостаточным контролем? Регуляторам теперь предстояло принять решение, означает ли это признание наличие значительных и системных проблем в Salomon.

В любом случае это признание достаточно сильно смутило и Министерство финансов, и ФРС. Корриган был шокирован тем, что, обратившись к нему, компания не сказала, что уже уволила Мозера и разработала программу исправления ситуации, которая включала бы в себя целый набор новых контрольных инструментов. Однако он тем не менее ожидал, что она сообщит ему об этом через 24 или 48 часов, после чего он «мог бы назначить для них испытательный срок и надеяться, что дальнейших срывов не произойдет». Он вспоминал, как сообщил Гутфрейнду и Страуссу «терпеливо и бесстрастно», что теперь у них появилась немедленная обязанность проинформировать о случившемся общественность. На основании известных ему данных он даже не предполагал, что этот инцидент может превратиться «в очень и очень важную проблему»¹². Однако ему казалось, что Страусс и Гутфрейнд не до конца его поняли. Глядя с позиций сегодняшнего дня, можно предположить, что отъезд Гутфрейнда в Лондон (вследствие чего возможность пообщаться с Баффетом, Мангером и другими директорами полностью зависела от действий авиакомпании) был достаточно красноречивым жестом сам по себе.

На следующий день, в пятницу, 9 августа, Баффет развлекался в обществе Астрид и Блюмкиных, прогуливаясь с ними по улицам

Вирджиния-Сити, старого западного города золотоискателей. В какой-то момент он решил позвонить в свой офис. Ему сообщили о том, что ничего экстраординарного не происходит. Звонков из Salomon не поступало. Salomon выпустила пресс-релиз, описывавший произошедшие события в достаточно расплывчатых терминах. Тем не менее акции компании упали на 5 процентов — до уровня 34, 75 доллара.

В субботу Баффет позвонил Мангеру, который все еще находился в своем домике в Стар-Айленде. Мангер рассказал ему эту же историю более подробно, после чего она стала выглядеть более тревожной. Файерстайн, державший перед глазами «список тем для обсуждения», сказал ему, что «одна часть проблемы была известна еще с прошлого апреля». И хотя те же самые слова были донесены и до других директоров, включая Баффета, они прозвучали как своего рода техническое и формальное уведомление¹³. Однако Мангер сразу же ухватился за деланнопассивную интонацию сказанного и чрезмерное использование сложных юридических конструкций. Сказанное обеспокоило его. Что означали слова «была известна»? Что именно было известно? И кому? ¹⁴ После ряда прямых вопросов Файерстайн описал Мангеру происходившее с большим количеством деталей, в сущности, сказав ему то же самое, что было доведено до сведения Корригана¹⁵.

Файерстайн сказал, что Мозер получил в апреле письмо из Министерства финансов, сообщавшее, что ведется расследование по одной из его заявок¹⁶. Поняв, что его игра вот-вот будет раскрыта, Мозер пришел 25 апреля к своему боссу Джону Мэриуэзеру и сделал своего рода признание. В феврале, стремясь обойти 35-процентное ограничение, он создал не только заявку от имени Salomon, но и несколько подложных заявок от имени реальных клиентов компании¹⁷. Мозер поклялся Мэриуэзеру, что это было сделано лишь однажды и что он никогда не сделает этого в следующий раз.

Мэриуэзер моментально ответил, что подобные действия могут «угрожать карьере» Мозера, и сообщил о его признании Файерстайну и Страуссу. А 29 апреля все трое пришли к Гутфрейнду и рассказали ему о признании Мозера. Как позднее вспоминали участники разговора, Гутфрейнд густо покраснел и казался крайне расстроенным услышанными новостями.

Таким образом, Гутфрейнд знал о случившемся уже в апреле. Об этом знал и Страусс. Знал и Мэриуэзер. Знал и Файерстайн, главный юрисконсульт компании. Знали все они.

Файерстайн сразу же проинформировал Гутфрейнда о том, что действия Мозера можно квалифицировать как преступление. Однако он не считал, что фирма должна уведомить о происшедшем соответствующие органы. Тем не менее Файерстайн был уверен, что Salomon столкнется с серьезным неудовольствием со стороны регуляторов, если не сделает вообще ничего, поэтому предложил сообщить о случившемся в Федеральную резервную систему. Гутфрейнд сказал, что сам займется этим. Любопытно, однако, что после этого никто не озаботился тем, чтобы дойти до здания ФРС и сообщить о случившемся Джерри Корригану. Более того, решив, что создание фальшивой заявки было «однократным и несистематическим действием», они решили оставить Мозера во главе отдела, занимавшегося правительственными ценными бумагами. Услышав это, Мангер как раз и сказал свою фразу о «сосании пальца», а также добавил: «Люди постоянно ведут себя таким образом». Позднее он объяснял, что под «сосанием пальца» он понимает ситуацию, когда участники «сидят, думают, размышляют и консультируются вместо того, чтобы действовать»¹⁸.

Мангер сообщил Баффету о том, что подверг сомнению и содержание пресс-релиза. Он задался вопросом: почему в нем не отражено, что руководству компании уже были известны определенные факты? Файерстайн согласился с его доводами, но сообщил, что было принято решение не разглашать эту информацию, так как, по мнению руководства компании, подобное разглашение могло не понравиться кредиторам Salomon. Компания имела задолженность в размере десятков миллионов долларов, выраженную в краткосрочных ценных бумагах, и эта задолженность возобновлялась чуть ли не ежедневно. В случае разглашения информации кредиторы могли отказаться продлевать кредитные линии. С точки зрения Мангера, «проблемы с кредиторами» были синонимом «финансовой паники»¹⁹. При отсутствии достаточных рычагов влияния он сдался, однако в нынешних условиях они с Баффетом пришли к выводу, что раскрытие информации становится необходимым. Они отлично представляли себе, что может случиться после этого.

Через два дня, утром в понедельник, 12 августа, Wall Street Journal сообщил о деталях произошедшего в статье с пугающим заголовком: «Большие проблемы: признание Salomon о нарушениях про торговле правительственными облигациями дает пинок рынку — доля одной компании в покупке на аукционе могла достичь 85 процентов. Продолжается расследование — что знали руководители компании?» В статье упоминалось о возможности «обвинений в манипулировании рынком, нарушении законодательства в области ценных бумаг, направленного на предотвращение мошеннических действий, и недостоверных показаниях федеральным органам». Также в статье говорилось о том, что могут быть возбуждены уголовные дела по обвинению в «мошенничестве»²⁰