Часть первая 56 страница

Баффет и Мангер также выяснили, что в начале июня Гутфрейнд встречался с заместителем министра финансов Бобом Глаубером и пытался защитить компанию от обвинений в том, что она спровоцировала майское падение на рынках. Они узнали, что менеджмент Salomon обсуждал, нужно ли сообщать Глауберу о февральской афере, и решил, что пока этого делать не стоит. Позже Глаубер говорил, что его, видимо, держали за идиота. Ничто так не подорвало отношения с правительством и доверие к Salomon, как та встреча Гутфрейнда с Глаубером. Все это пахло

самым что ни на есть натуральным обманом.

Второй пресс-релиз, одобренный советом директоров, в котором говорилось, что запоздалое обнародование связано «с отсутствием достаточного внимания к проблеме», представил этот почтенный орган участником обмана, особенно с учетом того факта, что Гутфрейнд встречался с Глаубером и имел возможность рассказать ему обо всем. Но, разумеется, сам совет не имел ни малейшего понятия о том, что эта встреча имела место.

Баффет был в бешенстве от того, что ничего не знал обо всем этом в тот уик-энд, когда разразился кризис и он вел переговоры с правительством. Все, кто по долгу службы был обязан защитить доброе имя компании, не справились с этой задачей. Более того, они действовали так, что только усугубили ситуацию. Баффет до сих пор не знал еще об одном факте — предупреждающем письме Стернлайта, которое было получено, но оставлено без внимания.

Через несколько дней собрался совет директоров, и Баффет объяснил свою позицию исходя из того, что ему удалось узнать. Совет отменил подписку на журналы, которые выписывали бывшие менеджеры. Их секретари и водители были уволены, а лимузины проданы. На их телефонах отключили междугородную и международную связь. Уволенные менеджеры не имели права входить в офисы Salomon. Совет попытался отменить их медицинскую страховку. Контора Wachtell, Lipton предложила прервать взаимное сотрудничество. Баффет поначалу возражал, но потом согласился. По общему мнению, юридические консультации Марти Липтона не помогли защитить репутацию Salomon⁸.

Денхам ежедневно наблюдал за работой компании. Для усиления юридической команды, занимавшейся внешними проблемами, Баффет пригласил Рона Олсона, одного из недавних партнеров Munger, Tolies & Olson (МТО), который работал над делом Buffalo Evening News, а сейчас представлял интересы Berkshire Hathaway⁹.

Баффет сообщил Олсону, что хочет использовать новую стратегию¹⁰ Со своей почти смертельно подорванной репутацией Salomon не смогла бы пережить предъявление официальных уголовных обвинений¹¹. Компания была похожа на больного раком в предсмертной стадии. Баффет понимал, что для спасения нужны радикальные меры, даже если пациент будет обессилен после операции. Лучшей терапией в такой ситуации Баффет считал публичное раскаяние, которое позволило бы избежать уголовного преследования. Он был готов уничтожить раковые клетки все до единой с помощью сжигающей радиации, вычистить компанию и ликвидировать всякую возможность рецидива.

Приступив к новой работе, Олсон в первый же день отправился на встречу с Отто Обермайером, федеральным прокурором Южного округа Нью-Йорка, который должен был вынести решение о возбуждении уголовного дела против Salomon.

«Наш довод, представленный Отто Обермайеру, состоял в том, что мы будем представлять собой пример для других. Это будет пример самого тесного сотрудничества объекта преследования со следствием, а результат повлияет на поведение будущих ответчиков и на работу всей системы правосудия в целом».

Олсон должен был дать особое обещание. Прямо на месте он отказался от права Salomon на неразглашение информации, которое могло бы защитить общение между компанией и ее юристами от вмешательства прокуроров. Это означало, что все обнаруженные в ходе расследования факты юристы сразу должны были сообщать Обермайеру¹². Это означало, что МТО от имени Salomon давала добровольное согласие действовать как законопослушная компания.

«Обермайер отнесся к предложению крайне недоверчиво, — рассказывал Олсон. — Он думал, что мы пытаемся всучить ему некачественный товар»¹³. Ему трудно было поверить, что компания может сделать предложение, которое настолько сильно противоречило бы ее собственным интересам. В конце концов угроза уголовного преследования не была неотвратимой для Salomon. Чтобы доказать нарушения, потребовались бы месяцы. Но эта инициатива в любом случае представляла собой нечто большее, чем простое обещание «реформ».

Потом Олсон полетел в Вашингтон и заявил то же самое Бридену из SEC, который «воспринял сказанное с таким же скепсисом»¹⁴.

Поначалу формулировка «отказ от права на неразглашение» казалась не совсем понятной. Фрэнку Бэррону, юристу из Cravath, Swaine & Moore, еще одной фирмы, сотрудничавшей с Salomon, было поручено вести переговоры о том, что может нести в себе такой необыкновенный подарок для Министерства юстиции¹⁵. Переговоры были трудными. У Salomon не было поля для маневра — с самого начала Министерство юстиции оказало очень сильное давление, чтобы добиться детальных объяснений, и это ему удалось. Достигнутое соглашение ставило компанию в парадоксальную ситуацию, когда ей нужно было наказывать собственных сотрудников. Чем больше свидетельств виновности служащих обнаружило бы МТО, тем больше было доказательств, что компания сотрудничает со следствием и реформируется. Одновременно служащие были поставлены перед выбором

— сотрудничать или быть уволенными, при этом их заявления следователям не были защищены соглашением о неразглашении¹⁶.

Гутфрейнд и его юристы, которых попросили помочь в подготовке свидетельских показаний Баффета перед комиссией в Конгрессе, встретились с Олсоном через несколько дней. Гутфрейнд согласился сотрудничать, но когда его юристы попытались предложить свои правила для ведения переговоров, Олсон их отверг. В конце концов Гутфрейнд и его юристы отказались от дальнейших переговоров и покинули встречу¹⁷. Олсон доложил Баффету, что ему устроили обструкцию¹⁸.

Новая корпоративная культура полной открытости перевернула вверх дном привычный уклад жизни Salomon. Через пару дней после встречи с Обермайером Олсон и Баффет вошли в один из офисов Всемирного торгового центра. Кто-то из сотрудников Salomon, видимо, действуя на автопилоте, нанял новую компанию по связям с общественностью. Вокруг огромного четырехугольного стола сидели ждавшие их два десятка человек. Некоторые из них работали в Salomon, но большинство были PR- менеджеры, рассчитывавшие на почасовую оплату. Пятнадцать минут Баффет слушал их рассуждения о том, что нужно сделать, чтобы справиться с кризисом. Потом встал. «Прошу меня извинить, мне нужно выйти, — громко сказал он и, наклонившись к Олсону, прошептал: — Скажи им, что они нам не нужны»¹⁹.

«Дело было не в том, что нас неправильно поняли, черт побери, — говорил потом Баффет. — У нас не было проблем с PR. У нас была проблема с тем, что сделали мы сами».

Тридцатого августа, в свой день рождения, он приехал в Вашингтон. Он решил подготовиться к выступлению перед комиссией Конгресса и договорился с шефом вашингтонского бюро Salomon Стивом Беллом, что тот соберет группу, которая постарается предугадать наиболее вероятные вопросы, которые могут задать ему конгрессмены.

Баффет поселился в отеле Embassy Suites, расположенном рядом со штаб-квартирой GEICO. Два дня он не выходил из комнаты, решая неотложные проблемы, телефонный оператор отеля Кэролайн Смит стала де-факто его секретарем, «Дэйзи Мей», которая принимала телефонные звонки и отправляла ему в комнату печенье, чтобы он мог перекусить. Они не встречались лично, но, когда позвонил Ник Брэди из Министерства финансов, она сообщила об этом Баффету, потому что единственная

телефонная линия в его номере была в этот момент занята²⁰.

Через пару дней Баффет появился в офисе Salomon, где Белл собрал всех для «мозгового штурма». Перед этим Белл позвонил в Нью-Йорк и поинтересовался, чем кормить Баффета. «Чем-нибудь простым, — сказали ему. — Накорми его гамбургерами». Белл оказался одним из многих, кто не воспринял этот совет буквально. Во время ланча подали приготовленную шеф-поваром рыбу. Баффет к ней не прикоснулся. Потом был салат с очень вкусным сыром. Баффет его тоже проигнорировал. Когда подали телятину или что-то подобное, он пару раз ткнул в нее вилкой и отодвинул тарелку. «Мистер Баффет, — озабоченно сказал Белл, — я обратил внимание, что вы ничего не едите. Что случилось? Может быть, вы хотите что-то другое?»

«У меня в отношении еды есть очень простое правило, — сказал Баффет. — Если это не ест трехлетний ребенок — я тоже не ем»²¹.

На следующий день Баффет, Дерик Мохан и Боб Денхам прибыли в здание Rayburn House для дачи показаний Конгрессу. Кэтрин Грэхем оказала им поддержку, появившись на слушаниях. Она расположилась рядом с Моханом и Денхамом в первом ряду. Сидевший в одиночестве перед столом подкомитета Баффет произвел на всех большое впечатление, пообещав полное сотрудничество с Конгрессом и регуляторами²². «Я намерен полностью выяснить, что произошло, — сказал он. — Я хочу, чтобы виновные были наказаны, а доброе имя невиновных восстановлено».

Конгрессмены подвергли 8а1отопжесточайшей критике. Они встали в позу спасителей инвесторов и потребовали от нового руководства компании полного разрыва с прошлым. Тем не менее к Баффету они отнеслись с некоторым трепетом. Когда он говорил, то «казалось, что воды Красного моря расступались и появлялся Господь», рассказывал Мохан²³. Баффет возложил ответственность за случившееся на Уоллстрит. «Огромные рынки привлекают людей, которые оценивают себя по количеству денег. Если в чьей-то жизни все оценки связаны исключительно с тем, сколько у него денег и сколько он заработал в прошлом году, то все рано или поздно кончится бедой, — сказал он и подчеркнул: — У Salomon теперь будут другие приоритеты».

«Если ты теряешь деньги фирмы, то можешь встретить мое понимание. Но если ты нанесешь малейший ущерб репутации фирмы, я буду беспощаден».

Эти слова «препарируются» на занятиях в бизнес-школах как пример корпоративного благородства. Твердая демонстрация этого принципа много говорит о Баффете как о человеке. В этих словах слились воедино все черты его характера: нравственность, желание наставлять, выражать свои мысли четко и определенно, открытость, прямота, честность — все то, что было для него главным и что, как он надеялся, станет главным и для Salomon. Если Berkshire Hathaway была его «колонкой редактора», то Salomon должна была стать «финансовым храмом».

Баффет вернулся во Всемирный торговый центр и написал письмо служащим, потребовав сообщать обо всех нарушениях юридических и этических норм. Он исключил мелкие нарушения, такие как небольшие перерасходы средств, но, как говорилось в письме, «если вы сомневаетесь, звоните мне». В письме был указан номер его домашнего телефона. «Мы должны стать «первоклассной компанией» для «первоклассных клиентов»,

— писал Баффет²⁴.

«Наши действия должны проверяться тестом «первой полосы» Следует не просто соблюдать правила, — учил он. — Пусть сотрудники спросят себя, хотят ли они сделать что-то такое, о чем на следующий день написала бы на первой полосе местная газета, которую читают их жены, дети и друзья. Причем статья эта будет написана хорошо информированным и критически настроенным журналистом²⁵.

«Саломоновцы» изо всех сил старались спасти компанию. Они звонили клиентам и умоляли их не покидать Salomon, не избавляться от обесценивавшихся активов, потому что долговые средства, привлеченные для финансирования, иссякали. Джон Макфарлейн и отдел торговли, продававший и покупавший пакеты акций, всеми силами боролись с бегством активов, вели переговоры с огромным количеством кредиторов,

многие из которых отказывались переводить деньги на счета компании.

Балансовый отчет сжимался в среднем на миллиард долларов в день. Макфарлейн и трейдеры несколько раз встречались с кредиторами, чтобы увериться в том, что те обо всем проинформированы. Затем весь коллектив сконцентрировался на стабилизации балансового отчета Salomon и отношений с клиентами, постепенно повышая плату за комиссии с размещения капитала и позволяя законам экономики делать всю остальную работу²⁶. Компания выплатила все долги по коммерческим ценным бумагам, реструктурировала долг, разместив на рынке среднесрочные векселя и взяв долгосрочные кредиты. Используя рынок фьючерсов и свопы (торговлю деривативами), трейдеры компании «на цыпочках» ходили по рынку, маскируя гигантскую торговлю, которую они затеяли. Если бы другие брокеры распознали модели их продаж, это могло

бы спровоцировать искусственное снижение курсов акций²⁷.

Уверенности в том, что компания выживет, если ей предъявят обвинение в уголовном преступлении, не было. Сотрудники поняли смысл послания Баффета. В накаленной атмосфере, подогревавшейся гневными речами конгрессменов и регуляторов, никаких нарушений просто нельзя было допустить. «Я хочу, чтобы каждый служащий видел в себе сотрудника отдела по соблюдению норм», — сказал Баффет. Это означало, что для спасения компании все должны были следить друг за другом. Одновременно все знали, что МТО, как минный тральщик, обследует каждый сантиметр в поисках нарушений. С уходом клиентов объемы торговли сократились, появился страх, прежняя корпоративная культура, позволявшая идти почти на хулиганский риск, постепенно сходила на нет.

Вскоре Баффету опять пришлось ехать в Вашингтон, на этот раз чтобы выступить перед Сенатом. Корриган Бриден и федеральные прокуроры по- прежнему были крайне возмущены поведением Salomon. В ожидании, когда его вызовут, сидя двумя рядами позади Корригана в сенатской комнате, Баффет услышал, как другой сенатор, Крис Додд, спросил у Корригана, не потеряла ли ФРС бдительность²⁸. Корриган ответил, что бдительность они не теряли, а письмо Стернлайта, побуждавшее к изменениям в менеджменте Salomon, компанией было проигнорировано. Баффет видел, что это воспринималось Корриганом как плевок со стороны Salomon ему в лицо.

Баффет, фигурально выражаясь, стал чесать затылок. Он понял, что есть какая-то серьезная проблема, о которой говорил Корриган, но он,

Баффет, не знал о ней.

Когда настала очередь Баффета давать показания, он сказал: «Государство имеет право рассчитывать на то, что правила и законы будут соблюдаться. Salomon не выполнила этого обязательства». Конгрессмены пожаловались на слишком высокие зарплаты в Salomon. «Как один арбитражер-трейдер может заработать 23 миллиона?» — спросили они. «Меня это беспокоит не меньше, чем вас», — ответил Баффет. Законодатели хотели узнать, что представляет собой облигационный арбитраж и помогает ли он экономическому развитию. Баффет дал свои пояснения, а потом сказал: «Я бы не хотел, чтобы вы заставляли меня выступать в роли учителя государственной школы».

«Почему совет директоров, в который входили такие умные люди, оказался настолько невнимательным и вовремя не поднял тревогу?» — спросил один из конгрессменов. Не показывая вида, что внутренне он буквально кипит из-за письма Стернлайта (что бы оно собой ни представляло), Баффет сказал, что менеджмент компании скрывал информацию²⁹. И признал, что Мангер оказался единственным, кто смог задать правильные вопросы, когда раздался первый телефонный звонок.

Он не хотел защищать Salomon, представляя его таким, каким он виделся всем до сих пор, — прекрасной компанией с великолепной корпоративной культурой, в которой ужасный проступок совершил один- единственный сотрудник, а недосмотр менеджмента в результате привел к катастрофе. У Баффета не прибавилось бы друзей, если бы он встал на защиту «покера лжецов». Нет, Salomon была финансовой Гоморрой, деятельность которой нужно расследовать, а затем каленым железом выжечь все незаконные методы ведения дел.

Эта прямая, привлекательная позиция остановила начавшуюся было «охоту на ведьм». Сотрудники начали следовать стратегии, предложенной Баффетом. «Это была блестящая стратегия, — рассказывал Эрик Розенфельд. — Приказ о выступлении был отдан, и мы выступили».

Вернувшись в Salomon, Баффет сразу стал выяснять детали письма Стернлайта. Он был в ярости, рассказывал член совета директоров Гедаль Горовиц. Сокрытие информации Баффет расценивал как тяжкое уголовное преступление. Он был страшно зол, что ему никто не сказал про письмо и на него не было дано никакого ответа. Баффет расценил случившееся как еще один пример «информационного рационирования». Сокрытие письма от совета директоров заставило его принимать совсем не те решения, которых ожидал Корриган. Баффет и Мангер стали жестче относиться к прежнему менеджменту компании. Стало понятно, какой смысл Мангер вкладывал в свою фразу о «сосании» компанией «большого пальца» — полное игнорирование очевидного до тех пор, пока «памперс не переполнится». В течение двух недель, как рассказывает Мангер, «мы уделили повышенное внимание нашим властелинам (Министерству финансов и ФРС). По мере углубления наших знаний взгляды на суть дела изменились». «Что касается Гутфрейнда, то у нас не было никаких оснований прощать его», — говорил Баффет³⁰.

Несмотря на все разоблачения, Баффет руководил Salomon с невозмутимостью и спокойствием, в то время как Мохан и еще несколько сотрудников, «надев защитные костюмы», составили команду «уборщиков». Но, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие, внутри Баффет бурлил. Чтобы хотя бы на время забыть про Salomon, он часами играл на компьютере в Monty. Ему очень хотелось обратно в Омаху. Глэдис Кайзер заметила, какой легкой становилась его походка, когда он возвращался, и как тяжелели его шаги, когда он уезжал. Она хотела выйти на пенсию, но решила повременить, видя, каким трудным выдался последний год для ее босса³¹. Нью-Йорк явно был не его городом, причем с возрастом неприятие это только усугубилось (по сравнению с теми временами, когда он в молодости работал в «Грэхем-Ньюман»), Баффет вел себя отчужденно, никогда не появлялся в биржевом зале. Один из топ- менеджеров заметил, что даже мимолетный взгляд Баффета на проходящего мимо подчиненного был редким событием. Из Сан- Франциско его приехала навестить Сьюзи. Кей Грэхем составляла ему компанию при игре в бридж. Уже давно у него были постоянные партнеры

— Кэрол Лумис, Джордж Гиллеспи и Эйс Гринберг, CEO компании Bear Stearns. Бридж помогал расслабиться, потому что, играя в него, Уоррен мог не думать ни о чем другом.

Ночами Баффет не спал. Будучи в Нью-Йорке, он звонил домой в половине первого ночи — таким способом согласно особой договоренности с Wall Street Journal он получал в Омахе завтрашние новости по телефону³². Он напряженно слушал, постоянно боясь, что газета напишет о Salomon что-то ужасное. Часто так и происходило, но он по крайней мере знал об этом до того, как номер попадал в руки сотрудников, многие из которых бывали у себя дома реже, чем он в Омахе. Они работали по 14 и более часов в день, чтобы перед лицом все новых и новых трудностей удержать фирму на плаву. Трейдеры акций и облигаций Salomon звонили клиентам, зная, что их главная задача состоит в том, чтобы убедить собеседников, что фирма не будет ликвидирована. Инвестиционные банки с огромной скоростью отказывались от ранее заключенных договоренностей. British Telecom исключила Salomon из ключевой сделки, ради спасения которой Гутфрейнд в свое время и отправился в Лондон. Эта поездка стала причиной того, что он пропустил телефонный разговор с Баффетом в Рино, из которого тому стало известно

о вспыхнувшем скандале. Банкиры, пытавшиеся продать другие бизнесы, сталкивались с почти неразрешимой задачей, а конкуренты использовали сомнительное положение Salomon в борьбе за лучшие банковские активьГ.

Кое-кто из служащих получил повышение. Мохан назначил одного из арбитражеров начальником отдела продаж. Розенфельд, бывший преподаватель колледжа, никогда не управлявший более чем пятью сотрудниками, неожиданно для себя стал руководителем сотен человек.

Потом следователи стали требовать увольнения некоторых трейдеров. Розенфельд лично перепроверил тысячи торговых операций, чтобы воспроизвести для юристов картину произошедшего, одновременно управляя шестьюстами сотрудниками³³.

Он не хотел этого повышения, как и другие арбитражеры, Розенфельд желал возвращения J. М. Кабинет Мэриуэзера оставался совершенно таким же, каким был, когда его покинул хозяин. Клюшки для гольфа, его символы власти, по-прежнему лежали в углу. Уборщики не решались даже протереть пыль в этом месте поклонения. Арбитражеры собрались на консультацию с оракулами торговли. Они молились за возвращение J. М. А цена акций Salomon тем временем скатилась до 20 долларов.

Пока повсюду шныряли следователи, а сотрудники трудились как рабы на галерах, Баффет размышлял и о главных для себя вещах — Berkshire Hathaway и инвестировании. Он только что купил обувную компанию Н.Н. Brown Shoes и попросил своего секретаря в Salomon Полу Орловски проверить через компьютер, есть ли в документах SEC какие- либо сведения о другом производителе обуви Morse Shoe, компании, подавшей заявление о банкротстве³⁴.

И все-таки главное внимание Баффет уделял Salomon. Вкупе с другими случившимися раньше скандалами — Айвэном Боэски, Майклом Милкеном из Drexel Burnham Lambert — афера Salomon создавала впечатление, что обитатели Уолл-стрит насквозь коррумпированы. Вслед за выступлением Баффетом в Конгрессе последовали признания еще нескольких брокерских компаний³⁵. К тому времени следователи в Salomon уже обнаружили, что Мозер восемь раз делал фальшивые предложения от имени клиентов или, увеличивая ставки клиентов, переводил дополнительные облигации на счет Salomon, никого не информируя об этом. В четырех случаях он смог собрать больше трех четвертей всех выпущенных долговых обязательств³⁶. Когда «охота на ведьм» стала набирать обороты, Баффет пошел на риск. На заседании совета директоров он возглавил обсуждение. «Почему Salomon должна платить юристам Джона Гутфрейнда за то, чтобы он защищали нас?» — таков был смысл его вопросов³⁷. Почти единогласно были приняты два неожиданных решения: никаких выходных пособий и резкое сокращение гонораров юристов

бывших менеджеров.

Теперь драма разворачивалась вокруг двух моментов: сохранит ли Salomon статус ведущего дилера Федеральной резервной системы и будет ли возбуждено против нее уголовное дело. У ФРС не было подходящей для этой ситуации опции временного отзыва лицензии: «Это как казнить кого- то, а потом пытаться оживить», — заметил глава ФРС Алан Гринспен. В октябре ФРС серьезно рассматривала возможность банкротства Salomon. Решение о сохранении компании могло бы вызвать нападки политиков как

справа, так и слева-³⁰.

Федеральные прокуроры считали, что у них достаточно оснований для возбуждения дела. Гэри Нафталис, юридический советник по уголовным делам Salomon, сказал, что в случае возбуждения дела весьма вероятно вынесение обвинительного приговора. По понятным причинам каждый сотрудник стремился изо всех сил помочь компании избежать уголовного преследования. Пока такая возможность существовала, над головой Salomon висел дамоклов меч, о чем прекрасно знали клиенты. Но Нафталис не торопился. Промедление он объяснял тем, что если действовать быстро, решение, скорее всего, будет вынесено в пользу возбуждения дела, тогда как, потянув время, можно попытаться пролоббировать интересы компании и убедить прокуроров в том, что Salomon не заслуживает уголовного преследования. Кроме того, у Salomon будет время для того, чтобы продемонстрировать свою готовность в полной мере сотрудничать со следствием, и это также снизит вероятность возбуждения дела³⁹.

После трех месяцев работы по реформированию Денхам отвел Баффета, Нафта-лиса, Олсона и Фрэнка Баррона в секретное место, выбранное по настоянию федерального прокурора Обермайера, — в St. Andrew’s Plaza рядом с городским советом. Это была последняя попытка убедить Обермайера и его юристов в том, что дело возбуждать не стоит⁴⁰.

Будучи прокурором старой школы, питающим огромное уважение к закону и традициям федеральной прокуратуры, Обермайер долго размышлял над тем, как ему поступить, и в конце концов признал уникальность этого случая. «Это не похоже на дело о нападении на нью- йоркское метро», — заметил Обермайер. В самом деле, он «подозрительно часто» звонил Джерри Корригану, чтобы узнать детали работы фондового рынка, разницу между двухлетними и тридцатилетними облигациями, частоту аукционов и правила их проведения⁴¹.

Сидя перед Обермайером в небольшой комнате для совещаний, Баффет старался все ему объяснить. Он пытался убедить собеседника в том, о чем много раз уже говорил, — если дело будет возбуждено, то компания не выживет. Обермайер в ответ привел пример Chrysler, которая

выжила после уголовного преследования⁴². Разница между компанией, продающей конкретный продукт, и фирмой, которая покупает и продает обещания, записанные на бумаге, вначале была ему нейонятна. Баффет упирал на судьбу простых сотрудников, которые останутся без работы, если компания обанкротится. Он клялся, что не намерен в обозримом будущем продавать свои акции Salomon и что его люди продолжат управлять компанией. Он объяснил смысл преобразований, проведенных в последние месяцы. Все это произвело на Обермайера впечатление, но он по-прежнему был настроен скептически⁴³. Руководители Salomon возвращались к себе в офис, совершенно не представляя, добились они своего или нет.

К середине зимы проблема сохранения статуса Salomon как ведущего дилера ФРС по-прежнему оставалась нерешенной. У компании не было права торговать от имени клиентов, и федеральное казначейство в любой момент могло отменить сделку. Под угрозой корпоративного уголовного преследования Баффет и Мохан пытались доказать, что компания достойна того, чтобы ее сохранили. Баффет на правах рекламы опубликовал в Wall Street Journal целую полосу, рассказывающую про новые стандарты Salomon⁴⁴.

«Я сказал, что мы будем искать людей, соответствующих нашим принципам, а не наоборот. Но это оказалось непросто».

День за днем Баффет впадал в тоску, наблюдая за роскошным образом жизни, который обитатели Уолл-стрит воспринимали как само собой разумеющийся. Кухня в столовой для топ-менеджеров по размерам напоминала нью-йоркский ресторан, ею руководил шеф-повар, обучавшийся в Кулинарном институте Америки. В его подчинении были шеф-повар кондитер, помощники, помощники помощников повара.

Служащие могли заказать на обед «все, что только существует на земле»⁴⁵. В первый же день своего пребывания в Нью-Йорке Баффет получил приглашение от главы от одного из банков на ланч, с тем чтобы их личные повара могли посоревноваться. Представление же самого Баффета о способностях своего повара ограничивалось ежедневным заказом гамбургеров.

Разочарованный повар день за днем готовил для него домашние картофельные чипсы. Он чистил картошку, тонко нарезал ее и кидал в кипящее масло, пока ломтики не становились хрустящими. Великолепные картофельные чипсы пирамидой возвышались рядом с гамбургером на тарелке Баффета. А он рассеянно ел их, мечтая о картошке-фри из «Макдоналдса».

Для Баффета ресторан символизировал культуру Уолл-стрит, которую он считал отвратительной. Он родился в те годы, когда денег было меньше, а жизнь — неторопливее, и в дальнейшем старался сохранять этот темп.

Уолл-стрит лопалась от денег, а жизнь на ней крутилась на пределе человеческих возможностей. Люди выходили из дома в пять утра и возвращались в девять-десять вечера. Работодатели осыпали их деньгами, но требовали взамен, чтобы люди каждую минуту выполняли свои функции, причем со скоростью ветряной мельницы. Когда-то, еще ребенком, Баффет был впечатлен сотрудником фондовой биржи, который вручную сворачивал сигары. Теперь это ему казалось удивительным.

«У них была парикмахерская внизу, и они даже не сказали мне о ней. Боялись того, что произойдет, когда я узнаю о ее существовании. Еще у них был парень, который приходил, чтобы почистить им обувь».

Менеджеры Salomon считали, как выразился один из них, что «Бог запрещает им поднимать что-то, кроме вилки». Поведение их нового руководителя-миллиардера, типичное для жителя сравнительно небольшого города, их шокировало. По дороге на игру в бридж Баффет однажды попросил водителя остановиться. Он выбрался из машины, пошел в ближайший магазин, а вернувшись через несколько минут, увидел водителя с отвисшей челюстью. Предметом его изумления служило то, что глава компании нес два больших мешка с гамбургерами и кока-колой⁴⁶. Это и был новый Salomon.

Поворотным пунктом в жизни новообращенной компании стала борьба вокруг зарплат. В начале осени Баффет сообщил, что урезает на 110 миллионов бонусный фонд. «Служащие, показывающие слабые результаты, должны ожидать соответствующего сокращения зарплат», — написал он⁴⁷. Ему это казалось простым и естественным. Вознаграждение должны получать сама компания и люди, которые приносят результат. Мохан согласился, что от выплаты бонусов надо отказаться. Сотрудники не могут рассчитывать на получение миллионов только потому, что на каждого из них записано по три дома и им нужно поддерживать достойный уровень жизни своих бывших жен⁴⁸. Но в этот раз Баффет ошибся в оценке человеческой натуры, когда сотрудники, привыкшие к денежному дождю в день выплаты бонусов, узнали, что теперь их работа будет оцениваться иначе.