Часть первая 55 страница

Корриган был вне зоны досягаемости. Когда Баффет захотел связаться с министром финансов Ником Брэди, тот тоже оказался вне зоны доступа.

Брэди, бывший CEO брокерской компании Dillon, Read & Co., а также племянник Малкольма Чейса-младшеш, принадлежал к семье, которая когда-то продала Berkshire Fine Spinning компании Hathaway Manufacturing. Он писал свою дипломную работу о деятельности Berkshire, которая настолько расстроила его, что он решил избавиться от принадлежавших ему акций компании. Баффет вместе с Малкольмом Чейсом как-то раз посещал Брэди в офисе Dillon, Read. Они не были близкими друзьями, однако, по словам Баффета, «испытывали друг к другу добрые чувства». Тем не менее не было никаких оснований считать, что Брэди со своей голубой кровью, воспитанный в старомодных традициях компании Dillon, Read, будет испытывать добрые чувства по отношению к выскочкам типа Джона Гутфрейнда или высокомерной компании типа Salomon.

Однако Брэди перезвонил Баффету. Он выразил ему свою симпатию, но заявил, что отменить решение будет невероятно сложно.

«Они чувствовали, что выглядят достаточно глупо. Так думал и я, но они бы выглядели еще более глупо через несколько дней, когда их действия привели бы к финансовому коллапсу»⁷⁷. Брэди сказал Баффету, что тот сгущает краски, однако согласился позвонить ему еще раз.

Ему было необходимо проконсультироваться с председателем SEC Бриденом, Корриганом и председателем ФРС Аланом Гринспеном.

Баффет сел и начал ждать звонка от Брэди. Сам он не мог связаться с ним. Он не знал, что в тот момент Брэди находится на ранчо Огдена Фиппса в Саратога-Спрингс и наблюдает за лошадиными скачками. Это была полностью прерогатива Брэди — перезвонить Баффету или нет.

По воскресеньям автоматический телефонный коммуникатор в Salomon не работал. Чтобы не пропустить важный звонок, человек долей был постоянно смотреть на телефонный аппарат в ожидании момента, когда загорится маленький зеленый огонек. Некоторое время Баффет сидел, уставившись на телефон, «в самой глубокой депрессии за всю свою жизнь». Наконец, ему удалось найти кого-то из секретарей и поручить смотреть за лампочкой.

А представители регулирующих органов тем временем вели активные переговоры. Корриган связался с Полом Волкером, бывшим председателем правления Федеральной резервной системы, возглавлявшим в то время знаменитый инвестиционный банк. Волкер, как и Бриден, был зол на Salomon. Никто из регуляторов не верил, что Баффет уйдет из компании просто так. Они знали, что на кон поставлены и его репутация, и огромная сумма денег. Они также знали, что принятое решение окажет на Salomon разрушительное влияние, и думали, что такое развитие событий вполне допустимо. Они не верили, что Salomon потерпит крах, даже если Министерство финансов лишит его права участвовать в торгах. Рынки настолько сильно верили Баффету, что регуляторам казалось: он сможет спасти Salomon, просто раскрыв над компанией зонтик своей репутации. Однако они не могли бы уверенными в этом на 100 процентов. Они принялись размышлять, смогут ли финансовые рынки пережить крушение одного из крупнейших участников. ФРС могла закачать в рынок значительные суммы денег, чтобы удержать на плаву другие банки после отказа Salomon рассчитаться с ними. Однако столь масштабные попытки спасения рынка еще никогда не производились. Они отлично представляли себе, каким образом может пойти цепная реакция. Имелись немалые шансы того, что глобальный финансовый рынок рухнет. Были ли они уверены в том, что ФРС сможет справиться со столь масштабной проблемой? «Я всегда был оптимистом, — говорит Корриган. — Я говорил себе: “Делай то, что должен делать”»⁷⁸.

Прошло несколько часов, а Баффет все так же напряженно ждал телефонного звонка. Ему позвонил Алан Гринспен и сказал, что независимо от того, как будут разворачиваться дела, он хочет, чтобы Баффет остался в компании. «Чем-то это напоминает бридж, когда ты должен оставаться в игре вне зависимости от того, что происходит на столе».

Понемногу трейдиншвый зал начал наполняться сотрудниками, как будто привлеченными сигналом невидимого тамтама в джунглях. Они зажигали свои сигареты и сигары, рассаживались по всей Комнате и принимались ждать. Арбитражеры ютились в углу, оплакивая уход Мэриуэзера. Никто не знал, что происходит на верхних этажах. Стрелки часов приближались ко времени открытия торгов в Токио. Их тиканье

звучало погребальным колоколом для компании.

Члены правления бесцельно слонялись по залу в ожидании решения регуляторов. Брэди время от времени звонил Баффету, но не мог сказать ничего определенного. Несколько раз Баффет повторял ему свои доводы скрипучим голосом, который всегда подводил его в стрессовых ситуациях. Он сообщил Брэди, что юристы Salomon работают над заявлением о банкротстве. Он подчеркнул важность Salomon для рынков. Он напомнил Брэди об эффекте домино, который мог бы вызвать крах фирмы.

«Я сказал Нику, что хотел бы поговорить с Джерри Корриганом. Фирма была готова взорваться. Рынки в Токио должны были вот-вот открыться, и мы не имели возможности расплатиться по своим обязательствам. Все было кончено. Час за часом, начиная с 10 часов утра, я рассказывал о возможных последствиях происходящего, однако он пропускал мои слова мимо ушей».

Брэди возвращался к своим коллегам-регуляторам и вновь принимался обсуждать с ними ситуацию. Большинство из них чувствовали, что столкнулись с необычной ситуацией. Баффет просил их хорошо обойтись с Salomon, хотя сама фирма этого не заслуживала⁷⁹.

Правление Salomon никак не могло взять в толк, почему доводы Баффета не доходят до регуляторов. Они управляли финансовыми рынками. Разве для них не было ясно, что Salomon тонет?

После обеда стало понятно, что в этом критически важном случае присущая Баффету логика не позволила завоевать ключевых союзников.

Ему остался единственный выход. Из всех открытых для него путей, из всех ресурсов, на которые он мог рассчитывать, этот был самым драгоценным, настоящим бассейном кристальной сущности, из которого он не хотел потерять ни капли. Баффет мог пойти почти на любой неприятный для себя шаг — вступить в напряженное и яростное противостояние; уволить человека; прекратить многолетние дружеские отношения; съесть японскую еду; раздать значительные суммы денег, короче, сделать почти все что угодно, — но не лишиться своей репутации. На протяжении многих десятилетий он взращивал это бесценное сокровище, ухаживал за ним. Еще никогда ему не доводилось рисковать репутацией так сильно (не считая случаев, когда шансы потерпеть поражение были минимальными, а возможные доходы — значительными).

Проблема Salomon затронула его до глубины души — фактически он поставил на кон все, что у него было. Единственное, что он мог делать, это просить, буквально умолять о личном одолжении, основанном на доверии других людей лично к себе.

Фактически он обрекал себя на добровольное рабство к Брэди. Он ставил на кон всю свою репутацию — которая создается за всю жизнь и рушится за пять минут, — при этом не понимая, что случится дальше⁸⁰. Ему пришлось собрать в кулак всю смелость, которая только у него была.

Голос Баффета срывался. «Ник, — сказал он в огромном смущении,

— это самый важный день в моей жизни».

Брэди нужно было справиться со своими собственными чувствами в отношении этой ситуации. Он не считал аргументы Баффета достойными внимания. Однако он понимал, какие глубокие чувства стоят за его словами. В голосе Баффета слышалось отчаяние человека, которого компания Salomon заставила преодолевать Ниагарский водопад в запечатанной бочке.

«Не беспокойтесь, Уоррен, — наконец сказал Брэди. — Мы сможем это преодолеть». Он повесил трубку и продолжил обсуждение с коллегами.

Однако когда стрелки часов подошли к 2: 30 (запланированному времени начала пресс-конференции), Брэди не перезвонил.

Баффет решил разыграть единственную карту, которую мог использовать в отношениях с Корриганом. Он поднял трубку. «Джерри, — сказал он. — Я еще не приступил к работе исполняющего обязанности председателя. Мы не проводили собрания с утра из-за того, что получили новости из Министерства финансов. Так что пока я не председатель правления Salomon. Я мог бы стать им через полминуты, но я не собираюсь до конца своих дней нести крест вины за величайшую финансовую катастрофу в истории. В любом случае против меня подадут иски около полусотни человек, но я не хочу потратить свою жизнь на разгребание грязи после наводнения на Уолл-стрит. Я против того, чтобы тратить часть жизни на спасение этого проклятого места».

Чарли Мангер просил его не делать этого ни при каких обстоятельствах. «Даже и не думай об этом, — сказал он. — В первый же день случится какой-нибудь сюрприз, а ты не сможешь от него отмахнуться и проведешь следующие 20 лет в судебных разбирательствах».

Однако Корриган воспринял угрозу Баффета уйти из фирмы серьезнее, чем остальные регуляторы. «Я вам перезвоню», — сказал он.

Баффет сел и вновь принялся ждать, размышляя о своих последующих шагах. Он представлял себе, как садится в лифт, спускается на шесть этажей, выходит в одиночестве на сцену пресс-конференции и начинает ее словами: «Мы только что заявили о своем банкротстве».

В зале, где должна была состояться пресс-конференция, сидели, несмотря на жару, свыше сотни репортеров и фотографов. Всех их внезапно оторвали от бейсбольной игры и семейных пикников или вытащили из бассейнов и заставили приехать в офис Salomon. И единственное зрелище, которым они могли заполнить свой испорченный выходной, представляло собой окровавленных гладиаторов Salomon, сражающихся на их глазах на песке Колизея.

«Толпа сидела в ожидании важных новостей. А я вспоминал старый анекдот о репортере, которого попросили сделать репортаж о свадьбе. Вернувшись в газету, он сообщил редактору: “Писать не о чем — жених не пришел”. Именно в этом настроении пребывали большинство репортеров, собравшихся в зале».

Прошло еще несколько минут, и приехал бледный и трясущийся Мэриуэзер. Ему было дано поручение встретиться с Диком Бриденом, председателем SEC, и попросить его о помощи. Мэриуэзер сообщил, что Бриден отнесся к нему без всякого дружелюбия. Дважды в ходе беседы Бриден сказал, что Salomon «прогнила до сердцевины».

«Прогнила до сердцевины, — повторял Мэриуэзер в полном шоке, — прогнила до сердцевины». Внезапно все поняли, что решение Министерства финансов было согласовано с ФРС и SEC, а их внезапное осуждение действий Salomon стало драматической расплатой за годы славы и высокомерия.

Назначенное для начала пресс-конференции время уже прошло, и репортеры начали ерзать и проявлять раздражение. Брэди так и не перезвонил. Лампочка на телефоне не загорелась.

Наконец раздался звонок от Джерома Пауэлла, помощника министра финансов. Он сказал, что министерство не собирается полностью отменять своего решения. Salomon не могла участвовать в аукционах от имени своих клиентов. Однако министерство пошло на значительную уступку — оно разрешило компании выставлять заявки за счет собственных средств.

«Это вам поможет?» — спросил Пауэлл.

«Думаю, что да», — ответил Баффет.

Он направился в комнату к членам правления и сообщил им новости. Все собравшиеся в комнате облегченно и радостно выдохнули. Говоря с невероятной скоростью, Баффет провел голосование по избранию себя временным председателем правления, а Дерика Мохана — директором и главой по операционным вопросам компании Salomon Brothers. Примерно без пятнадцати три он вышел из зала и попросил кого-то позвонить в трейдиншвый зал.

Мохан сидел там в окружении трейдеров, внимательно глядя на часы.

Рядом с ним команда Джона Макфарлейна потела над планом чрезвычайных мероприятий по спасению активов в Японии — они работали так быстро, как только позволяла скорость телефонных соединений. Кто-то позвонил сверху и попросил Мохана встретиться с Баффетом у лифтов. Мохан не был уверен, что именно он услышит — что он сам стал боссом или что ему придется слушаться кого-то еще. Он подошел к лифту. Открылась дверь, и он увидел стоявшего внутри лифта Баффета. «Ты в игре», — произнес Баффет и жестом пригласил Мохана войти в лифт. Вместо того чтобы подняться обратно в комнату, где заседало правления, они спустились еще на два этажа — прямо в челюсти ждавшей их прессы⁸¹.

«Журналисты уже не просто волновались. Они вели себя как животные. Каждый заданный ими вопрос таил в себе подвох. Скандал и без того уже был большим, а они хотели раздуть его еще сильнее. У них появился шанс блеснуть. Особенно нагло вели себя телевизионщики. Они хотели успеть смонтировать репортаж для пятичасового или шестичасового выпуска новостей, а я совершено не собирался помогать им в этом. Я мог легко описать их чувства. Я должен был упасть на колени. Я должен был разоблачить мошенников. Они страстно хотели, чтобы история приобрела именно такой оборот. Историй такого рода можно было найти множество, но каким-то образом на месте преступления была поймана только компания Salomon».

Сидевший на возвышении Баффет скрестил руки на груди. Он выглядел крайне уставшим. Мохан с аккуратно причесанными русыми волосами во все глаза смотрел на толпу, как олень, застигнутый светом фар. Оба они были облачены в темно-синие костюмы, белые рубашки и похоронно-черные галстуки. «Я был совершенно не готов к этому, — вспоминает Мохан. — Все мои инструкции заключались в словах: “Ты в игре”». Он совершенно не представлял себе, что происходило на верхних этажах начиная с раннего утра. Они начали пресс-конференцию.

— Что случилось? — хотели узнать репортеры прежде всего.

Баффет, глубоко севший в кресле так, что воротник костюма поднялся

до уровня его ушей, объяснил:

— С моей точки зрения, неспособность сообщить о нарушениях является необъяснимой и непростительной ошибкой. Я сталкивался с подобными глупыми шагами и раньше, в других своих предприятиях, но никогда прежде это не приводило к столь значительным последствиям.

— Каким образом скандал спровоцировала культура компании?

— Не думаю, что подобные вещи могли бы произойти в монастыре, —

ответил Баффет

Кто-то задал вопрос о размере его зарплаты.

— Я буду работать за один доллар, — ответил он. Члены правления, сидевшие в зале, застыли в недоумении. Эту новость они услышали впервые.

Однако репортеры не успокоились. Были ли записи подделаны? Кто это сделал? Предпринимались ли попытки скрыть правонарушение? Кто участвовал в этом?

— Да, некоторые записи были подделаны. В компании предпринимались действия, напоминавшие попытки скрыть правонарушение.

В этот момент напряжение перешло на новый уровень, и вопросы начали звучать еще громче и быстрее. Репортеры почти настигли обессилевшее животное и были готовы разорвать его на части своими острыми зубами. Однако они были вынуждены прекратить погоню, когда поняли, что в попытках сокрытия информации не участвовал никто, кроме тех, кто уже понес за это наказание.

Кто-то из сотрудников вышел на сцену и сообщил Баффету, что ему звонят из Министерства финансов. Баффет торопливо вышел из зала, предоставив ошеломленному Мохану в одиночку бороться с порывами ветра. Несмотря на это, Мохан умудрился ответить на несколько вопросов идеально монотонным голосом, напоминавшим комментатора ВВС, рассказывающего в документальном фильме о брачных обрядах диких пчел.

Баффет вернулся с пресс-релизом Министерства финансов, объявлявшим, что Salomon вернула себе часть прежнего доверия. Однако журналисты не смягчились, а продолжали давить.

Ушли ли прежние руководители в отставку добровольно или в результате выкручивания рук? Баффет несколько раз заверил их в том, что Гутфрейнд, Страусс и Мэ-риуэзер ушли в отставку добровольно. Получили ли бывшие руководители какую-либо особую компенсацию? Оплачивала ли Salomon их юридические расходы? В какую сумму обошлись компании незаконные действия?

Примерно через час один из директоров, сидевших рядом с Мангером, наклонился к нему и спросил:

— А что, Уоррен вообще не собирается завершать это мероприятие?

— Может быть, он этого и не хочет, — ответил Мангер. — Уоррен знает, что делает⁸².

В какую сумму обошлись мошеннические действия правительству?

Сколько клиентов Salomon сообщили компании, что больше не собираются иметь с ней дело? Почему юристы из Wachtell, Lipton не отнеслись к ситуации более серьезно? В чем заключались детали странной и напоминавшей мошенничество сделки, обнаруженной следователями и названной в пресс-релизе «розыгрышем на миллиард долларов»?

— Это не розыгрыш. Я думаю, что если характеризовать эту сделку правильным образом... — начал Баффет.

— Но это были ваши слова в пресс-релизе, — перебил его репортер.

— Это были не мои слова. Это действительно было в пресс-релизе. Но моего имени нет среди тех, кто подписал пресс-релиз. Это можно считать ужасным несчастным случаем. Я считаю розыгрышем действия, после которых участники могут посмеяться. Но я не считаю случившееся смешным ни на йоту.

Репортеры, большинство которых читали книгу «Покер лжецов», потребовали объяснений. Они знали, что Salomon славится своими жестокими розыгрышами. Трейдеры постоянно крали одежду из чемоданов друг друга, заменяя ее мокрыми бумажными полотенцами или розовыми шелковыми трусиками. Самый популярный розыгрыш в Salomon был связан с игрой в покер, когда, по слухам, Гутфрейнд однажды предложил Мэриуэзеру сыграть в покер — без открытия карт на руках, одну партию и по ставке в миллион долларов. Мэриуэзер моментально ответил ставкой в 10 миллионов долларов, чем вынудил Гутфрейнда сдаться. Хотя сама эта история звучала скорее легендой, но в любом случае предельный размер любого розыгрыша в компании никогда не превышал миллионов долларов — даже в самых смелых фантазиях. Однако миллиард долларов — это была слишком большая сумма для любого розыгрыша.

На эту сумму можно было заполнить гавань Нью-Йорка резиновыми утятами так, что они доходили бы до бедер статуи Свободы. Так что же представлял собой «розыгрыш на миллиард долларов»?

— Насколько я знаю, речь шла об одной сотруднице, которая покидала свой отдел после многих лет работы. Возможно, она уходила на пенсию,

— сказал Баффет. — Кто-то другой подготовил от ее имени заявку на очень крупную сумму. На целый миллиард долларов. Это была заявка на покупку нового выпуска тридцатилетних казначейских обязательств на сумму один миллиард долларов. Дальнейшие детали мне неизвестны. Возможно, план состоял в том, чтобы убедить ее, что заявка не была проведена вовремя и что ее клиент в возмущении спрашивает, почему заявка не была отправлена. Возможно, участники розыгрыша просто хотели напугать ее до полусмерти. Я этого точно не знаю. Но тем не менее заявка была

размещена на рынке.

Пятьдесят репортеров сидели в гробовой тишине. Salomon купила облигаций на целый миллиард долларов в результате неудачного розыгрыша. Баффет отнюдь не шутил, когда утверждал, что культура Salomon должна претерпеть значительные изменения.

— Эта заявка должна была быть отменена. Думаю, что тот, кто это задумал, собирался ее аннулировать, но не смог или не успел. Это одна из самых дурацких и тупых шуток, с которыми я сталкивался за свою жизнь.

Никто не проронил ни слова.

Мохан поинтересовался у аудитории, есть ли еще вопросы.

Казалось, что из комнаты выпустили весь воздух. Какие еще можно было задавать вопросы после столь откровенного рассказа? Последовал лишь ряд формальных вопросов, заданных куда более умеренным тоном.

Затем пресс-конференция завершилась. Сходя со сцены, Баффет посмотрел на часы.

— Мне пора обратно в Омаху, — сказал он.

— Уоррен, что происходит? — спросил Мохан. Он не принимал участия ни в разговорах с разозленными правительственными чиновниками, ни в заседаниях правления Salomon... но он чувствовал, что корабль тонет. — У вас есть какое-нибудь мнение о том, кто должен формировать управленческую команду? Есть ли у вас какая-то стратегия дальнейшего развития, которой вы хотели бы со мной поделиться?

— Если ты задаешь мне вопросы такого рода, это значит, что я выбрал не того руководителя, — ответил Баффет. Не проронив больше ни слова, он ушел, оставляя 700 миллионов долларов и свою репутацию в руках человека, с которым впервые встретился тридцать часов назад⁸³.

«После пресс-конференции они продолжали тыкать камерами нам в лицо и преследовать своими вопросами. Это напоминало какую-то постановку. Я вышел на улицу и поймал такси. Заметившие мой отъезд два-три репортера посчитали это признаком новой культуры Salomon. Руководитель компании сел в такси, а не залез в ждавший его у входа лимузин».

Утром в понедельник Мохан пошел в Комнату, чтобы поднять боевой дух сотрудников. Он снял пиджак и засучил рукава рубашки. Обратившись к своим коллегам, он сказал, что компании предстояло пройти три теста. Первым был тест на характер. Уволив Мозера и его напарника Томаса Мерфи, а также приняв отставку других сотрудников, компания прошла этот тест.

Вторым тестом был тест на доверие. Вернув, пусть и частично,

доверие со стороны Министерства финансов, Salomon прошла и этот тест Третьим был тест на волю. «Это не та же фирма, что прежде, — сказал Мохан, — однако нам следует сохранить некоторые элементы старой культуры, пока формируем новую»⁸⁴.

Некоторые из трейдеров остались в недоумении. Что именно он имел в виду под новой культурой?

В эти дни Salomon получила хотя бы одну передышку. Вечером разнеслись вести о том, что президент СССР Михаил Горбачев смещен со своего поста в результате путча. Фондовый рынок немедленно упал на 107 пунктов. Деловые издания, всю пятницу долбившие Salomon, внезапно переключили фокус своего внимания на Горбачева, которого держала под домашним арестом группа военных и гражданских руководителей страны. В то время как танки двигались к Москве, а жители России выходили на демонстрации, клиенты компании бросились к телефонам, а отдел по работе с облигациями полностью погрузился в дела.

«Есть множество способов уйти с первых страниц газет, — сказал один сотрудник компании, — но договориться с Красной армией — это, пожалуй, самый оригинальный»⁸⁵.

Глава 49. Разгневанные боги

Нью-Йорк • 1991-1994 годы

Уверенность регуляторов рынка в том, что Salomon сможет выжить на одной лишь репутации Баффета, оказалась ошибочной. Salomon еле устояла, даже когда Министерство финансов частично изменило свой подход. Некоторые крупные клиенты не испытывали по отношению к Salomon ничего, кроме отвращения. Вначале гигантская и влиятельная California Public Employees’ Retirement System, а потом и World Bank отказались от работы с проштрафившейся компанией. Каждую ночь Баффету снились страшные сны о сотнях миллиардов долларов долгов Salomon, которые нужно выплатить в течение ближайших недель. У него было чувство, что на этот раз ситуация вышла из-под его контроля. «События грозили раздавить меня, но я не мог спрыгнуть с поезда. И не знал, куда этот поезд идет».

«Я был не в силах помешать тому, что сотрудники делали каждый день. Я ничего не мог поделать с теми деталями, которые обнаружил, когда вошел в дело, но о которых до этого ничего не знал. Я никак не мог повлиять на мнение Джерри Корригана и на то, что предпримут в этой связи федеральный прокурор Южного округа Нью-Йорка и антитрестовский отдел Министерства юстиции. Я понимал, что необходимо все сделать правильно, но при этом отдавал себе отчет, что, несмотря на все старания, не контролирую ситуацию. Я мог всю ночь оставаться на работе, анализировать происходящее, но это не гарантировало благоприятного исхода дела. Проблема уже повлияла на большое количество людей и могла изменить в будущем мою жизнь».

На следующей неделе Баффет должен был вернуться в Нью-Йорк. Присутствие в Нью-Йорке новоявленного председателя правления требовалось по множеству причин, но главная заключалась в том, что сенатор Дэниел Патрик Монихан хотел встретиться с ним по поводу ситуации с Salomon. Вместе с Мангером они пошли в отдельную столовую на 47-м этаже здания Salomon. Шеф-повар приготовил для Монихана типичные блюда и вина Уолл-стрит. Баффет с Мангером заказали сэндвичи, на которые сенатор смотрел с отвращением. Восточное побережье сотрясал ураган «Боб».

Неожиданно через открытые окна в комнату хлынули потоки дождя. «Боги сердятся на Salomon», — заметил Баффет¹. На той же неделе он и Мангер отправились в Вашингтон на встречу с Биллом Маклукасом и Диком Бриденом из SEC. В офис они вошли, выглядя как «парни, каких можно встретить на автобусной остановке», вспоминал потом Маклукас. Они принялись рассказывать свой план по спасению Salomon, и Маклукас стал понимать, почему одного из говорящих называют живой легендой, а второй заканчивает предложения, которые начинала формулировать «легенда»².

Потом Баффет посетил Казначейство и встретился с Ником Брэди, который признался: прежде он думал, что Баффет блефует. «Уоррен, — сказал он, — я знал, что ты возьмешься за это дело, что бы ни случилось»³. Искренность обращения Баффета тронула его. «Закончи это дело как можно скорее и убирайся отсюда», — сказал Брэди.

Баффет старался, чтобы все нарушения в Salomon были обнаружены, немедленно признаны и исправлены. «Делайте правильно, делайте быстро, чтобы избавиться от всего этого», — говорил он. Когда Баффет произносил «быстро», он имел в виду именно «быстро». Он вызвал к себе секретаршу, которая работала раньше на Гут-фрейнда и всех хорошо знала. «Пола, — предложил Баффет, — почему бы вам не встретиться с членами совета директоров и не расспросить их, когда и что они узнали?»⁴ Однако Боб Денхам, осторожный и дотошный юрист Мангера и Толлеса, прибывший из Лос-Анджелеса, чтобы возглавить расследование, узнал об этом плане и отменил его — расследование, настаивал он, должно бьггь проведено юристами.

Первое, что сделал Денхам, — поговорил с Доном Файерстайном. По итогам этого разговора Файерстайн был уволен. Он попросил встречи с Баффетом, который только и сказал ему: «Вы могли сделать больше». Вначале Баффет думал, что Файерстайн не понимал, что происходит⁵. Но постепенно пришел к выводу, что верность Файерстайна Гутфрейнду заставила его поставить интересы босса выше интересов Salomon. Денхам получил должность генерального советника. Входя в курс дел компании, Баффет обнаружил, насколько члены ее совета директоров подвергались тому, что он называл «информационное рационирование», со стороны менеджмента Salomon. Баффет и Мангер, в частности, узнали: когда в апреле Мозер впервые признался в том, что делал ставку без надлежащей авторизации разрешения, в компании обнаружили, что он пытался скрыть это и обманул клиента — фактически прикрылся им, сказав, что фальшивый ордер на государственные облигации был выдан в результате технической ошибки.

«Мозер зажег спичку. Еще 29 апреля мистер Гутфрейнд мог задуть ее. Но он этого не сделал. Оказалось, что у Мозера повадки пироманьяка и спички ему хотелось зажигать чаще, чем мы думали. Обязанность Гутфрейнда заключалась в том, чтобы помешать его “пиротехническим пристрастиям”. Но поначалу он не сделал ничего, а потом, возможно, охваченный паникой, сам стал подливать бензин в огонь. В результате акционеры Salomon могли лишиться сотен миллионов долларов, а восемь тысяч сотрудников и их семьи — средств к существованию из-за потери работы.

Я думаю, сделать это было проще всего на свете. Перед вами парень по имени Пол Мозер, который признал, что попытался обмануть самого важного в мире клиента и регулятора — американское правительство. Потом выясняется, что он пытался сделать так, чтобы правительство об этом не узнало, и для этого хотел — тоже обманом — использовать имя одного из клиентов. Ничего из этого нельзя поставить в прямую вину мистеру Гутфрейнду.

Но когда случается что-то подобное, совершенно очевидно, что руководитель должен через 10 секунд снять трубку, позвонить Мозеру и сказать ему, что он уволен. Потом пойти прямиком к Джерри Корригану и сказать: “Джерри, у компании, в которой работают восемь тысяч человек, возникла проблема. Этот парень грубо нарушил правила, и я уволил его сразу после того, как узнал об этом. Что еще я могу сделать? ”»⁶

Конечно, для многих людей такой шаг не был столь очевиден, как для Баффета, они стали бы обдумывать, какие еще у них имеются варианты... Тем более что в компании Мозера ценили. Он улучшил работу отдела по работе с иностранными валютами, и увольнять его не хотелось. Возможно, руководство надеялось, что его удастся как-то «реабилитировать». Конечно, признаться в содеянном регуляторам очень трудно — их реакция могла оказаться жесткой. К тому же солидная юридическая фирма отметила, что сообщать о подобных случаях компании не обязаны.

Все эти доводы Баффет пропустил мимо ушей. Он оценивал возможности. Он попытался определиться, насколько реальна катастрофа. Потом просчитал, во сколько обойдется снижение ее вероятности до минимума. Вывод, который сделал Баффет, — необходимо немедленно уволить Мозера и признаться. В вопросах честности для него все было черным или белым. По своей натуре Баффет был нетерпим к лжецам и мошенникам.

К своему горькому разочарованию, он убедился в том, что лжи и обмана в Salomon, к сожалению, гораздо больше, чем ему говорили раньше. Следователи сообщили, что Файерстайн изначально называл действия Мозера «криминальными по своей сути» — это резко контрастировало с официальным мнением компании, высказанным после консультаций с юристами. Компания явно не хотела предавать это дело огласке. О поведении Мозера никто не сообщил даже внутреннему отделу по соблюдению норм, отвечавшему за следование правилам рыночных операций. Отношение к правилам в Salomon было, мягко говоря, безответственным — сотрудники даже спорили о том, кто именно должен входить в состав комиссии по соблюдению норм⁷, и глава отдела был крайне рассержен, узнав, что его не поставили в известность о случившемся, а существующие процедуры не соблюдались.