Часть первая 53 страница

Гутфрейнд позвонил Баффету. Его голос звучал достаточно умиротворенным. По мнению Баффета, Гутфрейнд был уверен в том, что эта ситуация приведет лишь «к незначительному падению курса акций». Однако, держа перед глазами угрожающую статью, Баффет подумал, что такое благодушие связано с непониманием ситуации²¹. Казалось, что Гутфрейнд не замечает, как многое изменилось с прошлой недели. Баффет потребовал, чтобы компания предала гласности больше деталей. Казначейское подразделение Salomon уже испытывало проблемы с размещением коммерческих ценных бумаг компании — это свидетельствовало о том, что кредиторы понемногу начали нервничать²².

Тем временем Мангер пытался связаться с Марти Липтоном из компании Wachtell, Lipton, — лучшим другом Джона Гутфрейнда и внешним юридическим консультантом Salomon. Липтон был настолько тесно связан с Salomon, что его номер был забит в список самых важных номеров на телефоне Дональда Файерстайна наряду с номерами его жены и аукционных домов Sotheby’s и Christie’s²³. Мангер знал, что Липтон и его телефон неразлучны, как Баффет и свежий номер Wall Street Journal. В то время мобильные телефоны были достаточно редки и их не было даже у руководителей крупнейших юридических компаний. Мангер рассчитывал на телефонную систему в офисе Wachtell, Lipton, которая, как он позднее рассказывал на слушаниях в SEC, была «лучшей системой из когда-либо виденных мной и позволяла связаться с Марти Липтоном в любое время дня и ночи... Мне кажется, что она позволяла добраться до него даже тогда, когда он занимался сексом»²⁴.

Достоверно неизвестно, в каком положении находился Липтон, когда Мангер до него дозвонился. Мангер потребовал, чтобы компания выпустила новый пресс-релиз и сообщила, что информация в предыдущем была неполной. Липтон согласился с тем, чтобы правление компании обсудило этот вопрос в ходе телефонной конференции в среду.

Неудивительно, что Джерри Корриган из ФРС был расстроен отсутствием информации со стороны Salomon еще больше, чем Мангер. В понедельник, 12 августа, он поручил Питеру Стернлайту, одному из своих вице-президентов, набросать черновик письма в Salomon Inc., в котором говорилось о том, что своими действиями компания поставила под сомнение «возможность сохранения деловых связей» с ФРС, причиной чему послужила неспособность компании своевременно донести до ФРС имевшуюся у нее информацию. Salomon предлагалось в течение десяти дней сообщить обо всех «нарушениях, просчетах и неточностях», которые ей удалось выявить.

В свете предшествовавшей беседы Корригана со Страуссом и Гутфрейндом это письмо могло показаться смертельной угрозой. Если бы ФРС разорвало связи Salomon с правительством, то ее клиенты и кредиторы испарились бы в одно мгновение. Последствия не замедлили бы сказаться и были бы крайне значительными.

Salomon имела второй по размерам баланс среди всех компаний США

— больше, чем у Merrill Lynch, Bank of America или American Express. Почти все полученные компанией кредиты были краткосрочными, то есть кредиторы могли потребовать возврата через несколько дней, максимум через неделю. Долги компании составляли 146 миллиардов долларов, а собственный капитал — всего 4 миллиарда. Каждый день на балансе компании отражалось около 50 миллиардов долларов незавершенных сделок — то есть сделок, по которым уже произведены операции, но не завершены финансовые расчеты. Эти сделки могли зависнуть на полдороге. Также у Salomon имелся ряд внебалансовых обязательств по деривативам (валютные и процентные свопы, фьючерсные контракты и т. д.) — огромная цепь обязательств перед партнерами во всем мире, многие из которых, в свою очередь, имели и другие связанные с этими бумагами контракты. Иными словами, в итоге возникала огромная глобальная финансовая паутина. При исчезновении источников финансирования Salomon пришлось бы распродавать активы. Однако если бы источники финансирования исчезли за несколько дней, продажа активов заняла бы куда большее время. У правительства не имелось четкой национальной политики предоставления займов нуждавшимся инвестиционным банкам, потому что они были «слишком большими, чтобы потерпеть крах». Однако

_ 408

в данном случае компания могла рухнуть буквально за один день.

Корриган свободнее уселся в своем кресле, уверенный, что, как только Salomon получит письма Стернлайта, ее руководство поймет, что к виску компании уже приставлен заряженный пистолет, и будет делать правильные шаги.

Сама же компания была наполнена слухами, активно распространявшимися после выхода пресс-релиза и статьи в Wall Street Journal. После обеда в понедельник в огромном зале на нижнем этаже здания было созвано общее собрание. В зал набилось почти пятьсот человек; а еще сотни сотрудников из других офисов Salomon по всему миру наблюдали за проведением собрания по телевизору. Гутфрейнд и Страусс сухо изложили собравшимся основные факты. Приготовленное этими «поварами» блюдо снаружи напоминало хрустящее хорошо пропеченное безе, внутри которого, однако, находился малоприятный сюрприз. После собрания Билл Макинтош, глава облигационного отдела, был приглашен в офис Гутфрейнда. По его словам, находившиеся в офисе Гутфрейнд, Страусс и Марти Липтон производили впечатление «трех крайне напуганных людей». Чуть раньше он попросил о встрече с Гутфрейндом для обсуждения других вопросов, но неожиданно они спросили его мнение о сложившейся ситуации. Макинтош потребовал, чтобы ему объяснили, что происходит на самом деле.

Он чувствовал, что в пресс-релизе и версии событий, доведенной до сотрудников, не хватает чего-то важного²⁵. В конце концов ему было поручено (вместе с юрисконсультом Заком Сноу) написать черновик нового пресс-релиза.

На следующее утро Макинтош и Сноу приступили к работе. Примерно к полудню Макинтош направился на встречу с Дериком Моханом, вице- президентом по вопросам инвестиционного банковского обслуживания. Мохан только что вернулся из Азии, где занимался регулированием различных операционных вопросов. В изложенных фактах Мохан заметил явные признаки надвигавшейся катастрофы. Найдя Сноу, он надавил на него и потребовал, чтобы тот сообщил ему всю правду.

У Сноу и без того не было намерения скрывать что-либо от Мохана. Он начал говорить, и постепенно перед Моханом возникла совершенно иная картина произошедшего. Оказалось, что в апреле, после того как Мозер сделал свое первое признание о действиях на февральском аукционе, Мэриуэзер настоял на том, чтобы Мозера не увольняли, несмотря на то что Файерстайн был убежден в том, что действия Мозера можно было считать преступлением. Сноу был посвящен в детали при условии сохранения конфиденциальности. Прошел месяц, а Мозер все еще возглавлял отдел по работе с правительственными бумагами. Файерстайн просил Гутфрейнда выступить с заявлением, и Гутфрейнд уверял его, что обязательно это сделает. Однако в итоге никто из них так и не уведомил правительство. Тем временем Мэриуэзеру было поручено наблюдать за Мозером, который, как предполагалось, отказался от прежних привычек.

Затем Мозеру было поручено выставить заявки на сумму свыше 100 процентов выпуска на аукционе по двухлетним облигациям, проходившем в конце мая. И хотя частично исполнение заявки должно было финансироваться компанией в интересах ее клиентов, Джон Макфарлейн, казначей Salomon, забеспокоился. Он посчитал эту ситуацию явно опасным сигналом и созвал встречу с участием Сноу и Мэриуэзера. Сноу направился к своему боссу Файерстайну, который согласился с тем, что эта заявка была возмутительной. Они решили не выделять Мозеру средства на ее исполнение²⁶

Однако Мозер смог раздобыть деньги и направить заявку. Он перехитрил своих надсмотрщиков, выставил подозрительную заявку и инициировал невероятный скандал. В итоге Salomon получила контроль над 78 процентами выпуска казначейских облигаций и вместе с небольшой группой клиентов могла контролировать рынок двухлетних облигаций. Цены рванули вверх²⁷. Потери других компаний от этой операции по «сжатию» превысили 100 миллионов долларов, а несколько мелких фирм пострадали настолько сильно, что были вынуждены подать заявление о банкротстве²⁸.

Внутри Salomon это «сжатие» вызвало значительное беспокойство. Конкуренты изображали компанию в прессе как пирата с Уолл-стрит. Члены правления, в том числе и Баффет, выплеснули на очередном заседании свой гнев относительно того, что Salomon загнала в угол рынок двухлетних облигаций. Файерстайн поручил Сноу провести внутреннее расследование июньского «сжатия». Оказалось, что Мозер незадолго до размещения заявки обедал с представителями двух хедж-фондов, и именно эти клиенты разместили заявки, вовлеченные в «сжатие». Можно было предположить, что факт такого совместного обеда свидетельствовал о сговоре с целью манипуляции рынком. Однако при отсутствии четких

доказательств Мозер смог найти какое-то иное объяснение²⁹. Гутфрейнд решил встретиться со своими кураторами из Казначейства и ФРС с тем, чтобы согласовать позиции в отношении «сжатия». Когда он пришел к Глауберу в середине июня, тот сидел на диване и дымил сигарой. Гутфрейнд повинился перед Глаубером за последствия «сжатия» и предложил свое сотрудничество в расследовании этого дела, однако всячески защищал Мозера от обвинений в сознательных злоупотреблениях на майском аукционе. Кроме того, он не упомянул о других известных ему вещах, например о фальшивых заявках Мозера на предыдущем аукционе. Однако в ответ на «сжатие» и другие предшествовавшие проблемы с Мозером SEC и антитрестовское подразделение Министерства юстиции втайне от Salomon начали расследовать деятельность компании.

Примерно через неделю после встречи с Глаубером Гутфрейнд, Страусс и Мэриуэ-зер принялись обсуждать, стоит ли компании докладывать казначейству о проблемах на февральском аукционе. Поскольку скандалы вокруг «сжатия» не утихали, они решили хранить молчание. Через несколько дней SEC отправила в Salomon письмо с запросом информации относительно майского аукциона. Это было первым признаком того, что проблема с двухлетними аукционами будет не затихать, а, наоборот, набирать обороты. Любой получивший такое письмо обеспокоился бы внезапным интересом SEC к деятельности подразделения, торговавшего правительственными облигациями.

Еще через два дня Гутфрейнд заехал в Омаху, чтобы повидаться с Баффетом на пути в Лас-Вегас, где собирался изучить некоторые объекты, финансировавшиеся Salomon. Сноу, не знавший об этой поездке, опустил ее в своем рассказе Мохану о случившемся. Позже Баффет поделился деталями этой встречи.

«Я заехал за ним в аэропорт. Джон провел в офисе примерно полтора часа. Он провел час в телефонных разговорах с разными людьми, а потом мы с ним беседовали в течение получаса. Казалось, что он все время ходит вокруг да около. В итоге мы не смогли обсудить ни одной серьезной темы. Ему стоило больших трудов добраться до Омахи, но он так ничего мне и не сказал».

Озадаченный целью этого визита, Баффет пригласил Гутфрейнда на скромный обед, а затем отвез его в недавно приобретенный им ювелирный магазин Borsheim’s, находившийся неподалеку от Furniture Mart. Руководивший магазином Айк Фридман, племянник Миссис Би, был уникальным человеком, сделанным из того же теста, что его тетушка.

Фридман отвел Гутфрейнда в центр Borsheim’s, где выставлялись по- настоящему дорогие вещи. Гутфрейнд выбрал для своей жены Сьюзан украшение за 60 ООО долларов. Позднее он вспоминал, что для Баффета был крайне важным этот факт покупки³⁰. Затем он заметил дорогие часы, выставленные на стратегически правильном месте, сразу же за центральной витриной, и направился к ним, чтобы рассмотреть их в деталях. Сам Фридман предпочитал продавать не часы, а дорогие ювелирные изделия. «О, часы... — сказал он Гутфрейнду. — Они постоянно то теряются, то ломаются. Так зачем выкладывать за часы кучу денег?» Он посмотрел на богато выглядевшие часы на запястье Гутфрейнда и спросил того, сколько он за них заплатил. Гутфрейнд ответил.

«Тысячу девятьсот девяносто пять долларов³¹, — медленно повторил

Фридман. — Что ж... тебя облапошили, Джон».

Нужно было видеть выражение лица Джона в этот момент.

Гутфрейнд со своими слишком дорогими часами вернулся в Нью- Йорк в конце июня, чтобы подарить своей жене коробку из Borsheims темно-красного цвета, обитую изнутри шелковой подкладкой.

Через несколько дней, в начале июля, антитрестовское подразделение Министерства юстиции формально уведомило Salomon о том, что занимается расследованием «сжатия» в ходе майского аукциона двухлетних ценных бумаг, о котором компания писала в SEC. Гутфрейнд, по словам Сноу, посерьезнел и нанял компанию Марти Липтона Wachtell, Lipton, внешнего консультанта Salomon, для проведения собственного расследования от имени Salomon относительно обстоятельств майского

«сжатия». Внутри Salomon царили совершенно противоположные настроения в отношении «сжатия». Кто-то говорил, что рынок казначейских бумаг был изначально спроектирован так, что допускал возможность подобных действий. Работа дилера заключалась в том, чтобы работать со своими клиентами над распределением значительных пакетов облигаций. Небольшие «сжатия» происходили на этом рынке постоянно. В данном случае проблема оказалась чуть шире обычного. Ну и что? Казначейство просто пыталось навесить на Salomon всех собак. Многие годы безумного высокомерия, изображенного в книге «Покер лжецов», вкупе с постепенной эрозией власти превратили Salomon в боксерскую грушу³².

Однако другие были в ярости из-за того, что Мозер опять обманул Казначейство. Их поражало, как он мог осмелиться на такую масштабную махинацию, зная, что его отношения с Бэшемом уже далеки от приятельских. Появились и другие вопросы. Почему Мозер — и без того находясь на испытательном сроке за «возможно преступное» поведение — начал так явно дразнить Казначейство, что его действия заставили всю финансовую прессу писать об этом, что гарантированно привлекало к нему еще большее внимание? ³³

Сноу, отчитывавшийся перед Файерстайном за все трейдиншвые операции, отвечал за внутреннее расследование по майскому «сжатию». Часть июня он находился вне офиса вследствие операции на колене. Ни он сам, ни Файерстайн не участвовали во встрече с Глаубером и не знали о принятом решении отложить предание гласности действий Мозера³⁴ Вернувшись в офис в июле, Сноу быстро понял, что уже выпал из цикла. Люди начали проводить все больше времени на собраниях. Мысли об этой ситуации постоянно преследовали его. Как-то ночью ему приснился сон. На следующее утро он зашел в офис Файерстайна и поделился с ним рассказом о ночном «приключении», в котором они позвонили Уоррену Баффету и рассказали ему о фальшивой заявке, потому что были крайне напуганы бездействием со стороны Гутфрейнда и Страусса.

Файерстайн начал прятать глаза от Сноу. «Нет, нет, — сказал он. — До этого дело не дойдет». Файерстайн все еще пытался повлиять на Гутфрейнда. Рассказ о случившемся Баффету привел бы к разрыву имевшихся связей³⁵. Сноу, поведав о своем сне, совершенно не пытался таким образом обойти своего босса и не думал сам звонить Баффету, однако ему казалось, что Файерстайн мог бы прислушаться к его совету³⁶.

Через несколько дней после начала своей работы представители Wachtell, Lipton сформировали предварительный отчет о майском «сжатии». Только теперь им сообщили, что высшее руководство уже в апреле знало о том, что Мозер разместил на февральском аукционе не авторизованную заявку.

С учетом этих данных поведение руководства Salomon выглядело значительно хуже. Узнав о фальшивой февральской заявке Мозера (размещение которой, по словам Файерстайна, было «преступлением по своей природе»), руководители тем не менее позволили Мэриуэзеру поручиться за Мозера и приняли на веру слова самого Мозера о том, что он никогда прежде не занимался подобными вещами. Действия Мозера не были расследованы надлежащим образом, а сам он не понес никакого наказания. Они оставили его на своем месте, что и позволило случиться майскому «сжатию». В итоге Salomon попала в гораздо более серьезную западню. Теперь, если бы они рассказали правительству о том, что знали о прежних прегрешениях Мозера, но предпочли умолчать о них, в глазах правительственных чиновников вся компания выглядела бы бандой мошенников. Хуже всего было то, что Гутфрейнд встречался с Бобом Глаубером в середине июня и обсуждал проблему майского «сжатия», но при этом ничего не сказал о предшествовавших событиях. Теперь же, как Сноу рассказывал Мохану, когда информация начала всплывать на поверхность, все вовлеченные в это дело люди стали наперебой говорить о том, что задержка с информированием была вызвана тем, что ошибка Мозера была незначительной, не принесла вреда ни одному клиенту и ничего не стоила правительству³⁷. Гутфрейнд объяснил, что просто не считал случившееся сколько-нибудь важным³⁸.

К сожалению, в этом он ошибся. Как обнаружили следователи из

Wachtell, махинации Мозера не ограничивались февральским аукционом. Им удалось выяснить, что он вел себя подобным образом еще в пяти

⁴¹¹ тт

аукционах. До этого момента на поверхность всплыли детали только двух из них. Свой рассказ Мохану Сноу закончил красочным описанием произошедшего накануне собрания с участием внутренних и внешних юридических консультантов, которое произошло после того, как сотрудники получили сырое и маловразумительное объяснение происходившего. Сноу полагал, что сведения, известные руководству компании, необходимо предать гласности. Его предложение было отвергнуто. «Мне и без того будет сложно справиться с этим делом, — сказал ему Гутфрейнд. — Не понимаю, почему бы тебе самому не взять на себя работу над собственными проблемами»³⁹.

Мохан был глубоко обеспокоен случившимся еще до того, как услышал от Сноу новую информацию. С момента выхода первого пресс-релиза прошло семь дней. В течение всего этого времени история обсасывалась в прессе, курс акций компании падал, начались проблемы с размещением ее собственных коммерческих ценных бумаг, были обнаружены факты новых фальсификаций при размещении заявок, а Гутфрейнд и Страусс накормили сотрудников компании несъедобной версией происходящего. Выслушав рассказ Сноу, Мохан в бешенстве начал кричать на него и требовать, чтобы тот больше не утаивал от него ни одного факта. Затем он пошел в зал трейдеров, где сцепился с Мэриуэзером, начальником Мозера. «Что, черт побери, происходит у вас, Джон?» — спросил он.

Мэриуэзер опустил голову. «Слишком поздно», — сказал он и отказался продолжать разговор⁴⁰.

Так или иначе, Сноу с Макинтошем провели остаток вечера в подготовке нового пресс-релиза, призванного объяснить происходящее. Тем же вечером Страусс и Гут-фрейнд позвонили Корригану для того, чтобы высказать свое отношение к угрожающему письму Стернлайта, полученному рано утром. Корриган понимал, что телефон на другом конце поставлен на громкую связь и вокруг стола столпилось огромное количество незнакомых юристов, слушавших каждое его слово. Беседа началась с того, что Корригану сообщили о том, что фирма провела расследование и что «принятая в других фирмах практика» допускает завышение размера заявок на новые выпуски ряда облигаций для того, чтобы получить большую долю выпущенных бумаг. Корриган воспринял такое начало разговора как «попытку отклониться от темы, если не хуже того». Сказанные слова не были никоим образом связаны ни со «сжатием», ни с еще более серьезным вопросом фальшивых заявок — по сути, они вообще не имели никакого отношения к рынку казначейских облигаций. Ирландский темперамент заставил Корригана взорваться. Он закричал в трубку, обращаясь к Страуссу и Гутфрейнду: «Я уверен, что рядом с вами в комнате сейчас сидит куча юристов. Это ваш последний шанс. У вас есть еще что-нибудь, что вы хотите мне сказать?» Они начали описывать прочие нарушения.

Корриган захотел положить конец «пусканию дыма» своими собеседниками. «Так, черт возьми, — сказал он, — собирайтесь с силами и немедленно предайте гласности всю эту информацию. Я больше не хочу ничего от вас слышать. Просто выпустите этот чертов пресс-релиз»⁴¹.

Тем же вечером юристы встретились с руководителями компании, чтобы пройтись по содержанию пресс-релиза. Прибыли Гутфрейнд и Страусс. Макинтош сказал, что теперь компании необходимо предъявить общественности несколько голов на блюде. Эту идею отвергли, однако некоторые участники, в том числе член правления Гедаль Горовиц и Стив Болл, управлявший вашингтонским офисом Salomon, потребовали предать гласности всю информацию. До Баффета никто не смог дозвониться, однако участники собрания связались с Мангером, который сказал: «Слушайте, вы же не можете выпустить второй пресс-релиз, не назвав ни одного имени». Имя Гутфрейнда попало в пресс-релиз автоматически. Все знали, что Страусс не обладает властью и не принимал ни одного решения. Он просто присутствовал в комнате. Однако он должен был пройти тернистый путь со своим боссом, поэтому в пресс-релиз вошло и его имя, хотя Мангер считал, что имя Страусса не должно в нем фигурировать.

Мэриуэзер был известен как отличный и аккуратный менеджер, необычайно преданный своей команде и редко покидавший свое рабочее место. Он в точности следовал своим должностным обязанностям и

сообщил руководству об инциденте. С другой стороны, он поручился за Мозера, а также не лишил его полномочий. По словам Макинтоша, когда Мангер заявил, что в пресс-релиз должно попасть имя Мэриузэера, тот, наблюдая за тем, как юристы вписывают его имя, произнес: «О Боже, мне конец!»⁴²

На следующий день, в среду, 14 августа, состоялось телефонное обсуждение, в ходе которого правление услышало версию истории, представленную Корригану прошлым вечером. Две члена правления находились в Европе, один — на Аляске. Баффет был в Омахе, а Мангер — в Миннесоте, но все они хотели услышать «упорядоченное и полное описание» ситуации с Мозером. Внутри Salomon назревал дворцовый переворот — высшие руководители постоянно обсуждали возможность ухода в отставку Гутфрейнда и Страусса⁴³. Арбитажеры хотели видеть в роли CEO Мэриуэзера, что было неприемлемым для множества сотрудников с учетом того, что он был начальником Мозера. Тогда арбитражеры выдвинули идею, что Мэриуэзер мог бы разделить обязанности CEO с Дериком Моханом. Тем временем вопрос об изменениях в структуре управления даже не поднимался на телефонном обсуждении. Львиная доля времени ушла на выбор тех или иных выражений в пресс-релизе, в котором теперь добавились три страницы деталей и впервые было упомянуто еще о двух нарушениях, выявленных в ходе расследования.

В черновой версии пресс-релиза признавалось, что руководство компании уже в апреле знало о выставленных в феврале заявках, однако «давление бизнеса» не позволило Salomon сообщить соответствующим органам о действиях Мозера. Баффет назвал это возмутительным. В итоге пресс-релиз был переписан. Теперь в нем говорилось, что проблема возникла вследствие «отсутствия достаточного внимания к вопросу». Складывалось ощущение, что топ-менеджеры, перечисленные в пресс- релизе, как раз и были теми, кто не обратил на проблему должного внимания. Все было готово к выпуску пресс-релиза тем же вечером.

По окончании собрания правление подумало, что на этом неприятная история закончена. Однако в ходе обсуждения не был затронут целый ряд вопросов. Не говорилось о «пистолете у виска» — письме, полученном от Питера Стернлайта из ФРС. Ничего не было сказано и об июньской встрече с Бобом Глаубером в Министерстве финансов, на которой Гутфрейнд так и не рассказал о прежних делишках Мозера. После обеда Salomon провела очередное общее собрание в большом зале. Билл Макинтош, который обычно вел ежедневные встречи по вопросу продаж компании, встал и занялся незавидной работой — чтением нового пресс- релиза сотрудникам. Глядя на Гутфрейнда и Страусса, сидевших прямо напротив него, Макинтош сказал в заключение: «Вот что произошло в компании. Если вам позвонят клиенты и захотят узнать, что происходит, просто скажите им. Не извиняйтесь за руководителей, не принимайте их позицию — они сделали то, что сделали».

После собрания продавцы один за другим устремились в офис Макинтоша. «Что же нам говорить?» — вопрошали они. «Не извиняйтесь за высшее управление», — раз за разом повторял Макинтош «С моей точки зрения, они не останутся здесь надолго. Считайте, что их нет. Они

— новости вчерашнего дня. Мы должны сохранить эту компанию — лишь вместе мы можем выжить и продолжить наши игры. Сконцентрируйтесь на этом»⁴⁴.

Тем же вечером отдел по торговле правительственными бумагами в полном составе появился на террасе огромной квартиры Макинтоша (расположенной в Вест-Вил л идж с видом на Гудзон) на ранее намеченное барбекю. К всеобщему ужасу, там появился и Том Страусс, после чего температура на террасе, казалось, снизилась на несколько градусов⁴⁵. Вместо того чтобы болтать и попивать пиво до десяти или одиннадцати вчера, как было принято, все убрались из дома Макинтоша уже к восьми часам.

В четверг, 15 августа, после выхода пресс-релиза по компании поползли слухи о том, что настало время «длинных ножей» и что Макинтош неминуемо покинет фирму. Он провел в трейдиншвом зале весь день, размышляя о том, могут ли Гутфрейнд и Страусс уволить его за нарушение субординации в присутствии всех сотрудников. Тем временем доверие рынка к Salomon пошатнулось. Курс акций, тонувший всю неделю после закрытия в предыдущий четверг (когда он составил около 37 долларов), резко упал до 27. Столь резкое падение было связано с тем, что владельцы акций испугались еще большей проблемы, чем нарушения Мозера, — «бегства клиентов». И на самом деле это бегство уже началось.

Пирамидальная природа баланса любого инвестиционного банка отлично понималась инвесторами. Однако Salomon была уникально большой компанией — больше, чем любая страховая компания. По размеру активов она уступала лишь Citicorp. Из-за огромных размеров компании ее отдел, занимавшийся кредитами, действовал в качестве брокера, продававшего и покупавшего среднесрочные долговые обязательства самой компании. Внезапно в четверг перед дверями отдела выстроилась целая очередь продавцов и ни одного покупателя. Трейдеры были вынуждены выпускать обратно свои долговые обязательства за деньги самой компании, а не других покупателей. Так как желающих совершить покупку не находилось, они превратились в простые кусочки бумаги, на которых было написано, что Salomon заплатит в будущем Salomon за счет собственных средств Salomon. Однако по мере сокращения средств в хранилищах компании эти долговые обязательства могли бы превратиться в ничто — если бы только ситуация не изменилась. Для сохранения запасов трейдеры

начали предлагать покупателям выкуп бумаг по меньшей цене”. Продавцы быстро поняли — происходит что-то неладное, и их очередь выросла в несколько раз.

К концу дня трейдеры Salomon были вынуждены купить собственных ценных бумаг фирмы на 700 миллионов долларов. В какой-то момент они вывесили табличку «закрыто», действуя подобно банку во времена

Великой депрессии, с шумом захлопывавшему окно кассы. Никакая другая фирма не изъявила желания покупать долги Salomon. И это означало, что Salomon оказалась совсем близко к банкротству.

На следующее утро, в пятницу 16 августа, на первой странице New York Times была опубликована огромная фотография Гутфрейнда под заголовком «Уолл-стрит считает серьезной угрозу для Salomon Bros. — НЕЗАКОННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПРИ ВЫСТАВЛЕНИИ ЗАЯВОК. — Не исключены отставки на самом верху и проблемы с обслуживанием клиентов. — Цена акций компании резко падает»⁴⁶. Помимо фотографий Гутфрейнда газета опубликовала несколько фотографий Страусса. Гутфрейнд и Страусс в компании Марти Липтона позвонили в нью- йоркский офис Корригана, и их звонок был переадресован в офис председателя ФРС Алана Гринспена в Вашингтон. Корриган и Гринспен с рассвета обсуждали с министром финансов Ником Брэд и вопрос о том, «кто, черт побери, должен прийти и навести в фирме порядок»⁴⁷. Страусс, многолетний друг Корригана, понял, что их дела плохи, когда тот обратился к нему: «Мистер Страусс»⁴⁸. Раздраженный руководитель Федерального резервного банка, предполагавший, что правление знает о письме Стернлайта (представлявшем смертельную угрозу), был шокирован их последним пресс-релизом. Он воспринял неготовность компании к решительным действиям — таким, как увольнение высших руководителей,

— как знак того, что правление Salomon пытается его надуть⁴⁹.

Гутфрейнд сообщил, что собирается подать в отставку. «А что насчет Страусса?» — спросил Корриган. После этих слов стало понятно, что с точки зрения Федеральной резервной системы Нью-Йорка отставка была не одним из возможных вариантов действий, а единственно возможным⁵⁰.

Затем Гутфрейнд позвонил Баффету. В Омахе было 6.45, и Баффет еще спал. Тем не менее он моментально пришел в себя, когда Гутфрейнд, Марти Липтон и Том Страусс ввели его в курс дел. Гутфрейнд сказал Баффету: «Я только что прочитал свой некролог», имея в виду статью в New York Times. Его фотография на первой полосе сделала то, что не смогли сделать многие произошедшие до этого события. Возникла неловкая пауза — Баффет пытался понять, что они хотят у него узнать. Он сказал им, что был бы готов временно занять пост председателя правления, но для начала ему нужно было увидеть статью в Times. Он попросил несколько минут на размышление, однако практически сразу понял, что ему придется лететь в Нью-Йорк. Он сообщил, что прибудет при первой же возможности и в тот же день. Марти Липтон сообщил, что, по его мнению, увольнение Мэриуэзера должно состояться немедленно. Баффет настоял на том, чтобы никаких действий не производилось до тех пор, пока у него не будет возможности хотя бы поговорить с Мэриуэзером.