Литературная антиутопия Лао Шэ

Свой драматический социальный опыт человечество XX в. осмысливало не только в форме научных исследований и публицистических эссе, но и в форме литературно-художественной. «Мы» Е. Замятина, «О дивный новый мир» О. Хаксли, «Замок» Ф. Кафки, «Скотный двор» и «1984» Дж. Оруэлла и многие другие произведения, созданные в жанре антиутопии, оказались пророческими: в них с поразительной точностью были угаданы многие грядущие процессы, в то время на поверхности общественной жизни еще не проступившие.

У известного немецкого социолога Макса Вебера есть понятие «идеального общественного типа». Это то, чего в социальной истории непосредственно наблюдать нельзя, но что извлекается в качестве обобщения из ряда ее явлений, объединенных одной логикой, одним принципом. В этом смысле все написанные в XX в. антиутопии, независимо от своеобразия каждой из них, представляют собой ценный материал для извлечения «идеального типа» общества несвободы. Например, сопоставляя «Единую Государственную Науку» в мире, придуманном Замятиным, и «Ангсоц» («английский социализм») в оруэлловской Океании, мы можем умозаключить, что в данном типе общества должно наличествовать учение, которое всецело организует сознание граждан, не будучи доктриной религиозной. И здесь не важно, что у Замятина действие происходит через тысячу лет, а у Оруэлла — 1984 г., который человечество как-никак миновало, типология остается в силе.

Все необходимые компоненты этого идеального общественного типа можно обнаружить и в «Записках о Кошачьем городе» Лао Шэ (1899 — 1966) — китайского писателя, на протяжении многих лет с одинаковым успехом выступавшего и в прозе, и в драматургии, и в публицистике. Здесь и политическое учение «всеизма», и политические партии («свары»), стремящиеся урвать себе побольше благ под видом борьбы за благо народа, и сам народ, оболваненный, обманутый, доверчиво участвующий в чужих политических играх и жующих «дурманные листья», чтобы утолить голод.

Книга Лао Шэ очень напоминает «Историю одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина и «Остров пингвинов» А. Франса. Сам же автор сравнивал ее с «Первыми людьми на Луне» Г. Уэллса. В этом сравнении много справедливого: действие «Записок» происходит на Марсе, куда прилетел герой романа — образованный и гуманный китаец. Однако по социальной остроте произведение Лао Шэ намного превосходит роман Уэллса. По художественному допущению автора, люди, живущие на Марсе, ведут свой род от хитрых и не всегда благородных кошек, и эти качества не могут не сказываться в жителях Кошачьего государства.

Книга написана в 1933 г. в Германии, где события давали достаточно материала для сравнений и обобщений. Китай в это время переживал тот период «смутного времени», который, видимо, суждено пережить каждому народу, и подчас не единожды. В стране власть Гоминьдана[94], проводящего террор в отношении всех своих противников, и прежде всего против созданных под руководством КПК отрядов Красной армии Китая. Создано оппозиционное Временное центральное правительство Китайской Советской республики. Трагедию гражданской войны усиливает оккупация Японией Северо-Восточного Китая и создание там марионеточного государства во главе с последним императором цинской династии (отрекшимся от престола в 1912 г.). Разглядеть в этом водовороте событий контуры «Кошачьего города» мог лишь человек, обладающий аналитическим умом и колоссальной художественной интуицией.

У антиутопий есть одна особенность: чтобы вызвать живой интерес читателя, его эмоциональную реакцию, они должны читаться в свой час. Тех, для кого напророченное будущее отчасти превратилось в прошедшее, картины «дивного нового мира» уже, как правило, не ошеломляют, не бьют по чувствам. Однако в запоздалом знакомстве с классическими антиутопиями (на русский язык книга Лао Шэ была переведена лишь в 1969 г.) есть и свое преимущество: после того как не одно поколение испытало описанное на своем опыте, заведомая фантазийность данного литературного жанра позволяет сосредоточиться на бесстрастном анализе — как все это могло оказаться столь близким к правде? Такое отсроченное во времени чтение рождает ощущение неслучайности описанного. Сегодняшнему читателю антиутопии как бы говорят: «То, что пронеслось на поверхности исторических событий, имеет корень, который настало время извлечь».

Из «Записок о Кошачьем городе»

Мне так захотелось познакомиться с кошачьей политикой, что я не спал всю ночь. Хотя Маленький Скорпион и сказал мне, что он не занимается политикой, я могу узнать у него исторические факты, без которых невозможно понять современную ситуацию.

Чтобы не упустить Маленького Скорпиона, я встал очень рано и сразу кинулся к нему с вопросом:

— Скажи мне, что такое «всеизм»?

— Политическое учение, согласно которому люди живут друг для друга, — ответил он, жуя дурманный лист. — При всеистском строе общество представляет собой большой слаженный механизм, каждый человек в нем играет роль винтика или шестеренки, но все работают и живут спокойно, радостно и счастливо. Совсем неплохое учение.

— Какие-нибудь государства на Марсе осуществляют его на практике?

— Да, уже больше двухсот лет.

— А ваша страна?

Маленький Скорпион задумался. Мое сердце прыгало от нетерпения. Наконец он сказал:

— Мы тоже пытались, шумели. Я вообще не помню учения, которое бы мы не пытались осуществить.

— Что значит «шумели»?

— Предположим, у тебя непослушный ребенок. Ты его ударил. Я узнал об этом и ударил своего ребенка — не потому, что он непослушный, а просто в подражание тебе. Поднимается шум, шумиха. То же самое и в политике.

— Расскажи, пожалуйста, подробнее, — попросил я. — Может, шумиха — это не так уж плохо: после нее по крайней мере происходят изменения. Верно?

— Но ведь не всякие изменения — прогресс…

Я улыбнулся. Ну и ядовит же этот Маленький Скорпион! А он продолжал после недолгого молчания:

— На Марсе больше двадцати стран, у каждой свои политические привязанности, своя история. А мы случайно узнаем о какой-нибудь стране и поднимаем у себя шумиху. Потом услышим, что в другой стране произошла реформа, — снова не обходится без шумихи. В результате другие страны действительно проводят реформы, развивают свои особенности, а мы развиваем свои. Особенность же наша в том, что чем больше мы шумим, тем хуже у нас становится.

— Говори конкретнее, пусть даже не по порядку! — попросил я.

— Хорошо, начну со свар.

— Свар?!

— Это не наша штука, так же как и штаны. Не знаю, есть ли что-либо подобное у вас на Земле. Собственно, это даже не штука, а организация, в которую объединяются люди с определенными политическими принципами и программой.

— Есть, мы называем эти организации партиями!

— Ладно, пусть будут партии или как-нибудь еще, но у нас они называются сварами. С древности мы беспрекословно подчинялись императору, не смели даже пискнуть и считали высшей добродетелью так называемую моральную чистоту. И вдруг из-за границы прилетела весть о том, что народ тоже может участвовать в правлении, создавать союзы или партии. Как ни листали мы древние книги, но подходящего слова на кошачьем языке найти не могли: более или менее подходило слово «свара». Для чего люди собираются вместе? Для шума, свары. Вот мы и начали галдеть. С тех пор в нашей политике произошло немало изменений, однако я уже говорил тебе, что политикой я не занимаюсь и опишу только некоторые факты.

— Да-да, факты, — подхватил я, боясь, как бы он не умолк.

— Первая политическая реформа состояла в том, что императора попросили сделать правление более гуманным. Он, конечно, не согласился, тогда реформаторы приняли в свою свару множество военных. Видя, что дело плохо, император даровал важнейшим реформаторам высокие чины, они увлеклись службой и забыли про свои идеи. Тем временем прошел слух, что император вовсе не нужен. Образовалась свара народного правления, поставившая себе целью изгнать императора. А он, проведав об этом, создал собственную свару, каждый член которой получал в месяц тысячу национальных престижей. У сторонников народного правления загорелись глаза, потекли слюнки. Они стали ластиться к императору, но он предложил им только по сто национальных престижей. Дело бы совсем расклеилось, если бы жалованье не было повышено до ста трех престижей. Однако на всех жалованья не хватило, и стали образовываться оппозиционные свары из десяти, двух и даже одного человека.

— Извини, я перебью, были в этих организациях люди из народа?

— Я как раз хотел сказать об этом. Конечно, нет, потому что народ оставался необразованным, темным и излишне доверчивым. Каждая свара твердила о народе, а потом принимала деньги, которые император с него содрал. Она и сама была непрочь получить от народа деньги; если же народ не поддавался обману, то привлекала на помощь военных. В общем, чем больше становилось свар, тем больше беднела страна.

— Неужели в этих сварах не было ни одного хорошего человека, действительно болевшего за страну и народ?

— Разумеется, были. Но ведь ты знаешь, что хорошим людям тоже хочется есть и любить, а для этого нужны деньги. Получив деньги, хорошие люди добывали еду и жен, становились рабами семьи и уже больше не могли подняться. Революцию, политику, государство, народ они старались поскорее забыть.

— Выходит, люди, имеющие работу и еду, совсем не участвуют в политическом движении? — усомнился я.

— Да, не участвуют, потому что боятся. Стоит им шевельнуть пальцем, как император, военные или очередная свара ограбят их до нитки. Им остается либо терпеть, либо купить небольшой чиновничий пост. Заниматься политикой у нас могут только учившиеся за границей, хулиганы или полуграмотные военные, которым нечего терять: в сваре они получат еду, а без свары вообще останутся голодными. Революция в нашей стране стала своего рода профессией, однако хороших результатов это не принесло. Политика изменяется, но не улучшается. О демократии кричим, а народ по-прежнему беднеет. И молодежь становится все более поверхностной. Даже те, кто в самом деле хочет спасти страну, только попусту таращат глаза, когда захватывают власть, потому что для правильного ее использования у них нет ни способностей, ни знаний. Приходится звать стариков, которые тоже невежественны, но гораздо хитрее. По видимости правят революционеры, а по существу — старые лисы. Не удивительно, что все смотрят на политику как на взаимный обман: удачно обманул — значит, выиграл, неудачно — провалился. Поэтому и учащиеся перестали читать: только зубрят новые словечки да перенимают разные хитрости, воображая себя талантливыми политиками.

Я дал Маленькому Скорпиону передохнуть, а потом напомнил:

— Ты еще не рассказал о всеизме.

— Сейчас скажу. Итак, народ становится беднее, потому что во время гвалта и драк никто не обращал внимания на экономику. И тут появился всеизм — он вышел из народа, вырос именно из экономических проблем. Раньше революции не приводили к свержению императора: монарх объявлял, что целиком верит какой-нибудь из свар, иногда даже становился ее вождем, поэтому один поэт торжественно назвал нашего императора руководителем всех свар. Только всеисты убили первого императора. Но после того как власть перешла к ним, было истреблено немало народа, потому что они требовали уничтожать всех, кроме чистокровных крестьян и рабочих. Убийства, конечно, никого не удивили — в Кошачьем государстве всегда легко убивали. Если бы вместо паразитов действительно стали править крестьяне и рабочие, это было бы совсем не плохо. Но кошки остаются кошками и во время переворота: например, они не убивали тех, кто платил выкуп. В результате многие паразиты уцелели, а невинные погибли. Спасшиеся проходимцы влезли в свару, начали там интриговать, и с тех пор расправы потеряли уже всякое оправдание.

Кроме того, согласно всеизму каждый человек получает подходящую работу и равное вознаграждение. Чтобы осуществить этот принцип, нужно было первым делом изменить экономическую систему, а во-вторых, воспитать в людях желание жить друг для друга. Но наши всеисты, погрязшие в склоках, не имели никакого понятия об экономике и тем более о новом воспитании. Кончив убивать, они вытаращили глаза, захотели помочь крестьянам и рабочим, но обнаружили, что ничего не смыслят ни в сельском хозяйстве, ни в промышленности. Поделили между крестьянами землю, долго думали, сажать ли дурманные деревья, и пока они не выросли, все голодали. Для рабочих дела вообще не нашлось. Снова начали убивать, полагая, что им мешают разные вредители. Так иногда сдирают шкуру вместо того, чтобы почесаться [6. С. 104 — 108].

Контрольные вопросы и темы для обсуждения

1. Сравните религиозно-философские основы индо-буддий­ской и китайско-конфуцианской традиций. В чем Вы видите их сходство и каковы существующие между ними различия?

2. Что представляет собой традиционный конфуцианский общественно-политический идеал? Перечислите характерные для него идейные установки.

3. Каковы основные принципы конфуцианской этики? Сравните их с индо-буддийской и христианской этическими системами. В чем Вы видите их общее и особенное?

4. Раскройте содержание конфуцианских понятий «датун» и «тайпин».

5. Сравните конфуцианские социальные утопии с западноевропейскими и выделите их общие компоненты, с одной стороны, и специфические («цивилизационные») особенности, с другой.

6. Что представляет собой концепция «колодезных полей» Мэн Цзы?

7. Раскройте содержание социальной утопии Дэн Му.

8. В чем Вы видите генетическую связь социально-полити­чес­кой мысли Китая XIX — XX вв. с классической конфуцианской традицией и что нового появилось в произведениях китайских мыслителей в этот период?

9. Исследователи неоднократно отмечали, что в «Земельной системе Небесной династии» легко обнаруживаются традиционные конфуцианские идеи. Найдите и сформулируйте их.

10. Как теоретически обосновывает Кан Ювэй необходимость реформирования китайского общества? Почему мировоззрение Кан Ювэя исследователи определяют как «внутренне противоречивое?»

11. Какой главный принцип предполагал положить Сунь Ятсен в основу конституции будущей Китайской Республики? Раскройте его содержание, сравнив с традиционной западной концепцией «разделения властей».

12. Познакомившись с «Записками о Кошачьем городе» Лао Шэ, попытайтесь выделить те компоненты этой антиутопии, которые воплощены в «идеальном типе» общества несвободы, описанном О. Хаксли, Ф. Кафкой, Е. Замятиным, Дж. Оруэллом и др. С другой стороны, подумайте над вопросом о том, в чем проявилась национальная (точнее — «цивилизационная» китайско-конфуци­ан­ская) специфика этого произведения.

13. Проанализировав социально-экономическое и политическое развитие Японии в XX в., подумайте над вопросом о том, какую роль сыграла в этом развитии конфуцианская традиция.

14. Рассмотрите социально-экономические и политические процессы, происходящие в современном Китае. Находят ли в них, с Вашей точки зрения, какое-либо проявление традиционное конфуцианское миропонимание и конфуцианская этика? Если да, то в чем именно это проявляется?

15. Раскройте содержание учения Сунь Ятсена о «трех народных принципах». Как соотносится социальный идеал Сунь Ятсена с конфуцианской концепцией датун, с одной стороны, и с идеями западноевропейского социализма, с другой?

Цитируемая литература

1. БОРОХ Л. Н. Общественная мысль Китая и социализм (начало XX века). — М.: Наука, 1984.

2. Древнекитайская философия: В 2 т. /Сост. Ян Хиншун. — М.: Мысль, 1972 — 1973.

3. Избранные произведения прогрессивных китайских мыслителей нового времени. — М.: Наука, 1960.

4. Китайские социальные утопии /Отв. ред. Л. П. Делюсин, Л. И. Борох. — М.: Наука, 1987.

5. Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. /Сост. С. Серебряный. — М.: Худож. лит., 1977.

6. ЛАО ШЭ. Записки о Кошачьем городе: Пер. с кит. — М.: Наука, 1977.

7. ПЕРЕЛОМОВ Л. Заряд нравственной энергии. //За рубежом. 1990. № 40.

8. СЕМЕНЕНКО И. И. Афоризмы Конфуция. — М.: Изд-во МГУ, 1987.

9. СУНЬ ЯТСЕН. Три народных принципа и будущее Китая. //Сунь Ятсен. Избранные произведения. — М.: Наука, 1985.

10. Тайпинское восстание, 1850 — 1864 гг.: Сб. документов. — М.: Наука, 1960.

11. ЭЙДЛИН Л. З. Тао Юаньмин и его стихотворения. — М: Наука, 1967.

Рекомендуемая литература

1. ВАСИЛЬЕВ Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. — М.: Наука, 1970.

2. ВАСИЛЬЕВ Л. С. Проблемы генезиса китайской мысли: Формирование основ мировоззрения и менталитета. — М.: Наука, 1989.

3. ЗАГОРСКИЙ А. В. Япония и Китай: Пути общественного развития в оценке японской историографии. — М.: Наука, 1991.

4. Китай: государство и общество. — М.: Наука, 1977.

5. Китай: история в лицах и событиях. /Под ред. С. Л. Тихвинского. — М.: Политиздат, 1991.

6. Конфуцианство в Китае: Проблемы теории и практики. — М.: Наука, 1982.

7. КРЫМОВ А. Г. Общественная мысль и идеологическая борьба в Китае, 1900 — 1917 гг. — М.: Наука, 1972.

8. ЛАПИНА З. Г. Учение об управлении государством в средневековом Китае. — М.: Наука, 1985.

9. ПЕРЕЛОМОВ Л. С. Конфуцианство и легизм в политической истории Китая. — М.: Наука, 1981.

10. ПЕРЕЛОМОВ Л. С. Конфуций: жизнь, учение, судьба. — М.: Наука, 1991.

11. Социально-экономические и политические проблемы Китая в новое и новейшее время: Сб. ст. — М.: Наука, 1991.

12. ТИХВИНСКИЙ Л. С. Движение за реформы в Китае в конце XIX в. — М.: Наука, 1980.

13. УШКОВ А. М. Утопическая мысль в странах Востока: традиции и современность. — М.: Наука, 1982.

14. ЯНШИНА Э. М. Боги и «чиновники». (По материалам древнекитайских памятников). //Китай: история, культура и историография. — М.: Наука, 1977.

РАЗДЕЛ V

АРАБО-ИСЛАМСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Не настанет час страшного суда, пока не наполнится Земля неправедностью, несправедливостью и враждой. Тогда придет муж из моего дома и наполнит ее справедливостью и правдой.

КОРАН

Во второй половине XX в. мир стал свидетелем процесса, получившего название «исламского бума» или «исламского Ренессанса». Для миллионов людей в различных странах социально-нравственные и политические идеалы окрасились в зеленый, черный и красный цвета — традиционные цвета ислама. Под исламскими знаменами происходят революции и государственные перевороты, войны и террористические акции. Суры Корана кладутся в основу новейших философских теорий и политических доктрин, а принципы шариата[95] становятся исходным пунктом для развития права и выработки социальной политики.

«Исламское Возрождение» на Востоке происходит в откровенно политизированной форме. Политическое сознание и действие все в большей степени соотносятся с вероучением, опираются на него: правящие режимы стремятся подкрепить свою внутреннюю и внешнюю политику религиозными догмами, изыскивают развернутые вероучительные обоснования своих политических лозунгов; политические организации, находящиеся в оппозиции, также выступают с собственными программами переустройства общества на принципах ислама. Само же вероучение все более принимает вид мировоззренческой и социально-политической системы, противостоящей всем другим (либерализму, социализму и т. д.). Эти процессы получили название «исламизации политики» и «политизации ислама».

В основе «исламского бума» лежит ряд серьезных причин объективного характера. К концу 60-х годов практически все мусульманские страны стали политически независимыми. Выбор пути социально-экономического развития и практика его осуществления положили начало процессу консолидации религиозных движений и организаций, которые существовали еще с 20-х годов, но оставались в тени политической жизни. В этом процессе закономерно произошла общая ориентация большинства руководителей и участников национально-освободительного движения на религиозную исламскую идеологию. В ходе национально-освобо­ди­тель­ной борьбы сложилась ситуация, когда всем классам и социальным слоям общества — и революционной демократии, и технократам буржуазно-либерального толка, и набиравшей силу национальной интеллигенции и патриотически настроенной части духовенства — ислам оказался необходим (хотя и по разным причинам) для придания легитимности своим идеям и политическим действиям.

Немалую роль в «исламском Ренессансе» сыграли и другие факторы: разделенность колонизаторов и порабощенных народов религиозным барьером, в результате чего существовавший конфликт рассматривался многими как борьба «угнетенных мусульман» против «поработителей-христиан» и просто «неверных»; активное вторжение в последующий период в традиционные социальные структуры Востока капиталистических отношений, образа жизни, системы моральных ценностей, «вестернизация» политических институтов мусульманских стран, вызвавшие не только естественную реакцию отторжения, но и объективную необходимость сохранения своей национальной самобытности, своей культуры, своего духовного «я»; открыто антиисламский облик израильского экспансионизма.

В дальнейшем «политизация ислама» и «исламизация политики» на Востоке происходила в значительной степени в результате целенаправленной деятельности правящих режимов мусульманских стран. Однако направленная на достижение конкретных политических целей эта деятельность дала и продолжает давать свои плоды в виде своеобразной, «исламской» политической культуры, занимающей господствующее положение в обществе. В рамках этой культуры всякое политическое действие неизбежно становится религиозно окрашенным, а все, что имеет отношение к религии, столь же неизбежно приобретает политический оттенок. Поэтому адекватное восприятие современной общественно-политической мысли Арабского Востока, в частности так называемой исламской футурологии, вряд ли можно без понимания специфики исламской религиозной традиции.

У этой традиции есть одна существенная особенность, в корне отличающая ее от традиции христианской. Христианство, как известно, утверждает идею безусловной самоценности человеческой личности, ее неотъемлемого права на свободу совести. Человек, согласно христианству, во-первых, создан по образу и подобию Бога; во-вторых, человек искуплен жертвой Христа. И это дает личности относительную бытийную самостоятельность. Конечно, эта идея была освоена христианским сознанием далеко не сразу. Но даже осуждение еретиков на смерть сопровождалось постулатом: «Не еретика преследую, а ересь». Утверждение самоценности каждой отдельной личности происходило в европейской традиции в противоборстве-взаимодействии духовного и мирского начал, относительная автономия которых оговорена в Евангелии: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». Божественный закон осмысливается христианином как нравственный императив. Человек же предоставлен сам себе, своему свободному выбору.

Но дело в том, что свобода, перед которой христианство ставит своих последователей, зачастую оказывается для них непосильным бременем, — ведь в каждой конкретной ситуации человеку нужно постоянно возвращаться от мирского, светского к источнику высшего авторитета. А это требует колоссального индивидуального трагического усилия со стороны верующего. (Откуда и возникает вся проблематика христианского экстенциализма). Решение проблемы совмещения «града земного» и «града небесного» для индивида психологически трудно, и поэтому, идя по пути «наименьшего сопротивления», он часто решает ее путем незаметной подмены «Божиего» «кесаревым». Ощущение индивидуальной свободы может постепенно трансформироваться в ощущение, что кроме человеческой договоренности о том, что считать сущим, ничего нет. Онтологическая проблематика, проблематика богопознания (вопросы: есть Бог или нет? и почему есть?) — основа любой религиозной веры — постепенно замещается этикой, чисто нравственной проблематикой. В результате сознание человека теряет способность выйти за рамки собственного, чисто человеческого опыта, преодолеть пределы «града земного».

Ислам изначально лишен этих психологических сложностей. Человек здесь не может утверждаться как безусловная ценность, ибо безусловное принадлежит Богу и только Богу. Ислам исходит из существования абсолютной данности вне человека, которая совпадает с силой, способной «отменить» этого человека, — с его личной смертью. А в этом случае личность, человеческая жизнь становится чем-то подобным пушинке на весах абсолютного знания. В человеке Бог не воплощен, и поэтому проблема богопознания для мусульманина полностью лежит за пределами человеческого опыта. Что же касается этико-нравственных проблем, то они — лишь некий отсвет того, что скрыто за горизонтом, и сами по себе никакого значения не имеют.

Как и в любой другой монотеистической религии, исходным и главным положением историософии ислама является утверждение о том, что Бог есть создатель мира и человека, направляющее начало мироздания, и все сущее есть результат и проявлении Промысла Божьего. От других мировых религий ислам отличает, пожалуй, лишь гораздо более четкое и однозначное постулирование этой идеи, что нашло отражение в популярной на Востоке поговорке: «Ля туффакир — ляха мудаббир»[96]. Однако Бог, по исламскому вероучению, наделил человека волей и разумом, предоставив возможность выбора между добром и злом и тем самым как бы испытывая людей. А люди «отклоняются от прямого пути», «уходят в ширк» — в многобожие, язычество. Одни исламские мыслители объясняют это врожденными животными чертами человека, его «материальностью», другие — соблазнами сатаны (шайтана).

Так или иначе, но в результате в человеческом обществе начинает царить моральный упадок, оно деградирует вместе с душами людей. Исправляется такое положение либо тем, что Бог насылает на людей бедствия, столь жестоким образом заставляя их задуматься над неправедностью своей жизни, либо приходом к людям Божьего посланника — пророка, мессии (махди), которому надлежит восстановить попранный людьми Божественный порядок. Чаще всего, по мнению мусульман, первое предшествует второму. Махди несет людям истинное Слово Божье, и когда люди начинают вновь ему следовать, в обществе воцаряются добро, справедливость, процветание и мир. Таких Божьих посланников, как учит ислам, было довольно много, а последний из них — «печать пророков» — Мухаммед.

Эти изложенные нами в предельно упрощенном виде основы исламской историософии, содержащиеся в Коране и произведениях его комментаторов, в действительности гораздо более противоречивы и сложны; каждая из этих идей была предметом затяжных, многовековых дискуссий и распрей. Однако при этом общепризнанной, традиционной, подкрепляющей в течение веков ключевой идеей было и остается представление о постоянном общественном регрессе в смысле все большего отклонения человечества от «истинного пути», его углубляющегося духовного кризиса.

Для традиционалистски мыслящего мусульманина «прогресс» есть движение не к «лучшему», а к «худшему», ибо, по логике верующего, «чем хуже, тем лучше». Ведь если общество все глубже погружается в грехи и пороки, то это означает близость его окончательно нравственного падения, которое неминуемо повлечет за собой благодатное Божественное вмешательство. Другими словами, история, с точки зрения ислама, представляет собой последовательную смену повторяющихся циклов, которые заканчиваются (или начинаются) пришествием очередного пророка.

Мусульманские идеологи полагают, что «история человечества есть история небесных посланничеств», что «постоянным в истории является то, что наряду с повторяющимися отклонениями от прямого пути, так называемым «прогрессом» человечество проходило через периоды, когда оно благодаря небесным посланничествам возвращалось к истинному поклонению Богу, чтобы затем вновь прийти к отклонению» [9. С. 33, 35].

Этот исламский мессианизм, или махдизм, в прошлом присущий по преимуществу шиитам, в настоящее время стал одним из главных элементов исламской доктрины вообще. Более того, им начинают руководствоваться и в практически-политической области. Яркий тому пример — попытка захвата мечети в Мекке в ноябре 1979 г. (в начале нового, XV столетия по мусульманскому летосчислению)[97].

Главным и по сути дела единственным критерием направленности исторического процесса исламская историософия считает мораль (естественно, понимаемую в духе шариата). Совершенное общество, с точки зрения ислама, — это общество не обязательно богатое, не обязательно научно-технически и экономически развитое, но непременно добродетельное, строго следующее в своем развитии высшим нормам морали и принципам социальной справедливости. Это такое общество, где человек чувствует себя защищенным в самом широком смысле этого слова: экономически (от крайних форм нищеты), социально (от крайней степени имущественного расслоения), политически (от захвата власти «чужими» — лицами или организациями, чуждыми данному народу по духу, культуре, вере), нравственно (от насаждения «зла» в виде всего того, что противоречит выработанным народом представлениям о нравственной норме, оскорбляет его нравственное чувство).

«Западные» критерии общественного прогресса для мусульманина заведомо неприемлемы: он не может признать «прогрессом» создание оружия массового уничтожения, манипулирование личностью с помощью средств массовой информации, отчуждение человека от природной и социальной среды (феномен «одинокой толпы»), разрушение семейных и родственных связей, искусственное стимулирование материального потребления за счет снижения уровня духовности и многие другие характерные черты «безбожного» образа жизни. Для мусульман Запад словесно означает «гарб» (от араб. «гуруб» — «закат»), то есть мир тьмы, край мрака и смерти. А ведь слова, по понятиям древних суффийских школ[98], суть неисчерпаемые частицы — атомы божественных понятий.

Прогрессом в понимании исламских теоретиков может быть лишь возврат к «истинному исламу». Причем характерной тенденцией последних лет являются рассуждения о том, что ислам может и должен стать панацеей от всех бед и социальных проблем не только для самой мусульманской общины (уммы), но и для человечества в целом, коль скоро оно так и не смогло за всю свою историю выбрать модель достойного человека образа жизни.

И, наконец, еще одно существенное предварительное замечание. Было бы неверно сводить «исламский Ренессанс» лишь к зоне традиционного распространения этой религии. Во второй половине XX в. произошли качественные перемены в отношении к культуре мусульманского Востока со стороны европейцев: былая настороженность сменилась растущей благожелательностью, основанной на осознании принадлежности к единой монотеистической традиции. Во Франции ислам сегодня исповедует более 140 тыс. французов (исключая иммигрантов). Если в 70-х годах в Англии все мечети содержались на средства посольств мусульманских стран, то в начале 80-х годов, они уже целиком стали содержаться на средства англичан, принявших ислам. Причем в отличие от буддизма и различных псевдоиндуистских сект типа кришнаизма, охватывающих в основном молодежные, оспаривающие истеблишмент субкультуры, ислам принимают представители интеллектуальной элиты — философы, писатели, ученые-гуманитарии, деятели искусств. Сфера его влияния — преимущественно университетская среда.

На Востоке всегда довольно скептически относились к западному исламоведению как «исламоведению извне». Сегодня же имена Генона, Буркхарта, Шуона — известных интеллектуалов, добровольно и сознательно ставших мусульманами, — произносят там с не меньшим почтением, чем имена отечественных ученых-богословов. Всего же в Европе в настоящее время насчитывается более трех миллионов мусульман европейского происхождения [2. С. 12]. Если же сюда добавить проживающих в Западной Европе эмигрантов из традиционных мусульманских стран, а также многочисленных мусульман европейской части нашей страны, то цифра будет еще более впечатляющей. И в этом — еще одна серьезная причина для изучения арабо-исламской культурной традиции и ее общественно-политической мысли.

Коран

Буквы, звуки и написанные знаки Корана — изначальны, предвечны.

МУХХАМАД АШ-ШАХРАСТАНИ.
Книга о религиях и сектах

Этой книге тридцать веков. Более 800 млн. человек на земном шаре относятся к ней с благоговением, держат ее в доме на самом почетном месте и прикасаются к ней только после ритуального очищения. Без Корана невозможно понять духовную жизнь, культуру, обычаи мусульман, специфику исламской цивилизации. Он пронизывает всю жизнь мусульманского Востока, ориентируя людей не только в религиозном плане, но и в социально-политическом, нравственном, семейно-бытовом.

Слово «Коран» (араб. «аль-Курьан») происходит от глагола «караа», что значит декламировать, читать вслух речитативом. Коран содержит более 500 страниц текста на арабском языке — высказываний, проповедей, сказаний, правовых норм, как правило, не систематизированных тематически и хронологически. Почти таков же объем перевода Корана на восточные и западные языки. В книге 114 разделов, или глав, называемых сурами (букв. «ряд», «шеренга»). Суры в свою очередь, состоят из аятов — стихов. Главной среди сур Корана считается первая — «аль-Фатиха» («Открывающая книгу»), которая часто употребляется как молитва (своего рода мусульманский «Отче наш»).

По вероучению ислама, Коран — книга нерукотворная, существующая предвечно, как сам Аллах. Она — его Слово, его Откровение. (Показателен буквальный перевод слова аят — «чудо», «знамение»). Оригинал Корана, согласно исламу, начертан на листах (сухуф), которые хранятся на небесах, под престолом Аллаха. Поэтому если для христианина возможен взгляд на Библию в том числе и как на памятник культуры, то для мусульманина Коран — воплощение Божественного Откровения в чистом виде, никакого отношения к культуре не имеющее. Именно здесь заключена, в частности, причина того непонимания, которое вызвала на Западе история индийского поэта Салмана Рушди, заочно приговоренного покойным ныне имамом Хомейни к смертной казни за книгу «Сатанинские стихи», в гротескной форме пародирующую суры Корана. Если Священное Писание — явление культуры, то это, естественно, снимает проблему святотатства, кощунственного к нему отношения. В сознании же мусульманина существует некая духовная вертикаль, носящая абсолютный, внечеловеческий, внедоговорной характер. На этой шкале нет ничего относительного: здесь есть Бог и есть сатана (который никогда не сможет обрести привлекательность гетевского Мефистофеля или булгаковского Воланда), есть абсолютное добро и столь же абсолютное зло, есть энергии жизни и есть энергии смерти, игра с которыми кощунственна и непростительна никому, даже известному поэту.

Еще сравнительно недавно широкому читателю в нашей стране познакомиться с Кораном было довольно трудно: его издание осуществлялось мизерными тиражами в основном под грифом «для служебного пользования». Сегодня этой проблемы не существует: «Мать книги» (Умм аль-Китаб), как часто называют мусульмане Коран, доступна каждому. Поэтому мы приведем здесь лишь некоторые суры, чтобы дать самое общее представление о содержании Корана и его стилистическом оформлении.