Предание о чёрной пани на Михальской башне

В старину люди опасались подниматься на Михальскую башню за час до полуночи. Говорили, что в эту пору там появлялась Чёрная пани. В чёрном уборе с головы до ног, только бледное лицо просвечивает сквозь чёрную вуаль.

Неслышно ступая, Чёрная пани поднимается на круглую верхнюю галерею. Обойдёт её кругом и долго-долго глядит горящими глазами куда-то в сторону Сухого Мыта, и длинная вуаль извивается вокруг её головы языками чёрного огня. Потом повернётся, снова сделает круг по галерее, спустится на лестницу и беззвучно бродит по ней вверх-вниз, вверх-вниз, а с двенадцатым ударом часов исчезает без следа.

И горе тому, кто окажется на её пути! Чёрным взглядом прикуёт к месту, легонько ткнёт в грудь указательным пальцем – и человек падает с ног, каким бы богатырём он ни был. Если он после этого оправится – его счастье. Но чаще всего ему уже не подняться, и он уже, считай, не жилец на этом свете.

Поэтому башенные сторожа в этот час избегали ходить наверх, а если уж непременно нужно было идти, то брали с собой фонарь, чтобы вовремя увидеть Чёрную пани и уйти с её дороги.

Предание говорит, что когда-то давно Чёрная пани не была чёрной, и было у неё обычное человеческое имя – Уршула, а когда она жила ещё в доме своего отца, пекаря, все звали её барышней Улинкой. В ту пору она дружила с Агатой, тоже дочерью пекаря. Сколько раз гуляли они под ручку по Седларской улице. И никогда не забывали присоединиться к весёлой процессии, переносившей сундук с цеховой казной в дом новоизбранного старосты пекарского цеха. В зените лета они танцевали на Главном рынке вокруг святоянского костра, под песни, среди весёлого шума и гама, который далеко разносился по прилегающим улицам. Все говорили, что Уршулу с Агатой водой не разольёшь. Они носили одинаковые платья, радовались одинаковым радостям. Даже сны им снились одинаковые: обеим часто снился один и тот же молодой белокурый пекарь. Он, правда, об этом не догадывался, а если б и догадывался, ничего бы от этого не изменилось. Потому что, хотя Уршула и была покрасивее с виду, и приданое у неё вроде побогаче, но молодой пекарь всё-таки попросил Агатиной руки у её родителей. А те и рады – отдали ему и дочку, и всё хозяйство, потому что сына у них не было.

А это означало конец девичьим прогулкам, танцам вокруг святоянского костра – и конец дружбе. Как раньше Уршула любила Агату – с той же силой она её теперь возненавидела. Вскоре и сама она вышла замуж, но и это не помогло. Зависть и ненависть терзали ей душу как ядовитые змеи, всю её пропитали ядом.

- Что мне делать, матушка? – доверилась Уршула матери. – Как мне избавиться от этой лютой муки?

- Молись Богу, дочь моя.

Пробовала Уршула молиться. Долгие часы смиренно простаивала на коленях в церкви кларисок, раздавленная великолепием стрельчатых сводов. Но стоило ей увидеть на улице Агату, счастливую, весёлую, да ещё со вторым ребёнком на руках, как зависть обжигала её тело и душу то огнём, то холодом. Ни есть, ни спать не может Уршула, тает на глазах.

- Матушка, помогите мне! – просит она. – Сколько я ни молюсь, не легчает мне, не могу укротить змею в своём сердце.

Мать и сама видит, как мается дочка, как сжигает её изнутри злой огонь.

- Чем же я тебе помогу, дитя моё? Кто его знает? Не помогает ли этой злодейке сам дьявол, не с его ли помощью наслала она порчу на тебя?

Из неосторожного слова, как из драконьего семени, проросло страшное дело.

Взяла Уршула перо и написала донос в городской суд: мол, так и так, пекарша Агата вступила в сговор с нечистой силой, сожительствует с дьяволом и сживает со свету добрых людей…

В те времена в Европе процветала охота на ведьм, немало городов приобрело мрачную славу своими процессами, исход которых всегда был один: «колдунью» ждала смерть на костре.

«Неужто и до нас докатилось это поветрие? – подумал судья, получив этот донос. – Ну что же, по крайней мере, никто не посмеет сказать, что мы отстаём от жизни»

Стражники отвели Агату в тюрьму, палач подверг её страшным пытками и она, не выдержав мучений, всё признала: будто в самом деле её любовником был чёрт (хотя в действительности она была самой верной женой на свете), будто она с его помощью наслала тяжкую хворь на некую женщину, а ещё она дважды накликала на виноградники бурю с градом…

Суд приговорил Агату к смерти на костре.

И вот она идёт в свой последний путь. Палач в красном капюшоне ведёт её на казнь по узкому проходу Михальской башни, по подъёмному мосту. А наверху, на круглой галерее, стоит Уршула – золотой дукат отдала она башенному сторожу за это место. Глядит горящими глазами и наглядеться не может.

Взвилось пламя, затрещал хворост в костре, нестерпимым огнём загорелась ненависть в душе Уршулы. Вспыхнула ненависть, копившаяся годами, огненные языки вознеслись выше головы, ядовитый змей извивается в смертельных судорогах… Наконец-то он перестаёт жалить сердце, наконец-то падает прямо в огонь и исчезает в нём.

Догорел костёр на площади, отрыдался погребальный звон, разбрелись люди, пришедшие поглазеть на казнь. Подручные палача сгребают пепел в бочку; они отвезут её в чистое поле и там развеют пепел на все стороны света, чтобы ведьма не смогла вредить людям после смерти.

Только Уршула всё ещё стоит на башне, никак не может насытиться блаженным покоем, воцарившимся в её душе…

Через несколько дней заглянула к ней мать. Застала дочь бледную, прозрачную, с палящим жаром в глазах.

- Ну как, дочь моя, полегчало тебе?

- Полегчало, матушка, - говорит Уршула, пряча глаза.

- Что ж ты тогда не выглядишь лучше, веселее?

- Матушка, внутри у меня страшная пустота. Как будто я вся выгорела изнутри, одна только оболочка осталась. Видно, теперь, когда нет Агаты, и мне жить больше незачем…

Скончалась Уршула прежде, чем виноград созрел. Похоронили её, как полагается, на кладбище, каменный крест в головах поставили. Но душа её не нашла покоя.

Сторожа Михальской башни божились, что Уршула является на башне за час до полуночи, вся в чёрном с головы до пят, только бледное лицо просвечивает сквозь вуаль. Неслышно всходит на верхнюю галерею, обойдёт её кругом и долго-долго глядит куда-то в сторону Сухого Мыта… Потом повернётся, спустится на лестницу и неслышно бродит вверх-вниз, вверх-вниз, а с двенадцатым ударом часов исчезает без следа. Увидеть её – уже дурной знак. А оказаться на её пути – и вовсе беда: злым взглядом прикуёт тебя к полу, легонько ткнёт указательным пальцем – и одним этим тычком валит тебя с ног. Если оправишься после этого – твоё счастье. Но чаще всего такой человек уже не жилец на свете.