С семнадцати-восемнадцати лет

В этот период, также весьма важный, занятия не дают больших результатов[27].

Прежде всего меняется голос, поэтому утрачивается глав­ный цветок. Да и внешность становится угловатой, а потому теряет свою прелесть. [Юноша] падает духом, так как полно­стью переменяется образ его поведения в сравнении с тем про­стым оставшимся позади временем, когда даже голос блистал и цвел. Ежели в довершение всего он замечает, что публика потешается над ним, то — почитая сие за стыд — он начинает сильно томиться всем этим.

Занятия такой поры не могут быть не чем иным, как заня­тиями, когда — пусть даже подвергаешься насмешкам людей, указующих на тебя пальцем, но не обращая на то внимания, — запершись дома, и утром и вечером упражняешь голос в преде­лах доступного звукоряда; когда понимаешь, что вот она веха жизни, и возникают в глубинах сердца желание и силы во всю жизнь не отрешаться от [искусства] Но. Коли в этот момент отступиться, способности на том и остановятся.

Вообще говоря, хоть [владение] звукорядами и зависит от [возможностей] голоса, все же следует практиковать [в это вре­мя только] звукоряды восики-бансики[28]. Если очень увлечься [овладением] звукорядами, станешь человеком по облику вычур­ным. Это также приводит к тому, что с возрастом голос стано­вится никуда не годным.

Двадцать четыре—двадцать пять [лет]

Этот возраст является началом становления исполнитель­ского искусства[29] всей жизни, потому он — веха в учении[30].

Это время, когда и голос уже выправился, и все телесное устройство полностью определилось. И вот имеют место на на­шем пути два счастливых следствия кармы[31]: голос и внешность. Они, два эти свойства, в сей период приобретают закончен­ность, и рождается мастерство, подобающее расцвету лет.

При этих условиях другие [исполнители] скажут: «Ах, ка­кой мастер появился!» Да и взоры зрителей будут привлече­ны. Когда однажды, восхитительно играя благодаря цветку, расцветшему в нем в этот момент, [молодой лицедей] одержит победу в состязаниях даже со знаменитым соперником, он и во мнении людей поднимется, и сам начнет считать себя мастером.

Все это оборачивается поистине во вред для самого испол­нителя. Ведь и подобное мастерство не является истинным цветком. Этот цветок есть следствие расцвета лет и временно­го сердечного восторга зрителей. Обладающий подлинной си­лой зрения, должно быть, увидит и различит это.

Постыдно, когда сам юноша вообразит, будто пределом ма­стерства является цветок именно этого возраста — времени, ко­торое называют новоначалием[32], и поспешит утверждать свое­вольные приемы[33], уводящие от законов саругаку, и играть с видом несомненного мастера.

К примеру, пусть даже и люди тебя восхваляют, и ты одер­живаешь победу над знаменитостью, тебе следует уразуметь, что это — цветок преходящей дивности[34] и продолжать обучать­ся все более точному подражанию, еще упорнее предаваться занятиям, подробно расспрашивая об учении прославленных мастеров.

И поскольку так обстоит, то и сердце [человека], принимаю­щего временный цветок за истинный, является сердцем, явно уходящим от подлинного цветка. Ведь людям то, очарованным: этим временным цветком, и неведомо, что вскоре сей цветок будет утрачен.

То, что называют новоначалием, и есть эта пора.

И еще. [В этом возрасте] необходимо погружаться в созер­цательные размышления[35]. Коли вполне постигнешь высоту сту­пени[36] своего мастерства, то цветок обретенной высоты не утра­тится во всю жизнь. Когда же почитаешь себя стоящим на большей высоте искусности, чем есть, теряешь цветок и той сту­пени, на которой поначалу стоял.

[Все это] следует глубоко выносить в своем сердце.

Тридцать четыре — тридцать пять [лет]

Искусство этого возраста — вершина расцвета. Если в этот период глубоко уразуметь наставления этой кни­ги и в совершенстве овладеть мастерством, то непременно бу­дешь признан в Поднебесной и обретешь славу.

Вот только следует знать: если в это время и признания в Поднебесной не обрел, и славой не обладаешь в должной ме­ре, то, хоть какой будь искусник, значит, все же являешься ситэ[37], еще не овладевшим истинным цветком. А если [в этом возрасте] не обладать истинным цветком, то после сорока лет дарования померкнут и дальнейшее станет тому свидетельст­вом.

Итак, рост [мастерства] отмечен периодом до тридцати четы­рех — тридцати пяти лет, после сорока наступает спад.

Повторю и повторю вновь: в этот период нельзя думать, что достиг полного мастерства, покуда не получил признания в Поднебесной.

В эту пору подобает быть вдвойне осмотрительным: это вре­мя осознания прошлого и время осмысления манеры игры на грядущие годы. Если в тридцать четыре — тридцать пять лет не достичь вершин мастерства, уж потом обрести признание в Поднебесной станет несравненно трудно.

Сорок четыре—сорок пять [лет]

С этого времени необходимо во многом переменить способ [игры] в Но.

К примеру, пускай даже ты признан в Поднебесной и достиг Закона[38] в мастерстве, все же следует заручиться хорошим [ис­полнителем] ваки-но ситэ[39]. Ведь даже когда мастерство твое не снижается, ты утрачиваешь очарование внешности и способ­ность пробуждать ею восхищение зрителей, ибо уходят силы и годы постепенно начинают клониться к закату.

Не знаю, как редкой красоты человек, но вот человек [про­сто] приятной наружности, будучи в годах, уже не смотрится в пьесах хитамэн-но саругаку[40] — это прежде всего. Так что отпадает [возможность] исполнять такие пьесы.

Что до тонкого мономанэ, то начиная с этого периода едва ли требуется столь уж прибегать к нему. В целом лучше выби­рать [пьесы] присущего тебе стиля, играть легко и покойно, без [видимого] усилия. Лучше позволить ваки-но ситэ нести свой цветок[41], а самому исполнять намного меньшее число пьес, чем играет собрат [ваки-но ситэ].

Так, даже в случае, когда не располагаешь [исполнителем] ваки-но ситэ, выступать в пьесе, которая требует многообразно полного приложения телесных усилий[42], вовсе не следует. Что тут ни делай — в глазах зрителей цветка не родится.

Но коли до этого возраста хранишь в себе цветок неутра­ченный, он-то и есть цветок истинный. И уж тот ситэ, что на подступах к пятидесяти годам обладает неутраченным цветком, несомненно обретает славу в Поднебесной, еще не достигнув, сорока лет.

И вот: даже ситэ, получивший признание в Поднебесной, да­же мастер подобной меры — поскольку явственно знает собственные свои [физические] возможности — все более пестует ва-ки-но ситэ и не исполняет пьес, которые требуют ловкости и выносливости и в которых могут быть замечены его затруднения. Вот и выходит: тот, кто знает собственную плоть, является мудрым в сердце своем.

За пятьдесят [лет]

С этого времени, в общем, едва ли есть иной способ [игры], кроме способа недействия[43]. Недаром говорят: «В старости и единорог хуже осла»[44].

И все же: коли являешь собою поистине мудрого мастера, цветок сохраняется в тебе, пусть даже ты теряешь [способность исполнять] многие и многие пьесы, и — так или инач е— умаляется число того, что достойно в тебе любования.

[Вспоминаю] о покойном отце. Он умер в 52 года в девят­надцатый день пятой луны. В четвертый день этой луны он ис­полнил хораку[45] перед святилищем Сэнгэн, что в провинции Су-руга[46]. Представление того дня было по-особенному прекрасным, и зрители — высокие и низкие — все в один голос возносили ему хвалу.

Как раз около того времени он передал новичку[47] многие пьесы. И хотя легких пьес становилось [для него] все меньше, их он тоже умел расцветить, и оттого его цветок виделся еще более превосходным.

Поскольку [отец] обладал воистину мудрым цветком, талант его не иссякал — так, случается, не опадают цветы и с одряхлевшего дерева, почти лишенного веток и листьев.

Таково бывшее перед моими глазами свидетельство цветка, что хранился и в старом теле.

Вот в чем состоят занятия, сообразные течению лет.