Награды, премии 2 страница

когда колышется вдали

Фанагория золотая

и умоляют погреба

сырую проповедь вершины

ромашкой вытереть со лба

и полотенцами жасмина

такую истину хранить

листать нечитанные книги

и полночь к сердцу прислонить

ведёрком мокрой ежевики

такую родину беречь

и уносить с собою в споре

прибоя медленную речь

и бормотанье Черноморья.

* * *

По утрам у крыжовника жар

и малина в серебряной шапочке

в пузырьках фиолетовый шар

на соломинке еле удержится

прилетает слепой соловей

белотелая мальва не движется

по садам поищи сыновей

оглянись и уже не наищешься

от щекотки безлиственной двор

близоруко рыдает и ёжится

у хозяек простой разговор

затерялись иголки и ножницы

отличи же попробуй врага

если слово увенчано веткою

где спорыш шевелил по ногам

и сирень отцвела малолеткою

если олово лужиц темней

и гордыня домашняя грешная

утешает своих сыновей

и скворешников шествие спешное.

ПРЕДЗИМЬЕ

У нас зима на поводу –

Но то и дело, год от года,

Избыток чар сулит погода,

С которой жертвенность в ладу.

Не потому ли каждый час

Всегда похож на круг незримый,

Где в лицах есть невыразимый

Призыв, смущающий подчас?

Всё глуше – улиц голоса,

С концертов – наигрыш вечерний,

И только снег, намечен в черни,

Подспудным светом занялся.

Чего за сумерками ждать?

Ограды в иглах – осторожны,

Прохлада – вкрадчиво-тревожна,

И невозможно угадать.

Всё выше – месяц над Москвой,

Кольчужной долькою расправлен,

В мерцанье призрачное вплавлен,

Плывёт, качаясь, по кривой.

Захлёстнут кольцами дорог,

Уже мерещится, пожалуй,

Предзимья символ небывалый –

С Архангелом единорог.

И только волосы твои

Сродни созвездию над нами,

Чьё навеваемое пламя

Теснит фонарные рои.

И только связь не разорвать,

Чей узел стянут нами снова –

И мы безумствовать готовы,

Чтоб образумиться опять.

О, прозреванья торжество!

Всё это – в речи, в обиходе.

Пора особая – в природе,

Сердец нелёгкое родство.

1965, 1985

ЛИСТЬЯ

Не знаю, право, что сказать,

Когда нахлынуло былое, –

Но листьев невидаль опять

Меня задела за живое.

Они, осмысленно светлы,

В глуши, единственно возможной,

Смущают ветви и стволы

Своей решимостью тревожной.

И кто такое предпочтёт

Приюту ветреного края,

Тому и славу и почёт

Не преградят – я это знаю.

Тому и в мыслях нелегко

Ловить осмысленную робость,

Ему и птичье молоко –

Незаменимая подробность.

К нему предвестницами благ

Придут и вера и отвага –

И не покинет ни на шаг

Предусмотрительная тяга.

Он неспроста твердит впотьмах,

Что дар блаженный есть у слова –

Строку засчитывать за взмах

Крыла наития ночного.

И потому-то не до сна

Ни сердцу, ждущему такого,

Что может жертвенность одна

Открыть средь гомона мирского,

Ни беспокойному уму,

Который в силах лишь порою

Постичь незнамо почему

Существования устои.

1967, 1985

* * *

Казалось степь меня поймёт –

всё этой ночью было близко

и приближались мы вразлёт

а оказались слишком низко

стояла рядышком вода

и понимали мы отныне

что не перечить иногда

полезно ласковой долине

шумел маслинами разбег

и останавливался просто

как будто близкий человек

стоял на дальнем перекрёстке

мы замечали – по краям

растут приветственные взмахи

удостоверившись что там

развеять могут наши страхи

табак по-прежнему родной

цветёт и помнит об отваге

и влагой полнятся ночной

и базилики и баклаги

тебя как некогда всё нет

хотя ты рядом и утешишь

но смятой пачкой сигарет

блеснёт молчание всё тех же

и так тогдашний крепок дух

и так покорны притязанья!

я балансирую за двух

на прочной тропке осязанья

мне всё равно хоть я во сне

собой попробую сказаться –

так разреши теперь и мне

нечастым гребнем причесаться

и забери меня как весть

из тех в попытке избавленья

стихи вбирающих как есть

не выбирая искупленья.

* * *

Оттого-то и дружба ясна,

Что молчание – встречи короче, –

Не напрасно взрастила весна

Петербургские белые ночи.

Сколько песен ни пел я во тьме,

Никого не винил поневоле, –

Я скажу предстоящей зиме:

«Поищи-ка прощения в поле,

Не тревожь ты меня, не брани,

Не забрасывай снегом кромешным,

А наследную чашу верни,

Напои расставанием грешным».

Никогда я душой не кривил –

А когда распознал бы кривинку,

Сколько раз бы всерьёз норовил

Извести себя, всем не в новинку.

Да и женщинам страсти черта

Никогда не даётся украдкой –

В уголке огорчённого рта

Залегает пригревшейся складкой.

Нет ни дня, ни минуты, ни сна,

Чтобы зову остыть круговому –

Оттого благодарен сполна

Я вниманию их роковому.

Ни за что мне теперь не помочь –

Но светлее, чем ночи бездонность,

Пропадает, не сгинувши прочь,

Несусветная наша бездомность.

И склонившись к кому-то на грудь,

Покидая поспешно столицу,

Я пойму вашу тайную суть,

Петербургские светлые лица.

ОКТЯБРЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ

I

Немало мне выпало ныне

Дождя, и огня, и недуга,

Смиренье – не чуждо гордыне,

Горенье – прости мне, подруга.

Дражайшее помощи просит,

Навесом шурша тополиным,

Прошедшее время уносит

Кружением неопалимым.

Внемли невесомому в мире,

Недолгому солнцу засмейся.

Безропотной радуйся шири,

Сощурься и просто согрейся.

Из нового ринемся круга,

Поверим забытым поэтам,

Прельстимся преддверием юга,

Хоть дело, конечно, не в этом.

Как будто и вправду крылаты

Посланцы невидимой сметы,

Где отсветы наспех примяты,

Отринуты напрочь приметы.

Как будто, подвластны причудам,

Невинным гордятся примером

Стремленья магнитного к рудам,

Служенья наивным химерам.

Где замкнутым шагом открытья

Уже не желают собраться,

Но жалуют даже событья –

А молодость жаждет остаться.

II

Скажи мне теперь, музыкантша,

Не трогая клавиш перстами, –

Ну что тебе чуть бы пораньше

Со мной поменяться местами?

Ну что тебе чуть поохрипнуть,

Мелодию петь отказаться,

Мелькнувшее лето окликнуть,

Без голоса вдруг оказаться?

Ну что тебе, тихий, как тополь,

Король скрипачей и прощений,

Разбрасывать редкую опаль

По нотам немых обольщений?

Ну что пощадить тебе стоит

Творимое Господом чудо,

Когда сотворённое стонет

И воды влечёт ниоткуда?

Ну что за колонны белеют –

Неведома, что ли, тоска им?

И мы, заполняя аллеи,

Ресницы свои опускаем.

А кто поклоняется ивам,

Смежает бесшумные веки?

Да это, внимая счастливым,

На редкость понятливы реки.

И племя младое нежданно

К наклонным сбегает ступеням –

И листья слетаются рано,

Пространным разбужены пеньем.

И хор нарастает и тонет

В безропотной глуби тумана,

И голубем розовым стонет,

И поздно залечивать раны.

И так, возникая, улыбка

Защитную ищет заминку,

Как ты отворяла калитку –

А это уже не в новинку.

III

Бывали и мы помоложе,

И мы запевали упрямо –

И щурили очи в прихожей

Для нас флорентийские дамы.

И мы нисходили на убыль,

Подобно героям Боккаччо, –

Так что же кусаю я губы

И попросту, кажется, плачу?

А ну-ка, скажи мне, Алеко, –

Неужто зима недалёко –

И в дебрях повального снега

Венчальный послышится клёкот?

И что же горит под ногами,

И разве беды не почуют,

Когда колдовскими кругами

Цыганское племя кочует?

О нет, не за нами погоня,

Нахлынет безлиственно слава –

Покуда она не догонит,

Земля под ладонью шершава.

Коль надобно, счёты откинем,

Доверимся этой товарке –

Покуда ведь только такими

Опавшие вспомнятся парки.

Томленьем надышимся ломким,

Уйдём к совершенствам астральным,

Октябрь не в обиду потомкам

Сезоном закрыв театральным,

Где свёрнуты без опасений

Над замками мавров и троллей

Затёртые краской осенней

Афиши последних гастролей.

ГРОЗА ИЗДАЛЕКА

Покуда полдень с фонарём

Бродил, подобно Диогену,

И туча с бычьим пузырём

Вздувала муторную вену,

Ещё надежда весь сыр-бор

Гулять на цыпочках водила, –

И угораздило забор

Торчать, как челюсть крокодила.

Осок хиосская резня

Мечей точила святотатство –

И августовская стерня

Клялась за жатву рассчитаться, –

И, в жажде слёз неумолим,

Уж кто-то стаскивал перчатку

От безобидности малин

До кукурузного початка.

И обновившийся Ислам

Нарушил грёз обожествленье, –

И разломилось пополам

Недужных зол осуществленье,

И гром постылый сбросил груз

И с плеч стряхнул труху печали,

Как будто краденый арбуз

В мешке холщёвом раскачали.

И чтобы к ужасу впритык

Хозяин сдуру нализался,

Змеиный молнии язык

С надменным шипом показался –

И по-младенчески легко

Кочуя в стае камышиной,

Кормилиц выпил молоко

Из запотевшего кувшина.

Покуда в мальве с бузиной

Низин азы недозубрили,

Покуда в музыке земной

Охочи очень до кадрили,

Как в школе, балуясь звонком,

Тщета внимания ослабла –

И, кувырок за кувырком,

Пошли шнырять за каплей капля.

И повеленья полутон

Над ходом времени обратным

Оставил нас с открытым ртом

И лопотанием невнятным, –

И в уверении крутом

Уже разверзлась ширь дневная –

А где-то в ливне золотом

Ещё купается Даная.

* * *

…Цикада

Хмельней стрекочет, не о своей глася

Блаженной доле, но вдохновенная

От бога песен.

Алкей. К Аполлону.

Блаженнее долю другой воспоёт –

И ты объяснить захотела:

Бессонные ночи – от Божьих щедрот,

А нежность – от певчего тела.

Ступенчатым стрёкотом бейся в груди,

Крои искромётное диво,

Разматывай пряжу – и в небо иди

По нити, протянутой криво.

Нельзя оглянуться, упасть в темноту –

Не то прозеваешь мгновенье,

Когда по наитью поймёшь высоту –

А там поведёт вдохновенье.

Но что это? – рядом, где сад распахнул,

Как шторы, шуршащие кроны,

Почудилось: кто-то, отчаясь, вздохнул –

И горло разбухло от стона.

Не ты ль загрустила, пичуга моя,

Нахохленно клюв запрокинув,

Билет несчастливый – залог забытья –

Из торбы гадальщика вынув?

И что же расскажет зрачок твой живой,

Когда этот смысл постигаешь –

И, ветру кивая шальной головой,

Крыла для рывка напрягаешь?

Пусть рвётся непрочная связь меж людьми –

И нет от трагедий пощады,

И я за сближение лёг бы костьми,

Но петь в одиночестве – надо.

И мечется птица, разлад ощутив

Душой голубиной своею,

И плачет, желанья к звездам устремив,

Хмельная цикада Алкея.

1974, 1985

ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ

Средь этих крыш с оставшейся листвою,

Быть может, я чего-нибудь не скрою –

Хотя бы мыслей, связанных с тобою,

Покуда жив, сей белый свет любя, –

Но видит Бог – далёкий от смиренья,

Вкусивший от щедрот уединенья,

Зимы превозмогая наважденье,

Чуть слышно говорю я для тебя.

Теперь нас разлучила отдалённость,

Пред-искренность и неопределённость,

Тропы береговая убелённость,

Покуда процветает вороньё, –

И в граянье, над городом кружащем,

Плач по годам почую уходящим,

Где в слове длилось вещем и болящем

Внимание всегдашнее моё.

Морозной мглы мне чудится квадрига

За лесенкой искрящеюся Грига,

Земля одолевается, как книга,

Растения без возраста – в тиши,

А музыка – волшебной голубятней

Среди двора, – и чужд ей толк превратный,

И смысл её, как вздох тысячекратный,

Куда как дорог нынче для души.

Увидеть бы мне друга в эту пору,

Затеять бы о прошлом разговоры,

Исполненные честности укоры

Услышать бы, чтоб сердце отогреть, –

За стогнами над вставшею рекою

Пойдём бродить, растерянные двое,

И сумерки – нахохленной совою,

Крылом позёмки скрытою на треть.

* * *

Неужели сад принарядился

Меж дождей, забывчивых весьма?

Как бы он минувшим ни гордился,

Есть на свете новая зима.

Белый, белый, в кипени апреля,

Уплывая – гибнущий фрегат –

Начинал он плаванье отселе, –

Всё равно угадываю: сад!

И тогда вернутся за тобою

Из далёких странствий в облаках

Капитан с подзорною трубою

И матросы с трубками в руках.

Но куда мы с ними ни причалим,

Этот путь – не более, чем сон,

Надхожденьем стени опечален

И грядущим часто опалён.

Ничего, что родина далече –

Я и сам тянулся сгоряча,

Восхищенья спрашивая свечи

И чужбину грея у плеча.

И стучится в окна полуночник,

Заплутавший в тысяче имён,

Пробужденья чуя позвоночник

И сирени стоном затемнён.

Может, будет время притулиться

И услышу ваши голоса –

Скоро, скоро замершею птицей

Упадёт прощальная краса.

Причащён лесам своим и долам,

Где я жил и что я напевал? –

Ах, в июле отроком весёлым,

Смутен, строен, вишни целовал.

ЭЛЕГИЯ

Кукушка о своём, а горлица – о друге,

А друга рядом нет –

Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,

Из горла хрупкого летят за нами вслед

Над сельским кладбищем, над смутною рекою,

Небес избранники, гонимые грозой

К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,

Где образ твой отныне беспокою.

Нам имя вымолвить однажды не дано –

Подковой выгнуто и найдено подковой,

Оно с дремотой знается рисковой,

Колечком опускается на дно,

Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,

Исходит меланхолией бузинной,

Забыто намертво и ведомо вполне, –

И нет луны, чтоб до дому добраться,

И в сердце, что не смеет разорваться,

Темно вдвойне.

Кукушка о своём, а горлица – о милом, –

Изгибам птичьих горл с изгибами реки

Ужель не возвеличивать тоски,

Когда воспоминанье не по силам?

И времени мятежный водоём

Под небом неизбежным затихает –

Кукушке надоело о своём,

А горлица ещё не умолкает.

* * *

Облака белого созданный гнёт –

Что ненадёжнее с нею? –

Мысли не верит и вести не ждёт,

Став хорошей и смелее.

Выси не спросит и власти чужда –

Что ж ты чуднее устала? –

Всё ли заморская пела вода

Там, где страницы листала?

Юности спутница, странница в ней,

Где загостилась ты прежде? –

Всё бы внимать да служить потемней

Вере, Любви и Надежде.

Лишь бы, на веках твоих отразясь,

Явственно, горько и дико

Повести Ангельской брезжила связь

С давностью лунного лика.

Что же за диво так зримо влечёт,

Вновь за себя не ручаясь? –

Это как в музыке – время не в счёт –

Чтоб уходил, не прощаясь.

* * *

Мне вспомнилась ночью июльскою ты,

Отрадой недолгою бывшая,

В заоблачье грусти, в плену доброты

Иные цветы раздарившая.

Чужая во всех на земле зеркалах,

Твои отраженья обидевших,

Ты вновь оказалась на лёгких крылах

Родною среди ясновидящих.

Не звать бы тогда, в одиночестве, мне,

Где пени мгновения жалящи, –

Да тени двойные прошли по луне,

А звёздам дожди не товарищи.

Как жемчуг болеет, не чуя тепла,

Горячего тела не трогая,

Далече пора, что отныне ушла,

И помнится слишком уж многое.

А небо виденьями полно само,

Подобное звону апрельскому, –

И вся ты во мраке, и пишешь письмо –

Куда-то – к Вермееру Дельфтскому.

* * *

Стрижей не видать над рекой.

Озябшие листья летят, –

И тягостен в доме покой,

Где света зажечь не хотят.

Зачем же забрасывал сад

Надежды неистовый след,

Где имени доброму рад,

А милого облика нет?

Подобно рождению нот,

Оттуда, из царства теней,

Сюда, во смятенье широт,

Мы выйдем негаданно с ней.

И здесь, меж оград и щедрот,

В туманах и низких кострах,

Увидим, как тихо плывёт

Высокая лодка в цветах.

И тёплая вспыхнет свирель,

И флейта, как месяц, светла, –

И всё, чем мы жили досель,

Отхлынет навек от весла.

И словно во славу словам,

Сорвавшимся с губ, о любви,

Ещё на пути к островам

Желанными их назови.

* * *

Отчего замерзает листва? –

Я и так её пел неустанно –

А теперь различима едва,

Исчезая незримо и странно.

Словно страж задремал, прислоняясь

К незабвенным стволам в отдаленье, –

И былая нарушена связь,

И не будет уже повторенья.

То-то с болью у всех на устах,

Остывающих в поисках взгляда,

Неосознанный прячется страх

Недосказанной повести сада.

И кострам, что на стогнах горят,

Создавая, как занавесь, дымку,

Отдают облетевший наряд,

Превращая его в невидимку.

Но горячее пламя прямей

Обращается ныне с листвою,

Чем живущие в мире теней

Эти двое – извечные двое,

Позабывшие видимый свет

Для мерцанья свечей потаённых,

Где тепла полонённого нет

В нависании крон оголённых.

ВОЗДУШНОЕ ПИСЬМО

Я высоким светом опалён –

Отчего неведомого жаждем? –

Не приходит больше почтальон,

К огорченью дремлющих сограждан.

Не напишут, что ли, наугад,

Адреса с листвою перепутав,

Чтобы твой из будущего взгляд

Оказался рядышком в минуту?

Где вороний слыхивал концерт,

Даже черт смятения не понял –

И тобой надписанный конверт,

Словно лист доверчивый, приподнял.

Я отвечу – вечер недалёк –

Пусть в ночи приветствие помчится,

Где окошка греет уголёк

И в гостях напутствие дичится.

Я отвечу – наскоро, вчерне

Начертав запавшие в сознанье

Письмена, знакомые вполне

Для тебя, моё воспоминанье.

Ты лети, воздушное письмо,

Продлевай от древа и до древа

Этот шлях из области Рамо

В государство Бахова распева.

В поднебесье вздрагивая чуть,

Ты лети, осеннее посланье,

И в пути ниспосланном побудь,

Чтобы щёк почувствовать касанье.

И, в ладони легче соловья,

Ты открой, что встреча недалече,

Чтобы вновь заслушивался я

Красотой даруемою речи.

ЭЛЕГИЯ

Неясен облик твой – и дымчата печаль

В начале выбора – как ветер выбирает

Лишь те из крон, которые не жаль

Развеять по лесу, – а прочие сгорают –

Не чаяли остаться на корню,

Стволами сдержаны, – и вот оно, горенье, –

И грустного обряда не виню –

Звучит и в нём своё благодаренье.

Орлом, подстреленным под тёмною звездой,

Слетает вечер – нет, он упадает! –

И поле, смутною темнея бороздой,

Смущенье пустоши так ясно понимает,

И птицы-странницы в заоблачье кричат,

Для сердца столько знача,

Где край покинутый как будто бы объят

Прохладой осеняющего плача.

Где сельский колокол, молчун и говорун,

И встрепенётся, и забьётся –

И звёзд видение, сошедшее со струн,

По мановенью Ангела зажжётся,

Ты жив, так пристально внимая на земле

И стону зелени, и рощице безлистой,

И дому этому, забытому во мгле,

Во глуби памяти пречистой.

Не ведаю – фонарь ли веки жжёт –

Дожди гуртами по миру кочуют,

Моря гремят, и ласточки врачуют

Последний журавлиный перелёт, –

А осень издавна в смятении теней

Играет судьбами, как листьями шальными,

Покуда всё же спрашивают имя,

Сдружившееся, кажется, и с ней.

ОТТЕПЕЛЬ

От крыш, и по льду, и везде –

И плач, и плеск, и клёкот ломкий,

И только льющейся воде

Призыв почудится негромкий,

И ощущенье пустоты

Меж суеверием и верой,

Стирая зримые черты,

Живёт отринутою эрой.

Но что упало вдалеке

С высот полунощных и диких,

Чтоб, дрогнув чашею в руке,

Тоске запутаться в уликах?

Как будто колокол разбит

На Севере, где снег да ели,

И воскрешение обид –

Как вопрошение капели.

Ну что же! – спрашивай опять,

Купель качая колыбелью,

Покуда дней не сосчитать

За этой тающею трелью,

За цитаделью хрусталей,

Где ходят тени-богомольцы,

Где нам колышет Водолей

Струящиеся колокольцы.

ЭЛЕГИЯ

Былою осенью – наследством хризантем –

Сей дом наполнен в памяти послушной,

И сад живёт устойчивей затем,

Что вид утерян благодушный, –

И, взглядом следуя от веток-растерях,

В подолах листья пламени даривших,

До льдов, – двойной испытываешь страх

За вовремя отговоривших,

В тумане канувших на лодке, где весло –

Волшебный жезл участия в движенье, –

И если бы случайно повезло,

Каким бы стало постиженье?

Цветы не надобны сегодня февралю –

Капель вызванивает жалобно и хрупко,

И если я богов не прогневлю,

Какой окажешься, голубка?

Не той ли горлицей, что нынче в деревах

Стонала, горло надрывая,

Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах,

Забилось, горе прозревая?

Иль той, летающей над пропастями дней,

Питомицею стаи

Едва покажешься, что виделась ясней

Пора святая?

Не знаю, милая, – мне некого спросить –

Ночные сетованья кротки –

От счастия, пожалуй, не вкусить –

И нет ни лодки,

Ни льющейся по-прежнему воды,

Текучей, изначальной, –

И где оно, присутствие беды,

В игре печальной?

Там осень без участья в ворожбе

Ушла невольно –

И некому напомнить о себе,

И слишком больно.

* * *

Хрусталя фасеточный глаз,

Февраля прощальная песнь, –

Извели бы горем не раз,

Но живу и радуюсь: есмь!

Измельчи ветвей филигрань,

Неуёмный ливневый гул,

Не затронь запретную грань –

От неё не первый уснул.

Ничего не видно вдали,

Где в песках оставил следы, –

И, согласно праву, внемли

Пелене кромешной воды.

А бывало, тоже знавал,

Толкователь капель ночных,

Где звериный зрят карнавал

И находят чаек степных.

Этот хмель, вестимо, прошёл,

Истомил, как вишенный цвет, –

И от всех положенных зол

Исцеленья, видимо, нет.

Что же обруч тесен причин

И широк не чаемый круг? –

Без известных, значит, кручин

Ты и впрямь воспрянешь ли, друг.

До чего ж текстологам жаль

Разбираться в дивном бреду,

Где дружна с юдолью печаль,

А начало – где-то в саду!

Размышленья помни урок,

Расставанья слушай укор –

И забьётся в горле комок,

И постигнешь Ангельский хор.

АПРЕЛЬСКИМ ВЕЧЕРОМ

Апрельским вечером, как в обморок, шагни

Туда, где трав идёт произрастанье,

Не думая, что нынешние дни

Тебе готовят испытанье, –

Ведь, сколько ни удерживай себя,

В порыве ревности иль праздности стремлений

Внимаешь разуму – и, душу не губя,

Живёшь меж новых поколений.

Ах, вот и сам он, славный вечерок, –

Тихоня благостен – бежать ему не к спеху –

И поверху летает голубок,

Окрестным птахам не помеха, –

Не брошен ты – а люди разбрелись –

В округе ропот непрерывный –

И, может быть, уже разобрались,

Где гул колеблется надрывный.

Там трогают подземную струну

В пещере града великаны,

Плечами приподнявшие весну

В такие области и страны,

Где позже предстоит нам изучать

Таблицу опытов и чисел непослушных,

Чтоб даже в похищениях воздушных

Ключи к прощению в руках перебирать.

И птица-девочка так робко и легко

С переселенцами играет,

А те в наивности грубее понимают,

Что могу оказаться далеко, –

У рек в обычае, течение храня,

В дозоре отзываться берегами –

И приближаемся неслышными шагами,

Пожалуй, к постижению огня.

ЭЛЕГИЯ СВЕРЧКОВ

Сверчков я слушаю призывные мольбы –

Подземной музыки владыки,

Они к своей стремятся Эвридике,

Невидимой в неведеньи судьбы,

Ещё веков не ставшей достояньем, –

И где-то спрятаны, и рядом, в тишине,