Награды, премии 4 страница

Лишь от слёз пробежали полоски.

Не ищи ничего в облаках –

Так и ветер придёт ненароком, –

Ты напомни ему о сверчках –

Пусть ответом смутит одиноким.

И никто не подскажет – к кому

Подойти и вести разговоры,

Как слепые, спеша в полутьму,

Отверзая тяжёлые шторы.

И ужель не поймёшь никогда,

Отчего без церквей незабвенных

До сих пор так пусты города? –

В них младенцев не счесть убиенных.

Да и в сёлах, заметных окрест,

Задушевности как не бывало, –

И печальны глаза у невест –

Видно, исповедь их миновала.

Словно колокол был – и пропал,

Но осталось предчувствие звона

Меж заречных ржавеющих скал,

Над извечным пристанищем стона.

ИМЯ ЛЮБВИ

Набухли глазницы у каменных баб –

Не плачут, но будут и слёзы, –

Открыты их лица, хоть голос и слаб,

А в сердце – сплошные занозы.

Ах, женская доля! – опять ни вестей,

Ни слухов о тех, что пропали, –

Никак не спастись от незваных страстей,

Поэтому камнем и стали.

О том говорю, что не выразишь вдруг

Ни тайны – ведь нет ей предела, –

Ни силы забвенья – ему недосуг

Тревожить усталое тело.

О том говорю, что в душе прорвалось,

Чему поклоняемся ныне,

Зане прозреваем, – и вам не спалось,

И вы пробудились, богини.

Уста разомкни и его назови –

Ведь ждёт и очей не смыкает, –

Нет имени тоньше, чем имя любви, –

Так часто его не хватает.

И вот он откуда, сей давний недуг,

Собравший всю боль воедино! –

Пойдём – я с тобою, – так пусто вокруг,

Так тесно крылам лебединым.

ДЕНЬ ХЛЕБНИКОВА

Где тополь встал, как странник, над холмом.

Ужель не слышишь птичьих причитаний? –

И даль, дразня нечитанным письмом,

Забывчивых не прячет очертаний.

Когда б хоть часть душевной теплоты

Сошла сюда с желтеющей страницы,

Согрелись бы озябшие цветы

И влагою наполнились глазницы.

Ты видишь, как уходят облака? –

И солнце с зачарованной листвою,

Степной напев начав издалека,

Несут его венком над головою.

И далее холодная вода

Уносит этот символ безутешный,

Чтоб Ангелы, сошедшие сюда,

Склонились к жизни – праведной иль грешной.

Уже поняв, её не повторишь –

Ещё стоишь растерянно и прямо

Лицом к лицу – и что-то говоришь –

Но что сказать пред образом из храма?

В который раз он вынесен сюда,

Где ясный день без колокола звонок? –

И день уйдёт – как люди – навсегда –

И плачет в отдалении ребёнок.

ЭЛЕГИЯ

Не знаю, сможешь ли, вечерняя пора,

Уйти безропотней, чем прежде приходила,

Покуда музыка смирения добра,

Но слишком помнит, что со мною было, –

Не знаю, станешь ли – решишься ли, верней,

Быть только памятью – но всё-таки достойной

И дома этого – пристанища теней,

И света этого – жильца зари спокойной.

Так осень поздняя в раздумии стоит

Подругою у изголовья,

Ещё не высказав желаемых обид,

Уже пресыщена любовью,

Ещё грядущего не чует, не клянёт,

Уже терзаема прощаньем.

И никогда, пожалуй, не поймёт –

Так что же было обещаньем?

Не долговечнее ль незримая черта,

Разъединяющая годы наши,

Меж тем, как соками растений пустота

Наполнит жертвенные чаши,

Меж тем, как холодом терновым обобьёт

Чела высокое мученье –

Но струны певческие всё же не сорвёт

Затем, что близится прощенье.

Так разрываемая возгласами грудь

Изнемогает от молчанья –

И ты, ушедшая, в душе моей побудь

Единственной заложницей страданья,

И ты, шагнувшая в безлиственную дрожь,

Сама не ведая, дарившая так много,

Возникнешь новою – и всё ж не перейдёшь

Обетованного порога.

ПОЛНОЧЬ

Истосковавшись по зиме,

Мы забываем оглянуться

Туда, куда нам не вернуться,

Куда не выйти в полутьме.

Не заглянуть за локоток

Обеспокоенной метели, –

Мы сами этого хотели –

Глотать потери горький сок.

Неторопливей и черней

Приходит сумрак вечерами,

Как некий гость, к оконной раме –

А мир просторней и верней.

А мир осознанней стократ,

Непогрешимый и суровый,

Сгущает лезвия надбровий,

Неподражаемый собрат.

И снег, оттаивая вдоль,

Не устоит пред этим взглядом,

Зане смутился где-то рядом,

Свою запамятовав роль.

И что мне делать с этой мглой

Без домино и полумасок,

Где сыплют пригоршнями сказок

В котлы с расплавленной смолой?

БЫТЬ МУЗЫКЕ

I

Из детских глаз, из вешнего тепла

Восходит это чувство над снегами, –

И если жизнь к окошку подошла –

Быть музыке и шириться кругами,

Быть музыке великой и звучать,

Так бережно и пристально тревожа, –

И если ты не знаешь, как начать,

То рядом та, что к людям всюду входа.

II

Быть музыке! – попробуй повторить

Лишь то, что в почках прячется упорно, –

И если мы умеем говорить,

То этим ей обязаны, бесспорно, –

Попробуй расскажи ей о листве –

Нахлынет и в наитье не оставит

Моленьем уст, не сомкнутых в молве,

Покуда мир иную почву славит.

III

Седеют волосы – и сердце сгоряча

Забьётся трепетно и жарко

В неизъяснимости поющего луча

Подобьем Божьего подарка –

И мы, живущие, как птицы, на земле,

Щебечем солнцу гимны без надзора,

Покуда изморозь, оттаяв на челе,

Не станет вдруг порукой кругозора.

IV

Быть кровной связи с вещим и живым,

Быть нежности, что время не нарушит,

Склоняясь наставником к постам сторожевым,

Где добрый взгляд который год послужит,

Где имя верности сумеем прошептать –

Разлуки минули и полнятся кладбища –

А срок отпущенный успеем наверстать,

Как тени, навещая пепелища.

V

Но Муза кроткая не так уж и проста,

Души заступница, – и, боль превозмогая,

Идём за ней к подножию креста –

Благослови, подруга дорогая

Не забывай меня, – я нынче не клянусь,

Но свято верую в старинные обряды –

И если я когда-нибудь вернусь,

Пусть очи вспомнятся и руки будут рады.

VI

Пусть в этой музыке, где полная луна

Сияет медленно под сенью небосвода,

Беда-разлучница поёт, отдалена,

Не требуя для песни перевода,

Пусть вызов счастия в неистовых звездах

Звучит без удержу – дарованное право,

Подобно яблоне в заброшенных садах,

Само не ведает, насколько величаво.

VII

Пусть вызревающая семенем в ночи

Исходит суть от замысла и риска,

Покуда нам не подобрать ключи

К чертогу памяти, затерянному близко, –

Прости, отшельница! – пусть странными слывём,

Но дух всё выше наш, хоть плоть нагую раним, –

Почти отверженные – мы переживём,

Почти забытые – мы с веком вровень встанем.

В СУМЕРКАХ

Одна половина луны – надо мной,

Другая – во ртах у лягушек, –

И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,

Завесой пространной иль думой одной,

Дыханье стеснив, как окно за стеной,

Как очи в любви у подружек.

Одна половина лица – на виду,

Другая – в тени невесомой, –

Не лай ли собачий звучит на беду,

Не конь ли незрячий идёт в поводу

У месяца мая в забытом саду,

Где созданы ветви истомой?

Где сомкнуты веки и ветер пропал,

Ушёл отдышаться к собратьям,

Не сам ли очнулся и вновь не упал –

И к этому саду всем телом припал –

И в листьях зелёных глаза искупал,

Как будто тянулся к объятьям?

Не смей возражать мне – ты не был со мной,

Не видел ни сумерек зыбких,

Где пух тополиный, как призрак родной,

Напомнил дождю, что прошёл стороной,

О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной,

Бормочешь, слепец, об ошибках!

КАШТАНЫ

Ах, эти дни – раденье при свечах!

Живём в каком-то трасе обрученья

И тащимся с плащами на плечах

Туда, где пыл в почёте не зачах, –

Хоть голову давай на отсеченье!

Никто не собирается стареть,

Надеяться на каменную гору, –

Ещё бы не позволили гореть,

Незлобиво в любви поднатореть! –

А смерть придёт некстати и нескоро.

Понять бы эти выплески белил

На выросшую завязь изумруда,

Где лиственные заводи открыл,

Трепещущие скорописью крыл,

Пришелец, заглянувший ниоткуда.

И тремоло послушного листа

Столь выпукло на иззелена-синем

Предвестии воздушного моста,

В сирени окунающем уста,

Что мы его в забвенье не покинем.

Как правило, появится и тот,

Лукавящий в толпе, кто мучит дурью,

Кто за руки восторженно берёт,

Из вёдер заливая небосвод

Берлинской иль парижскою лазурью.

И сразу затевают маскарад,

Чтоб к вечеру, в пристрастьях постоянны,

Прислушивались к шёпоту наяд

Блаженства расточающие яд

Виновники вторжения – каштаны.

АКАЦИИ В ЦВЕТУ

Акации в округе расцвели,

В дожде неумолкающем пахучи, –

И птицы удержаться не смогли

От щебета, звенящего вдали,

Столь нужного сегодня для земли

И в небе разгоняющего тучи.

Припомню ли когда-нибудь и я

Дражайшие сии фиоритуры,

Дрожащие над фаской лезвия

В напевном оправданьи забытья

И вставшие на грани бытия,

Где спешно затевали бы амуры?

Вбирай же всеми фибрами души

Воздушные свечения начатки –

И спрашивать, пожалуй, не спеши,

Но мысленно сорвись и согреши –

Куда как наважденья хороши

И грёзы обездоленные сладки!

Так некогда творец Пигмалион,

Волнения постигнуть не умея,

Но что-то прозревающий сквозь стон,

Рождаемый влеченьем вне времён,

И вспыхнувшею страстью просветлён,

Стоял пред изваяньем Галатеи.

Так ночью одинокая луна.

Бессонниц повелительница странных,

Сквозь запах, поднимаемый со дна

Эфира, где разлита тишина,

И выплеснутый в чаши у окна,

Как пленница, скорбит об океанах.

Напутствуют скитальцев Близнецы,

К обители стремятся богомольцы,

Смиреннее сплетаются венцы, –

И зеркало, устав от хрипотцы,

Расскажет, где томятся бубенцы

И прячутся серебряные кольца.

ЕСТЬ ИМЯ

Есть имя у неистовости дней –

Зовут её июньскою порою, –

И тянемся, отверженные, к ней,

И там, где восприятие полней,

В язык вникаем пламенного строя.

Распластанная плещется листва –

Она ещё так мало бушевала, –

И по ветру летящие слова,

Не понятые близкими сперва,

На улицах кружатся как попало.

Толпятся у порога беготни

Акации, белками нависая

Над берегом, где руку протяни –

И что-то невозможное верни –

И сразу же поддержит, не бросая.

Цветению словутому – хвала!

Томлению воздушному – осанна!

И лишь полураскрытые крыла

Подскажут, что любовь твоя была

Подобием звучащего органа.

Для карих бы раздаривать очей

И город сей, и вечер тонкобровый,

Где столько зажигается свечей,

Что струйки сквозняковые речей

Камедью въявь сгущаются вишнёвой.

Венцом терновым нас не удивить –

Несём его по очереди, зная,

Что каждого из грешных, может быть,

В разлуке ни за что не позабыть,

Когда-нибудь с надеждой вспоминая.

ПЕРЕД ДОЖДЁМ

Словно думы титанов, клубятся вблизи облака –

И вершины дерев, отрешённо, как тени героев,

Уходящие вкось, ждут подземного, может, толчка,

Чтоб по струнам ударить, прозрачные лиры настроив.

Назревающий дождь, будто медленный гул в небесах,

Исступлённо дыша, надвигается вширь и бормочет

О какой-то отсрочке, кукушкой на старых часах

Прокричавшей о жизни, – и, кажется, спрятаться хочет.

Чьи-то веки, пожалуй, давно уж пора приподнять –

Как томительно лето! – подобно младенцу в купели,

Ощущает крещенье – и всё-таки хочется спать,

Всех, как есть, позабыть – и вернуть, чтоб опять надоели.

Как упрямы слова! – не напрасно им в мире дано

Принимать наяву на себя и хвалу, и удары, –

Приоткрытое плещет зеркальною створкой окно –

И неведомым зельем давно переполнены чары.

Выпей с нами, истец, за великую сущность миров!

За высокую связь поднимай свою рюмку, истица! –

Вьётся птица вдали – и обрывок пространства суров,

Как изнанка холста, где иглы затерялась частица.

Как любви ни таи, непредвиденно вспыхнет она,

Как себя ни казни, всё же вспомнишь порой о хорошем –

Соглашайся же с ночью за то, что надменно темна,

Примиряйся же с утром за то, что ты солнцем не брошен.

О. скажи мне, скажи – чьё обличье в окне узнаю?

Не Медуза ли там? – потому-то в жилье человечьем

Так нам дорог уют, о котором невольно пою

И бальзамом которого раны сердечные лечим.

* * *

Этой мартовской ночью ко мне

Позабытая младость пришла, –

Отразилась в холодном окне,

В глубине ледяного стекла.

Запоздала сегодня она,

Прислонилась неловко к стене, –

А была ведь настолько верна,

Что гляжу – и не верится мне.

Видно, пробил страдания час –

И приходится людям грустить, –

Хоть за то ей спасибо сейчас,

Что сумела меня навестить.

Пусть я впрямь перед ней не в долгу,

Но она без меня – устаёт, –

Остаётся на сизом снегу

Голубиный какой-то разлёт.

Пусть несладко мне в мире ночном –

Но, невольно его одолев,

Раздаётся во тьме за окном

Соловьиный какой-то напев.

Будь я просто смешной человек –

Как бы жил я без призрачных уз? –

Знать, давно уж сроднил нас навек

Лебединый какой-то союз.

Видно, сердцу не страшно в огне,

И душа восхищеньем полна –

И склоняется снова ко мне,

Как цветущая вишня, весна.

ПРЕДГРОЗЬЕ

Увы, роднее наших дней – не будет,

Они уйдут, овеяны тоской, –

И память грешная хрустальный шар раскрутит –

Предгрозья час, нависший над рекой.

Не возражай! – истерзан иль наивен,

Минуя прошлое, пойду я напрямик

Туда, где дол, предчувствующий ливень,

Был в ожиданье так разноязык.

Лазурным роздыхом иль трепетом стрекозьим

Пусть будет каждый миг заворожён, –

Пускай сады, застигнуты предгрозьем,

Воспримут мглу, похожую на стон.

А гром ворчит, ворочая раскаты,

Свинцовые, с налётом серебра,

И ртутные, текучие палаты

Выстраивает в мире для добра.

Никто вокруг не ведает, когда же

Начнётся ливень, – вот оно, «чуть-чуть»! –

И тяжесть неба, в скорби о пропаже,

Ничтожной капле точный чертит путь –

Упала, вздрогнула, в пыли, дыша, забилась,

Почти изгнанница, отшельница почти, –

И ничего уже не позабылось,

И рубежа ещё не перейти.

ПОСЛЕ ДОЖДЯ

Глубинный запах от земли,

Столбы седые испарений,

Холмы лиловые вдали,

Куда избранники брели

Из мглы каштанов и сиреней.

Кому бы нынче рассказать,

Что дождь всю ночь гулял по саду?

Какой бы узел развязать,

Какие свитки в руки взять,

Чтоб осознать его прохладу?

Жара не в силах наверстать

Того, что прежде упустила, –

И вот, изгнаннице под стать,

Рыдать не может перестать –

Она обиды не простила.

Кукушка голос подаёт,

Играет иволга на флейте,

И день взволнованный встаёт –

В нём каждый дышащий поёт –

О неумехах пожалейте.

Кружится бабочек чета

Над огурцами и фасолью, –

Неумолимости черта,

В темнице мнений заперта,

Давно тоскует по раздолью.

И сердоликовый простор

Примет и слёз, корней и граней,

Уже пройдя сквозь птичий хор,

Восходит прямо на костёр

Во имя новых испытаний.

* * *

Есть две мелодии во мне, –

Одна – о том, что днесь я вижу,

О том, что речь намного ближе

Ночей, не сгинувших в огне.

Другая же – о днях былых,

О том, что свежесть их безмерна,

Что откровенность беспримерна

И неизбежна горечь их.

Когда густеют облака

И ропщет гром среди природы –

И зыблет призрачные своды

Его тяжёлая рука,

Покуда, радуясь родству,

На мир гармония нисходит –

И что-то в сердце происходит

В дожде, купающем листву,

Пока раскрытого окна,

Чтоб свет узреть, мне слишком мало, –

Уже звучит, как встарь бывало,

Неразличимая струна.

И вслед за нею слышу я

Иное музыки касанье –

Души доверчивой метанья

Меж испытаний бытия.

Так сочетаются порой

Порыв земной и дар небесный

В неизъяснимости чудесной,

Где рождены и смысл и строй.

Знакомы ль вам они? – Бог весть! –

То знаки вечности-вещуньи,

То жизни зов при полнолунье,

Певучей подлинности честь.

* * *

Прикоснулось прохлады крыло

К сердцевине трепещущей сада, –

Рассуждать о грядущем не надо –

Всё, что мучило, ночью прошло.

Будут плыть по реке лепестки,

Обронённые кем-то знакомым, –

Всё, что отчим даровано домом,

Честь по чести прославят сверчки.

Закружатся в очах дерева

С нависаньем листвы невесомым, –

Всё, что связано с ливнем и громом,

На пороге найдём естества.

Поднимать над водою весло

На челне уходящего взгляда

Не замедлит пора звездопада –

Ей с другими совсем не везло.

Подожду-ка, что будет потом,

Точно ветреный день, разгулявшись, –

Чьи-то тени, при встрече обнявшись,

Промелькнут в темноте над мостом.

И когда разберусь до конца

В каждом жесте безвестном и шаге,

Исцелившей сознание влаги

Не сотру мимоходом с лица.

Пусть чело серебром леденит

Налетевшая горестей стужа –

Есть упорство у зрячего мужа

Может, этим хотя б знаменит.

Есть у песен жестокая суть,

Но без них мы счастливей не станем –

Потому-то и душу израним,

Да и розы положат на грудь.

СЛОВА

Куда заглянули вы нынче, слова? –

Не в те ли бездонные воды,

Откуда вы черпали ваши права

По первому зову свободы?

И что же от ваших стенаний и слёз,

От музыки вашей осталось?

В разомкнутом небе – предчувствие гроз,

А в сердце – простая усталость.

Но смысл ваш подспудный не так уж и прост –

И мы не ему ли внимаем,

Когда норовим дотянуться до звёзд

И рокот морей обнимаем?

В листве и лучах средь биенья лучей,

Украсивших грешную землю,

Я ваше участье ещё горячей,

Ещё откровенней приемлю.

Но с вашей повадкой и с вашей мечтой

Не только улыбки знакомы –

И тот, кто лежит под могильной плитой,

Постиг наважденье истомы.

И я наглядеться ещё не могу,

Как день наклоняется к вишням, –

И век неизбежный в себе берегу,

Чтоб с честью предстать пред Всевышним.

К ЮНОСТИ

Я не верну тебя – о, нет! –

Истоков речи не ищу я –

Она очнулась бы, почуя

Из лет былых встающий свет.

Уже не вызвать образ твой

Из непогоды и стенаний –

И за стеной воспоминаний

Бреду на ощупь, чуть живой.

Ужель увидеть мне дано

И этот дом, где ты гостила,

И сад, где в тайну посвятила,

Чтоб был с тобою заодно?

Не уводи меня опять

Куда-то в дебри листопада –

И сердце бедное не надо,

Любя, на части разрывать.

Мне никогда не позабыть

Ни упованья, ни смятенья, –

Не разрушая средостенья,

Ты возвышаешь, – как мне быть?

Кому тебя мне передать

И на кого тебя оставить?

Ведь, если помнить – значит, славить,

А если славить – то страдать.

* * *

Третий день не могу разобрать –

То ли дождь где-то рядом лопочет,

То ли зеркала тусклая гладь

Отразить наши лица не хочет.

Если б дождь – прибежал бы давно,

Нашумел бы вокруг, напроказил, –

Но косится в испуге окно,

Будто впрямь его кто-нибудь сглазил.

Ну а в зеркале – пряная мгла,

И стекла глубина запотела,

И забывчивость ей не мила,

Словно птица туда залетела.

Каплей ртути сгустилось тепло,

Покатилось, в лазури пропало, –

И от сердца опять отлегло,

Полегчало, – и в душу запало.

Слуху дали, крестясь, посошок,

Чтоб на лирника небо взглянуло,

И в заплечный сложили мешок

Отголоски полынного гула.

Что же зрению днесь пожелать?

Не нужна ему вовсе опека –

Знать, дано ему свет сохранять

На закате заблудшего века.

* * *

Только с голоса! – с голоса только! –

Появись – и тревогу навей,

Чтоб жасминная месяца долька

На ладони осталась твоей.

Поклянись – этим комом в гортани,

Этой степью, чью речь затвердил,

Этих верб и акаций гуртами,

Что себя отродясь не щадил.

Наклонись – чтобы сердце сжималось,

Чтоб скитаний круги не замкнуть,

Чтобы роза в руке оказалась,

В темноту соизволь заглянуть.

Дотянись – до колец сердцевинных,

До небес в голубой смуглоте,

Чтобы вод не сгубили глубинных,

Задыхаясь в людской тесноте.

Повинись – перед садом и домом –

Во грехах, что случались не раз,

Перед миром, настолько знакомым,

Что не вынесешь всем напоказ.

И когда при звездах загорится

Этот жертвенный пламень в крови,

Ты не сможешь вовек надивиться

На великое чудо любви.

* * *

Когда бы с грозами взаправду мы дружили,

Сражались с чудищами, правили ладьёй, –

Тогда б и песнями по праву дорожили,

И справедливее вершился б суд людской.

Когда бы не было наигранной тревоги,

Отвага зрела бы, как летний плод златой, –

Тогда бы твёрже мы стояли на пороге

И Храма Божьего, и хижины простой.

Но всё утеряно и всё дождями смыто,

Снегами стаяло, развеялось песком, –

И вновь мы ищем у небес защиты,

В полынь курганную упавшие ничком.

Но есть воители, не знающие страха, –

Они стрелы не убоятся днём

И ужасов в ночи, горстями праха

Швыряющих в пространство за окном.

Но есть свидетели их подвигов и славы,

Сокровищ, добытых и в битвах, и в трудах, –

Праматерь-степь, и тёмные дубравы,

И твердь высокая в зарницах и звездах.

Ведь память мудрая лишь верным помогает,

И мы осознанно всю жизнь идём на риск –

И вот от собственного взгляда погибает

В зерцале отражённый василиск.

* * *

В окне моём – приметы дня,

Его мальчишечьи причуды, –

Вопрос наивный: «Ты откуда?»

По-птичьи смотрит на меня.

Ещё не скажешь: я с тобой!

Никак не можешь надивиться,

Как бы в гостях, – ведь лету длиться,

Плутая тропкою рябой.

Подобно зодчим, чуя свет,

И ты своё воздвигнешь зданье,

Где за ступенями вниманья

Возвышен ветра силуэт.

Подобно певчим, звук узрев,

И ты гармонию услышишь,

В которой бродишь ты и дышишь,

Пристрастье века одолев.

Подобно кормчим, зная путь

В пучине моря иль юдоли,

И ты, спасённый от неволи,

Вольготно вправе ли вздохнуть?

И вот оттаяло внутри,

Преобразило душу слово,

К чему-то новому готово, –

Но ты не спрашивай – смотри.

В ПРЕДДВЕРИИ РЕЧИ

Что ты, горлица, стонешь о нём –

Ненаглядном, пропавшем?

Хочешь, птаха, – поплачем вдвоём?

Исполать зарыдавшим!

Что ты, иволга, свищешь средь дней,

Где разлад их так жуток,

Забавляясь душою моей?

Мне давно не до шуток.

Что ты хрипло, кукушка, кричишь,

Что ты сдуру пророчишь?

Что ты в воду, волхвуя, глядишь,

Словно лезвие точишь?

Не умолкнуть вам, птицы, вовек –

И в преддверии речи

Зажигает, вздохнув, человек

Подсознания свечи.

* * *

Свет ли вздохнёт и уйдёт навсегда,

Грусть ли в листах заплутала? –

Так ли в июле пылала звезда

И простота расцветала?

Так ли небес достигало, скорбя,

Древо гармонии стройной?

Так ли и ты сознавала себя

Дщерью земли неспокойной?

Всё бы в ночи серебриться реке,

К берегу зябкому жаться,

Всё бы кольцу тосковать на руке,

Чтоб на весу удержаться.

Верить кому и кому объяснить,

Думать о чём, чтоб случайно

Не перерезало тонкую нить

Лезвие жгучее тайны?

Ты не надейся, что годы пройдут,

Мысли возникнут благие, –

Певчему горлу услужливый жгут

Скрутят не те, так другие.

Так поспеши доверяться любви,

С ласкою больше не медли,

Чтобы опять загорелись в крови –

Страсть ли великая, свет ли.

* * *

На севере – тихо, на юге – тепло,

Промышленный гул – на востоке,

На западе – пусто, – вот солнце взошло, –