Награды, премии 5 страница

Безвременья годы жестоки.

Да помнишь ли ты, как, смеясь у реки,

Мы влагу в ладонях держали –

И ночи бывали всегда коротки,

И дни никуда не бежали?

На лодке – весло, да над лодкой – крыло,

Взлетавшие к облаку птахи, –

Так вот оно, сердце, и вот ремесло,

Забывшее вовсе о страхе!

Крыло надломилось, и лодка худа,

И облако тучи сменили –

И маску с обличья срывает беда,

И вёсла гребцы уронили.

И Дантова тень, в зеркалах отразясь

Как эхо, давно многократна –

И с веком прямая осознана связь,

И поздно вернуться обратно.

И есть упоенье в незримом бою

С исчадьями тьмы и тумана! –

У бездны алмазной на самом краю

От зрячих таиться не стану.

И так набродился я в толпах слепых,

И с горем не раз повидался, –

В разорванных нитях и в иглах тупых

Погибели зря дожидался.

Сомнения – нет, и забвения – нет,

И смерть – поворот карусели,

Но свет изначальный, мучительный свет –

Вот он и бессмертен доселе.

* * *

Цикады на яблонях кличут и кличут,

И нет этим песням конца и начала, –

Но вечер пространство своё ограничит –

Корабль, уходящий совсем от причала.

И вот за кормой серебрится дорожка –

Быть может, плутает забытая тропка? –

И лист задрожит, как девичья ладошка,

Поднимется смело, опустится робко.

Подруга степей, половецкая баба,

Из камня глядит, словно вырваться хочет

Иль что-то сказать, – да услышат хотя бы? –

Ну кто там вздыхает и кто там хлопочет?

У тех, кто ресницы, как хвою, раскинул,

Кто руки свои обжигает о пламень,

Есть повод для грусти – кто сердце бы вынул

И дал ему крылья? – ведь сердце не камень!

И вот зарыдали сверчки о свиданье,

И вот мотыльки встрепенулись ночные –

И в этом порыве ищи оправданье

Тому, что ревнители прячут иные.

И вот выплывает священное слово

На светлое небо, где тёмное древо

Движеньем корней к песнопеньям готово, –

И вот проясняется имя напева.

НАДЕЖДА

В дожде нахлынувшем ты выглядишь радушной –

Затменьем солнечным на время смущена,

Припоминаешь наши имена,

Владелица обители воздушной.

Хранилище преданий и письмён

Ты никогда ещё не открывала

Тому, кто рвал с Изиды покрывало,

Тщетой людской от скуки приручён.

Могла ты осерчать иль приласкать –

Ведь мы, живя, то гибнем, то воскреснем, –

Но то, что ты моим дарила песням,

Вовек мне у других не отыскать.

Бывало, думал: всё ли ты со мной? –

Прислушивался к голосу из ночи –

И мне твои разбуженные очи

Дороже были мудрости земной.

В забвенье пропадал иль во хмелю,

Иль смерти зрел жестокое обличье –

Везде я сознавал твоё величье –

И ни за что тебя не прогневлю.

Есть память, человеческой древней, –

В рыдании живёт она и стоне, –

И вновь твои горячие ладони

Гнездо свивают в судороге дней.

В той памяти – рождений череда,

И ты, о восприемница благая,

Ребёнка из купели принимая,

Его не покидаешь никогда.

* * *

Всюду люди – и я среди них, –

Никуда от юдоли не деться –

Только б сердцу в пути обогреться,

Отрешиться от козней земных.

Так пестра по вокзалам толпа –

Нет нужды ей до всяких диковин! –

Что там в небе – Стрелец или Овен,

Иль копьё соляного столпа?

Принц заезжий, стареющий маг,

Очевидец срывающий маску – –

Кто ты, юноша, ищущий сказку, –

Совершишь ли решающий шаг?

Непогоды, грехи, племена,

Поколенья, поверья, обряды,

За последним обрывком бравады –

В ненасытной земле семена.

Отыскать бы по духу родных,

Оглядеться вокруг, разобраться, –

Да нельзя от судьбы отказаться,

Оказаться в полях ледяных.

Целовать бы мне стебли цветов –

Хоть за то, что бутоны подъемлют,

Что речам в одиночестве внемлют,

Что везде привечать их готов.

Не зависеть бы мне от забот! –

Что за невидаль – видеть страданье,

Удержаться опять от рыданья,

Оправдаться – авось и пройдёт.

И с невидимых сотов стечёт

Мёд воскресный – целебное зелье, –

И справляют вдали новоселье

Под шатром неизменных высот.

* * *

Что-то стало на душе тревожно,

Будто тени на сердце легли, –

Угадать причину невозможно –

Где-то в листьях прячется вдали.

Что-то в мыслях смутно замерцало,

Пред окном затеплило свечу –

И, печаль заметив у зерцала,

Беспокоить гостью не хочу.

Не спугнёшь видения потери –

Вот она возникла на виду,

Отворила странницею двери,

Надкусила яблоко в саду.

Кто она, срывающая смело

Грозовые, поздние цветы –

И какое ей, по сути, дело

До всего, о чём шептала ты?

Если ты была всему виною,

Что стряслось, чего не воскресить,

То зачем взлетает надо мною

Золотая, вьющаяся нить?

Видно, нет на свете объясненья

Облетевшим розами годам –

Но за миг неясного томленья

Иногда и годы я отдам.

#1981

* * *

Нет, никто никогда никому не сказал,

Где сокровища речи таятся –

Средь звериных ли троп, меж змеиных ли жал,

Или там, где беды не боятся.

Соберись да ступай, по степям поброди –

Не родник ли спасительный встретишь?

Не тобой ли угадано там, впереди,

То, что ищешь? – ему и ответишь.

Не биенье ли сердца в груди ощутишь,

Не слова ль зазвучат о святыне? –

Может, взор мимоходом на то обратишь,

Что миражем казалось в пустыне.

Где томленье по чуду? – в слезах ли росло

Иль в крови, что огнём обжигала? –

Потому и священно твоё ремесло,

Что в любви – откровенья начало.

Даже страшные клятвы уже ни к чему,

Если просишь у неба защиты, –

Потому-то не скажешь и ты никому,

Где сокровища речи сокрыты.

ОСЕНЬ В АВГУСТЕ

Глядится осень в зеркала, –

Закаты лета вспоминая,

Считает годы мгла степная,

Где, увядания не зная,

Она бездонною была.

Теперь светлеет глубь её,

Яснеет мысль, седеет волос,

Алеет высь, пустеет колос,

Голубизны пронзает голос

Прохлады узкой остриё.

Кручинься, осень, и томись

По неизведанным просторам,

Броди по длинным коридорам,

Где впору нашим разговорам

В морскую даль перенестись.

Топчись у века на краю

С грядущей мукою во чреве,

С избытком горечи в напеве,

Подобна пленной королеве,

Которой вряд ли быть в раю.

ЗОЛОТОЕ НАЧАЛО СВЕТА

Вот смеркается, вечереет, –

И душа уже не болеет,

Но глаза от прохожих прячет,

А порою по-птичьи плачет.

Кто ты – горлица иль зегзица? –

Отзовись, не пугайся, птица! –

Не стенай надо мной, не надо,

Не кружись над громадой сада.

Отзовись из далёкой были,

Где себя наяву забыли, –

И во сне возвращенья нету

К золотому началу света.

Что же, корни его – в землице?

Не кричи надо мной, зегзица!

Что же, ветви его – не тронешь?

Что ты, горлица, страшно стонешь?

На кого же ты нас покинул?

Лучше в сердце во мраке вынул,

Лучше б слуха лишил и зренья!

Где предел моего горенья?

– Нет конца твоему горенью –

Ты живущим пришёл в даренье,

Ты поёшь, и звучанье это –

Золотое начало света.

* * *

Под утро – прохладней, ночами – темно, –

И месяц ещё отрешённей

Глядит на округу, с тобой заодно,

И осень твоя – всё бездонней.

Что можешь найти ты в забытых ларцах,

В домах накануне разрухи? –

Плоды на ветвях да шипы на венцах

Немотствуют, пришлые, в слухе.

Ищи не ищи – всё уже решено,

Всё выверить где-то успели, –

И там, где распахнуто зренью окно,

Видны холода и метели.

Целы в осязанье деревьев кора,

Смолы золотые наплывы, –

И вы, излиянья любви и добра,

В растерянной памяти живы.

Хранит ли сознанье присутствие стен,

Заветной поры изваянье?

В струении рек и сплетении вен

Велит ли познать расстоянье?

Не знаю, зачем – но не скроем от вас

И месяц под куполом синим,

И тот невозвратный, единственный час,

Где верящих нам – не покинем.

ОПАВШАЯ ЛИСТВА

И в горле, задыхаясь, нарастает

Глухая песнь о времени былом –

И ветер стих, и вечер наступает,

И тени появились за столом.

Невольное, далёкое застолье! –

Ночной дурман, рассвета лёгкий хмель,

И речи молодое своеволье,

И в воздухе парящий Ариэль.

Всё было так, – так дважды не бывает,

Так только раз ликуют и поют –

И только розу влажную срывают,

И столько тайн впервые узнают.

Угомонись, распахнутое чудо! –

Лишь хризантемы клонятся к ногам

Да под луной мерцают листьев груды –

Золой полузасыпанный Пергам.

* * *

И вовсе не о таком,

Что душу твою изранит, –

Ведь с ним я давно знаком,

Оно укорять не станет,

Оно не удержит нас

В распластанной сени дыма,

Но смертный подскажет час –

И в жизни необходимо.

И вовсе не о таком,

Что сердце твоё тревожит. –

Ведь горе, как снежный ком,

Настигнет тебя, быть может,

Ведь радость застанет вдруг

Тебя на пороге славы,

Друзей раскрывая круг,

Вниманья даруя право.

И вовсе не о таком,

Что очи твои туманит, –

Рассвета сухим мелком

Оно осыпаться станет,

Чтоб птичий возвысить клич,

Листву шевелить на древе, –

Его-то и возвеличь

В едином, как день, напеве.

И вовсе не о таком,

Что слух твой ночами мучит, –

Речным пожелтев песком,

Оно возвышаться учит,

Оно запрокинет звук

Туда, на незримый гребень

Волны беспримерных мук,

Чтоб смысл её был целебен.

ЗНАКИ

И всё это – было, – и вовсе не фарс

Прощанье с отжившею эрой, –

Сулили несчастье Сатурн или Марс,

А счастье – Юпитер с Венерой.

Для воронов пищу готовили впрок

Сражений кровавых адепты –

И что же осталось? – пространства оброк

Да тяжесть неслыханной лепты.

Растений законы грустны и просты,

Законы ристаний – суровы, –

И вновь кладовые темны и пусты,

Хозяева вновь бестолковы.

Опять непогода – великая сушь

Иль одурь лавины дождевной, –

Заточное место – пустынная глушь –

Достойней во мгле повседневной.

И кто-то поднимет однажды главу

И славу нещадную снищет –

Не там ли, где льды тяжелы на плаву

Да ветер над рощами рыщет,

Где вырваны кем-то, кому-то назло,

Гадательной книги страницы,

Где вновь на челне встрепенётся весло

Крылом улетающей птицы?

Но где же спасенье? – ужель в естестве

Найдётся от бед панацея? –

И бродит Медея по пояс в траве,

И ждёт Одиссея – Цирцея.

ВОЗРАСТ ПОЛЫНИ

Это – возраст полыни. Значит – прямо в полымя из огня,

Прямо в осень – в который раз уж? – в листопад, в беззаветный свет,

Прямо в то, что, сжимая сердце, за душою есть у меня,

Что всегда воскресало в мире и чему умиранья нет.

Это – возраст полыни. Значит – принимай, я таков, как есть,

Значит – жил, как дышалось, пелось, как из горла взлететь рвалось,

Значит – так понимать случалось, а сбывалось ли въявь – Бог весть,

Значит – музыкой стало смелой, пронизав и других насквозь.

Это – возраст полыни. Радость, упованье, восторг, разрыв!

Это – ночи, и дни, и годы, ожиданья, разлуки, сны.

Это в жизни и мне встречалось. От любви ничего не скрыв,

Обнимаю покров небесный – и на зрении нет вины.

Осязаю цветы и лица. Слышу крови растущий зов.

И кричит предо мною птица, и крепки у меня крыла.

И земля подо мной – не тмится, и в неё не зароют слов,

Потому что юдоль – всё длится, а звезда надо мной – светла.

ЭЛЕГИЯ

Семь лет немыслимых – куда они ушли?

Семь свеч таинственных во мраке догорели, –

Но – слышишь? – музыка рождается вдали

О тех, кто живы и кого отпели.

Так лунный свет пронизывает нас,

Так луч вечерний в душу проникает,

Так люди дышат в свой последний час,

В свой первый час – пред будущим вздыхают.

И нет сомнения, и на сердце легко –

Хоть всё же канет в звёздную пучину,

Туда, где боль, туда, где глубоко,

Туда, где жизнь – Любви первопричина.

Я помню многое – и слов не надо мне,

Чтоб передать доверие мгновенья, –

Ты Саламандрой чудишься в огне,

В порыве нежности, во власти дерзновенья.

Я помню многое – и ты не говори,

Но лучше вслушайся в мелодию разлуки –

Её одну сейчас благодари

За встречи прошлые, за счастье и за муки.

Взгляни в окно, в июньский гул ночной,

С Надеждой, Верою, и мужеством, и грустью, –

Туда, где волны музыки земной

Рекою памяти уже подходят к устью.

ФЛОКСЫ

Флоксы заполнили сад.

Это – исход карнавала.

Что ж, оглянусь наугад –

Юности как не бывало.

Молодость, пряча лицо,

Сразу за юностью скрылась.

Полночь. Пустое крыльцо.

Нет, ничего не забылось!

Прошлое встало впотьмах,

Словно толпа у причала.

Окна погасли в домах.

Помни, что это – начало.

Всё, с чем расстаться пришлось,

Всё, что в душе отзывалось,

К горлу опять поднялось –

Значит, вовек не терялось.

Роз лепестки и шипы,

Свет на мосту и в аллее,

Шорох сухой скорлупы – –

Нет, ни о чём не жалею!

Ветрено. Гомон в порту.

Флаги над мачтами вьются.

Вот перешли за черту –

Нет, никому не вернуться!

Кончено. Поднятый трап.

Берег отринутый. Пена.

Дождика в море накрап.

Знали бы этому цену!

Пасмурно. Холод проймет –

Муки предвестие новой.

Только на веках – налёт,

Фосфорный, ртутно-лиловый.

* * *

Звёздный Ковш на западе горит,

Стынет в реках чёрная вода.

Где сверчки, поющие навзрыд?

Затаились, чуя холода.

Наперёд не стоит забегать

Даже в мыслях, – будет и тепло.

Что тебе сумеют подсказать?

Что за веру сердце обрело?

Воздух плотен. Тени тяжелы.

Неподвижна влажная листва.

Все слова для вечера малы –

Уместится в памяти едва.

Западут в сознание огни,

Ломкий луч за грань перешагнёт

Тишины, знакомой искони,

Словно там тебя недостаёт.

Что ты слышишь? Поздно и темно.

Глушь такая – вряд ли объяснишь.

Поглядишь, сощурясь, за окно.

На крыльце, сутулясь, постоишь.

Всё – с тобой. О чём тебе гадать,

Если жизнь по-прежнему – одна?

Чуть повыше голову поднять,

Отойти спокойно от окна.

ЛУНА В СЕНТЯБРЕ

Отзвуки дальнего гула ночного, –

Ветер пройдёт – и в саду тишина, –

Словно сквозь сон прозреваешь ты снова,

Мир пред тобой заполняет луна.

О, эти всплески листвы за окошком,

О, хризантем этих отсвет в ночи!

Льётся сиянье, бежит по дорожкам,

В сердце твоё проникают лучи.

О, пробудись в эту ночь ненароком,

Выйди навстречу кручине с крыльца!

Свет разгорается – там, за порогом,

Краешком острым касаясь лица.

Тени вокруг никуда не уходят,

Неудержимо плывут облака, –

Что же с тобою? – да так и выходит –

Милое имя выводит рука.

Видишь – вон там, позади, за оградой –

Всё, что невольно манило сюда, –

Быть ему нынче тоской и отрадой –

Что возразишь, коль ушло навсегда?

Что и осталось – лишь ясное слово,

Зов с высоты да утрат глубина,

Отзвуки дальнего гула ночного,

Мир, над которым восходит луна.

* * *

Как бы сказать мне о той, что любил,

Что возвратить не сумею?

Как я себя обречённо губил,

Маясь с душою своею!

Память о ней, породнясь со звездой,

Мне освещала дорогу,

Выйдешь – и обе стоят над водой, –

Господи, как это много!

Кровной ли тайны спасительный взгляд

Сердцем ловил, замирая?

Словно сквозь пламя бредёшь наугад,

Вспыхнув – а всё ж не сгорая.

Что это было? – какую же связь

Чуял, томимый бедою?

Обе сияли, над миром склоняясь,

Память – с высокой звездою.

Обе хранили и обе вели –

Дальше, туда, где светало, –

Смотришь – и вправду забрезжит вдали, –

Надобно было так мало!

Кто мне вернёт эту память сейчас

Вместе с подругой-звездою?

Ищешь, и – пусто, и – слёзы из глаз,

Полночь – да небо седое.

* * *

Столь много кануло в немую бездну лет,

Столь много дней в пучине запропало,

Что их ищу – на ощупь, как попало,

Зову – вотще! – в ответ и эха нет.

Столь много минуло и радостей, и слёз!

В воде тускнеющей бесследно растворилось

Всё то, что встарь так страстно говорилось,

А сущность слов холодный вихрь унёс.

Так в час полуночи ни вспомнить, ни связать

Незримо продлевающихся нитей,

Не удержать в руках узлов событий,

С собой в неведомое милый взгляд не взять.

С такою ношею, как путник на юру,

Стою и вслушиваюсь, странно цепенея, –

И знаю, что вернуться не сумею,

Речей своих былых не разберу.

И свет мерцающий один меня согреть

Способен в сумраке бывалом, –

Уже утешиться готов я самым малым,

В окно безмолвное, сощурившись, смотреть.

А там бездонная томится тишина

По оживлению и гулу, –

И если сердце в мире не уснуло,

То рядом с ним лишь боль одна.

* * *

Снег сырой на траве в ноябре.

Увяданья приметы, всезнанья,

Запоздалое чьё-то признанье – –

Так темно на дворе!

От сомнений уже не уйти.

Под ногами – провалы, зиянья.

Но коснётся ладони сиянье –

И легко на пути.

И вздохнёшь между тем тяжело –

Что за горькая дума? Откуда?

Что ни шаг – наважденье, остуда.

Всё, что было, – прошло.

Что же будет вон там, впереди?

Только долгая мука – без злобы,

Без обиды, – да свет из чащобы,

Да биенье в груди.

* * *

Глубокий тон, высокий лад, –

Неподражаемо звучанье

Как бы защитного молчанья,

В котором чувства говорят.

Непоправимо тяжелы

Для состояния такого

Некстати брошенное слово,

Вкрапленья лести иль хулы.

Его не выразишь ничем,

Как только зрячими глазами,

И потому не знаем сами –

На миг оно иль насовсем.

В нём нашей крови крепнет связь

С неузнаваемо-знакомым

Каким-то берегом искомым,

Где речь, быть может, родилась.

* * *

Пушинок тополиных на воде

Доселе небывалые скопленья,

Воздушные слияния, сцепленья,

Не виданные ранее нигде.

Как будто рухнул в воду Млечный Путь

Всей массой разбухающего света,

Заполнил не стихающее лето

Настолько, что давно полна им грудь.

А с берега другой сочится свет –

Акации, туманясь, отцветает,

Как будто светляки, струясь, мерцают,

И времени, чтоб разгореться, нет.

Переизбыток этой белизны

Такое вызывает ощущенье,

Как в час, когда вершится причащенье

И прозревать болящие должны.

Затем и дни в июне столь длинны,

Столь ночи смущены своим бессильем,

Что неизбежным жизни изобильем

Все, в ком душа поёт, вдохновлены.

Затем душа поющая светла,

Что нет ей смысла прятаться в потёмках,

В незримых гранях, в наслоеньях ломких, –

И мир она не медля приняла.

* * *

Дождём умытые листы,

Сиянье из-за окоёма,

Из-за расплавленной черты,

Благая, пряная истома.

Какой-то, видно, есть резон

Стоять под струями прямыми,

Чтоб, отдышавшись, как сквозь сон,

Своё тебе промолвить имя.

И я мгновенно узнаю

Друзей возвышенных давнишних,

Преображавших жизнь мою,

В усталых яблонях и вишнях.

Как изменились вы, друзья,

Как постарели ваши лица! –

Но будут ваши жития

На клеймах памяти светиться.

В природе – свой извечный чин,

Как в храме – для иконостаса,

И предостаточно причин

Для слова, образа и гласа.

И лучше выразить, как есть,

Единство времени и доли,

Чем лавры в будущем обресть

И не избавиться от боли.

* * *

А горлица стонет вдали –

И, видно, не надо ей слов, –

И в самое сердце земли

Уходит неистовый зов.

Глубинный, томительный зов!

Ты душу изранил мою

И в песне остался без слов

У века на самом краю.

У века на самом краю

Задумаюсь, чуток и зряч:

Ах, что же я вновь узнаю

Сейчас? Ярославнин ли плач?

Сейчас? Ярославнин ли плач

Иль плач половчанки-жены,

Коль так уж я чуток и зряч,

Улышу? – не обе ль равны?

Не обе ль равны, говорю,

Пред небом над мглою степей?

Не обе ль, встречая зарю,

Горюют о жизни своей?

Горюя о жизни своей,

Не обе ль надеются вновь

На то, что из плена степей

Ещё возвратится любовь?

* * *

На прибрежной скале я сорвал

Незнакомой травы стебелёк, –

Дух полудня по дому витал

До утра, как степной мотылёк.

Дело к вечеру, – вновь этот дух

Оживает, – загадочный злак

Будит зрение, входит в мой слух,

Зыблет мысль, – не уймётся никак.

На скале я его отыскал,

Что стоит над старинной рекой,

Чтобы плетью медвяной плескал

По столу моему непокой,

Чтобы ночью, к окошку припав,

Этот запах вдыхала луна,

Из бессчётного множества трав

Лишь ему почему-то верна.

И души мне уже не унять,

Этот запах вдохнув колдовской, –

И к скале возвращусь я опять,

Чтоб траву отыскать над рекой.

У неё и названия нет,

Но поймёте ли, что я обрёл? –

Только дух над скалой, только свет,

Небывалый, густой ореол.

III

* * *

Надо ли, чтобы слова разрастались,

Вместе с растеньями в песнях сплетались,

В сумерках прятались, в мыслях взметались,

В листьях сумбур учинив?

Сколько бы им на простор ни хотелось,

Как бы за ветром к дождям ни летелось,

Где бы развязка вдали ни вертелась,

Ток их широк и ленив.

Где бы решимости им поднабраться,

Как бы вольготностью им надышаться,

Как бы с наивностью им побрататься,

Чтобы опять одолеть

То ли стесненье, где некуда деться,

То ли смиренье, где впрок не согреться,

То ли томленье, где в тон не распеться,

Вырваться – и уцелеть?

С кем бы им там на пути ни якшаться,

Как бы о прожитом ни сокрушаться,

Где бы ни рушиться, ни возвышаться –

Нет им покоя, видать,

Ибо успели с раздольем вскружиться,

Ибо сумели с юдолью сдружиться,

С долей намаяться, с болью прижиться, –

Знать, по плечу благодать.

Дай же им, Боже, чтоб реже считались,

Больше ерошились, чаще скитались,

В дни переплавились, в годы впитались, –

В будущем, их ощутив

Где-то, насупясь, а всё же надеясь,

Что-то почуяв, что ждёт, разумеясь,

Кто-то изведает, высью овеясь,

Ясноголосый мотив.

* * *

Ветер предгрозья срывает листву,

Небо вокруг потемнело –

Так и скажу, раз уж в мире живу –

Пусть я живу неумело.

Что же со мною? – да так и дышу –

Там, где привольней и проще –

И напоследок узреть не спешу

Монстра державного мощи.

Бреда всеобщего я сторонюсь,

Пытанный ядом и горем, –

Лучше очнусь и смелей породнюсь

С чудом, а попросту – с морем.

Не для того я сумел уцелеть

В бедах и кровных обидах,

Чтобы душой за живых не болеть, –

Где он, спасительный выдох?

Не потому я напутствую вас –

Как-нибудь после поймёте,

Что за пора наступает сейчас –

Сами ко мне вы придёте.

Нет, не случайно я с детства привык

Чуять в порыве знакомом

Гул прорицаний и тайны язык,

Свет благодати над домом.

* * *

Воображенья торжество

Да непомерные мученья,

Как бы на грани всепрощенья,

А рядом – рядом никого.

Покуда силятся сверчки

Пощаду вымолить у неба,

Я жду и всматриваюсь – все бы

Так миру были бы близки.

Когда бы все ловили так

Приметы каждого мгновенья,

В ночи оттачивая зренье,

Прозрел бы звук, звучал бы знак.

Не потому ли мне дана

Впрямую, только лишь от Бога,

Как небывалая подмога,

Душа – и чувствует она,

Как век, отшатываясь прочь,

Клубясь в сумятице агоний,