Й километр - Храпуново

В ы хоть что-нибудь записать успели? Ну, вот пока и

довольно с вас... А в Петушках - в Петушках я обещаю поделиться

с вами секретом " иорданских струй", если доберусь живым; если

милостив бог.

А теперь давайте подумаем с вами вместе: что бы мне сейчас

выпить? Какую комбинацию я могу создать из этой вшивости, что

осталась в моем чемоданчике? " Поцелуй тети Клавы"? Пожалуй, что

да. Из моего чемоданчика никаких других " поцелуев" не выжмешь,

кроме " первого поцелуя" и " поцелуя тети Клавы". Объяснить вам,

что значит " поцелуй"? А " поцелуй" значит: смешанное в любой

пропорции пополам-напополам любое красное вино с любой водкой.

Допустим: сухое виноградное вино плюс " перцовка" или

" кубанская" - это " первый поцелуй". Смесь самогона с 33-м

портвейном - это " поцелуй, насильно данный", или проще,

" поцелуй без любви", или еще проще, " Инесса Арманд".

Да мало ли разных " поцелуев"! Чтобы не так тошнило от всех

этих " поцелуев", к ним надо привыкнуть с детства.

У меня в чемоданчике есть " кубанская". Но нет сухого

виноградного вина. Значит, и " первый поцелуй" исключен для

меня, я могу только грезить о нем. Но у меня в чемоданчике есть

полторы четвертинки " российской" и " розовое крепкое" за рупь

тридцать семь. А их совокупность и дает нам " поцелуй тети

Клавы". Согласен с вами: он невзрачен по вкусовым качествам, он

в высшей степени тошнотворен, им уместнее поливать фикус, чем

пить его из горлышка, - согласен, но что же делать, если нет

сухого вина, если нет даже фикуса? Приходится пить " поцелуй

тети Клавы"...

Я вошел в вагон, чтобы слить мое дерьмо в " поцелуй". О,

как давно я здесь не был! С тех пор, как вышел в Никольском...

На меня, как и в прошлый раз, глядела десятками глаз,

больших, на все готовых, выползающих из орбит - глядела мне в

глаза моя Родина, выползшая из орбит, на все готовая, большая.

Тогда, после ста пятидесяти грамм " российской", мне нравились

эти глаза. Теперь, после пятисот " кубанской", я был влюблен в

эти глаза, влюблен, как безумец. Я чуть покачнулся, входя в

вагон, но прошел к своей лавочке совершенно независимо и на

всякий случай чуть-чуть улыбаясь...

Подошел - и остолбенел. Где моя четвертинка " российской"?

Где та самая четвертинка, которую я у Серпа и Молота

ополовинил? От самого Серпа и Молота она стояла у чемоданчика,

в ней оставалось почти сто грамм - где же она теперь?

Я обвел глазами всех - ни один не сморгнул. Нет, я

положительно влюблен и безумец. Когда отлетели ангелы? Они ведь

все-таки следили за чемоданчиком, если я отлучался - когда они

от меня отлетели? К районе Кучино? Так. Значит, украли между

Кучино и 43-м километром. Пока я делился с вами восторгом моего

чувства, пока посвящал вас в тайны бытия

- меня тем временем лишали " поцелуя тети Клавы"... В простоте

душевной я ни разу не заглянул в вагон все это время - прямо

комедия... Но теперь - " довольно простоты", как сказал

драматург Островский. И - финита ля комедиа. Не всякая простота

- святая. И не всякая комедия - божественная... Довольно в

мутной воде рыбку ловить - пора ловить человеков!..

Но как ловить и кого ловить?

Черт знает, в каком жанре я доеду до Петушков... От самой

Москвы все были философские эссе и мемуары, все были

стихотворения в прозе, как у Ивана Тургенева... Теперь

начинается детективная повесть... Я заглянул в чемоданчик: все

ли там на месте? Там все было на месте. Но где же эти сто

грамм? И кого ловить?..

Я взглянул направо: там все до сих пор сидят эти двое,

тупой-тупой и умный-умный. Тупой в телогрейке уже давно закосел

и спит. А умный в коверкотовом пальто сидит напротив тупого и

будит его. И как-то по-живодерски будит: берет его за пуговицу

и до отказа подтаскивает к себе, как бы натягивая тетиву, - а

потом отпускает: и тупой-тупой в телогрейке летит на прежнее

место, вонзаясь в спину лавочки, как в сердце тупая стрела

Амура.

" Транс-цен-ден-тально..." - подумал я. - и давно это он

его так? Нет, эти двое украсть не могли. Один из них, правда, в

телогрейке, а другой не спит, - значит, оба, в принципе, могли

украсть. Но ведь один-то спит, а другой в коверкотовом пальто,

- значит, ни тот, ни другой украсть не могли.

Я глянул назад - нет, там тоже нет ничего такого, что

могло бы натолкнуть на мысль: двое, правда, наталкивают на

мысль, но совсем не на ту. Очень странные люди эти двое: он и

она. Они сидят по разным сторонам вагона, у противоположных

окон, и явно незнакомы друг с другом. Но при всем том - до

странности похожи: он в жакетке, и она - в жакетке; он в

коричневом берете и при усах, и она - при усах и в коричневом

берете.

Я протер глаза и еще раз посмотрел назад... Удивительная

похожесть, и оба то и дело рассматривают друг дружку с

интересом и гневом... Ясное дело, не могли украсть.

А впереди? Я глянул вперед.

И впереди то же самое - странных только двое, дедушка и

внучек. Внучек на две головы длиннее дедушки и от рождения

слабоумен. Дедушка - на две головы короче, но слабоумен тоже.

Оба глядят мне прямо в глаза и облизываются...

" Подозрительно", - подумал я. Отчего бы это им

облизываться? Все ведь тоже глядят мне в глаза, но ведь никто

не облизывается! Очень подозрительно... Я стал рассматривать их

так же пристально, как и они меня.

Нет, внучек - совершенный кретин. У него и шея-то не как у

всех, у него шея не врастает в торс, а как-то вырастает из

него, вздымаясь к затылку вместе с ключицами. И дышит он как-то

идиотически: вначале у него выдох, а потом вдох, тогда как у

всех людей наоборот: сначала вдох, а уж потом выдох. И смотрит

на меня, смотрит, разинув глаза и сощурив рот.

А дедушка - тот смотрит еще напряженнее, смотрит, как в

дуло орудия. И такими синими, такими разбухшими глазами, что из

обоих этих глаз, как из двух утопленников, влага течет ему

прямо на сапоги. И весь он, как приговоренный к высшей мере, и

на лысой голове его мертво. И вся физиономия - в оспинах, как

расстрелянная в упор. А посередине расстрелянной физии -

распухший и посиневший нос, висит и качается, как старый

удавленник...

" Очччень подозрительно", - подумал я еще раз. И, привстав

на месте, поманил их пальцем к себе.

Оба вскочили немедленно и бросились ко мне, не переставая

облизываться. " Это тоже подозрительно, - подумал я, - они

вскочили, по-моему, чуть раньше, чем я их поманил..."

Я пригласил их сесть напротив себя.

Оба сели, в упор рассматривая мой чемоданчик. Внучек сел

как-то странно. Мы все садимся на задницу, а это сел как-то

странно: избоченясь, на левое бедро, и как бы предлагая одну

свою ногу мне, а другую - дедушке.

- Как звать тебя, папаша, и куда ты едешь?