Железнодорожная - Черное

В ыпила - и сбросила с себя что-то лишнее. " Если она

сбросит, - подумал я, - если она, следом за этим лишним,

сбросит и исподнее - содрогнется земля и камни возопиют".

А она сказала: " ну как, Веничка, хорошо у меня.......? А

я, раздавленнный желанием, ждал греха, задыхаясь. Я сказал ей:

" ровно тридцать лет я живу на свете... Но еще ни разу не видел,

чтобы у кого-нибудь так хорошо.......! "

Что же мне теперь? Быть ли мне вкрадчиво-нежным? Быть ли

мне пленительно-грубым? Черт его знает, я никогда не понимаю

толком, в какое мгновение как обратиться с захмелевшей... До

этого - сказать ли вам? - до этого я их плохо знал, и

захмелевших, и трезвых. Я стремился за ними мыслью, но как

только устремлялся - сердце останавливалось в испуге. Помыслы -

были, но не было намерений. Когда же являлись намерения -

помыслы исчезали, и хотя я устремлялся за ними сердцем, в

испуге останавливалась мысль.

Я был противоречив. С одной стороны, мне нравилось, что у

них есть талия, а у нас нет никакой талии, это будило во мне -

как бы это назвать? - " негу", что ли? - ну да, это будило во

мне негу. Но с другой стороны, ведь они зарезали Марата

перочинным ножиком, а Марат был неподкупен, и резать его не

следовало. Это уже убивало всякую негу. С одной стороны, мне,

как Карлу Марксу, нравилась в них слабость, то есть, вот они

вынуждены мочиться приседая на корточки, это мне нравилось, это

наполняло меня - ну, чем это меня наполняло? Негой, что ли? Ну

да, это наполняло меня негой. Но, с другой стороны, они ведь и

в Ильича из нагана стреляли! Это снова убивало негу: приседать

приседай, но зачем в ильича из нагана стрелять? И было бы

смешно после этого говорить о неге... Но я отвлекся.

Итак, каким же мне быть теперь? Быть грозным или быть

пленительным?

Она сама - сама сделала за меня свой выбор, запрокинувшись

и погладив меня по щеке своею лодыжкою. В этом было что-то от

поощрения и от игры, и от легкой пощечины. И от воздушного

поцелуя - тоже что-то было. И потом - эта мутная, эта сучья

белизна в глазах, белее, чем бред и седьмое небо! И как небо и

земля - живот. Как только я увидел его, я чуть не зарыдал от

волнения, я весь задымился и весь задрожал. И все смешалось: и

розы, и лилии, и в мелких завитках - весь - влажный и

содрогающийся вход в эдем, и беспамятство, и рыжие ресницы. О,

всхлипывание этих недр! О, бесстыжие бельмы! О, блудница с

глазами, как облака! О, сладостный пуп!

Все смешалось, чтобы только начаться, чтобы каждую пятницу

повторяться снова и не выходить из сердца и головы. И знаю: и

сегодня будет то же, тот же хмель и то же душегубство...

Вы мне скажете: так что же ты, Веничка, ты думаешь, ты

один у нее такой душегуб?

А какое мне дело! А вам - тем более! Пусть даже и неверна.

Старость и верность накладывают на рожу морщины, а я не хочу,

например, чтобы у нее на роже были морщины. Пусть и неверна, не

совсем, конечно, " пусть", но все-таки пусть. Зато она вся

соткана из неги и ароматов. Ее не лапать и не бить по ебалу -

ее вдыхать надо. Я как-то попробовал сосчитать все ее

сокровенные изгибы, и не мог сосчитать - дошел до двадцати семи

и так забалдел от истомы, что выпил зубровки и бросил счет, не

окончив.

Но красивее всего у нее предплечья, конечно. В

особенности, когда она поводит ими и восторженно смеется и

говорит: " эх, Ерофеев, мудила ты грешный! " О, дьяволица! Разве

можно такую не вдыхать?

Случалось, конечно, случалось, что и она была ядовитой, но

это все вздор, это все в целях самообороны и чего-то там такого

женского - я в этом мало понимаю. Во всяком случае, когда я ее

раскусил до конца, яду совсем не оказалось, там была малина со

сливками. В одну из пятниц, например, когда я совсем был

тепленький от зубровки, я ей сказал:

- Давай, давай всю нашу жизнь будем вместе! Я увезу тебя в

Лобню, я облеку тебя в пурпур и крученый виссон, я подработаю

на телефонных коробках, а ты будешь обонять что-нибудь - лилии,

допустим, будешь обонять. Поедем!

А она - молча протянула мне шиш. Я в истоме поднес его к

своим ноздрям, вдохнул и заплакал:

- Но почему? - заклинаю - ответь - почему???

Вот тогда-то она и разрыдалась и обвисла на шее:

- Умалишенный! Ты ведь сам знаешь, почему! Сам - знаешь,

почему, угорелый!

И после того - почти каждую пятницу повторялось одно и то

же: и эти слезы, и эти фиги. Но сегодня - сегодня что-то

решится, потому что сегодняшняя пятница - тринадцатая по счету.

И все ближе к Петушкам, царица небесная!..