Никольское - Салтыковская

" Н е в радость обратятся тебе эти тринадцать

глотков, - подумал я, делая тринадцатый глоток."

" Ты ведь знаешь и сам, что вторая по счету утренняя доза,

если ее пить из горлышка, омрачает душу - пусть ненадолго,

только до третьей дозы, выпитой из стакана - но, все-таки,

омрачает. Тебе ли этого не знать? "

" Ну пусть. Пусть светел твой сегодняшний день. Пусть твое

завтра будет еще светлее. Но почему же смущаются ангелы, чуть

только ты заговоришь о радостях на петушинском перроне и

после? "

" Что ж они думают? Что меня там никто не встретит? Или

поезд провалится под откос? Или в Купавне высадят контролеры?

Или где-нибудь у 105-го километра я задремлю от вина, и меня,

сонного, удавят, как мальчика? Или зарежут, как девочку? Почему

же ангелы смущаются и молчат? Мое завтра светло. Да. Наше

завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто

поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?

" Вот-вот! Ты хорошо это, Веничка, сказал. Наше завтра и

так далее. Очень складно и умно ты это сказал, ты редко

говоришь так складно и умно."

" И вообще, мозгов в тебе не очень много. Тебе ли, опять

же, этого не знать? Смирись, Веничка, хотя бы на том, что твоя

душа вместительнее ума твоего. Да и зачем тебе ум, если у тебя

есть совесть и сверх того еще и вкус? Совесть и вкус - это уж

так много, что мозги становятся прямо излишними."

" А когда ты в первый раз заметил, Веничка, что ты дурак? "

" А вот когда. Когда я услышал, одновременно, сразу два

полярных упрека: и в скучности, и в легкомыслии. Потому что

если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А

если он легкомыслен да умен - он скучным быть себе не позволит.

А вот я, рохля, как-то сумел сочетать."

" И сказать, почему? Потому что я болен душой, но не подаю

и вида. Потому что, с тех пор, как помню себя, я только и

делаю, что симулирую душевное здоровье, каждый миг, и на это

рас ходую все (все без остатка) и умственные, и физические, и

какие угодно силы. Вот оттого и скушен. Все, о чем вы говорите,

все, что повседневно вас занимает, - мне бесконечно посторонне.

Да. А о том, что меня занимает, - об этом никогда и никому не

скажу ни слова. Может, из боязни прослыть стебанутым, может,

еще отчего, но все-таки - ни слова."

" Помню, еще очень давно, когда при мне заводили речь или

спор о каком-нибудь вздоре, я говорил: " э! И хочется это вам

толковать об этом вздоре! " а мне удивлялись и говорили: " какой

же это вздор? Если и это вздор, то что же тогда не вздор? " а я

говорил: " О, не знаю, не знаю! Но есть".

" Я не утверждаю, что теперь - мне - истина уже известна

или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое

расстояние к ней подошел, с которого ее удобнее всего

рассмотреть."

" И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы

кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво - из

чего это месиво, сказать затруднительно, да вы все равно не

поймете, но больше всего в нем " скорби" и " страха". Назовем

хоть так. Вот: " скорби" и " страха" больше всего, и еще немоты.

И каждый день, с утра, " мое прекрасное сердце" источает этот

настой и купается в нем до вечера. У других, я знаю, у других

это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое

необходимое существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь

это вечно! - хоть это-то поймите! "

" Как же не быть мне скушным и как не пить кубанскую? Я это

право заслужил. Я знаю лучше, чем вы, что " мировая скорбь" - не

фикция, пущенная в оборот старыми литераторами, потому что я

сам ношу ее в себе и знаю, что это такое, и не хочу этого

скрывать. Надо привыкнуть смело, в глаза людям, говорить о

своих достоинствах. Кому же, как не нам самим, знать, до какой

степени мы хороши? "

" К примеру: вы видели " Неутешное горе" Крамского? Ну

конечно, видели. Так вот, если бы у нее, у этой оцепеневшей

княгини или боярыни, какая-нибудь кошка уронила бы в эту минуту

на пол что-нибудь такое - ну, фиал из севрского фарфора - или,

положим, разорвала бы в клочки какой-нибудь пеньюар немыслимой

цены - что ж она? Стала бы суматошиться и плескать руками?

Никогда бы ни стала, потому что все это для нее вздор, потому

что на день или на три, но теперь она " выше всяких пеньюаров и

кошек и всякого севра"! "

" Ну так как же? Скушна эта княгиня? Она невозможно скушна

и еще бы не была скушна! Она легкомысленна? В высшей степени

легкомысленна!

" Вот так и я. Теперь вы поняли, отчего я грустнее всех

забулдыг? Отчего я легковеснее всех идиотов, но и мрачнее

всякого дерьма? Отчего я и дурак, и демон, и пустомеля разом? "

" Вот и прекрасно, что вы все поняли. Выпьем за понимание -

весь этот остаток кубанской, из горлышка, и немедленно выпьем."

" Смотрите, как это делается! "