Дорнах, 24 декабря 1921 года

Искусство воспитания и обучения, о котором пойдёт речь здесь, в этих докладах, всецело покоится на человекопознании. Но человекопознание в радикальном смысле возможно лишь из всеохватывающего миропознания, ибо человек всеми своими способностями, всеми силами, которые он в себе несёт, коренится в мире, и по существу, истинное человекопознание можно дать лишь тогда, когда оно вытекает из миропознания. Поэтому также всегда говорится, что эпоха относительно дела воспитания и обучения имеет те воззрения и идеи, которые вытекают из её миропознания. Отсюда также следует, что лишь тогда можно правильным образом судить о том, что сказано об искусстве воспитания и обучения в современности, когда воспитательные и учебные мероприятия современности сверяют с общим познанием мира этой современностью. И здесь должно быть весьма значительным - направить взгляд на представителя идеи современности, на личность, которая целиком стоит внутри жизни представлений, в воззрении на мир, как оно образовалось в ходе последних столетий, как оно свойственно человеку современности. И это - вне всяких сомнений, что человечество вплоть до наших дней особенно гордилось, да и сегодня большей частью гордится тем, что было в новейшее время получено под влиянием интеллектуализма.

Образованное человечество, по существу, даже если оно не всегда хочет это признать - стало полностью интеллектуализированным. Всё в мире рассматривается с помощью инструмента интеллекта. И обращая взор именно на те имена, которые приходят на ум, когда говорят о первом восходе современного образа мышления, выходят на личности, которые, благодаря вере в интеллект, основали философию и жизневоззрение нового времени. Обращаясь к именам Галилея, Коперника, Джордано Бруно и других, приходят благодаря этому к представлениям, о которых сегодня обычно думают, что они живут лишь в естественнонаучных кругах; однако, это неверно.

Кто сегодня действительно способен непредвзято наблюдать то, что имеет место в самых широких кругах человечества как определяющие жизненные импульсы, тот находит, что везде в этом есть нюанс естественнонаучной мысли; и в этой естественнонаучной мысли опять-таки живёт интеллектуализм. Думают, что в отношении моральных представлений и импульсов, в отношении религиозных идей и чувств - могут быть независимыми от того, что мыслят и чувствуют естественнонаучно. Однако, очень скоро видят, что просто предаваясь тому, что в наше время из образованных слоёв вливается в широкие слои человечества через все газеты и популярные произведения, отдаются во всём этом представлениям, которые настроены таким образом, что в них всегда звучит тон естественнонаучно настроенной струны.

Кто не понимает со всей ясностью, что сегодняшний человек усаживается утром за завтрак с естественнонаучными представлениями и вечером с естественнонаучными представлениями ложится в кровать, что он делает свои дела с естественнонаучными представлениями, с естественнонаучными представлениями воспитывает своих детей, тот - не понимает жизни, ибо он верит, что стоит в жизни вполне независимым от естественнонаучного мышления. Но это не так. Мы даже в церковь идём с естественнонаучными представлениями, и если нам сообщают с церковной кафедры устаревшие, консервативнейшие воззрения, мы слышим их ушами, настроенными естественнонаучно. Но естествознание живёт интеллектуализмом.

Правда, оно в каждом случае подчёркивает, что оно всё строит на наблюдении, на эксперименте и внешнем опыте. Но душевный инструмент, которым пользуются, направляя телескоп на звёзды, инструмент, которым пользуются, проводя в лаборатории опыты по химии, по физике - это инструмент, который как раз и является интеллектуалистическим в человеческой душе. И то, что человек делает из природы, он делает благодаря своему интеллекту.

Итак, дело обстоит таким образом, что человечество образованного Запада именно в новейшее время - особенно восхищено всеми теми приобретениями, которые взошли для всей цивилизации благодаря интеллектуализму. Теперь научились думать так: прежние эпохи человечества были более или менее неинтеллигентны, они предавались детским представлениям о мире. Теперь мы продвинулись к интеллигентному постижению мира. - И дошли до того, что рассматривают это интеллигентное постижение мира как то, что единственно имеет твёрдую почву. Пугаются, что впадут в фантастическое, если оставят почву интеллектуализма.

Тот, кто мыслит в духе нашего времени, который был духом также и последнего столетия, тот говорит себе: к правильному постижению жизни я прихожу лишь тогда, когда я опираюсь на интеллектуальное; иначе я подвергаюсь опасности отдаться фантастическим идеям о природе и жизни. - Это, с одной стороны, как некая фиксированная идея, взошло в новейшее время.

И здесь заключено нечто весьма примечательное. То, что с одной стороны, рассматривают как самое ценное, как самое значительное для всей новой цивилизации, с другой стороны - именно в непосредственной современности стало вопросом, и в большинстве случаев - вопросом для тех, кто серьёзно думает об искусстве воспитания и обучения человека. С одной стороны - взирают на то, как возвеличилось человечество благодаря интеллектуализму, и видя, с другой стороны - сегодняшние достижения интеллетуалистического воспитания и обучения, уясняют следующее: если воспитывать ребёнка только интеллектуалистически, его способности, его человеческие силы - приходят в упадок. И мечтают о том, чтобы именно в искусстве воспитания и обучения поставить на место интеллектуализма нечто другое. Аппелируют к душе, к инстинкту, аппелируют к моральным импульсам, к религиозным импульсам ребёнка. Хотят иметь нечто, стоящее в стороне от интеллекта. Но что требуется, чтобы найти то, чего хотят? Требуется радикальное человекопознание, которое опять-таки может быть только результатом миропознания. Как думает о воспитании современное миропознание - это можно заметить, как я это отметил вначале - совершенно особым образом у репрезентативных личностей. И одной такой репрезентативной личностью представляется, если взвесить всё, что при этом учитывается, Герберт Спенсер.

Я привожу Герберта Спенсера вовсе не потому, что я думаю, что его взгляды на воспитание рассматриваются сегодня педагогами в первую очередь; я знаю, сколь много можно против них возразить, и насколько они, представляющиеся в известной мере чем-то дилетантским, должны быть расширены. Но, с другой стороны, Герберт Спенсер являетcя личностью, которая всей своей жизнью представлений базируется на всём том, что в ходе последнего столетия вошло во всеобщее образование человечества. Если мы имеем репрезентативную личность в Эмерсоне, и можем указать целый ряд таких репрезентативных для человечества личностей, как Сведенборг, Шекспир, Гёте и Данте, то нужно сказать, что для современности, для того, что современность чувствует, воспринимает и мыслит, именно Герберт Спенсер в первейшую очередь - репрезентативный человек. И если у тех людей, которые мыслят в духе новейшей цивилизации, это мышление имеет, в зависимости от национальности - французский, итальянский, русский нюанс - все эти нюансы превышает то, что находят у Герберта Спенсера как способ мышления, определяющий для всей современности. Менее определяющи результаты, к которым Герберт Спенсер пришёл в своих многочисленных книгах для многих областей жизни, но тот способ, каким он мыслит, живёт в неизмеримой степени, по существу - во всех образованных людях современности, коснувшихся науки, и желающих направлять жизнь по науке. Поэтому человеку, который хочет судить о педагогике и дидактике не с ограниченной школьной, но со светской точки зрения, с позиций современного образованного человека, суждения Герберта Спенсера представляются особенно определяющими.

Но ведь это всё вырастает у него из интеллектуалистического естествознания. И какие же суждения вырастают у него из этого интеллектуалистического естествознания? Герберт Спенсер, который, естественно, прежде всего придерживается взгляда на то, как из низших живых существ постепенно образовался человек, как человек теперь стоит в своём завершённом по отношению к низшим живым существам состоянии, он спрашивает себя: воспитывают ли сегодня детей, юношей и девушек в духе этого естественнонаучного способа мышления? - И на этот вопрос он отвечает отрицательно.

В своем эссе о существе воспитания и обучения он коснулся важнейших вопросов сегодняшней педагогики, например вопроса: какое познание является ценнейшим? - Он ставит вопрос об интеллектуальном образовании, о моральном образовании, вопрос о физическом развитии человека. Но как бы в центре всех этих рассмотрений стоит одно, к которому, я бы сказал, мог прийти лишь человек, мыслящий полностью в духе современности. Он говорит: мы воспитываем сегодня наших детей так, чтобы они учились соответствующим образом пользоваться своим телом, чтобы они могли использовать его в смысле своего устройства в жизни. Мы воспитываем людей так, чтобы они вошли в своё ремесло, в свою профессию. Мы воспитываем их так, чтобы они могли быть хорошими гражданами. Мы воспитываем их, вероятно, согласно нашим воззрениям - нравственными, религиозными людьми, но мы не воспитываем их к одному: мы не воспитываем в них самих воспитателей.

И это - то, чего недосчитался Герберт Спенсер во всей педагогике и дидактике сегодня: людей, по существу, не воспитывают к искусству воспитания. Он выразил это в следующем высказывании: мы воспитываем людей к тому, чтобы они могли физически пользоваться своим телом, чтобы они могли исполнять свою профессию, чтобы они могли быть важными членами государства; но мы не воспитываем в них родителей и воспитателей.

Здесь он говорит как истый естественнонаучный мыслитель: как в природном развитии человека завершением является то, чтобы он получил потомство, чтобы он стал способным к размножению, так и в воспитании - также должно быть результатом то, что человек получает способность правильным образом воспитывать растущего ребёнка и руководить им. - В духе человека современности это мыслилось совершенно верно.

Но к каким суждениям приходит Герберт Спенсер, обращая взор на практику воспитания современности? Он выражает это в метком образе, который, я думаю, очень хорош. Он сказал: мы имеем величественные воспитательные устремления, воспитательные идеалы, - и Герберт Спенсер по отношению к этим воспитательным идеалам, этим воспитательным устремлениям, этим правилам - вполне справедлив; он, например, вполне справедлив также и к Песталоции; но он здесь не спрашивает: являются ли эти воспитательные принципы, эти воспитательные максимы теоретически хорошими, симпатичными? - Но он спрашивает: какова воспитательная пратика, как дела в школе? - И для этого он находит меткий образ. Он говорит: представим себе будущего археолога, живущего через пять-шесть столетий, который раскапывает то, что происходит в нашей современности, из документов, архивов, как наши археологи привыкли раскапывать то, что было в прежних эпохах; этому археологу попадает в руки описание сегодняшней школьной практики. Он здесь увидит: да, дети вживаются в язык, направляемые грамматикой. Но то, что они учат в грамматике, очевидно, ничем не способствует тому, чтобы владеть речью в жизни. И далее находят: большое число этих детей должны учить греческий и латынь, они должны учить другие языки, которые давно мертвы. Итак, это - воспитательный элемент народа, который не имеет собственной литературы, который немногому может научиться, занимаясь собственной литературой; поэтому нужно заниматься древними литературами. И если много говорится о том, что воспитание должно вести в жизнь, то во всём, чем занимаются в школе, видно, сколь мало эта школа подготавливает собственно к жизни. Ах, - думает себе этот археолог -, это невозможно, чтобы вся школьная практика этого поколения была такой! Это мне случайно (археологу ведь, естественно, случайно попадают в руки документы о том или другом), это мне случайно попал в руки материал о школьной практике обучающихся в монашеском ордене!

Так метко выражается светский человек современности о своём впечатлении о школьной практике. И говорит, естественно - со своей точки зрения, что образованные таким образом люди затем, будучи взрослыми, единственно лишь потому не обходятся с жизнью, как чуждые ей монахи, что эта жизнь ставит свои жёсткие требования. Но они очень неумело ведут себя в этой жизни, потому что воспитаны они, собственно, как монахи, и вот теперь они поставлены перед необходимостью справляться с миром. Здесь уже можно заглянуть в то впечатление, которое производит учебный и воспитательный праксис именно у таких светских людей.

Лучше всего можно прийти к тому, что может дать нашему собственному познанию наше современное воззрение, которым мы столь гордимся, если жизненно-практически отвечать на вопрос, спрашивая себя: что осуществляется для человека в отношении понимания им его собственной жизненной ценности, если он повсюду окружён представлениями, которые вытекают из интеллектуалистически-естественнонаучного воззрения на жизнь? - Нам требуется хотя бы раз провести это перед душой - какое миропознание может в таком случае иметь место, и мы почувствуем, какое человекопознание может осуществляться благодаря этому.

Мы можем величественным образом постигать благодаря нашим законам природы то, что имеется в безжизненной природе. Но мы предаёмся иллюзиям, если мы таким же путём приобретаем понимание живого организма. Сегодня я хочу говорить не об этих иллюзиях; но это - действительно, то, что мы в соответствии с сегодняшней цивилизацией, предаёмся преимущественно представлениям, которые дают объяснение того, что находится вне человека. Мы строим величественные физико-химические представления, и мы затем не можем ничего иного, кроме как распространить их, хотя бы лишь только гипотетически - на весь мир. Конечно, уже сегодня есть много людей, оспаривающих правомерность применения к общему представлению о мире того, что мы изучаем в лабораториях, что нам сообщается через телескоп или микроскоп. Но человек не может ничего иного, кроме как прйти к такому применению. И он не может также ничего иного, кроме как предоставить этому применению действовать на свои чувства, на свои ощущения. И распространяя затем, как говорят, лишь гипотетически, полученные в лаборатории или в обсерватории представления также на начало и конец Земли, начало и конец мира - к чему мы приходим?

И если сегодня также многообразно модифицирована так называемая канто-лапласовская теория, это, вообще говоря, означает, что мы приходим к некоему начальному состоянию Земли и мира, которое представляет собой известную первичную туманность, первобытный туман. Но этот первичный туман понимается лишь согласно аэромеханическим законам. И мы также поступаем таким образом. Мы смотрим на начальное состояние мира или Земли, которое можно представить себе лишь с помощью того, чему мы научились благодаря аэромеханике. Здесь нет ничего духовного. Когда люди потом в силу своих сердечных и душевных потребностей должны представить себе нечто иное, они приходят тогда к всевозможным душевно-божественным, духовно-божественным существам, которые также ещё были здесь кроме того, что принимается аэромеханически, и которые, я бы сказал, обладают космическим умением, чтобы пластически образовывать или иным образом формировать то, что здесь имеется, как первичная туманность. Человек, именно человек с его душевно-духовными силами и способностями - в этой первичной туманности не содержится, он в известной мере выбрасывается из того, что охватывается этим воззрением на мир и этой философией. Тот, кто вполне приучил себя к мысли, что лишь интеллектуалистическое естествознание даёт достоверность, придёт, естественно, к нелёгким сомнениям, когда он кроме того, во что он должен верить согласно законам аэромеханики, должен будет предположить ещё и наличие душевных или духовных сущностей в начале земного или мирового становления.

Итак, если человек гипотетически принимает конец Земли или конец мира, он должен тогда поступать согласно физикалистским законам. И здесь перед его душой выступает так называемое второе начало механической теории теплоты, которое гласит, что все живые силы* преобразуются друг в друга, но таким образом, что если они преобразуются в теплоту или теплота преобразуется в них - общий суммарный процесс всегда таков, что в итоге остаётся теплота, так что в конце концов для всеобщего процесса Земли должно наступить такое состояние, что всё, что обычно существует в живых силах, окажется преобразованным в тепловые силы. Ничего больше не останется в виде сил, кроме как в различии тепловых состояний. Всё охватит так называемая тепловая смерть. Мы видим тогда конец Земли в виде великого кладбища, в котором погребено всё, что люди произвели из своего душевного в интеллектуальных, моральных идеалах, в религиозных импульсах. Всё это раскрывается как иллюзия, которая как туман и даже меньше, чем туман всплывает в человеке, который помещён между земным началом, не содержащим ничего человеческого, и земным концом, который опять-таки ничего человеческого не содержит. И всё то, чем является человек, оказывается перед этим интеллектуалистически-естественнонаучным взглядом - иллюзией.

Ну, в теории это, прежде всего, выглядит так, как если бы можно было бы это не слишком принимать всерьёз, как если бы можно было бы сказать: это - только лишь теория. - Но, хотя люди сегодня ещё не проходят всех этапов, отделяющих эту теорию от жизненных ощущений, в общих жизненных ощущениях сегодняшнего человечества всё же живёт последствие этих предпосылок. Мы мыслим о жизни так, как если бы Земля началась бы с безлюдной первичной туманности, как если бы она приближалась к состоянию тепловой смерти, где опять-таки было бы погребено всё человеческое. Не хватает мужества разобраться - где начало этих сегодняшних ощущений. Но эти ощущения таковы, что становятся сегодня основополагающими также и для самых простых людей, вливаясь в самые широкие круги человечества через нашу журнальную и книжную литературу, иногда самыми неопределимыми путями.

И из этих ощущений мы воспитываем наших детей. Конечно, мы ведь воспитываем их иногда через религиозные представления, но здесь мы и подавно подходим к пропасти. Ибо, если мы относительно начала, которое мы должны иметь в представлениях о жизни, которое также продолжает жить в наших ощущениях, если мы наряду с этим началом имеем теперь и религиозные представления, мы становимся ведь лживыми, а ложь мстит не просто постижимым интеллектуально образом, ложь мстит своей собственной внутренней силой. Ложь, даже, если она не обнаруживается, даже если она не может быть вскрыта, даже если она остаётся лишь в бессознательном - действует на жизнь разрушающе.

Мы приходим ко лжи, если не решаемся добиться полной ясности об этом начале наших сегодняшних ощущений. Эта ясность не даст нам ничего иного, кроме того, что мы с современными представлениями можем приобрести лишь такое миропознание, в котором человеку нет места.

Взгляните на то, что нас преисполняет гордости, как естественно-научное знание: мы прослеживаем ряд развития живых существ - от простейших, несовершеннейших - к более совершенным, вплоть до человека, которого мы видим, как самое совершенное. Но если мы ставим затем вопрос: что есть человек по своему существу? - мы отвечаем себе тем, что говорим: человек - заключительный пункт ряда животных, он - самое совершенное животное. Мы не приходим к существу человека. Мы лишь отвечаем: в какой мере человек является совершеннейшим животным? - И именно в признании такого воззрения современное человечество пошло дальше всего. И от этого воззрения оно испытывало глубочайшие влияния на свои ощущения.

В этой области я снова могу сослаться на Герберта Спенсера, так как его общее ощущение - характерно для того, что везде, в воспитательной, в педагогической области, представляется действенным именно тогда, когда люди начинают сегодня стремиться реформировать эти области в духе современных мыслей. Они реформируют ведь, как правило, из этих представлений, которые чужды человеческому. Герберт Спенсер здесь опять-таки весьма представителен для того, что сегодня на каждом шагу предъявляется нам, как жизненный праксис. Герберт Спенсер, к примеру, говорит: сегодня нужно исключить обычное влияние взрослых, родителей или воспитателей - на детей. Из древних времён для нас было глупостью, если мы, когда ребёнок делает нечто неправильно - гневаемся, наказываем его, делаем ему замечания, если мы возбуждаемся. Словом - мы делаем нечто, не имеющее никакой связи с тем, что делал ребёнок. Ребёнок, возможно, имеет склонность оставлять в комнате всевозможные предметы разбросанными. Мы видим это, как воспитатели, гневаемся, вероятно - порем ребёнка, грубо говоря. Какая причинная взаимосвязь - а ведь естествоиспытатель должен задавать вопрос о причинной взаимосвязи -, какая причинная взаимосвязь между поркой, которая выступает здесь, как следствие, и призводством беспорядка? Ни малейшей!

Герберт Спенсер говорит поэтому: мы должны сделаться миссионерами причинных природных процессов, если мы хотим правильным образом воспитывать детей. Мы должны, например, когда видим мальчика, который любопытствует, как горят маленькие клочки бумаги, мы должны тогда сказать себе: этот мальчик - любознателен. Мы должны беспокоиться не о том, что он может себе повредить или, возможно, поджечь всю комнату, но должны прежде всго уяснить себе, что он - любознателен, и должны попытаться, по возможности - мягче, донести до него, что он когда-нибудь себя сожжёт; тогда он в том, что он переживает, имеет правильную причинную взаимосвязь. Так мы должны всегда заботиться, чтобы выступали правильные причинные взаимосвязи, и чтобы мы становились миссионерами правильных причинных взаимосвязей в природе.

Сегодня это слышно везде - и именно там, где хотят реформировать, что эта максима - единственно возможна. И те, кто непредубеждён, говорят: да, она - единственно возможна, если наше интеллектуалистически-естественнонаучное основное ощущение - единственно правильно. Нет никакой другой возможности, кроме, как думать таким образом о воспитании и обучении, если естественнонаучно-интеллектуалистическое направление - истинно.

Но - к чему же потом приходят со всем искусством воспитания и обучения, если доводят это до крайности, если совершенно уверены в этом воспитании и обучении? Ведь человека всецело, со всеми его чувствами, со всеми его мыслями - впрягают в то, что совершается в ходе природы. И то, что он думает и чувствует, в известной мере - не более того, что происходит в природе, что происходит полностью из себя, что происходит, когда человек как можно более бессознательно участвует в природе. Человек поэтому полностью впрягается во внешнюю природу, он не выделяется из внешней природы, он в известной мере - делается звеном в цепи природных необходимостей.

Здесь мы видим обратное тому, о чём я говорил ранее. Я говорил о том, что современной натурфилософией человек выброшен из мира. Его знают лишь как последний член природного развития, но уже не как человека. Он выброшен, так как о нём ничего не знают; поскольку о нём самом не могут ничего сказать, его снова вставляют в природу. И он также практически не может быть выделен из природы, он должен быть заключён в природный порядок, в природную необходимость. Он должен всецело стать таким существом, которое осуществляет причинную взаимосвязь.

Воззрение, мысли о природе - выбрасывают человека. Искусство воспитания и обучения вставляет человека во внечеловеческое. Человека полностью теряют. Только не уясняют себе этого, не имея для этого мужества. Но мы находимся сегодня в мировом поворотном пункте, когда необходимо иметь мужество для того, чтобы всмотреться в эти пра-импульсы развития человечества, ибо человек должен, наконец, также и ощутить то, что он представляет собой.

Но ведь это сегодня - факт, что нам встречаются люди, которые верующей душой взирают на то, что является естественнонаучной предпосылкой, и говорят себе: можно просто не иметь никаких других представлений о мире, кроме следующих: земное начало - понимаемый аэромеханически туман; земной конец - тепловая смерть, кладбище. Посредине - человек, который вырастает до своей собственной иллюзии из внечеловеческого, в котором встают, чтобы обмануть его, иллюзии моральных идей, религиозных импульсов, всяческих других идеалов, и который, наконец, видит себя обманутым всем этим, поскольку всё это должно окончиться всеобщим кладбищем.

Трагическое настроение овладевает тогда такими людьми. Но это лишь те, которые особенно грубым образом должны изживать то, что, собственно, отложено в подсознании у большей части сегодняшнего человечества. И из этого настроения вырастает то, что мы видим сегодня во всей цивилизации.

С этим настроением мы не можем воспитывать, ибо этому настроению недостаёт миропознания, которое было бы столь крепким в себе, чтобы оно могло продвинуться к человекопознанию, к такому человекопознанию, в котором человек находит свою ценность и свою сущность так, как он должен её воспринимать, если он действительно должен себя знать, как человека в мире. Мы можем сегодня воспитывать человека согласно природной необходимости. Но мы тогда не можем сделать его свободным, истинно свободным человеком. И если мы видим его выросшим действительно свободным человеком, то это произошло, по сути, вопреки тому, что мы его неверно образовывали, а не потому, что мы его образовывали правильно.

Сегодня нельзя лишь только мыслить о мире. Сегодня нужно так мыслить о мире, чтобы мышление постепенно переходило во всё мироощущение. Ибо из ощущений возникают импульсы к реформам, к дальнейшей работе. Антропософия хочет быть таким миропознанием, которое не остаётся в абстракциях, которое вживается в ощущение и поэтому может становиться основанием педагогики и дидактики.

То, что мы на протяжении долгих времён заложили в основу жизни представлений, выступает нам навстречу во внешней жизни современности уже исторически. Благодаря идеям о мире, благодаря своему объяснению мира - человек выброшен из мира. Тому, что образовано как представление в высших слоях человеческой цивилизации, отвечает сегодня эхо импульсов миллионов и миллионов пролетарского народа. И цивилизованный мир не хочет видеть взаимосвязи между тем, что думает он, и тем, что сегодня отвечает на это из душ пролетариев. То, что в виде ощущения, как трагическое настроение может жить в отдельном человеке, когда он говорит: то, что вышло из человека в моральных идеалах, в религиозных импульсах - это, по существу - иллюзии, втиснутые между туманным началом Земли и её тепловой смертью - это сегодня выступает нам навстречу, как жизненная философия миллионов и миллионов пролетариев. В этой жизненной философии как единственно реальное рассматривается лишь то, что человек работает и испытывает в хозяйственной жизни.

Как на протяжении различных эпох развития человечества хозяйничалось, как работалось в хозяйственной жизни, как производилось, покупалось и продавалось, как благодаря этому производству, купле и продаже удовлетворялись жизненные потребности - это должно быть согласно этому пролетарскому мировоззрению, согласно этой пролетарской мировой философии - единственной реальностью. И напротив - всё то, что встаёт в хозяйствующем человеке, как моральные воззрения, религиозные идеалы, художественные импульсы, идеалы государства - всё это идеология, нечто, по существу - иллюзорное, это - недействительная надстройка над единственной действительностью производственных процессов. В этой форме то, что в высших кругах людей содержится больше как теоретическое, самое большее - религиозное убеждение, в пролетарских кругах стало не только практической жизненной мудростью, но - жизненной реальностью; стало тем, сообразно с чем действуют.

И человек вставлен в эту жизнь. Из этой жизни он хочет и должен воспитывать. Но если он хочет воспитывать, если он хочет обучать - он должен быть в состоянии эту жизнь непредвзято наблюдать.

И что примечательно, именно интеллектуализм с его вереницей натуралистических жизнепостижений не только не ввёл человека глубже в действительность, но - выбросил его из действительности. Исследуйте с этой точки зрения прежние жизненные философии. Везде Вы найдёте жизненные мысли, которые удобны для применения где-либо в жизни, по отношению к которым человеку никогда не придёт в голову - рассматривать их как голую идеологию. Люди основывались именно на жизни, и поэтому они не могли думать, что их мысли - лишь нечто вроде дыма, поднимающегося от жизни. Сегодня же это воззрение стало жизненным праксисом большей части образованного мира. И человечество вздыхает по поводу того, что так случилось. Но человечество не хочет видеть того, что то, что происходит в России и будет происходить в мире в дальнейшем - является результатом того, чему учат в наших университетах, что воспитывают в наших школах. Учат, воспитывают - в одном месте не имеют мужества сделать необходимые выводы, в другом - доходят до самых крайних выводов. Катящееся колесо не удержать, если не стремиться к полной ясности именно в этой области, если не усмотреть здесь истинных причин и следствий, если не увидеть, что человек помещён в такую действительность, внутри которой ему невозможно двигаться, если он постигает её чисто интеллектуалистически. Интеллектуализм как инструмент - не имеет сил для вмешательства в действительность.

Я знал одного поэта, который уже десятилетие назад создал себе горчайшие представления о том, что должно сделаться с человеком, если он всё больше и больше загоняет себя в интеллектуализм. В этой местности, где жил поэт, имели яркое представление об интеллигентных, интеллектуалистических людях. Их называли там " большеголовыми", что означало, что они имеют большую голову, в духовном смысле. Этот поэт выразил это в очень наглядном образе. Он говорил: развитие человечества протекает интелектуалистично; это должно привести к тому, что люди в конце концов будут получать всё большие и большие головы, и остальная телесность будет подвешиваться к ним как рудиментарные органы, рудиментарные руки - совсем маленькие ручки, рудиментарные ноги - совсем маленькие ножки, и так люди будут катиться дальше. Речь идёт о большом шаре, на котором придатки рук и ног будут как рудиментарные органы. - В совсем пессимистическое настроение пришёл этот поэт из-за этого: до чего это должно довести людей, если они, и дальше следуя по пути интеллектуализма, дойдут до полного качения.

Можно сказать, что то, что является перед нами, как интеллектуализм - удаляет человека от самого себя, устраняет человека из действительности. Поэтому единственной реальностью для него становится то, что признаёт таковым пролетарий, то, что не могут отрицать, так как либо наталкиваются на это и затем по нашей системе воспитания, даже если она хочет быть реформистской - в силу причинных взаимосвязей отвечают за последствия и набивают себе шишки, или голодают, т.е. опять-таки отвечают за последствия в силу причинных взаимосвязей. Здесь видят, отслеживают, ощущают реальное - вполне точно. Но в это реальное больше не проникают.

И человек примечательным образом - становится тем твёрже в себе, чем он всё больше отдаляет себя от реальности. Он становится уже, образно говоря, так как всё же это верно - этим катящимся шаром. Нужно видеть, как в университетах и школах выращивают то, перед чем отшатываются, когда это потом выступает как жизненная действительность, как жизненный праксис, как это сегодня уже имеет место в значительной мере. Люди критикуют то, что выступает перед ними, но они не знают, что они сами это посадили. Люди Запада смотрят на Россию и находят это ужасным. Но они не знают, что её учителя сначала взрастили это на Западе.

Интеллектуализм, я говорил, это - инструмент, которым можно охватить действительность. В воспитании необходимо охватить действительность человека. Если интеллектуализм не является инструментом, которым можно охватить действительность, возникает большой вопрос: можем ли мы вообще начинать что-либо в воспитании интеллектуалистическим образом?

Этот большой вопрос стоит перед нами в исходном пункте нашего курса докладов. Мы должны пользоваться иными средствами, нежели те, которые даёт нам интеллектуализм. Но мы можем всё же на это решиться, если мы, опять-таки, постигаем отдельную область из всей жизненной взаимосвязи.

В чём нынешнее человечество особенно велико и чем чаще всего восхищено? Ну, конечно же - конгрессами в общественной жизни, не тем, что спокойно знакомятся с существом дела, а тем, что идут на конгрессы и там дискутируют о всяких вещах. Ибо интеллектуализм принадлежит, в конце концов, к дискутированию. Только в существо дела при этом не входят. Существо дела уже имеют и дискутируют о нём. Собираются вместе и дискутируют, о чём только возможно. Обычаи конгрессов, необходимость дискуссий - это то, что следует из интеллектуализма и это же, с другой стороны, ведёт к отчуждению от мира. И это уже можно почувствовать, что, по существу, все наши конгрессы - парят над действительностью как нечто иллюзорное. Там внизу, в жизни - происходит всякое, и на конгрессах об этом будут прекрасно говорить, остроумно говорить. Я нахожу, что на конгрессах говорится очень много чрезвычайно остроумного. Это правильно, что с тем, кто сказал А - можно быть согласным, и с тем, кто сказал В - также можно быть согласным, также и в том случае, если это в противоречии с А - можно, с определённой точки зрения, также быть с этим согласным. А также с С. На конгрессах можно, собственно, всегда быть согласным со всем с определённой точки зрения. Почему? Потому что в интеллектуализме всё колеблется и интеллектуализм ничего не высказывает о действительности. И, собственно, наша сегодняшняя действительность могла бы протекать так же, как она протекает - и без конгрессов. Можно было бы совершенно обойтись без того, что произносится на конгрессах, несмотря на искреннюю, действительную радость от всего остроумия, которое там распускается, ибо всё, в сущности, хорошо.

В ходе последних пяти-шести десятилетий мы пережили в различнейших областях грандиознейшие теоретические построения и не раз имели возможность непредвзято взглянуть на жизнь и увидеть, как эта жизнь протекала в противоположном смысле. Например: в отдельных странах некоторое время тому назад был открытым вопрос о золотой валюте, и в связи с золотой валютой говорилось о всяких чудесах. Можно только сказать, я говорю без иронии, я думаю об этом вполне серьёзно, что в торговых палатах, в парламентах произносились умнейшие речи об оздоровляющих последствиях золотой валюты. Особенно настойчиво указывали умные, проницательные люди, а также практики: если придёт золотая валюта, должна прийти и свободная торговля; одно - является следствием другого. И - смотрите: в большинстве стран, где введена золотая валюта - несносные таможенные барьеры, то есть - несвободная торговля! Это сказала действительность, жизнь. Ум, выросший из интеллектуальности, но теперь умным образом, без иронии, говорил противоположное. Нужно уяснить себе, что интеллектуализм - вырастает из жизни, делает человека крупноголовым.

Это - то, что выводит нас из человекопознания, что отчуждает нас от человека, и поэтому - никогда не может дать оснований для педагогики и дидактики. Ибо педагогическое, дидактическое отношение - всё же человеческое отношение, отношение учителя, воспитателя к ребёнку, к ученику. Из этого человеческого отношения должны быть добыты педагогика и дидактика. Это может произойти лишь благодаря истинному человекопознанию, и такое истинное человекопознание хотела бы дать Антропософия.