Дорнах, 26 декабря 1921 года

В основу всех современных рассмотрений, которые находят затем своё выражение как в области познания, так и в жизненной практике благодаря интеллектуалистически-натуралистическому объяснению мира, заложено наблюдение того, что имеется перед человеком в настоящий момент. Во внешних деталях это могло представляться иначе. Однако в дальнейшем ходе этих представлений станет уже очевидным, что дело здесь всё же именно во внешних деталях. Мы исследуем человека в отношении его организации обычными методами биологии, психологии, анатомии, и мы занимаемся всегда, собственно, тем, на что нам указывает настоящий момент. Конечно, это выглядит иначе. Мы исследуем, к примеру, лёгкие ребёнка, лёгкие зрелого человека, лёгкие старика и констатируем данные моментального осмотра. Затем мы распространяем наши заключительные выводы на весь ход человеческой жизни. Из изменений лёгких с детства до старости мы заключаем нечто о человеческом развитии. Но то, что мы здесь с этим временным ходом делаем, не является вживанием во временной ход, но является всё же остановкой в пространственном, и о временном ходе мы лишь заключаем из пространственных изменений. Мы поступаем здесь почти так же, как при наблюдении часов. Мы смотрим, скажем, утром на положение стрелок часов и из пространственного ориентируемся относительно времени. Затем мы наблюдаем часы в обед и снова из пространственного ориентируемся относительно времени. Этот способ включения себя в жизнь вообще стал для нас обычным. Мы наблюдаем мгновение, которое переживаем. Мы переживаем его пространственно. Но мы совсем не так переживаем внутреннее становление времени. Только тогда можно правильно судить о существе хода человеческой жизни между рождением и смертью, когда мы сможем так же живо вносить себя во время, как мы привыкли вносить себя в пространство. Я хочу пояснить это на нескольких примерах, именно в отношении к человеческой жизни, то, что я только что высказал теоретически. Потому что именно для того, кто хочет упражнять искусство воспитания и обучения, совершенно особую важность имеет это вживание в ход времени. Это видно из следующих примеров.

Предположим, ребёнок развивает совершенно особое благоговение ко взрослому. Здоровое ощущение усматривает это, именно у ребёнка - как нечто здоровое, то, что направляет ребёнка к такому естественному благоговению перед взрослым, если это благоговение правомерно благодаря качествам взрослого, и это, ведь, должно быть так. Мы будем говорить об этом в дальнейших докладах при рассмотрении искусства воспитания и обучения. Сейчас я хочу привести это лишь как пример.

Здесь ограничиваются обычно тем, что говорят: есть дети, которые развивают такое благоговение. Приписывают известные особенности известным детским существам и довольствуются моментом. Но мы не достигнем ничего в познании всего значения этого благоговения, если не будем рассматривать всю человеческую жизнь. Затем, имея возможность наблюдать того или иного человека в позднем, возможно - в весьма преклонном возрасте, мы находим, что есть люди, обладающие способностью естественным образом утешать других, которые нуждаются в утешении, и, если другие из житейской необходимости нуждаются в наставлении - давать им это наставление. Часто это - даже не содержание того, что говорят эти утешающие, вызывающие возвышенные чувства, люди; это заключено в тембре, в звуке голоса; это - манера речи. Если проследовать затем назад по жизненному пути таких людей, до их детского возраста, оказывается: это - люди, которые в своём детском возрасте особо усердствовали в благоговении, в высоком внимании к взрослым. Это благоговейное, уважительное поведение по отношению к взрослым, которое затем в ходе времени исчезает, живет в подосновах жизненного пути и выступает снова в зрелом возрасте в даровании: давать утешение, наставление, возвышение другим.

Вышеописанное можно высказать также и следующим образом. Можно сказать: если ребёнок по-настоящему, из своего внутреннего, учился молиться, учился развивать молитвенное настроение, то это настроение на протяжении средней стадии жизни входит указанным образом в подосновы жизни и снова приходит в преклонном возрасте, проявлясь затем как известный дар благословения, которое ощущают другие люди. Но именно у таких людей, чьё бытие в позднем возрасте благословляюще действует на других, опять-таки находят: они усвоили в своём детстве молитвенное настроение. - Такие вещи находят лишь тогда, когда научаются так же жить во времени, как мы привыкли жить в пространстве. И это должно давать уже знание, которое во времени живёт так же, как и в пространстве, а именно - непосредственно, а не путём выводов из пространственного, как это мы делаем с часами.

Но то, что я Вам здесь, я сказал бы, на паре примеров сделал наглядным для морально-внутренней жизни, если надо прийти к действительному искусству воспитания и обучения, должно применяться уже в самом начале общего рассмотрения человека. И это может происходить следующим образом.

Если мы человека, как он выступает перед нами в жизни, как целое, сравним с животным, мы найдём, что животное, особенно высшее животное, рождаясь, уже обладает необходимой ему в жизни ловкостью. Вылупившиеся цыплята уже полностью приспособлены к своему окружению и не нуждаются больше в обучении; их органы обладают так фиксированной пластичностью, как это необходимо рассматриваемому животному в соответствии с его видом. В случае человека это не так. Человек рождается беспомощным, он должен сперва, благодаря внешнему миру, приобрести своё особое умение, ловкость в известных областях. Этим человек обязан тому обстоятельству, что важнейшим этапом его жизненного пути является средний этап - между детством и старческим возрастом. Этот средний этап, время зрелости, для жизни человека здесь на Земле - есть наиважнейший. Здесь он, благодаря приобретению умелости, ловкости, приспосабливает свою организацию к внешней жизни. Здесь он вступает с внешним миром в отношение, определяемое опытом. Этот средний этап, на котором органы ещё имеют их лабильную пластичность, у животного полностью отсутствует. Животное рождается в жизнь таким, какими мы, люди, становимся впервые лишь в старости, когда наши формы затвердевают, когда нашим формам свойственна постоянная, фиксированная пластичность. Если хотят понять животность в её отношении к миру, то её понимают правильно, лишь сравнив с человеческой старостью.

Но тогда здесь может возникнуть вопрос: не проявляется ли животное также и в своих душевных качествах, как нечто старческое? - Это не так, ибо в животном здесь есть ещё другой полюс, противодействующий этому старческому, и это - способность к продолжению рода. Эта способность как для человека, так и для другого существа, обладающего ею, является омолаживающей. И в то время, как животное, с одной стороны - развивает старение, с другой стороны - в это старение вливается способность к продолжению рода и животное, остаётся всё же известным образом избавленным от преждевременного одряхления, пока оно остаётся способным к продолжению рода.

Но если Вы сможете непредвзято рассмотреть животное или животный вид, Вы скажете: в тот момент, когда животное достигает способности производить потомство, оно уже входит в старость. И своеобразие человека в том, что как детство, так и старость - ибо на протяжении детства медленно развивается способность к продолжению рода - установлены на концах жизни, а в середине лежит органически-пластический этап, который благодаря отношению к внешнему миру может к этому внешнему миру приспосабливаться. И можно назвать в известном смысле нормальным в человеческой жизни то, что этот средний этап правильным образом имеется у человека. Тогда в надлежащее время люди становятся в какой-то мере детьми, в надлежащее время перестают быть детьми, вступают в зрелый возраст, и, также в надлежащее время, вступают из зрелого возраста в старость.

Если весь этот жизненный путь человека рассматривать, помещая себя во временное (mit einem Sich-Hineinversetzen in das Zeitliche), то отсюда также приходят и к рассмотрению ненормальностей. Именно у определенных человеческих индивидуальностей можно видеть, как они, так сказать, не умеют достаточно долго сдерживать старение. Я имею в виду сейчас вовсе не то старение, которое заключается в седых волосах или преждевременно голом черепе, ибо можно долгое время и с голым черепом оставаться ребячливым, но я имею в виду то старение, которое проявляется более внутренне, органически и которое обнаруживается только при внутреннем, интимном наблюдении жизни: душевное, если можно его так назвать, старение, которое разыгрывается потом в жизни, даже если эта жизнь ещё находится совершенно на пластическом этапе.

Но можно встретить и обратное: человек в ходе своей жизни в надлежащее время может не оставить детства. Тогда детство разыгрывается в среднем возрасте; тогда он вносит в средний возраст то, что он должен был бы иметь, как ребёнок, лишь внутренне-душевно. И благодаря этому в ходе человеческой жизни возникает совершенно особое своеобразие, что мы и рассмотрим сегодня в общих чертах.

Рассматривая человеческую жизнь в её временном ходе с этой точки зрения, можно прийти от т.н. нормальной человеческой жизни к разнообразным её ненормальностям. По мере того, как мы, как люди, идём навстречу старости, наша голова, наша головная организация утрачивает свою внутреннюю подвижность, подвижную пластику. Мы становимся более затвердевшими, непластичными в отношении головной организации, когда подходим к концу жизни. И все приобретённые нами в жизни способности становятся в старческом возрасте более душевными, духовными. Но это происходит за счёт анимализации нашей головной организации. Физически мы становимся такими, каким животное является в начале. Мы в какой-то мере анимализируемся. Ценой этого мы покупаем то, что мы, если воспитание - правильно, вероятно можем иметь для всей жизни как душевно-духовную взаимосвязь с жизнью; мы покупаем это ценой того, что в этом позднем возрасте в известной мере то, что мы духовно-душевно сопереживали с миром - не входит больше столь правильно в нашу организацию. Череп стал пластически слишком жестким, слишком твёрдым. Поэтому в старческом возрасте мы больше занимаемся тем, что нас душевно-духовно связывает с внешним миром. Мы не принимаем больше в своё внутреннее в столь высокой степени, как раньше, то, что мы переживаем во внешнем мире. Наступает анимализация нашей верхней организации.

Эта анимализация нашей верхней организации может, теперь фактически - неуместно, наступить уже в раннем зрелом возрасте - внутренним образом, как я это объяснил. Но поскольку человек, естественно, всегда остаётся человеком, также и тогда, когда он в какой-то мере анимализирован в своей головной организации, он - всё же является человеком, поэтому то, что мы здесь рассматриваем, выступает перед нами не во внешних признаках, но - именно во внутренних душевных особенностях. Это происходит так: если этот особый способ, которым вступают в связь с внешним миром старик или старуха, наступает слишком рано (он может наступить уже в детском возрасте) то в силу того, что пластичность в остальном человеке, естественно, ещё преобладает, это отступает в физическую организацию, и тогда внутренним образом раньше переживают то, что в здоровом отношении к внешнему миру переживают лишь тогда, когда сумели своевременно стать стариком. Это связывают со своим физическим, принимают в свою физическую организацию, и это осуществляется благодаря качествам, которые уподобляются чему-то анимальному, звероподобному, как они обычно имеют место у нормальных людей.

Животное имеет, по сравнению с человеком известный инстинкт, который связывает его с его окружением в гораздо большей степени, чем связан со своим окружением человек в нормальном состоянии. Это ни в коей мере не легенда, но вполне соответствует своеобразию животной жизни, что известные животные, когда приближаются природные события, опасные для их жизни, покидают места, где может возникнуть опасность. Животные имеют известный инстинктивный, пророческий дар, если речь идёт о сохранности их жизни. И это описано совершенно верно, если говорят, что животное в значительно высшей степени, чем человек, чувствует ход времён года. Животное ощущает приближение того времени, когда оно должно улетать, если это - перелётные птицы, чтобы искать иные места. Итак, животное имеет интимную инстинктивную связь с окружением. И, если бы можно было увидеть, что происходит здесь, в животной душевной жизни, то можно было бы видеть, правда совсем укутанным в бессознательное, но всё же видеть, что животное имеет инстинктивную жизненную мудрость, которая проявляется как жизнь, совместная со всем ходом природы.

Если человек указанным образом преждевременно подвергается в своей жизни старению, тогда выступает, конечно, не так, как у животного, поскольку у человека всё возвышается до человеческого, но всё же выступает это инстинктивное переживание окружающего мира. И то, что сегодня во многих случаях верно, а во многих - неверно, описывают как низшее ясновидение, телепатию, телепластику, телекинез, т.е. вещи, которые анормально выступают в человеческой жизни, это - не что иное, как разыгрывание старости в более ранних переживаниях человека. Переживая старость уже в двадцать лет, становятся в низшем смысле ясновидящим. Это выражается в вещах, которые выступают как откровение ранней старости и представляют собой анормальности жизни, не столько во внешних, сколько во внутренних признаках. Если бы то, что имеет место как низшее ясновидение, телепатия, телекинез, телепластика, что до известной степени уже очень хорошо исследовано, было бы подвергнуто более глубокому рассмотрению с правильной точки зрения, убедились бы, что имеют здесь дело с преждевременным внутренним старением.

Но нужно двигаться дальше, к действительному рассмотрению жизни. Нужно не только видеть в настоящий момент то, что стоит перед нами пространственно, но нужно мочь его так интерпретировать, чтобы знать: если рассматривать человека в настоящий момент и указывать на те или иные его особенности, то это касается того, что то, что, собственно, должно быть позднее, разыгрывается в более раннем.

В последующие дни мы увидим, что именно благодаря такому точному прозрению в человеческую природу могут происходить исцеляющие процессы. И совершенно так же возможен род анимализации человека, которая, однако, проявляется не во внешнем старении, но благодаря тому, что выступающие обычно животным образом в животном инстинкте отношения к окружающему миру - переносятся в человеческое, но в нижне-человеческое.

Для непредвзятого рассмотрения мира особенности телепатии, телекинеза, телепластики, естественно, не теряют своей многозначительности, если их рассматривать таким образом - не как проявление сверхчувственного, но как то, что происходит благодаря разыгрыванию более позднего в более ранней человеческой жизни. Благодаря этому, в таком рассмотрении во времени учатся познавать именно человеческое существо в его основном характере; ибо рассмотрение во времени означает: не из различных моментов жизни извлекать заключения о ходе жизни, но внутренне жить временем и мочь видеть при этом, как более позднее, вместо того, чтобы обнаруживаться позднее, изживает себя раньше. Видеть во времени - это значит: обозревать время в созерцании и видеть в настоящий момент прошлое и будущее.

Вы сами почувствуете, насколько наше современное рассмотрение, даже если это внешне выглядит иначе, далеко от этого внутреннего, сообразного времени и его ходу, способа рассмотрения. Сюда добавляются затем неудовлетворительные интерпретации того, что встречается в жизни. И от этих неудовлетворительных интерпретаций сегодня полно так называемого научного знания и воздействия этого научного знания на жизнь.

Но может встретиться также и обратный случай: в позднейшей зрелой жизни человека может разыгрываться детское. Детское заключается в том, что не только инстинктивным образом через головную организацию переживаются отношения с окружающим миром, но головная организация интенсивно живёт в обмене веществ тем, что является его отношением к внешнему миру. Если ребёнок видит краску, то в нём происходят при этом оживленные процессы обмена веществ. Ребёнок в известной мере потребляет в свой обмен веществ также и внешние впечатления. И вполне можно сказать, сказать не фигурально, но вполне реально: желудочная функция ребёнка направлена не только на пищу в силу её вкуса и усвояемости, но также и на красочные впечатления окружения. Она направляется на то, что ребёнок переживает из окружения. Так что можно сказать: у старика мы имеем анимализацию жизни в физическом отношении; у ребёнка - вся жизнь наполнена сенситивностью вегетативно-органических процессов.

Вегетативно-органический процесс, не анимально-органический, но вегетативно-органический процесс переживается ребёнком вместе со всем, что он испытывает во внешнем мире. Это идёт вплоть до душевных качеств. Так что мы у ребёнка никогда не придём к завершенному познанию, если не спросим себя: как потребляет ребёнок в свой обмен веществ свои впечатления? - В том ведь и заключается т.н. нормальная человеческая жизнь, что человек потом, в более позднем, зрелом возрасте всё больше предоставляет свой обмен веществ себе самому, что он свою жизнь внешним миром опять-таки переживает самостоятельным образом, что человек то, что он духовно-душевно переживает внешним миром, не предоставляет, как ребёнок, обмену веществ, что он не сопровождает, как ребёнок, все внешние отношения к внешнему миру оживлённым, внутренним выделением желез.

Ребёнок потребляет то, что он переживает во внешнем мире, я сказал бы, как питание. И позднейший, зрелый человек - предоставляет свой обмен веществ ему самому. И лишь потому зрелый человек живет нормальной жизнью, что вещи не входят столь глубоко в его вегетативно-органические процессы. Но у известных индивидов это может оставаться. Известные индивиды могут вносить детскость в позднейшую жизнь. Тем и сохраняют они потом свою самобытность, что они связывают свои внешние переживания со своими органическими процессами, что они также ещё и душевное связывают со своими вегетативно-органическими процессами.

Возьмём пример: некто, достигший уже определенного зрелого возраста, развивает особую любовь, ну, скажем, к собаке. Бывает, ведь, такая интенсивная любовь к собакам. И именно такая интенсивная любовь зачастую связана с высокой интенсивностью переживания. Если затем у такого человека имеется то, что он нечто от детскости внёс в позднейший зрелый возраст, или также, что он в детстве переживал детскость в повышенной степени, тогда он с этой своей любовью не остаётся лишь в душевном отношении к внешнему миру, но эта любовь вызывает органические, вегетативные процессы. Организм сопереживает эту любовь. И, когда эта любовь ощущается живо, при этом всегда происходит ещё нечто и в процессах обмена веществ. Процессы обмена веществ привыкают не только к нормальному пищеварению, нормальному пребыванию в мире, служить остальной нормальной жизни, но известная область, известная провинция обмена веществ привыкает также и к тому, чтобы иметь такие выделения и затем регенерации, как это соответствует этому особому случаю оживлённого ощущения этой любви к собаке. Известная провинция организации нуждается в этом особом изменении, которое выступает здесь внутренне, чисто органически-вегетативно вследствие любви к собаке.

И вот, представим себе, собака издохла. Внешнее жизненное отношение уже не может больше развиваться; но внутренняя провинция вегетативно-органического привыкла развивать такие процессы. И у человека это доходит до того, что этот органический процесс, который теперь уже больше не удовлетворяется, которому недостаёт внешнего созерцания, функционирует дальше, но уже больше не удовлетворяется, поскольку отсутствует его внешний коррелят. Такие органические процессы имеют свою внутреннюю инерцию; они продолжаются. Это шумит во внутреннем человека. И могут оставаться самые странные нарушения, если, к примеру, любовь к собаке так принята в органо-вегетативные процессы, и собака затем издохла.

Случись здесь человек умный, имеющий некоторую жизненную практику, что этот человек будет делать? Ну, он, вероятно, постарается, чтобы была куплена другая собака, и позаботится о том, чтобы этот упомянутый прежний владелец собаки смог так же полюбить её. Если он этого достиг, то он, собственно, провёл исцеляющее лечение; ибо теперь внутренний органический процесс может снова удовлетворяться внешним переживанием. Мы увидим в ходе этих докладов, что есть ещё более разумные методы лечения, но я думаю, человек среднего уровня поступит приблизительно таким образом.

Но, конечно, есть такие переживания внешнего мира, которые не столь определенны и отчётливы, как любовь к собаке. Бесконечно многое мы можем переживать во внешнем мире. И если затем переживающий индивид живо удерживает в себе детскость, т.е. потребление внешнего мира, тогда у такого индивидуума остаётся в вегетативном организме нечто от шума, если его лишить переживания, если то, на чём развились внутренние процессы, не может больше переживаться внешне. Эти вещи есть в человеческой жизни, где и нужно искать - откуда приходит такое внутреннее состояние, необъяснимо поднимающееся из человеческих глубин. Человек из-за этого становится недовольным, брюзгливым, ипохондричным, получает всевозможные следствия из этого. Находят, что он был кое в чём обделён жизнью или чем-то другим, что, собственно, уже нашло свой коррелят в вегетативно-органических процессах. Если такой человек своим сознанием взирает на внешний мир, он уже больше не может доставить удовлетворения тому, что шумит внутри в его организме. В его организме происходит нечто, что, собственно, хочет быть внешне созерцаемым, или, по меньшей мере, мыслимым, но чего он мыслить не может, так как к этому нет повода.

С другой стороны, мы находим жизненно практичных людей, которые обладают особенностью инстинктивно чуять такие вещи в человеке, если он их имеет; затем они находят возможность всячески говорить ему об этом, что выносит эти вещи из неопределенных глубин вегетативно-органического и поднимает их в жизнь мыслей, жизнь представлений, так что человек может это мыслить, представлять, что ему, собственно, и желательно. Кто может наблюдать жизнь, тот найдёт в жизни бесчисленное множество таких утешений, когда просто вегетативно-органическое содержание, которое происходит из прежних разочарований, из прежних лишений жизненного содержания - вылечивается, выводится благодаря тому, что, по меньшей мере, в проникновенности человеческого утешения обращается к человеку и вводится в жизнь его сознания, что ему, собственно и требуется.

В наше время, благодаря особой конституции нашей цивилизации, имеется действительно много индивидов, которые разыгрывают свою детскость в своём зрелом возрасте, так что то, что я сейчас привёл - очень заметно в лёгких и тяжёлых случаях. В то время, как в обычной жизни не многое даёт повод говорить об утешении, которое в исполненной любви отдаче одной личности другой может быть причиной многого исцеляющего, это вводили, вводили во многих отношениях правомерно - в научно-психологический способ рассмотрения. Итак, имеется человек с таким внутренним шумом. Теперь мы знаем, что этот внутренний шум касается оставшихся из жизненных разочарований и тому подобного, отставших вегетативно-органических процессов. Имеется такой человек. Затем, если уж переводить вещи в научную область, нужно, естественно, и выражаться научно. Затем этого человека исследуют. Из его истекшего жизненного пути, с помощью исповеди или из сновидений, которые он имел, или иначе вытянув из него различные сведения, находят: что необходимо для того, чтобы перевести человеку в сознание то, чего требует подсознательное вегетативно-органическое. Затем называют это аналитической психологией или психоанализом. Затем говорят, выражаясь, само собой разумеется, научно, о " скрытых душевных провинциях". Это - не " скрытые душевные провинции", но - вегетативно-органические процессы, которые отстали описанным образом и которые требуют исполнения во вне. И ищут, что можно предложить человеку в качестве такого исполнения. Говорят: мы заботимся об отреагировании таких задержанных процессов. - Видите, в том, что я дал Вам понять, содержится правомерность т.н. аналитической психологии или психоанализа.

Антропософия всегда относительно таких вещей, которые выступают в её области совершенно правомерными - в особом положении. Антропософия, собственно, сама по себе - совсем не сварлива. Она охотно познаёт всё то, что встречается внутри горизонта, в котором она правомерна. И она, само собой разумеется, будет познавать также и психоанализ, внутри горизонта, в котором он правомерен. Но Антропософия должна исследовать вещи из всей человеческой природы и из тотального объяснения мира, должна, таким образом, в известной мере малые сферы, которые несколько дилетантским, обывательским образом также разрабатываются сегодня учёными - включать в более широкие сферы. Поэтому у неё нет никаких причин спорить. Она лишь включает то, что объяснено односторонне - в большую сферу. Но другие спорят, ибо они хотят оставаться в своей малой сфере. Они видят своим способом лишь то, что есть в этой малой сфере. И поскольку она, по существу, способствует тому, у чего горизонт больше, она особенно не стремится с гневом отклонять это Так что в правилах Антропософии необходимо лишь ополчаться против односторонностей, которые её атакуют. Это - то, что должно быть сказано особенно о таком веянии времени, как психоаналитическое.

Особенно примечательно следующее: если человек приходит к тому, что он слишком сильно втягивает конец своей жизни в средний жизненный этап, тогда возникают анормальные отношения к внешнему миру - телепатия, ясновидение в низшем смысле. Человек инстинктивным образом расширяет свой горизонт за пределы своей жизненной сферы. Если человек идёт в обратном направлении, если он то, что в начале его жизни принадлежит к его детскости - вдвигает в позднейшие жизненные эпохи, тогда он внедряется своим существом глубже в своё органическое, тогда органическое вздымает волны и тогда возникают анормальности во внутреннем; он вступает некоторым образом в слишком близкое отношение со своим собственным органическим внутренним. И эти отношения устанавливаются тогда именно так, как они описываются аналитической психологией, которая, однако, должна была бы низойти в органологию, чтобы действительно понять их.

Для полного человекопознания - совершенно необходимо привлечение к рассмотрению хода жизни во времени между рождением и смертью. И такое полное человекопознание указывает на то, чтобы всё внимание сконцентрировать на временном ходе жизни, сопереживать этот временной ход жизни. Именно поэтому Антропософия, желая благодаря своему особому методу проникнуть в сверхчувственное и благодаря этому - в совершенное человекопознание, должна мочь держаться вживания во временное. Человек не принимает во внимание это временное именно в духе сегодняшней цивилизации. Имагинация, инспирация, интуиция, - которые являются особыми методами познания Антропософии, должны безусловно базироваться на временном переживании бытия, переживании бытия во времени.

Имагинация, инспирация и интуиция не должны быть чем-то, что как нечто совершенно чуждое вставлено в человеческую жизнь и как чуждое должно вести к сверхчувственному познанию, но чем-то таким, что полностью лежит на продолжении обычных человеческих способностей. Так что Антропософия вовсе не настаивает на том, что должна иметь место какая-либо особая одарённость, чтобы прийти к имагинации, инспирации, интуиции, но человек, конечно, должен смочь глубже осознать себя в заложенных в нём способностях, которые он может развивать вполне надлежащим образом. Нужно подняться над тем родом познания, который мы усвоили в обычной жизни в сегодняшнем научном познании и в сегодняшней жизненной практике.

Как же мы поступаем, собственно, становясь познающим человеком? Я имею в виду сейчас познающего человека не только, как научно познающего человека, но познающего человека лишь в том смысле, в каком мы должны быть им, чтобы осуществлять нашу жизнь практическим образом. Мы имеем вокруг нас то, что мы могли бы назвать ковром чувств: мир красок, мир звуков, мир тепловых соотношений и т.д., всё то, что производит впечатление на наши органы чувств. Мы отдаёмся этому чувственному впечатлению и переплетаем эти чувственные впечатления с тем, что мы думаем, с мыслями. Когда Вы задумываетесь, когда Вы отдаётесь Вашей собственной внутренней жизни, вспоминая, что составляет содержание этой душевной жизни? Это - чувственные впечатления, вотканные в мысли. Мы живём всецело благодаря тому, что мы в наше душевное принимаем эту ткань из чувственных впечатлений и мыслей.

Что здесь, собственно, происходит? Рассмотрим на этом схематическом рисунке линию от А до В как ковёр чувств, как распространенные вокруг нас краски, звуки, запахи и т.д. Человек отдаётся наблюдению этого ковра чувств, и он вплетает впечатления в свои мысли, которые я рисую здесь как красную змеевидную линию. Человек, отдаваясь жизни чувств, всё, что он переживает в этом мире чувств, связывает мысленно. Он интерпретирует мир чувств благодаря своим мыслям. Благодаря тому, что всё, что он развивает в мыслях, он вкладывает, в известной степени, в этот мир чувств, этот мир чувств образует для него границу, стену, через которую он не может пройти. Он в известной мере - записывает все свои мысли на этой стене, но он не может протолкнуться через стену в сегодняшнем нормальном сознании. Мысли останавливаются на этой стене и рисуют на ней.

Эту остановку на стене преодолевают благодаря тому, что развивается имагинативное познание путём того, что можно назвать систематически-регулярной медитацией. Эта медитация может развиваться как внутренний исследовательский метод таким же образом, каким могут развиваться внешние химические или астрономические исследовательские методы. Вы можете убедиться из моих книг " Как достигнуть познания высших миров" и второй части " Очерка тайноведения", что методы, работающие в этой медитации, ни в коем случае не проще и не менее длительны, чем те, которые нужно усвоить, чтобы стать астрономом или химиком, если хотят прийти к последним выводам. Конечно, это относительно легко, заняться чтением трудов, которые дают руководство к соответствующим упражнениям, и затем пойти настолько далеко, чтобы с помощью здравого человеческого рассудка смочь действительно внутренне убедиться в истинности того, что говорится в антропософских исследованиях. Это не требует ссылки на авторитет. А также, если это невозможно исследовать самому, то это можно проверить, если только войти в специфику исследовательского метода.

Итак, всё это упражнение основывается на том, чтобы отказаться от вхождения в чувственные впечатления. В медитации - не предаются чувственным впечатлениям, отдаются только жизни мыслей. Но эта мыслительная жизнь, благодаря устойчивой концентрации на известной, легко обозримой мысли, должна быть приведена к такой интенсивности, к такой живости, какими обладает лишь внешняя жизнь чувств. Вы ведь знаете, это - нечто совершенно иное, когда мы отдаёмся внешним впечатлениям чувств, нежели когда мы в обычном сознании отдаёмся лишь нашему бледному, безжизненному миру мыслей. Чувственные впечатления действуют на нас живо, интенсивно. Мы отдаёмся им. Мысли - блекнут, становятся абстрактными, холодными. Но именно в том и заключается существо медитирования, что мы благодаря упражнению приходим к тому, чтобы жить в одном лишь ткании мыслей с такой же интенсивностью и живостью, как и во внешней жизни чувств. Если медитативную мысль можно охватить в такой внутренней живости, как это иначе происходит, когда мы предаёмся ощущению краски, тогда медитативная мысль правильным образом вчленяется в жизнь. Но всё это должно происходить с такой же внутренней свободой, с какой происходит нормальное ткание мыслей и чувственное восприятие. Как мы не предаёмся неопределенным настроениям, мистической мечтательности при наблюдениях внешнего мира, как мы не становимся при этом мечтателем, так же это недопустимо, если мы таким образом правильно медитируем. В этом медитировании должно содержаться точно то же настроение, что и во внешнем, чувственном восприятии.

Это и является своеобразием антропософского метода, что он принимает чувственное восприятие в качестве образца. Найдётся невнятный мистик, который скажет: чувственные восприятия - нечто неполноценное! Их нужно оставить. Нужно переноситься в сказочное, мистическое, отвлеченное! - Так вот, благодаря этому приходят в состояние полусна, а не действительного медитирования. Антропософия следует противоположному пути: она принимает чувственное восприятие как образец в отношении его качества, интенсивности, живости. Так что человек в этом медитировании двигается так же свободно, как он в ином случае двигается в чувственном восприятии. И при этом он совсем не боится стать сухим трезвенником. Вещи, которые он переживает таким образом со всей объективностью, они уже удерживают его от сухого филистерства, и он вовсе не нуждается, благодаря объектам, которые он переживает, в том, чтобы преодолеть повседневность и возвыситься в сноподобную мечтательность.

Итак, медитируя правильно, человек достигает свободы движения в мыслях. Но вследствие этого сами мысли освобождаются от их прежнего абстрактного характера, они становятся образными. И это наступает теперь в полном бодрственном сознании, среди других здоровых мыслей. И этого нельзя терять. Галлюцинант, мечтатель, который в тот момент, когда он галлюцинирует, грезит - полностью галлюцинант, полностью мечтатель, здесь он полностью отставляет в сторону здравый человеческий рассудок; тот, кто практикует описанные здесь методы, так поступать не может. Он всегда пребывает в здравом человеческом рассудке. И он берёт его с собой во всё то, что он переживает здесь в образной жизни мыслей. И что же вступает благодаря этому? Да, видите ли: в полном бодрственном состоянии вступает то, что иначе лишь в бессознательной жизни формирует в образности сновидения. Но именно это иявляется отличием имагинации от сновидения: при сновидении всё делается внутри нас; затем это выносится из неизведанных глубин в бодрственную жизнь, и мы можем это лишь наблюдать задним числом. При имагинации, при подготовке к имагинации, в медитативном содержании мы сами делаем то, что иначе делается внутри нас. Мы берём на себя функции творца образов, которые не являются голыми фантастическими образами, но своей интенсивностью, живостью так же отличаются от образов фантазии, как и образы сновидений. Но мы делаем всё это сами, в том-то и дело. И в то время, как мы делаем это сами, мы свободны от одной основательной иллюзии, которая заключается в том, что то, что делают сами, можно было бы рассматривать, как манифестацию объективного внешнего мира. Этого не бывает, так как при этом осознают, что всю эту образную ткань - создали сами. Галлюцинант - считает свои галлюцинации действительностью. Он считает образы действительностью, поскольку он их, ведь, не сам создаёт, поскольку он знает, что они создаются. Поэтому у него возникает заблуждение, что они являются действительностью. Тот же, кто подготавливает себя медитацией к имагинации, вовсе не может допустить, чтобы то, что он здесь сам развивает, принимать за действительные образы. Первая ступень к сверхчувственному познанию заключается именно в том, что становятся свободными от иллюзий вследствие того, что всю ткань, которую теперь вызывают как внутреннюю способность, образы такой живости, как образы сновидений - формируют полностью свободно и произвольно. И теперь действительно нужно быть сумасшедшим, чтобы принимать это за действительность.

Следующий этап этого медитирования заключается в том, что опять-таки приобретают способность - мочь позволить этим образам, которым присуще нечто околдовывающее, и тем, которые человек развивает не в совершенной, как при медитировании, свободе, поселяя их, фактически как паразитов - позволить всем этим образам полностью исчезнуть из сознания, так что обретают внутренний произвол - если пожелают, дать полностью исчезнуть всем этим образам. Этот второй этап - так же необходим, как и первый. Так же, как и в жизни для воспоминания необходимо забвение - иначе мы всегда будем окружены всей суммой наших воспоминаний -, так и на этой первой ступени познания - так же необходимо отбрасывание имагинативных образов, как и ткание, формирование этих имагинативных образов.

Но в то время, как всё это проделывают, упражняют, в душевном происходит нечто, что можно было бы сравнить с тем, как становится сильным постоянно упражняемый мускул. И теперь осуществляется упражнение души благодаря тому, что учатся ткать образы, формировать образы и снова их погашать, и всё это - полностью в области нашей свободной воли. Видите ли, благодаря тому, что развита имагинация, приходят к сознательной способности формировать образы так, как они в ином случае формируются бессознательной жизнью сновидений, на той стороне, в мирах, которые не могут быть обозреваемы обычным сознанием, которые вложены в состояние между засыпанием и пробуждением. Теперь эту же самую деятельность сознательно развивают на этой стороне. Итак, в этой медитации, нацеленной на имагинативное познание, развивают волю к достижению способности сознательно творить образы и, опять же - способности сознательно устранять образы из сознания. Благодаря этому приходит другая способность.

Эта способность - обычно непроизвольна, но имеет место не во время сна, а в момент пробуждения или засыпания. Момент пробуждения и засыпания может принять такой вид, что то, что пережили от засыпания до пробуждения и уносят в сновидческом остатке, пребывая по ту сторону - в этот момент обсуждается, оценивается. Однако, то, что открывается нам при пробуждении, тотчас настолько поражает, что все воспоминания сновидений пропадают. Вообще, можно сказать: в сновидении в бодрственную жизнь вдвигается нечто хаотичное, некое обломочное образование чего-то лежащего вне обычной бодрственной жизни. Оно вдвигается благодаря тому, что человек на протяжении сна развивает образную, творящую имагинации деятельность. Если бы он развил в бодрственной жизни деятельность, творящую имагинации, и деятельность, устраняющую имагинации, он смог бы тогда из своего подготовления к имагинациям прийти к состоянию пустого сознания: тогда это - нечто подобное пробуждению, и тогда с той стороны чувственного (что я обозначил сейчас на рисунке красным кругом), развитыми медитацией мыслительными путями в нас проникают сквозь чувственный ковёр сущности, пребывающие по ту сторону чувственного ковра. Мы проталкиваемся сквозь чувственный ковёр, если мы остаёмся с пустым от созданных образов сознанием; тогда благодаря инспирации в нас входят образы с той стороны чувственного мира. Мы вступаем в мир, лежащий по ту сторону чувственного мира. Благодаря имагинативной жизни мы подготавливаемся к инспирации. И инспирация заключается в том, что мы сознательно можем переживать нечто так, как мы обычно бессознательно переживаем момент пробуждения. Как в момент пробуждения в нашу бодрственную душевную жизнь входит нечто из потустороннего этой бодрственной душевной жизни, так тогда, когда мы благодаря имагинациям так развили нашу душевную жизнь, в неё приходит, как я это описал - нечто из потустороннего сознанию чувственного ковра.

Таким образом мы переживаем духовный мир, который находится позади чувственного мира. То, что усваивается, как такая способность сверхчувственного познания - не что иное, как продолжение того, что человек имеет как способность уже в обычной жизни. И Антропософия основывается на том, чтобы далее развивать такие способности. Она только должна при этом всецело опираться на то, что человек усваивает благодаря временному постижению хода жизни и хода бытия.

Если Вы прочтете то, что Вы найдете как подготовительные упражнения к имагинации, инспирации и интуиции в моей книге " Как достигнуть познания высших миров" или в моём " Очерке тайноведения" и рассмотрите их непредвзятым взглядом, Вы увидете, что всё это сводится к тому, чтобы мочь переживать ход времени. Человек обычно в своей жизни живёт последовательно в детском постижении мира, в зрелом постижении мира, в старческом постижении мира, или же он анормально переживает внедрение того или другого. Не сама имагинация, но то, что правомерным образом к этому готовит - должно быть выработано, чтобы вся жизнь исходила из целостного человека; чтобы человек отдавался миру из всего хода жизни; чтобы таким образом гармонизировалось то, что особенно подходяще для мира в ребёнке, что особенно пригодно для мира в зрелом возрасте, что особенно пригодно для мира в преклонном возрасте; в мировоззрении, идущем к сверхчувственному - это должно сливаться вместе и гармонизироваться. Целостный человек должен действовать в мире также и как временной организм. Человек должен в известной мере внести в сверхчувственное воззрение свежесть и весёлость детского возраста; ясность мысли зрелого возраста; и он должен, ведь, достигнутую в правильной человеческой жизни преданность жизни, исполненную любви преданность жизни - внести в сверхчувственное воззрение в преклонном возрасте. И это всё: свежесть и весёлость - в постижение, ясность - в суждение и исполненную любви преданность явлениям - всё это человек должен принести, как подготовление, чтобы смогли соответствующим образом развиться имагинация, инспирация, интуиция.