Примечания. Странное место, указывающее на ирреальный характер происходящего

Странное место, указывающее на ирреальный характер происходящего. Дело в том, что сидя верхом на ведьме, Хома никак не смог бы подо брать лежавшее на земле полено. Это скорее напоминает логику сна, где желаемое легко становится действительным.

Цит. по: Вересаев В. Гоголь в жизни. М., 1990. С. 42-43.

Гоголя вообще беспокоила «звериная» тема; не случайно она так явно сказалась в «Мертвых душах», где у многих персонажей есть свой животный прообраз. Есть он, кстати, и у Чичикова. Этот зверек настолько похож на человека, что сразу и не догадаешься, кто это такой - обезьяна. Подробнее об этом см.: Карасев Л.В. Заметка о Чичикове // Путь. 1995. №8. С. 319-327.

В «Старосветских помещиках» тоже есть кошка, возвращение которой, как полагает Пульхерия Ивановна, несет ей смерть (кошка-ведьма или оборотень). И есть жалость - сначала к кошке (старушка слышит «жалкое мяуканье»), а затем это чувство разделяют оба супруга: Афанасию Ивановичу жалко Пульхерию Ивановну, а ей — остав ляемого мужа. Интересно, что есть здесь и мотив «ловли»: разница в том, что если в «Вие» и «Майской ночи» в роли ловца выступала кошка, то в «Старосветских помещиках» кошку ловит Пульхерия Ивановна.

А.И. Иваницкий

ГОГОЛЬ И ГОФМАН: ГРОТЕСК И ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЕ

Гоголя и Гофмана многажды сравнивали, в том числе и по линии гротеска. Но при этом сам гротеск понимали и принимали по определению. Однако, не разъяснив его существа, можно оказаться в плену ложных связей и различий двух крупнейших гротескных писателей Нового времени.

В гротеске же, с нашей точки зрения, неделимы объективное и субъективное. Объективное — это перераспределение внутри всего живого отношений между человеческим, растительным и животным на основе общей и равной принадлежности всех трех начал и их носителей олицетворенной земле. Изобразительным воплощением такого перераспределения выглядят полотна Босха. У самого Гоголя панорамой такого перераспределения, создающего предпосылки для гротеска, выступает образно-сюжетная экспозиция «Страшной мести»: «Те леса, что стоят на холмах (у Днепра. - А.И.), - не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода... Те луга не луга, то зеленый пояс...»1.

Субъективное в гротеске - это, по-видимому, модальность подачи соответствующего образа автором. Гротескная модальность всегда соединяет смех и ужас, что связано с основной мотивацией самого создания гротескного образа. Она проистекает из подспудного влечения человека к своему дочеловеческому единству с растительным и животным элементами на основе слитности его тела с земляным — материнским.

Однако влечение к этому состоянию (воплощаемое в различных оргийных культах и всевозможной кентавристике) с течением социально-исторического времени все теснее переплетается с ужасом - как по поводу такого переплетения, так и по поводу собственного влечения и неспособности противиться ему. В то же время с ростом «положительного» знания кентавристика становится фантастикой. Поэтому художественная симуляция «кентавристики» оказывается неотделимой от: а) ужаса от нее и самого себя, стремящегося к ней; б) смеха как преодоления ужаса ради нового «освоения» своего дочеловеческого прошлого; в) смеха как осознания условности своего возвращения к этому прошлому. Поэтому гротеск несводим к изолированным друг от друга ужасу, фантастике, волшебству и комизму, - но всегда представляет их функциональный сплав.

Уникальность Гоголя заключается в том, что в своем поэтическом мышлении, выражаемом в тропах, он воссоздал древнейшие, архаические модели мировосприятия2. При этом одним из важнейших свойств гоголевского гротеска составляет отмеченный Ю.В. Манном «уход фантастики в стиль» и в сочетании «" фантастических" стилевых форм с " правильным", нефантастическим ходом действия»3. «Фантастика» Гоголя в огромной степени связана именно с присутствием либо вторжением растительно-животного, «земляного» начала в социальном мире и человеческом естестве4. Необъяснимость, непроясненность подоплеки такого присутствия предстают у Гоголя как «беспорядок природы»5.

Поэтому применительно к Гоголю являются либо не являются гротескными ситуации, сюжетно схожие, но разнящиеся по авторской модальности. Так, гротескны переписывающиеся собаки в бреде Поприщина в «Записках сумасшедшего», крысы в сне Городничего в «Ревизоре», свинья, крадущая жалобу Довгочхуна в повести о ссоре Иванов. Но не гротескна кошка, сбежавшая от Пульхерии Ивановны в «Старосветских помещиках» и своим недолгим возвращением предвозвестившая смерть хозяйки.

Гротескна явившаяся из-под земли огромная харя в «Заколдованном месте», но не вставший из-под земли мертвец в «Страшной мести». Гротескно свиное рыло, высунувшееся в окно в «Сорочинской ярмарке», но не звероподобные духи, врывающиеся в церковь в «Вие». Гротескным выглядит страшный сон Шпоньки о будущей жене и тетушке, которая эту жену ему навязывает. Но не чувства Хомы Брута к убитой им ведьме в том же «Вие», где переплетаются ужас, влечение и тоска. Гротескно «эдипальное» соперничество Головы со своим сыном Левко в «Майской ночи, или Утопленнице» — но не соперничество колдуна с зятем в «Страшной мести». Гротескны похожие на чертей цыгане в «Сорочинской ярмарке», но не цыгане, прислуживающие чертям и укравшие маленького Ивася в «Вечере накануне Ивана Купала».

Гофмановские повести также гротескны в том смысле, что в них бытие человека определяется связями его естества с различными дочеловеческими началами одушевленной природы. Но природа гротеска у Гофмана - иная, нежели у Гоголя. Хотя чисто хронологически русский писатель наследует немецкому, со стадиальной точки зрения их связь выглядит противоположной.

Причина в том, что поэтика Гофмана, в отличие от гоголевской, практически не связана с архаикой как таковой. Его поэтическое мировоззрение питалось интересом к алхимии, розенкрейцерству, кабалистике, лейбницевской монадологии и другим религиозно-натурфилософским учениям, в которых мир и человек равно образуются соединением и игрой различных одухотворенных начал природы. Причем момент игры является принципиальным и обусловливает своего рода поэтический облик мироздания, воплощаемый в музыке.

Человеческий, социальный мир не антитетичен магическому, а есть его продолжение. Однако гофмановский «злой принцип» («Boese Prinzip») чрезвычайно близок гоголевскому «беспорядку природы». Его суть составляет все то же неограниченное распространение растительного и животного начал. Оно предстает результатом некоего сбоя в связи человека с одухотворенной, «магической» природой, нарушением магической рецептуры.