Телесное естество Ковалева (нос, устойчиво подразумевающий в народной культуре фаллос) отделяется от хозяина в качестве его двойника.

Сюжет замыкания телесного земляного греха рода в его последнем представителе развернут в «Страшной мести». Наказаны нисходящие колена конкретного лица (Петро). «Наслоения» его греха в нисходящих коленах осуществляют «кольцевое» действие мстящей олицетворенной земли. Последний в роду, колдун замыкает на себе грех рода, выступая и жертвой, и палачом последнего. Круг замыкается.

В свете этого Цахес выглядит коллективным плотским двойником рода (соединением плотских наростов всех живших и живущих).

Цахес между тем рождается бессильным, олицетворяя телесный упадок «демагизированного» мира. Чудесное же возвышение уродца есть дело рук самих изгнанных фей: в отместку за изгнание товарок фея Розабельверде вживляет Цахесу три волоска. Наслав на людей слепоту и заставляя их приписывать Цахесу чужие заслуги, фея делает последнего не только всеобщим заместителем, но и зеркалом: возвышая его, люди обожествляют не беззащитное и униженное, а телесное и греховное, тривиальное и хищное в себе.

Как видим, в отличие от «...Цахеса...», у Гоголя разрастание природной плоти совершается не удалением нечисти, а ее самоубийственным вторжением. В «...Цахесе...» же мир магии и волшебства раздвоен. Маг Проспер Альпанус, оппонируя фее Розабельверде и помогая герою снять заклятие с Цахеса, соединяет волшебство и науку на основе ученой магии, эзотерики.

Таким образом, сама наука (синтез человеческого мира культуры) не фронтально противостоит хтонике (как, например, в гоголевском «...Шпоньке...»), а помогает людям от имени последней. Феи, в отличие от гоголевских ведьм, не просто питают человечество природной силой, но одухотворяют его культуру.

4.

Одним из фундаментальных проявлений «злого принципа» и «беспорядка природы» является ложное очеловечение животного - собаки, кошки, обезьяны и пр. Таковы у Гофмана новелла-фельетон «Сообщение об одном образованном молодом человеке» («Nachricht von einem gebildeten jungen Mann»1813), роман «Житейские воззрения кота Мурра» («Lebensansichten des Katers Murr», 1821). (ср. повесть В. Гауффа «Обезьяна как человек» («Affe als Mensch», 1826), а также «Сообщение о новейших судьбах пса Бергансы» («Nachricht von den neuesten Schicksalen des hundes Berganza», 1813).

С последней сюжетно соотносима повесть Гоголя «Записки сумасшедшего». Общий полуфантастический мотив двух повестей: социальный и физический аутсайдер безнадежно влюблен в заведомо недоступную для него девушку; на высшей точке своего отчаяния он ставит между собою и «предметом» фигуру человекоподобной собаки и фактически символизирует себя в ней.

В то же время в обеих повестях собака служит избраннице героя, поверена в ее сердечные тайны, способна говорить и писать и вольно либо невольно сообщает влюбленному сердечные тайны своей хозяйки.

Подоплека самоотождествления героя с вещей собакой проясняется в свете того, что в мифе и фольклоре собака символизирует: а) первородный хаос - грозя его возвращением; б) отверженность, маргинальность; в) вещее знание9. Таким образом, в очеловеченной собаке герой: а) символизирует свою социальную отверженность; б) наделяет себя сверхзнанием о сверхважных для него фигуре и ситуации; в) симулирует собственную способность вернуть в хаос отвергший его мир.

Гоголевский мелкий чиновник Поприщин, влюбленный в дочку своего начальника, подспудно символизирует в ней свое социальное возвышение. Постепенно сходя на этой почве с ума, он воображает, что перехватил переписку собачки своей возлюбленной с соседским шпицем. (Впрочем, вопрос о достоверности этой переписки остается невыясненным, поскольку в переписке Поприщин однажды обнаруживает весьма здравые и скептические оценки его собственной персоны - возможно, от лица собаки он бессознательно озвучивает реальную самооценку).

Гофман в «...Бергансе» рассказывает о самом трагическом эпизоде своей безнадежной любви к Юльхен Марк. Он оказался свидетелем того, как жених Юльхен, навязанный ей матерью, в пьяном виде попытался насильно овладеть ею; Гофман вступился за девушку и в результате последовавшего за этим скандала был навсегда изгнан из дома Марк. Берганса, выступая вторым «я» самого Гофмана, в известной сцене заступается за свою хозяйку и, искусав жениха из мира «злого принципа», изгоняется из дома, как и сам Гофман. (Отметим, что сама Юльхен к миру «злого принципа» заведомо не принадлежит).

В отличие от Бергансы, поприщинская Меджи предстает как внутренним голосом Поприщина, так и адептом противостоящего ему «злого мира» (равно как и владеющая ею генеральская дочка, которую собака символически «защищает» от чужака Поприщина).

То есть: отвергнутый петербургским миром Поприщин внутренне подобен ему, устремлен к нему, через сочиненную им «вещую» собаку. Та перестает быть связующей фигурой, когда ее «вещими» устами Поприщин изрекает приговор себе и «узнаёт» об обручении его дамы сердца: его сознание раздваивается.

Берганса же, безусловно неся в себе символику ведовства и первичного хаоса, отнюдь не воплощает «беспорядок природы», а, наоборот, противостоит ему и, будучи изгнана, подтверждает, как и ее двойник - Гофман, значение «отверженности», но в результате собачьей «самоотверженности».