Глава 9. Подозрения.

Я бреду по небольшому парку недалеко от школы. Ветер кружит хрустящие осенние листья, и это напоминает маленькие огненные смерчи. Темные деревья ощетинились голыми ветками. Они стоят у дороги, молчаливые и печальные, словно скелеты на каком-нибудь богом забытом кладбище. От них веет грустью и меланхолией. Эта ежегодная агония природы передается и мне, падая неприятной тяжестью на сердце. Когда на землю вместе с предрассветным инеем спускается холод, сердце природы останавливается. Это не просто сон, это кома. Я чувствую грусть погибающего леса. Умирать больно, я знаю. И даже если потом ты воскреснешь, то все равно будешь уже немножко другим. Вечность перекраивает души не хуже, чем это делают потери и боль.

Мне холодно, пронизывающий ветер пробирает до костей, и я плотнее закутываюсь в старую рваную куртку Дадли, безуспешно пытаясь согреться. Сейчас в школе большая перемена, все сидят в столовой или вышли во двор, а меня вот потянуло разделить с красно-оранжевым парком его последние вздохи. Где-то совсем рядом, я чувствую, есть что-то живое, трепещущее, резко отличающееся от пахнущего гнилью и старостью парка. Я падаю на колени прямо в грязную влажную землю, разгребая руками кленовые листья. Не люблю клены. От их листьев земля кажется красной, словно снег на поле сражения. Я сижу, лихорадочно раздвигая шуршащий кленовый ворох, и мне страшно обернуться. Я боюсь того, что могу увидеть за своей спиной на этой алой земле. Мое воображение и так слишком часто играет cо мной жестокие шутки.

Последние пятиконечные листочки сметены в сторону, и я вижу маленький зеленый росток в мерзлой земле. Живой. Мне хочется обозвать его неудачником за то, что он продолжает жить, когда все вокруг умирает. А его согревают собой мертвые листья. Но мне становится его жаль. Я подношу к нему руки, словно пытаюсь согреть, и отпускаю на волю свою магию. Крошечное растение охватывает волна теплого золотистого свечения. Прямо на моих глазах стебелек увеличивается, выпуская новые побеги, и уже через несколько секунд превращается в стройный нарцисс. Я заворожен этим зрелищем, я не могу отвести от него взгляда. Я вкладываю еще больше магии, чтобы прекрасный цветок не задели холода и снег. Наверное, магглы удивятся цветущему нарциссу поздней осенью. Ну и пусть. Меня охватывает какое-то странное чувство, словно то, что моя магия может решать жизнь другого существа, пусть даже цветка, возводит меня в какой-то новый статус. Моя магия впервые спасает, а не убивает, и каким-то образом это делает груз на моей душе несколько легче.

– Эй, как ты… – у меня за спиной раздается чей-то голос, и я вмиг подбираюсь, отскакивая назад одним невероятным кувырком и принимая боевую стойку. Тупой рефлекс войны. Уже глядя в расширившиеся от ужаса глаза Хейли, я опускаю руки и расслабляю напряженные мышцы. На меня накатывает непонятная усталость. Как долго я еще буду вздрагивать от каждого шороха и прикосновения, прежде чем сумею забыть войну? Иногда мне кажется, что все это стало такой большой частью меня, что сможет прекратиться только вместе с моей жизнью.

– Что тебе надо, Хейли? – не особо дружелюбно спрашиваю я, приваливаясь спиной к стволу дерева.

Ее губы дрожат и она запинается, когда отвечает:

– Я… я просто увидела, как ты уходишь, и решила пойти следом. Что это было? – вдруг выпаливает она, опасливо указывая на цветок.

Я пожимаю плечами и отвечаю нарочито спокойным голосом:

– А что? Просто цветок. Странно, что он еще не завял, осень все-таки. Но так бывает.

– Нет, – она упорно качает головой, и я досадливо сжимаю кулаки. – Это ты сделал, я же видела. У тебя ладони светились!

Я понимаю, что абсолютно глупо прокололся, и прибегаю к единственному возможному в этой ситуации методу – упорно все отрицаю.

– Хватит придумывать, Хейли, – говорю я, растягивая губы в насмешливой улыбке. – Ты перечитала слишком много сказок, вот и мерещится всякая чертовщина.

Ее губы дрожат сильнее, а в глазах стоят слезы. Я испытываю легкий укол совести, но продолжаю стоять неподвижно, прислонившись к дереву, с чуть насмешливо приподнятой бровью. Кажется, Хейли с минуту колеблется: зареветь и убежать в школу, или же… Она решительно встряхивает головой и смотрит на меня, неудачно пытаясь улыбнуться. Я издаю чуть слышный вздох облегчения: не хватало еще довести глупышку до слез.

– Ладно, неважно, – говорит Хейли. Ее ореховые глаза все еще подозрительно прищурены, но теперь в них есть и сомнение. Надеюсь, она все-таки решит, что ошиблась. – А что ты тут делаешь?

– Просто решил прогуляться. А тебе-то что?

– А почему ты всегда один? Все время читаешь или вообще куда-то уходишь, как сейчас. Потому что ты злой, да? – спрашивает она в ответ.

– Не говори глупости, мне просто стало скучно сидеть в школе, – я раздражен и даже не пытаюсь скрыть свою досаду.

– Пойдем, – она решительно хватает меня за руку и куда-то тащит. – Там у Сары Эшбоул настоящий ужик. Настоящий-пренастоящий, представляешь? Она его всем показывает!

Мне не хочется идти в школу и тем более не хочется смотреть на какого-то ужа. Но девочка вцепилась в меня мертвой хваткой, к тому же, как это ни прискорбно, она физически крупнее и сильнее меня, поэтому как бы я ни упирался, это бесполезно. Я не могу использовать магию, а больше мне ничего не остается, поэтому я просто покоряюсь воле обстоятельств.

– Не злись, ты все время такой сердитый, – тем временем тарахтит Хейли. – И у тебя совсем-совсем нет друзей, так жалко. Но я хочу быть твоим другом, ты знаешь? Думаю, тебе просто надо чаще улыбаться…

Класс! Я подавляю желание закатить глаза и застонать от досады. Теперь меня будут учить жизни семилетние глупышки. И как только я до такого докатился?

Впереди показывается здание школы, и Хейли почти переходит на бег.

– Они там, в классе, – взволнованно говорит она, заворачивая за угол коридора.

Когда мы оказываемся в классе, Хейли резко застывает на пороге и смотрит куда-то вдаль испуганными глазами. Я слежу за направлением ее взгляда и тоже смотрю на толпу народа в углу. Они все что-то кричат, на меня почти ощутимо веет чьим-то страхом. Я инстинктивно бросаюсь вперед, расталкивая ребят локтями. Хейли хвостом следует за мной.

– Отпусти его, он мой! – кричит темноволосая девочка, Сара, размазывая по щекам слезы.

– Я всего лишь хочу немножко поиграть, – в толстом парне, сжимающем в руке маленькую змейку, я с удивлением узнаю Дадли. Его дружки стоят у кузена за спиной и одобрительно гогочут.

Дадли берет голову ужа одной толстой рукой, а другой тянет за хвост, с садистским интересом наблюдая, насколько сильно может растянуться чешуйчатое тельце. Ужик извивается, и я вдруг понимаю, что волны ужаса, распространяющиеся по всему классу, исходят именно от него. А еще я слышу вопли чистой паники, которые остальные принимают за злое шипение. Напряжение в воздухе почти осязаемо, и мне приходится прилагать усилия, чтобы сдерживать выходящую из под контроля магию.

– Дадли! – я рявкаю это хорошо отработанным командным голосом, и кузен замирает. Все резко затыкаются и впериваются в меня такими взглядами, словно видят впервые.

– А теперь отдай его сюда, – я вытягиваю руку вперед и выжидающе смотрю на кузена.

Дадли заметно колеблется. Ему не хочется спорить, но еще меньше хочется терять свой авторитет, послушавшись недомерка-кузена. Невесомые нити моей магии уже тянутся к нему, стремятся коснуться сознания, подчинить моей воле. Я плотнее стискиваю зубы, пытаясь сдержать свои силы. Даже легкое воздействие на сознание нельзя отнести к белой магии. А применять темное колдовство к ребенку? Увольте, даже мой кузен этого не заслуживает.

– А если нет? Что ты сделаешь? – спрашивает Дадли с напускной бравадой.

– Хочешь проверить? – я растягиваю губы в хищной усмешке и подаюсь вперед, опасно сузив глаза. Приближаюсь к Дадли вплотную и тихо говорю ему прямо в ухо, чтобы не слышали остальные. – У меня есть способы заставить тебя очень сильно пожалеть о своем поведении, поверь. Знаешь, я могу тебя так ударить, что не останется синяков. Кому ты тогда побежишь жаловаться? К мамочке? Кто тебе поверит, Дадли?

Естественно, я блефую. Я никогда бы не опустился до избиения семилетнего ребенка, даже такого вредного, как мой кузен. Хотя я все еще считаю, что получить ремня от отца в чисто воспитательных целях Дадли не помешало бы. Однако мои угрозы оказываются эффективными: Дадли заметно бледнеет и отступает назад. Его руки с несчастной змеей дрожат, и бедная рептилия уже перестала сопротивляться, безвольно обвиснув в стальной хватке кузена. Я поднимаю одну бровь и вновь требовательно протягиваю руку. Дадли смотрит на меня взглядом побитого щенка, но змею отдает.

– Хороший мальчик, – я ухмыляюсь и отхожу в другой угол класса. Все настолько ошарашены произошедшим, что и не думают следовать за мной.

Я смотрю на безвольное тельце змейки в своих ладонях и чувствую, как меня охватывает жалость. Ну что Дадли за свинья такая?

– Больно. Нет сссил, – шипение змеи едва слышно.

– Тихо, сейчассс я тебе помогу, – я говорю очень тихо, нагибаясь к ужу почти вплотную. Пропускаю в ладони очень слабый ручеек магии, его совсем незаметно. Но к змее возвращаются силы и она потихоньку оживает.

– Ссспасссибо, человек, – благодарно шипит змея.

– Обращайссся, – я облегченно улыбаюсь. Мне все-таки удалось его вылечить. Если честно, очень в этом сомневался, потому что целитель из меня всегда был неважный.

– Можно? – раздается справа неуверенный голос. Я поднимаю глаза. Рядом со мной стоит Сара Эшбоул. Глаза у нее красные и опухшие, но она больше, слава Мерлину, не плачет.

– Конечно, – я равнодушно передаю ей ужа.

– Спасибо, – ее голос звенит от благодарности и она так на меня смотрит, что мне кажется, будто она вот-вот бросится мне на шею.

– Нечего приносить в школу то, за чем не можешь уследить, – бросаю я и со вздохом облегчения наблюдаю, как она поджимает губы и уже не выглядит такой благодарной.

Раздается звонок, и я сажусь за свою парту. Все переговариваются, пялясь на меня или на Дадли. Небось обсуждают, почему громила-кузен со своими телохранителями спасовал перед дохляком вроде меня. Я с вызовом встречаю направленные на меня взгляды, и они постепенно отводят глаза, неуютно ерзая на стульях.

– Успокойтесь, – раздается звучный голос только что вошедшей в класс миссис Паркер. – Рассаживайтесь по местам. Итак, у нас урок литературы…

Я зеваю и начинаю бездумно водить карандашом по бумаге, пропуская мерный гул речи миссис Паркер мимо ушей. Я рисую Венгерскую Хвосторогу по памяти. Получается довольно неважно, но в целом правдоподобно.

– А теперь будем читать по очереди и запоминать, а на следующем уроке вы попробуете рассказать то, что запомните… – долетают до меня слова учительницы.

Я снова углубляюсь в свои мысли, небрежно вырисовывая острые шипы на хвосте дракона.

– Мистер Поттер! – долетает до меня резкий оклик миссис Паркер. Я вздрагиваю и поднимаю голову. – Чем вы там занимаетесь вместо того, чтобы слушать указания к работе? Что за неуважение?

Я пытаюсь принять хоть немного виноватый вид, но, судя по всему, моя попытка терпит фиаско, потому что губы миссис Паркер делаются тоньше, а ноздри начинают трепетать от гнева.

– Что ж, начнем с вас, мистер Поттер. Надеюсь, это поможет вам сохранять внимание на уроке, – веско произносит она. – Прошу, страница восемнадцать.

Я покорно открываю восемнадцатую страницу. Сказки. «Белоснежка и семь гномов». Я тихо фыркаю, вспоминая все те книги, что читал до этого. Миссис Паркер смотрит на меня суровым взглядом, и я послушно начинаю читать:

– Однажды, зимним днем, в то время как снег валил хлопьями, сидела одна королева под окном и зашивала рубашку своего мужа. Засмотревшись в окно, уколола она себе иглой палец. Королева удивилась, как красива красная капля крови на снегу, рядом с оконной рамой черного дерева…

Я внезапно замолкаю. Горло спирает, и я просто физически не могу продолжить читать. В глазах мутнеет, и на меня удушающей волной накатывают воспоминания. Повсюду кровь, багровый снег, на нем пятнами темнеют человеческие трупы. Люди, еще недавно живые, теплые, с бьющимся сердцем, лежат на этом снегу, нелепо раскинув руки и устремив в небо застывший взгляд. Кровь на снегу – это не красиво, скорее отвратительно. Я крепко зажмуриваюсь и так стискиваю столешницу, что белеют костяшки пальцев.

– Мистер Поттер, – сурово начинает миссис Паркер, но переводит на меня взгляд и резко осекается.

А я чувствую себя чертовски беспомощным, потому что никак не могу справится с этим внезапно навалившемся на меня прошлым. На меня с любопытством смотрит весь класс, и я понимаю, что просто не выдержу здесь находиться, под всеми этими взглядами, которые тоже как будто бы принадлежат к прошлой жизни, к Мальчику-Который-Выжил, но уж конечно не ко мне. К горлу подкатывает тошнота.

– Извините, – бормочу я и на ватных ногах вываливаюсь из класса.

За моей спиной раздается обеспокоенный оклик миссис Паркер. Но я бегу, не оглядываясь, в сторону туалета. В висках больно пульсирует кровь, глаза горят от непролитых слез. Склоняюсь над раковиной, прощаясь с завтраком. Открываю кран с ледяной водой и полощу рот до ломоты в зубах, затем остервенело умываюсь, не забыв подставить под освежающие струи голову. Я зол, я чертовски зол на самого себя, на эту глупую вспышку. Какого черта я веду себя, словно ребенок? Это всего лишь проклятые воспоминания, ничего больше. Но истерика не отпускает и я сползаю вниз по холодной кафельной стене между раковиной и замазанным белой краской окном, сотрясаясь от рыданий. Глупые слезы обжигают щеки, и я поскуливаю, словно раненый зверь, до крови закусывая руку. Утыкаюсь лбом в колени, приминая нелепо пузырящиеся от изношенности и чрезмерной величины старые джинсы Дадли.

Мне на плечо ложится чья-то рука, и я содрогаюсь всем телом, отпрыгиваю в сторону и мощно ударяюсь головой об раковину. Раздается громкий стук, и я чувствую, что перед глазами все плывет. Утихомирившееся было слезы накатывают снова. Я делаю попытку восстановить резкость зрения и с удивлением вижу прямо перед собой расплывающиеся очертания лица миссис Паркер.

– Мистер Поттер, что с вами? – она приближается ко мне на шаг, но дотронуться не решается, помня реакцию на предыдущее прикосновение. – Гарри? – неуверенно.

Я лишь качаю головой и прячу глаза, пытаясь поскорее утереть слезы.

– Не бойся, я не сделаю ничего плохого, просто дотронусь до тебя, хорошо?

Я киваю.

– Не бойся, – еще раз повторяет миссис Паркер. Затем она поднимает меня, словно ребенка, и усаживает на подоконник. Присаживается рядом и крепко обнимает, чуть покачивая и нашептывая что-то успокоительное. Мне становится неловко. Я пытаюсь расслабиться, но чувствую, что все равно слишком напряжен. Меня никогда еще так не обнимали. Единственным человеком, относившемся ко мне по-матерински, была миссис Уизли, но я никогда не рыдал у нее на руках. Я привык справляться со всем сам, справедливо полагая, что нечестно взваливать свое горе на чужие плечи. А теперь меня успокаивает наша суровая миссис Паркер. О Мерлин, кто бы мог подумать? Мне все еще ужасно стыдно и неловко и за свою истерику, и за эту странную ситуацию. Но миссис Паркер не замечает моего состояния. Она достает откуда-то из кармана пиджака чистый носовой платок и начинает вытирать мне слезы.

– Спасибо, все уже хорошо, – я чуть отстраняюсь, шмыгая носом, и выдавливаю кривую улыбку.

– И это называется хорошо? – она неодобрительно смотрит на мои волосы, с которых прямо за шиворот стекают капли ледяной воды. Пожалуй, я и правда переборщил с умыванием. Она начинает вытирать воду все тем же платком, но он быстро промокает, и это становится бесполезным. – Что случилось, Гарри? Расскажи мне. Тебя кто-то обидел?

Я лишь качаю головой. Ей же не начнешь объяснять, что я живу по второму разу, но моя тонкая душа все еще страдает от последствий войны, которой в этом мире даже не было. Я просто кретин! Устроил самый настоящий спектакль, теперь не поймешь, как выпутываться из этой ужасной ситуации.

– Пойдем со мной, – она поднимается и протягивает мне руку, которую я неохотно принимаю.

Мы идем по коридорам, но не в класс, а в совсем другую сторону. Миссис Паркер ловит мой недоумевающий взгляд и поясняет:

– Не волнуйся, в классе меня заменит Элеонора Франкфурт, учительница английского у средней школы. Сейчас главное – привести тебя в порядок, ладно?

Я пожимаю плечами. Мне это совсем не кажется главным, и я скорее предпочел бы тихо вернуться в класс, чтобы не привлекать излишнее внимание. Но миссис Паркер, судя по всему, уже все для себя решила.

Она приводит меня в свой личный кабинет, и я начинаю с интересом оглядываться. Как ни странно, я никогда раньше здесь не был. В кабинете нет ничего особенного. Письменный стол, пара стульев, шкафы с книгами, в углу на тумбе стоит небольшой электрический чайник и пара кружек. Миссис Паркер сажает меня на стул с мягкой спинкой, достает откуда-то из шкафа небольшое полотенце и принимается вытирать мои мокрые волосы, а затем обрабатывает рану на голове, которую я, оказывается, заработал, приложившись об раковину. Меня отчего-то трясет, и миссис Паркер наливает мне чашку горячего чая. Затем она садится напротив, и я с огорчением понимаю, что она вознамерилась меня как следует расспросить. На миг я чувствую себя так, словно сижу в кабинете Дамблдора после очередного идиотского приключения, но быстро гоню от себя эту мысль.

– Скажи-ка мне, Гарри, – неуверенно начинает миссис Паркер. – Тебя что, бьют дома?

От неожиданности я давлюсь чаем и долго откашливаюсь. Миссис Паркер сочувственно хлопает меня по спине.

– Нет, – абсолютно искренне отвечаю я, наконец-то прокашлявшись. – А почему вы так решили?

Она мнется, но в итоге все-таки отвечает:

– У тебя такая реакция на прикосновения, словно с тобой жестоко обращаются. Я никогда прежде не видела, чтобы дети так шарахались в сторону, если положить им руку на плечо.

– Со мной нормально обращаются! – горячо восклицаю я. Если честно, мне самому удивительно, что я так защищаю Дурслей, но стоит только представить лицо дяди, если его вызовут в школу с подобными обвинениями… – Просто… эээ… я вообще-то не привык к прикосновениям, – говорить об этом вообще с кем-либо оказывается неожиданно сложно. Я нервно сглатываю и поспешно продолжаю. – Нас ведь двое в семье, я и Дадли. И у тети не всегда хватает времени…

Миссис Паркер выглядит озадаченной, и я мысленно даю себе пинка за самое тупое объяснение года.

– То есть, – медленно начинает она, – ты хочешь сказать, что в семье ни у кого не хватает времени на то, чтобы подобающим образом о тебе заботиться?

Вот черт, так оно звучит даже хуже.

– Нет, что вы, все совсем не так. Меня кормят, одевают, – красноречивый взгляд учительницы на мою мешковатую одежду свидетельствует о том, что об одежде лучше было бы промолчать, – и все такое, – поспешно заканчиваю я. – Обо мне нормально заботятся. Просто я не люблю, когда до меня дотрагиваются, вот и все.

Судя по взгляду миссис Паркер, теперь она считает меня просто психом.

– Гарри, послушай, – она наклоняется ко мне ближе, облокачиваясь локтями о стол, – ведь в школе мы за всеми вами присматриваем. Я же вижу, что ты очень замкнутый, необщительный, склонен надолго уходить в свои мысли. Ты очень плохо сходишься со сверстниками. Все это – очень тревожные признаки.

А вот это для меня совсем уж удивительно. Насколько я помню, раньше, когда Дадли меня ежедневно колотил прямо на переменах, миссис Паркер это успешно игнорировала. А стоило мне обособиться от остальных и в кои то веки углубиться в книги – как она начинает бить тревогу. Никогда не смогу понять эту логику.

– Со мной все в порядке, правда, – отвечаю я, через силу улыбаясь. – Думаю, нам лучше вернуться в класс, я и так уже отнял у вас чересчур много времени.

Миссис Паркер кажется недовольной моим уходом от разговора, но все же кивает. Перед тем, как выйти из кабинета, она оборачивается ко мне и говорит:

– И все же, Гарри, если у тебя будут какие-то проблемы, знай, ты всегда можешь поговорить здесь, в школе, с кем-нибудь из взрослых. Любой учитель с радостью выслушает тебя.

Я серьезно киваю. Кто знает, может, это и к лучшему. Только, без сомнений, теперь еще один человек будет за мной очень пристально приглядывать. И если насчет Хейли я не особо беспокоюсь, то учитель, который намного взрослее меня, и, соответственно, имеет больше прав, может доставить массу неприятностей. Не смертельных, но досадных. А это значит, что мне придется быть осмотрительным.