Глава 10. Мое лучшее Рождество.

Я сижу в учительской и пью невероятно сладкий чай, по-детски болтая ногами. Передо мной сидит мистер Стивенсон, учитель математики, и проверяет пухлую стопку тетрадей шестиклассников. Миссис Уотс, учительница словесности, смотрит на меня умиленным взором и закармливает печеньем с изюмом. Я спрашиваю ее о книгах, которые недавно прочитал, она рассказывает много интересного. Ей нравится со мной разговаривать, она даже как-то сказала, что я – приятный собеседник. Мне кажется, миссис Уотс просто достало, что в классе ее никто не слушает, а тут возникла возможность поучить своему предмету того, кому действительно интересно. Иногда мой взгляд на некоторые книги не совпадает с ее собственным, и мы можем до хрипоты спорить по какому-нибудь одному вопросу.

Мне нравится приходить в учительскую. Это началось где-то в середине ноября, когда Дурсли так спешили уехать на день рождения тетушки Мардж, что про меня просто забыли. Дадли тогда удрал с последних уроков, и когда я вернулся домой, то обнаружил, что дверь просто заперта. С помощью магии я ее открывать не решился, потому что не имел ни малейшего представления о том, когда вернуться Дурсли, а выслушивать потом обвинения во взломе замка очень не хотелось. Тогда я пошел к миссис Фигг, но ее дома тоже не оказалось. И мне осталось мерзнуть на улице, гадая, куда же подевались родственники. Шел противный ледяной дождь, капли холодной воды скатывались прямо за шиворот. Чтобы хоть немного согреться, я наворачивал круги по близлежащим улицам. Помогало это мало, потому что я все еще ходил в старой порванной в нескольких местах куртке Дадли, которую абсолютно жутко продувало. Как-то незаметно для самого себя я подошел к школе, где и наткнулся на миссис Паркер.

– Гарри? – она удивленно подняла брови. – Почему ты не дома в такую погоду? Да еще и без плаща. Ты же можешь заболеть! Вон уже какой синий, зубами стучишь.

Я лишь беспомощно пожал плечами и пояснил:

– Я не могу попасть домой. Мои дядя, тетя и кузен куда-то уехали, а у меня нет ключей.

– Что? Они оставили тебя на улице одного в такую ужасную погоду?

У нее было такое выражение лица, словно Дурсли по меньшей мере кого-то убили, а не умотали куда-то, не оповестив заранее своего невезучего племянника.

– Они же не специально, – резонно возразил я. – Просто забыли. Наверное, рассчитывали, что я пойду к миссис Фигг, нашей соседке, но ее тоже нет дома. Они просто не любят оставлять меня в своем доме одного. Боятся, что я что-нибудь испорчу, наверное...

К моему ужасу, такое разъяснение ситуации не успокоило миссис Паркер, а еще больше рассердило. Тогда она потащила меня в учительскую, бормоча что-то по поводу того, какой я несчастный ребенок и как со мной бесчеловечно обращаются. Все мои протесты были в корне задушены, и получасом позже я сидел в мягком кожаном кресле, укутанный в добытый откуда-то сердобольными учителями плед, и пил горячий шоколад. Миссис Паркер рассказывала всем и каждому, готовому ее слушать, о моих «ужасных несчастьях». У нас с ней было явно различное понятие несчастий.

Так или иначе, но все учителя прониклись ко мне глубочайшей жалостью, которая постепенно переросла в симпатию, и стали время от времени приглашать в учительскую на чашку чая или горячего шоколада. Я был даже рад такому повороту событий. Оказалось, мне все-таки жутко не хватало нормального человеческого общения. С Дурслями я по понятным причинам был не в слишком хороших отношениях, а заводить разговоры с семилетними одноклассниками казалось просто нелепым. Зато теперь я наконец-то мог обсудить всю ту невероятную кучу книг, которую прочитал в последнее время, с кем-нибудь из взрослых людей. Вначале было несколько неловко общаться со своими старыми учителями, словно с закадычными приятелями, находясь при этом в теле ребенка. Но я настолько быстро втягивался в разговоры, что просто прекращал обращать на это внимание. Возможно, иногда я забывался и обращался к ним излишне фамильярно, но они учтиво мне на это не указывали. К тому же, я очень быстро обнаружил, что выполнять свою домашнюю работу в светлой теплой учительской, где мне то и дело предлагают чай, кексы и печенье, куда более приятно, чем в темном чулане под лестницей, где меня то и дело отвлекают тетя Петунья и дядя Вернон. Да и учителя выглядят только довольными моим обществом.

– Спасибо, – я вежливо благодарю миссис Уотс, хватая горсть печенья из протянутой ею миски. Она глядит на меня жалостливыми глазами. Почему-то эта женщина упорно считает, что я голодаю, и то и дело подсовывает мне что-нибудь съестное. Конечно, того, что мне дают Дурсли, явно не хватает для моего растущего организма, но и голодом меня ведь не морят! Я старательно игнорирую ее жалостливый взгляд и поспешно спрашиваю о Доне Кихоте, чтобы она отвлеклась наконец от созерцания моей худобы.

Вскоре наш разговор прерывает открывающаяся входная дверь и шум голосов. В учительскую заходит миссис Паркер с большой коробкой в руках, а следом за ней – мистер Стенфорд, учитель труда. Он держит в руках пушистую разлапистую ель, которую ставит в углу учительской. Я рассеянно отвечаю на их приветствие, не в силах отвести от дерева восторженного взгляда. На этой неделе будет Рождество, сегодня последний учебный день перед праздниками, и я стараюсь растянуть время до скучного заточения в чулане на как можно больший срок, намеренно оставшись в учительской, когда все уроки подошли к концу. Впервые за все эти годы у меня возникает радостное ощущение приближающего праздника. Неожиданно я вспоминаю свое первое Рождество в Хогвартсе. Тогда я впервые понял, почему остальные так радуются этому дню, который для меня всегда означал нудный вечер, проведенный в запертом чулане. Дурсли не любили, когда я порчу их «семейные праздники» своим присутствием.

Миссис Паркер начинает вытаскивать из коробки всевозможные елочные игрушки: гирлянды, разноцветные блестящие шары, маленькие фигурки Санта Клауса. Перехватив мой взгляд, она спрашивает:

– Хочешь помочь украсить елку, Гарри?

– Конечно! – тут же отвечаю я, не успев подумать. – Я никогда еще не наряжал елку!

В учительской неожиданно повисает тишина, даже мистер Стивенсон отвлекается от своих тетрадей и устремляет на меня пораженный взгляд. Я неловко ерзаю на стуле, лихорадочно думая, чем можно разрешить неприятную паузу.

– Ну, тогда вперед, – несколько неловко улыбается миссис Паркер.

Я подхожу к коробке, выбираю большой красно-золотой шар, живо напоминающий мне о Хогвартсе своими гриффиндорскими цветами, и в замешательстве понимаю, что не представляю, как прицепить его к елке.

– Просто привяжи к нему вот эту тесемку, – приходит мне на помощь миссис Паркер, – и повесь на елку, вот так, – она показывает мне это на примере синего в серебристых снежинках шара.

Я киваю и старательно повторяю ее действия. Через полминуты на одной из веток висит крупный шар, переливающийся красным с золотом. Я испытываю какую-то иррациональную гордость и широко улыбаюсь миссис Паркер. Она смотрит на меня чуть жалостливым взглядом, но улыбается в ответ.

Вскоре к нам присоединяются и остальные учителя. Ветки дерева очень быстро оказываются усеянными разноцветными шарами и гирляндами, все разговаривают, шутят и смеются. Украшенная елка навевает ощущение праздника. По глазам учителей я вижу, как они предвкушают вечер перед Рождеством, проведенный за праздничным ужином в теплой семейной атмосфере. А для меня в праздник неожиданно превратился этот вечер, и я и не прошу другого. Это Рождество уже стало для меня чем-то особенным.

Воспоминания о первом моем настоящем Рождестве в Хогвартсе, о том, как Хагрид приносил в Большой зал множество огромных пушистых елей, а профессор Флитвик наколдовывал теплый нетающий снег и летающих по празднично украшенным коридорам фей, неожиданно вытесняют те, другие, о том, как наше школьное Больничное крыло было превращено в лазарет для раненных членов Ордена Феникса и авроров, а мадам Помфри с болью побежденного в борьбе за жизнь пациента врача накрывала белыми простынями неподвижные тела погибших. Я чувствую, что глухая боль, так прочно опутавшая воспоминания о школе, немого отступает, не выдержав этих светлых воспоминаний. Мне больше не больно думать о Хогвартсе. Я вдруг понимаю, что скучаю по нему.

Нарядив елку и украсив стены и высокие шкафы гирляндами, мы все садимся пить чай. Меня захлестывает ощущение какой-то семейности. Я чувствую себя уютно, как будто бы мне снова четырнадцать лет и я в Норе у Уизли. К концу вечера я уже сворачиваюсь клубком в кресле, рассеянно прислушиваясь к неторопливым разговорам. Глаза слипаются. Наверное, в какой-то момент я поддаюсь уютной дреме, потому что просыпаюсь от того, что миссис Паркер слегка трясет меня за плечо. Я слишком сонный, чтобы нормально оценить ситуацию, поэтому мигом выскакиваю из кресла и весь подбираюсь, принимая боевую стойку. По изумленному виду учительницы я понимаю, что опять оплошал, и смущенно улыбаюсь, ероша волосы.

– Гарри, думаю, нам пора. Уже девять вечера, твои родственники наверняка волнуются.

При упоминании Дурслей я вздрагиваю и чувствую, как от лица отливает кровь. Черт, что скажут Дурсли? По их меркам, сейчас жутко поздно, и я уже с тоской представляю нагоняй от дяди.

Заметив мою реакцию, миссис Паркер участливо предлагает:

– Гарри, я могу проводить тебя до дома и все объяснить твоим родственникам.

Я морщусь:

– Спасибо, но не стоит. Вы их не знаете. Они только больше от этого взбесятся. Уж лучше дать им накричаться вволю, пусть порадуются, – я невесело усмехаюсь.

Миссис Паркер качает головой, но ничего не отвечает. Я надеваю свою потрепанную куртку и мы выходим на заснеженную улицу. Темно, желтый свет фонарей выхватывает из лап ночи причудливо изогнутые во мраке деревья, и они отбрасывают неестественные тени. Высоко в небе светят звезды. Я по привычке нахожу в небе Созвездие Большого Пса. Сириус. Мой мертвый крестный. Мне его не хватает. И я умудрился потерять его во второй раз, даже не поняв толком, как это произошло. А теперь я даже не смею надеяться, что в этот раз крестному удалось выжить. Потому что если бы Сириус был жив сейчас, он непременно забрал бы меня от Дурслей, ведь так? Это мысль настолько напоминает мои детские фантазии о том, как придет кто-то сильный и добрый и навсегда заберет меня из ненавистного чулана, что заставляет горько усмехнуться.

– Что? – спрашивает миссис Паркер.

– А? – я перевожу на нее рассеянный взгляд и встряхиваю головой, несмело улыбаясь. – Простите, я просто задумался. Что вы спросили?

– Ты говорил что-то о Сириусе, и мне стало любопытно.

– Я сказал это вслух? – я чувствую, что смущенно краснею. – Простите. Сириус – это имя моего крестного.

– Довольно необычное, – замечает миссис Паркер.

– Да, необычное, – смеюсь я. Блэки – аристократы, чистокровные волшебники, и для них такие имена довольно привычны. Но вот по меркам магглов они и правда звучат диковато. – Сириус и сам необычный, под стать имени, – я грустно улыбаюсь, вспоминая своего взбалмошного крестного. Даже Азкабану не удалось вытравить из него его вечное ребячество.

– Ты его любишь, – замечает миссис Паркер.

Это не вопрос, а утверждение, и я киваю:

– Да, очень люблю. Точнее, любил. Сириус умер, давно, но я его не забываю, – я неосознанно поднимаю взгляд вверх, туда, где переливается и подмигивает звездами Созвездие Большого Пса.

Миссис Паркер испуганно ойкает и бормочет извинения. Ей явно неловко. Я не понимаю, за что она извиняется, ведь это же не ее вина – то, что Сириус мертв. Скорее моя, раз уж на то пошло.

– Ничего страшного, не извиняйтесь, – говорю я. – Это же не значит, что я с ним больше никогда не увижусь, – неожиданно для самого себя я слово в слово повторяю фразу Луны Лавгуд, сказанную на далеком пятом курсе. Я ловлю недоуменный взгляд миссис Паркер и поясняю, указывая на созвездие. – Я знаю, что он все равно всегда со мной, пусть незримо. Поддерживает.

Она понимающе кивает.

Мы подходим к дому номер четыре по Тисовой улице, и я с тоской смотрю на горящие электрическим светом окна. Почему-то кажется, что путь от школы сюда занял чересчур мало времени, и я с удовольствием побродил бы еще по заснеженным улицам, лишь бы не приходить домой так скоро. Разумеется, я не боюсь дяди Вернона и тети Петуньи, уже нет. Просто эти извечные, повторяющиеся изо дня в день как по нотам упреки уже достали до тошноты. Я поворачиваюсь к миссис Паркер, чтобы попрощаться с ней, но она неожиданно меня останавливает.

– Гарри, подожди. Скоро ведь Рождество, – неловко начинает она. – И я подумала, что ты был бы рад получить от меня подарок. Знаешь, я к тебе в последнее время так привязалась, – ее глаза становятся подозрительно влажными и мне вдруг приходит в голову, что она, наверное, очень скучает по своим детям, которые уже выросли и покинули семейное гнездо, и ей уже давно не приходилось дарить кому-нибудь игрушки.

– Вот, держи, – она протягивает мне сверток в яркой блестящей упаковке, и я неожиданно чувствую, что у меня тоже щиплет в глазах. Я осторожно принимаю у нее из рук коробку, словно подарок сделан из хрупкого хрусталя и может рассыпаться в прах от одного неловкого прикосновения.

– Спасибо, – шепчу я, не в силах оторвать взгляд от коробки. Это так странно, так непривычно – знать, что ты кому-то не безразличен, что кому-то не все равно. Я поднимаю глаза на миссис Паркер и так долго ее благодарю, что она смущается.

– Иди, Гарри, – наконец говорит она. – Ты уже совсем замерз.

У меня и правда зуб на зуб не попадает – универсальная старая куртка Дадли на все сезоны явно холодновата для декабря, поэтому я киваю и поворачиваюсь в сторону дома. Вдруг меня осеняет одна мысль и я останавливаюсь, поспешно стаскивая рюкзак.

– Гарри, что ты делаешь? – миссис Паркер подходит ко мне, с недоумением наблюдая, как я ставлю рюкзак прямо на землю, сажусь рядом на корточки и начинаю возиться с замком.

– Его лучше спрятать, – мрачно поясняю я, пряча подарок в сумку. – Дурсли явно не обрадуются, если увидят его. И отдадут Дадли.

Миссис Паркер смотрит на меня с удивлением, но кивает. Она провожает меня взглядом, пока я иду к крыльцу дома четыре. Открывший дверь дядя Вернон втаскивает меня в коридор за ухо. Мерлин, как унизительно. Я злобно зыркаю на него, потирая ухо, но дядя слишком занят обвинительной речью, чтобы заметить мой взгляд.

– Где ты шлялся, щенок?! – злобно рычит он. – Бедняжка Петунья переволновалась из-за тебя!

Мне слабо верится в то, что тетя способна истерить по поводу моего отсутствия, но для порядка пытаюсь оправдаться:

– Я был в школе. Просто потерял счет времени и…

Но дядя не дает мне договорить и резко перебивает:

– В школе? До девяти вечера? Мальчишка, ты меня совсем за идиота держишь, если считаешь, что я поверю в эти сказки? Марш в свой чулан, и сегодня останешься без ужина!

Я с готовностью бегу в чулан, радуясь, что отделался так легко. Мне вслед летят оскорбления от дяди, но я к ним не особенно прислушиваюсь. Оказавшись в чулане, я с сожалением думаю, что надо было захватить с собой печений миссис Уотс. Затем я достаю из рюкзака коробку и медленно, с замиранием сердца разворачиваю шуршащую бумагу. В коробке оказывается маленький блестящий ангелок, висящий на серебристой ленте. Елочная игрушка. Зрение теряет четкость, и я поспешно стараюсь проглотить предательски вставший в горле ком. Пальцы непроизвольно сжимают маленькую фигурку, словно боятся потерять. Я прижимаю ангелочка к себе, чувствуя, как благодарность к миссис Паркер затопляет меня целиком. Это не просто подарок, только не для меня. Это нечто неизмеримо большее. Знак привязанности, дружбы. Это значит, что ей не наплевать на меня. Что у меня наконец-то появился кто-то, на кого можно положиться.

Я еще долго лежу в своем чулане, сжимая в руке маленькую фигурку и глядя, как играет свет на обсыпанных серебристыми блестками белых крылышках. Я знаю, что скоро наступит Сочельник, и я опять буду сидеть в чулане, чтобы не портить Дурслям праздник своим видом, что потом приедет тетушка Мардж, которая отравит мне своим присутствием все каникулы. Но все это будет потом. А пока что – я знаю – это мое лучшее Рождество.