X. Знамя Мира 3 страница

" Не слишком ли много об американских " действах"? Но были письма, и хочется кратко сказать о сущности грабительства редчайшего. Хорш задумывает над Музеем тонко построенное мошенничество. Он вводит правительство в заблуждение и своей клеветой устраивает иск за какие-то налоги с сумм экспедиции, хотя всем ведомо, что экспедиционные суммы налогу не подлежат. В своей темной душе Хорш отлично знает, что он лжет и подделывает, но он настоящий американский гангстер. Он отлично знает, насколько низко грабить целую группу деятелей и выживать их из дела ими же созданного, но кодекс гангстеризма торжествует. Находятся среди министров такие, которые по таинственным причинам надоедают судьям по телефону и требуют неправильного решения. Мало ли сказано о судьях неправедных! Но особенно любопытно, что люди отлично знают, что Хорш жулик, понимают все его махинации и фабрикации и все-таки молчат... Что же получается? Одни криводушничают. Другие промолчат. Третьи изобретут компромисс! Точно бы зло и добро могут в компромиссе ужиться".

Николай Константинович не поехал в США, и, резюмируя в " Листах дневника" реакцию некоторых сотрудников на случившееся в Нью-Йорке, приводит один из распространенных рассказов о Ходже Насреддине. Когда у Ходжи украли осла, то соседи забросали его упреками и советами. Одни говорили, что нужно вешать более надежный замок и построить высокую стену вокруг дома, другие намекали на беспечность и крепкий сон хозяина. Выслушав все это, Ходжа ответил своим доброжелателям: " Вы рассуждаете правильно, но только все это относится к прошлому, и на сегодня от ваших слов нет никакой пользы. Из них лишь следует, что вся вина на мне, а вор ни в чем не виноват! "

XI. " БЫТЬ БЫ С НИМИ..."

В 1926 году, неожиданно встретив Рериха в Москве, некоторые знакомые спрашивали его:

- Николай Константинович, вы что - решили совсем перебраться на Родину?

Художник отвечал на это:

- Но ведь я же и не перебирался за границу. Я путешествовал и намечаю новые путешествия, а совсем уезжать из России - такого вообще не приходило мне в голову.

По подсчетам, сделанным самим Николаем Константиновичем, его жизнь распределилась так: сорок два года - Россия; одиннадцать - Индия; Финляндия - два; Америка - три; Китай - два; Тибет - полтора; Монголия - один; Франция - один; Англия - год с четвертью; Швеция - полгода; Швейцария - полгода; Италия - четверть года. Кроме того, он бывал в Германии, Голландии, Бельгии, Египте, Джибути, Японии, Гонконге, на Цейлоне и Филиппинах. Однако после экспедиции 1934 - 1935 годов Рерих уже не покидал Индию. И не потому, что устал от постоянных походов, а потому, что начал готовиться к отъезду на Родину. Это было гораздо сложнее, чем на первый взгляд может показаться. Николай Константинович не хотел свертывать культурной работы за границей и сдавать тех позиций, которые завоевала там идея Пакта охраны культурных ценностей. Не намеревался он также порывать научных связей, налаженных через институт " Урусвати". И достаточно было художнику переселиться в Советский Союз, как сразу нашлись бы охотники нанести удар по всей его зарубежной деятельности. Не мог рассчитывать Рерих и на скорое оформление бумаг. Советских дипломатических представителей в колониальной Индии не имелось, а о том, чтобы вести дела через Лондон, нечего было и думать. В самой Индии Николай Константинович пользовался огромной популярностью. Изучая ее древнюю культуру и современную жизнь, художник настолько освоился с традиционным индийским мировосприятием, что его принимали за своего как простые люди долины Кулу, так и видные деятели страны.

Выставки Николая Константиновича в различных городах Индии посещало большое количество людей. Музеи приобретали его картины. В индийских журналах и газетах систематически появлялись статьи Рериха и публикации о нем самом. Причем к имени художника обычно прибавлялось " Гуру" или даже " Гурудев" (великий учитель).

Многочисленные художественные и научные съезды и конференции считали своим долгом посылать приглашения или приветствовать маститого художника и ученого. Традиционная восточная манера выражения чувств не всегда при этом соответствовала западным нормам. Так, в одном из писем Николай Константинович заметил:

" Приходится иногда получать послания с любопытными обращениями вроде " Благословенное Божество", а последний санскритский конгресс в Бенаресе адресовал мне свое обращение " Святому Индии". Так что постоянно приходится улыбаться на такие метафоры". С Николаем Константиновичем были лично знакомы или переписывались с ним многие индийские философы, писатели, ученые, художники, общественные деятели, как например, Джавахарлал Неру, С. Радхакришнан, С. С. Сарасвати, Свами Рам-дас, Шри Васви, О. Ганголи, Свами Омкар, Свами Джаганисверананда, Ш. Варма, С. К. Чаттерджи, Рамананда Чаттерджи, Н. Мехта, Н. Н. Басу, Р. Тандан, X. И. Баттачария, Ч. Б. Сингх, Р. М. Равал, А. Б. Говинда, К. П. Тампи, Дас Гупта, Асит Кумар Халдар, Дж. Босе и другие. Уважение и признательность индийского народа Рерих заслужил, конечно, также и тем, что верил в будущее Индии, поддерживал лидеров освободительного движения, часто выступал в зарубежной прессе, знакомя читателей с индийской философской и научной мыслью. Все это давало достаточно оснований передовым людям Индии верить Рериху, поддерживать его культурную, общественную и научную деятельность. После возвращения художника из очередной экспедиции Рабиндранат Тагор написал ему:

"...Счастлив, что Вы благополучно возвратились в свой Ашрам после труднейшей экспедиции в Центральную Азию. Не могу не завидовать Вам. В тех отдаленных уголках земного шара, где Вы время от времени проводите свои научные исследования, впечатления и ощущения ни с чем не сравнимы. Мой преклонный возраст и работа в институте вынуждают меня удовлетворять свою любознательность чтением сообщений о торжестве сильного духом человека над природой. Я надеюсь, что Ваши пленительные рассказы об этой экспедиции я скоро услышу лично от Вас. Вы стали жителем северной зоны, и меня пугает немного то, что я приглашаю Вас в долину. Но сейчас у нас зима, и Вы, вероятно, сможете перенести жару в этих местах. Я буду бесконечно счастлив, если Вы приедете и проведете несколько дней со мной в моем Ашраме. Вам будет приятна атмосфера интернационализма, который царит здесь, а работа в области образования, я уверен, может представить для Вас несомненный интерес. И, поверьте, мне доставит истинное наслаждение показать Вам все, что сделано мною за мою жизнь".

Тагор не случайно упомянул в письме об интернационализме. Деятельность Николая Константиновича опиралась на сотрудничество с людьми разных стран. В 1936 году он писал, что Нью-Йорк никогда не мыслился им альфой и омегой всего его дела. В том же году, отвечая на письмо председателя Латвийского общества Р. Я. Рудзитиса, Николай Константинович заметил по поводу его статьи " Лига Культуры": " Вы указываете в статье, что " Лига Культуры" была создана в Америке. В конце концов, важно само понятие Лиги, а случайное место - Америка ­не важно".

Среди многих государств, с которыми Рериху приходилось иметь дело, он особо выделял Прибалтийские страны. В 1931 году Николай Константинович писал в Ригу Ф. Д. Лукину: " Часто вспоминаем Вас здесь в горах западного Тибета. В Риге должно быть не только общество, но и отделение музея. Для этого из Нью-Йорка будет послана группа моих картина для начала от 10 до 20 вещей". К концу тридцатых годов в Рижском музее имени Рериха насчитывалось уже сорок полотен Николая Константиновича, среди них - " Брамапутра" (1932), " Твердыня Тибета" (1932), " Кулута" (1937), " Часовня св. Сергия" (1936), гималайские и монгольские пейзажи. При музее был открыт отдел произведений прибалтийских художников, работали культурно-просветительные секции, организовалось издательское дело. Причем по своим масштабам оно превосходило издательство Музея имени Рериха в Нью-Йорке. Не исключено, что художник считал Прибалтику наиболее удобным перевалочным пунктом на пути из Индии в Россию. На эту мысль наталкивает письмо Рериха от 24 августа 1938 года к членам правления Рижского музея, в котором он запрашивал о возможности пересылки из Индии в Ригу всех своих архивов и размещения их в Рижском музее... После возвращения Николая Константиновича из Внутренней Монголии дни в Кулу потекли в привычном трудовом ритме. Поднимались всем домом рано и после завтрака расходились по своим рабочим местам. С небольшим перерывом на обед работали до самого вечера. По вечерам - прогулка в окрестностях, обсуждение текущих событий и планов на будущее. Такой распорядок дня нарушался лишь ради посетителей, которых в летние месяцы было немало, но зимой из-за труднопроходимой дороги редко кто наезжал.

С 1936 по 1947 год Николай Константинович написал 750 очерков для подборки " Моя жизнь. Листы дневника". Этот цикл носит автобиографический характер. Художник даже пытался построить его в хронологическом порядке, начав с воспоминаний о самом раннем детстве. Однако основным содержанием задуманной книги стали все-таки размышления о задачах науки и искусства, о текущих общественных и политических событиях. Особенно много места в литературных трудах Рерих уделял этике и ее закономерностям. Он с различных сторон рассматривал такие позитивные категории, как бесстрашие, доверие, благожелательность, любовь, подвиг и такие отрицательные, как эгоизм, страх, жестокость, пессимизм, лицемерие, злословие. При этом Рерих считал обреченным на гибель общество, построенное на власти денег, этих, по его выражению, " расписках срама современного мира". В оценках поведения человека обязательными для него были вполне осознанное намерение и общеполезность: " Каждый труд должен быть обоснован. Цель его должна быть ясна... Если труженик знает, что каждое его действие будет полезно человечеству, то и силы его преумножатся и сложатся в наиболее убедительном выражении. Труд всегда прекрасен. Чем больше он будет осмыслен, тем и качество его вознесется и сотворит еще большее общественное благо..." Николай Константинович настаивал на необходимости разработки для детей особого курса этики. Ведь именно воспитательную роль красоты он почитал величайшей ценностью: " Мы говорили о введении в школах курса этики жизни, курса искусства мыслить. Без воспитания общего познания прекрасного, конечно, и два названные курса останутся мертвою буквою... Живые понятия этики обратятся в мертвую догму, если не будут напитаны прекрасным". Обращаясь к вопросам этики, нельзя обойти молчанием уникальную серию книг " Живая Этика". Появлению этих книг особенно много сил и труда отдала Елена Ивановна Рерих, что стало по существу делом всей ее жизни. Но сама она не считала возможным называть себя автором этого труда. В одном из ее писем 1934 года читаем:

"...страшное невежество и поражающая скудость воображения предположить, чтобы один человек, как бы он ни был гениален, мог написать все тома данного Учения. Истинно, нужны века жизненного опыта и неустанного изучения человеческой природы и всех космических влияний, чтобы продумать затронутые в них вопросы и проблемы так исчерпывающе, так всесторонне осветить их".

Намного конкретнее пишет она в другом письме, отказываясь от авторства: "...очень прошу Вас заверить всех, что я не претендую ни на какой авторитет и прошу забыть о моем существовании". Как же шла работа над этими книгами? Еще в России Рерихи стремились к выявлению общечеловеческих идеалов, которые стали бы приемлемыми для народов всей земли. А когда они оказались в Индии, началось их целеустремленное изучение различных религиозно-этических учений, а также соотнесение их с научными открытиями века. " Сколько суеверий и темных предрассудков могут быть избегнуты честными опытами и наблюдениями", - писал Николай Константинович. Рерихами было налажено также общение с великими Учителями Востока, что оказывало неоценимую помощь в работе.

Характеризуя историю появления учений, Елена Ивановна утверждала: " Учение Жизни, давая в соответствии с переживаемым нами временем новый аспект единой вечной Истины, идет не на смену, но на огненное очищение и утверждение всех бывших великих Учений. Ведь еще Христос сказал: " Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков, не нарушить пришел Я, но исполнить... " Если проследим исторические появления Великих Учителей, мы увидим, что ко времени появления Их, все до Них бывшие учения совершенно утрачивали свою первоначальную чистоту и были уже искажены до полной неузнаваемости. Истинно, Учение Жизни не отвергает ни одного Учения, до него бывшего, но лишь углубляет и очищает от вековых нагромождений". " Живая Этика" состоит из книг: " Листы Сада Мории" (" Зов"), " Листы Сада Мории" (" Озарение"), " Община" (монгольский и рижский варианты), " Агни-Йога", " Беспредельность I", " Беспредельность II", " Иерархия", " Сердце", " Мир Огненный I", " Мир Огненный II", " Мир Огненный III", " АУМ", " Братство I", " Братство II", " Братство III". Все эти книги обращены прежде всего к земным, реальным условиям жизни каждого человека. В них дан обширный круг рекомендаций, касающихся самых различных вопросов: питания, методов лечения, отдыха, этики общения, взаимодействия космических и психических энергий и т. д. Многогранно рассматриваются также проблемы, связанные с наступлением новой, космической эры в жизни землян. Ступенями к сотрудничеству с другими мирами обозначена необходимость создания всемирной общины, а также длительная подготовка человечества к иным условиям жизни. В этих книгах, как отмечала Елена Ивановна, заключается " океан Мудрости", ценнейший для современников и открывающий врата в будущее. Книги " Живой Этики" начали издаваться с 1924 года на разных языках. Они разошлись по всему миру и стали для многих настольными. Широта философского мышления членов семьи Рерихов определяла характер всей их деятельности. Определяла и своеобразие живописи Николая Константиновича. О гуманизме его искусства принято говорить, как о чем-то очевидном. Но это был особый, чисто рериховский гуманизм. Его тематические картины и даже пейзажи заключают в себе некий дополнительный потенциал, как правило, этического и эстетического порядка. " Живая Этика может быть живой лишь для того, в ком и слово о прекрасном всегда живет", - утверждал Рерих. Прекрасное не умолкало и в его искусстве.

О картинах Рериха можно размышлять, спорить, можно черпать в них достоверные сведения об историческом прошлом или о далеких землях, но можно и просто любоваться ими, не рассуждая. Знание и чувство переплелись в творчестве Николая Константиновича столь нераздельно, что сам он часто объединял эти два понятия в одном слове ­" чувствознание". Что-то сугубо индивидуальное отличает каждого истинного художника. " Есть предел слов, но нет границы чувств и вместимости сердца", - говорил Николай Константинович. И именно духовная жизнь Рериха, не укладывающаяся в обычные формулировки, является сутью его истинного таланта, создавшего нечто неизвестное нам ранее. Большой раздел в искусстве Рериха зарубежного периода составляет " россика". Живых впечатлений родной земли, исхоженной вдоль и поперек, хватило художнику не на одно десятилетие. В двадцатые годы были написаны такие картины, как " Двор в старом Новгороде", " Новгородская церковь", " Русская изба", " Ярилина долина", " Св. Глеб", " Св. Николай", " Двор Садко", " Священная роща" и, наконец, замечательная серия " Санкта". К тридцатым годам относятся " Сергий. Часовня на путях", " Новгородский храм", " Храм Сергия", " Св. Сергий", " Сергиева пустынь", " Звенигород", " На подвиг", " Святогор", " Настасья Микулична", картины на мотивы русских сказок и многие, многие другие произведения. К этому следует добавить и работы для театра.

Показательно, что эскизы декораций нередко создавались художником как самостоятельные станковые произведения. По манере письма и своему внутреннему звучанию зарубежные произведения отличались от таких картин, созданных еще в России, как " Заморские гости", " Славяне на Днепре", " Сеча при Керженце", " Ведунья" и других. И не только потому, что Рерих вообще изменялся, но также потому, что он постоянно жил думами о своей стране и происходивших в ней переменах. В этой связи интересна его запись, сделанная в Индии при работе над картиной " Настасья Микулична" (1938): " Настасья Микулична" - величественный прообраз русского женского движения - давно был нам близок. Характерно женское движение в русском народе - в народах Союза. Выросло оно самобытно, как и быть должно. Женщина заняла присущее ей место мощно, как поленица удалая... Народы волею своею показали здоровое, преуспевающее строительство". Так в далеких Гималаях, год за годом Рерих неустанно трудился и думал о России. Неусыпной также была его мечта о продолжении своей деятельности на родной земле. В конце 30-х годов, узнав, что в СССР из Праги собирается приехать В. Ф. Булгаков, Николай Константинович пишет ему:

" Верю, что нам с Вами еще придется встретиться и еще большая надежда ­придется вместе потрудиться. Так хочется не растерять финальных лет и употребить их во всей напряженности именно там, именно для тех молодых, которые послужат на процветание Родины".

С болью и возмущением реагировал Николай Константинович на мюнхенскую сделку западных держав. Характерно само наименование очерка 1939 года, посвященного этому событию, - " Продажа душ". Художник писал в нем: " Под разными, иногда очень пышными наименованиями творится злое дело, позорное для человечества. Говорят очень выспренне об изменении границ, о всяких присоединениях, кто-то не удержится, чтобы не произнести слова " аннексия". И среди всех этих прилично причесанных собеседований никто не решится вспомнить, что беззастенчиво происходит продажа душ человеческих". И прогремели первые выстрелы второй мировой войны. Николай Константинович заносит в дневник:

" Конечно, эта война не сейчас началась. Уже в 1936 году она начала злобно формироваться. Уже истекал кровью Китай под неслыханно чудовищной агрессией. Уже терзались Испания, Абиссиния... Был длинный список насилий. Были поразительные поводы для пароксизма разрушений... Главные выстрелы загремели не тогда, когда общественное мнение их ожидало. Будем ли надеяться, что бесчеловечные уроки прошлого хотя отчасти изменят к лучшему существующее положение? Злобная разноголосица мало ободряет к таким надеждам. Первое августа 1914 года встретили в храме, первое сентября 1939 года встретили перед ликом Гималаев. И там храм, и тут храм. Там не верилось в безумие человеческое, и здесь сердце не допускает, что еще один земной ужас начался..."

Прервались международные связи. Замолкли многочисленные корреспонденты. Работа института " Урусвати", рассчитанная на сотрудничество ученых разных стран, была парализована. В июле 1940 года Николай Константинович констатирует: " Сперва мы оказались отрезанными от Вены, затем от Праги. Отсеклась Варшава... Постепенно стали трудными сношения с Прибалтикой. Швеция, Дания, Норвегия исчезли из переписки. Замолк Брюгге. Замолчали Белград, Загреб, Италия. Прикончился Париж. Америка оказалась за тридевять земель, и письма если вообще доходили, то плавали через окружные моря и долго гостили в цензуре... Дальний Восток примолк. Из Швейцарии Шауб-Кох еще двадцатого мая просил срочно прислать материалы для его книги. Но и Швейцария уже оказалась заколдованной страной. Всюду нельзя. И на Родину невозможно писать, а оттуда запрашивали о травах. Кто знает, какие письма пропали... Наконец, обнаружилось, что и в самой Индии началась цензура. Оказалось, что цензором в Кулу не кто иной, как местный полицейский. Вполне ли грамотен? Проявил он свой досмотр тем, что по небрежности вложил свою записку в письмо ко мне... Грустно видеть, как события обрубают все ветви работы. И не вырасти новым побегам на старых рубцах. Будет что-то новое, но когда? "

Вместе с научной работой замерла также деятельность большинства связанных с именем Рериха культурно-просветительных организаций. Для Николая Константиновича все это отягчалось еще тем, что откладывалось на неопределенное время возвращение на Родину. Непосредственно Индии сражения не угрожали. Здесь даже не прекращались обычные художественные выставки. Более шестидесяти картин Рериха находилось вне дома. Они уже побывали в Тривандруме, Хайдарабаде, Бомбее, Бенаресе, Аллахабаде, а теперь направлялись в Лахор. Поступили приглашения устроить выставки в Калькутте и Коломбо. Но мысли Николая Константиновича переключались на другое. В июне 1940 года он писал: " Изучая летописи русские и знакомясь с древней литературой, которая вовсе не так мала, как иногда ее хотели злоумышленно представить, приходилось лишь уже более сознательно повторять тот же окрик: " не замай! ". Пройдя историю русскую до самых последних времен, можно было лишь еще более утвердиться в этом грозном предупреждении. Оно звучало особенно наряду с трогательными русскими желаниями помогать многим странам самоотверженно. И теперь то же самое давнее утверждение встает ярко... Всякий, кто ополчится на народ русский, почувствует это на хребте своем. Не угроза, но сказала так тысячелетняя история народов. Отскакивали разные вредители и поработители, а народ русский в своей целине необозримой выоривал новые сокровища. Так положено. История хранит доказательства высшей справедливости, которая много раз уже грозно сказала: " Не замай! " Каждый день, включая радио, художник ждал роковых известий... Вскоре они пришли и легли тяжелыми строчками в дневнике: " Война с Германией. Оборона Родины - та самая, о которой писалось пять лет тому назад... Быть бы с ними! " В этом " Быть бы с ними! " заключалось неизмеримо больше, чем просто декларация о своей принадлежности к Родине в дни ее испытаний. Вовлечение России в войну означало для него решающую схватку Света с Тьмою. Здесь не было места сомнению, чья сторона победит. Усомниться лишь на мгновение - это все равно, что перечеркнуть всю правду прожитой жизни. И понятно, что Рерих поспешил сказать утверждающее слово о грядущей победе. Еще в 1940 году в предчувствии ратного подвига Родины художник написал картины " Богатыри проснулись" и " Александр Невский". Разразилась военная гроза, и появляется картина " Поход Игоря". Это не иллюстрация к классическому памятнику древнерусской литературы. Рерих не дает характеристики действующих лиц, не прибегает к тщательной выписке исторических деталей. Он стремится лишь к одной цели - выразить величие воинской доблести родного народа. Вся нижняя часть полотна занята цепью пеших и конных ратников Игоря, которые появляются из ворот крепостной стены и исчезают за горизонтом. Четко выделяются их темные силуэты. Огненно пламенеют щиты. Реют хоругви, колышутся длинные пики. Желтое небо, столь неожиданно и смело выбранное художником для изображения солнечного затмения, переходит в густую синеву. Ярко горит золотая корона затемненного диска солнца. Чрезвычайно эмоциональный цветовой аккорд картины звучит торжественно. В нем и траур по предрешенным потерям, и утверждение воинской мощи.

В военные годы Рерих часто обращается к национальным героическим темам и образам. Им создаются картины " Ярослав", " Мстислав Удалой", " Единоборство Мстислава с Редедей", " Партизаны", повторяются " Настасья Микулична", " Святогор", " Борис и Глеб", " Александр Невский" и другие. По существу, всю " россику" последнего периода творчества можно назвать героическим циклом, торжественным гимном народному подвигу. Когда гитлеровская Германия напала на СССР, Николаю Константиновичу было уже за шестьдесят. Он, никогда не отличавшийся крепким здоровьем, стал сильно сдавать. К старым болезням прибавилась острая сердечная недостаточность. Но ничто не могло повлиять на кипучую энергию Рериха. " Приказ звучал, и воля не ослабевала", — записывает он в дневнике. Если до второй мировой войны художник проявлял подчас известную осторожность в высказывании своих политических взглядов, вызванную тем, что необходимо было уберечь от нападок связанные с его именем учреждения, то теперь он открыто объявил себя сторонником России, публиковал статьи в ее поддержку, писал о научных и культурных достижениях народов Советского Союза.

Юрий Николаевич и Святослав Николаевич сразу же после начала военных действий на русском фронте трижды обращались в советское посольство в Великобритании с просьбой зачислить их в ряды Красной Армии. В Индии было проведено несколько выставок Николая Константиновича и Святослава Николаевича с продажей их картин. Большая часть сбора направлялась в пользу советского Красного Креста и на военные нужды Красной Армии. Святослав Николаевич, выступая в лекториях и по радио, особо подчеркивал решающее значение советского государства в деле разгрома фашистской Германии. К семидесятилетию Николая Константиновича издательство " Китабистан" подготовило сборник его статей " Химават". Гонорар за него пошел в пользу советского Красного Креста. В этой, четырнадцатой по счету, книге художника в специальном разделе " Россика" были и его патриотические очерки. Через ВОКС эти статьи доходили до Москвы. А за год до окончания войны он писал в очерке " Русский век": " Произошло явление, неслыханное в истории человечества. Друзья всемирно наросли. Враги ахнули и поникли. Злые критиканы прикусили свой ядовитый язык. Не только преуспела Русь на бранных полях славы, она успела в трудах и среди военных тягот, теперь же начала строиться и ковать прекрасное будущее".

Каждое известие о победном продвижении Красной Армии вызывало у Николая Константиновича ликование. " Листы дневника" содержат много страниц, посвященных военному и трудовому подвигу советского народа. В 1942 году, в разгар напряженных боев, Николай Константинович принимал у себя в Кулу Джавахарлала Неру и его дочь Индиру. " Говорили об Индо-Русской культурной ассоциации, - записывал в дневник Рерих, ­пора мыслить о кооперации полезной, созидательной. Махараджа Индора приедет к нам через три недели. Просит, чтобы Пандитджи (Неру. - П. Б. и В. К.) слетал в Америку. Четыре с половиной дня туда, столько же обратно, и там один день на беседу. Пандитджи, конечно, не поедет. Время ли, чтобы глава движения мог отсутствовать десять дней? Да и что родится от такой поездки? " Еще не было Сталинградской битвы, а на уединенных гималайских склонах русский художник по-своему видел и обсуждал с борцом за свободу Индии судьбы нового мира, в котором восторжествует долгожданная свобода покоренных народов. Когда гитлеровские войска оккупировали многие территории СССР, Николай Константинович обратился к своим старым сотрудникам с просьбой послужить делу взаимопонимания народов двух мощных держав - России и США. В 1942 году по инициативе руководителей музея имени Рериха была создана в Нью-Йорке Американо-русская культурная ассоциация (АРКА). В Совет ассоциации вошли испытанные сторонники Николая Константиновича 3. Фосдик, Д. Фосдик, К. С. Кэмпбелл-Стиббе и др. Ассоциация насчитывала в своих рядах сотни активных сотрудников. Среди них были Эрнест Хемингуэй, Рокуэлл Кент, Чарли Чаплин, П. Гедцас, Эмиль Купер, С. Кусевицкий, В. Терещенко. Деятельность ассоциации приветствовали ученые с мировыми именами Милликен и Комптон. АРКА с первых же шагов работы наладила тесные связи с ВОКС и с посольством СССР в Вашингтоне. Николай Константинович находился в курсе всей работы АРКА и оказывал ей всемерную поддержку. Из Индии в Нью-Йорк непрерывно шли статьи и письма художника. Так, в письме от 13 января 1943 года Николай Константинович писал 3. Фосдик: " Радуемся успеху АРКА. Бережно храните это полезное начинание. Радостно видеть, как всюду, на разных концах мира приветствуется Русская земля, Русский народ. Много пришлось вынести за веру в русское дело. В конце концов, и хоршевские мерзости, кроме грабительства, были не что иное, как глубокая ненависть против всего русского. Какая же могла быть созидательная работа, если в подвале была заложена ненависть? Но вот Вы и все друзья АРКА могут доказать всю благотворность культурного единения, сотрудничества..." За деятельностью АРКА чувствовалась опытная рука Николая Константиновича. Используя каждую возможность быть полезным Родине в трудные военные годы, он испытывал чувство выполненного долга. Но жили в его сердце также боль и тоска, сказавшиеся в короткой фразе: " Быть бы с ними".

Связь с Советским Союзом из-за войны свелась почти на нет, а это рождало ощущение оторванности, одиночества. Подобные настроения Рериха находили отклик в его литературных произведениях. Наиболее характерным в этом отношении является очерк " На вышке" (1944). В нем художник приводит рассказ о дозорном наблюдательного поста:

"...Холодно на вышке. Точно забытый, точно покинутый, точно ненужный! Шальной снаряд может скосить и всю сосну и охапку защитной хвои. Тогда-то дела совершатся и без провода. Может быть, еще лучше совершатся, а вышка окажется вообще ненужной. Тягостно чувство ненужности. Кто знает, не ушли ли вообще? Не переменилось ли вообще построение? Не забыли ли об одинокой вышке? И знаю, что не забудут, знаю, что вышка эта очень нужна. Но холодно на вышке. Ветер пронзителен. Балагуры грегочат: " Эй вы, аисты на крыше. Мы тут гранаты кидаем, а вы шишками сосновыми бросаетесь". Засмеют, не понимают значение вышки. Не знают, как одиноко на вышках. Забытые! И знаешь, что нужен, а все же подчас накипает какая-то ненужность. Поди, уговори себя, что и в молчании держишь нужнейший дозор... Много вышек в жизни. Многие нужнейшие держатся дозора. Приносится неотложная польза. Только при всем том бывает на вышках одиноко. Слышите ли? Отзоветесь ли? "