![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Price М. The other Self: Thoughts about character in novel // Sociology of Literature and Drama / Ed. by E. Burns, T. Burns. London: Penguin Books 1973 P. 269-270. 3 страница
Итак, мы рассмотрели три вида вторичного вмешательства (recontainment): скрытое наблюдение, внедрение и заманивание в ловушку. Они вызывают обеспокоенность в моральном и правовом отношениях, постоянно обсуждается вопрос о введении все более строгих ограничительных мер. Так или иначе, все три способа вмешательства считаются неблаговидными; хотя их юридическая квалификация варьируется в достаточно широких пределах, остается очевидным нарушение этических норм. Ведутся острые дискуссии о правомерности скрытого наблюдения. Например, в 1965 году в результате проведенного сенатом расследования было установлено, что при налоговых инспекциях ряда городов оборудованы так называемые помещения для наблюдения — не только для того, чтобы граждане могли тайно опознавать рэкетиров, но и для того, чтобы официальные лица могли подслушивать разговоры налогоплательщиков с их адвокатами. После того как слежка за налогоплательщиками была предана гласности, представитель налоговой инспекции обещал исправить положение1. Аналогичные эксцессы возникли вследствие миниатюризации радиопередатчиков. Этот прибор можно незаметно прикрепить к потенциальному информанту и тем самым превратить его в передвижной микрофон, с помощью которого можно записывать и передавать любой разговор, при котором информанту удается присутствовать. Законность такого способа борьбы с преступностью рассматривалась в 1971 году Верховным судом, который вынес решение о допустимости применения средств скрытого наблюдения2. Использование ловушек регулируется нормами закона и морали в значительно большей степени, чем скрытое наблюдение3. В некоторых случаях эти ограничительные меры проистекают из глубокого понимания того обстоятельства, что обвиняющая сторона не должна настаивать на обвинении без должных оснований; совершенно ясно (так принято считать), что сам тайный агент не может поддерживать обвинение в суде. Впрочем, бывает и иначе: группа полицейских осведомителей,
1 San Francisco Chronicle. 1965. July 14. 2 Time. 1971. April 19. 3 Это налагает достаточно строгие ограничения на меры предотвращения преступлений. У. Лафейв обсуждает эту проблему в связи с борьбой с проституцией, когда агенты полиции проводят оперативные мероприятия, переодевшись в штатское. Опытная проститутка не только сразу же распознает переодетых в штатское полицейских, но и не дает никаких поводов для предъявления ей законного обвинения в проституции. Поэтому полиция сталкивается со значительными трудностями в подготовке обвинительных заключений. В ситуациях, когда не вполне ясно, была ли применена ловушка, или, как обычно указывается в апелляционных заявлениях, женщину заманили, или она подверглась «соблазнению», судьи часто отклоняют обвинительные материалы полиции. Как считают в полиции, судьи отклоняют обвинение в тех случаях, когда агент приезжал на «кадиллаке», потому что «всем известно, что полицейские ездят на дешевых автомашинах»; когда полицейский выдавал себя за водителя такси или рабочего в униформе; когда полицейский позвонил по телефону, который, как ему сообщили, принадлежит проститутке; когда полицейский остановил свою машину рядом со стоявшей на тротуаре проституткой, которая не давала видимого повода для знакомства; когда полицейский угостил проститутку несколькими порциями спиртного или провел с ней какое-то время, прежде чем приступить к делу. См.: LaFave W.R. Arrest. Boston: Little, Brown and Company, 1965. P. 458.
известная как «Свободный стрелок», опиралась в своей работе исключительно на сведения, полученные оперативным путем1. Несмотря на имеющиеся ограничения в формах вторичного вмешательства (recontainment) мы не должны упускать из внимания то обстоятельство, что в подавляющем большинстве случаев речь идет о борцах с преступностью. Действительно, одно из проявлений типичного для нашего времени иллюзорного сознания состоит в убеждении, что если сцена общественной жизни с ее беспомощными актерами приходит в состояние вырождения и упадка, то непридуманная, реальная жизнь творится людьми прямого действия, настоящими мужчинами, фалангой лучших представителей своего класса, подлинными художниками жизни, которые могут идти вперед не зная страха. Разумеется, на это не способны актеры, умеющие лишь изображать заданные им роли. Закон создает в некоторой степени надежный мир для этих профессиональных любителей (amateur-professionals). Каковы, например, мотивы учителя, который по заданию полиции сначала участвует в разговорах школьников о «травке»2, дает им понять, что его запас наркотика кончается, потом покупает полдюжины доз у наркоторговцев, и в конце концов полиция арестовывает преступную группу, в которую входят четверо студентов3. Несомненно, в действиях тайного агента присутствует не только законное обоснование. За ним стоит государственное учреждение, и все мы хорошо сознаем, что высшая цель не только оправдывает ложь, но даже превращает ее в заслугу, и не имеет значения, что думают об этом обманутые. Это фундаментальная привилегия представляет собой род конвенции, порождающей определенный фрейм; она преобразует эгоистический интерес (self-interest) в самоотверженность и избавляет притворяющегося (misrepresenter) от аморальности лжи. Избавляет настолько, насколько может избавить игра. Но в данном случае игра объемлет собой весь мир, и ведется она против тех, кто не способен понять, что вовлечен в игру. Упомянутые выше ограничения, налагаемые на вмешательство, касаются преимущественно тех, кого предают и обманывают. Вопрос заключается в том, что обвинитель нуждается в разумном обосновании и, следовательно, ограничении своих действий, если только он не ведет расследование в личных интересах. Что же касается заманивания в ловушку, то здесь присутствует еще одно ограничение, представляющее интерес, по крайней мере, для анализа фреймов, а именно: от какой из своих ролей должен отказаться провокатор вследствие разнородного характера его поведения? Ведь за ограничениями, налагаемыми на вмешательство, кроется осознание пределов трансформации. Например, некоторые неблаговидные действия, направленные на то, чтобы вовлечь людей в обман, невозможно осуществить без того, чтобы не была брошена тень по крайней мере на их прямого исполнителя, не говоря о том, кто замышлял провокацию.
Таллахасси, штат Флорида. Представители руководства университета, а также управления губернатора штата выразили протест против использования студентов колледжа в качестве приманки для гомосексуалистов. «Какой бы настоятельной ни была необходимость вывести на чистую воду сексуальных извращенцев, вовлечение студентов в это дело представляется совершенно неприемлемым, — заявил декан колледжа д-р Гарри Дэй. — Надеюсь, такая практика будет прекращена». Начальник полиции Френн Стаутамайр и его помощник Роберт Мэйдж подтвердили циркулировавшие несколько недель сведения, что студентам выплачивали по 10 долларов за работу по совместительству в качестве информаторов о лицах, занимающихся сексуальными домогательствами1.
2. Тайное наблюдение, внедрение и заманивание в ловушку как формы вторичного вмешательства отличаются от классического надувательства одной особенностью: здесь не требуется большого оснащения, хотя игрок может играть и чужую роль. Нетрудно видеть, что тот, кто обманывает (contains) других, обнаруживает себя не только перед обманутыми, но и перед теми, кто делает свое обычное дело и нимало не притворяется. Когда люди планируют какие-либо незаконные действия или обладают секретными сведениями, они рискуют нарушить правила поведения в своей команде и стать изменниками. Аналогичным образом, собирающиеся заняться контрабандой, вы
133 San Francisco Chronicle. 1965. December 29.
ведать значимые сведения путем подкупа, принять участие в вымогательстве и т. п. рискуют быть подставленными — они делают то же самое, пытаясь шельмовать; а обманутому остается только обратиться в полицию, где его, скорее всего, попросят до поры до времени вести себя как ни в чем не бывало. Заметим, что человек, который водит за нос (contains) злоумышленника, уже не нуждается в маскараде и соответствующих реквизитах (props); очевидно, ему нет нужды придумывать себе легенду. От него требуется продолжать делать то, что он обычно делает, ему отведена вполне определенная роль, у него имеется вспомогательное оборудование, он знает схемы развития ситуации1. Центр внимания смещается: риск разоблачения этих людей посредством тайного наблюдения, внедрения и вовлечения в ловушку снижается и возрастает риск разоблачения тех, кто злоумышляет такого рода акции. Очевидно, когда один человек вводит в заблуждение другого, фабрикатор имеет возможность контролировать (has power over) обманываемого. Разоблачение фабрикатора лишает его власти. Однако когда человек обнаруживает, что его вводят в заблуждение, стратегия его поведения не ограничивается открытым обличением другой стороны — стратегически разумнее еще некоторое время вести себя так, как будто бы он ничего не подозревает; тем самым ситуация радикально изменяется: тот, кто вводил в заблуждение, сам оказывается вводимым в заблуждение. Возможность выравнивания позиций на какое-то время исчезает, что неизбежно порождает новую слоевую структуру фрейма. Хотя довольно часто происходящее имеет характер чисто мыслительной конструкции, некоторого субъективного представления, локализованного в сознании того, кто вынужден хранить в себе свое открытие, здесь происходит фундаментальный стратегический перелом, имеющий принципиальное объективное значение для всего хода событий, — это станет очевидным и принесет свои результаты впоследствии, когда обнаруживший обман убедится, что его видимая беспечность сработала в качестве хорошей наживки. Несомненно, в данном случае следовать принципу: «Действуй так, будто ничего не происходит» и ни в коем случае не обнаруживать свою догадку — самый реалистический стратегичес- кий ход, узловой пункт в потоке событий, где бихевиористский объективный взгляд совершенно не способен уловить фундаментальные факты. Отсюда следует, что те, кто профессионально занимается скрытым наблюдением, внедрением или заманиванием в ловушки, сами становятся уязвимыми со стороны тех, кого они делают уязвимыми. Чтобы привести их к разоблачению, вполне достаточно того, чтобы вводимые в заблуждение (dupes) поняли суть происходящего, но ничем не выдали свое открытие. Продолжая вести себя по-прежнему и предпринимая специальные усилия к тому, чтобы направить противника на ложный путь, жертвы обмана могут легко обмануть обманщика, так что и любители могут нанести поражение профессионалам. Можно сказать, фрейм оборачивается другой стороной1. Разумеется, и обманываемым, в данном случае строящим свои замыслы на переключении (switch), самим не чуждо некоторое вероломство; если бы они не участвовали в деятельности, которая может подорвать их репутацию, за ними не стали бы наблюдать и не заманивали бы их в ловушку. Таким образом, в данном случае мы имеем дело с контролирующим вмешательством во вторичное вмешательство (containing of recontainment), то есть с чем-то более многослойным, чем Большой Обман. Сколь бы необычными ни были переключения фреймов, они всегда дают основания для осуждения и протеста. Обна
1 Иногда говорят «поменять местами [строки и колонки таблиц]» (turning the tables) или «переключить». Действия обманываемого не всегда имеют пассивный характер. Это иллюстрируется следующим примером из книжки о шпионах. Эта операция известна под названием «переключение». Когда агент ведет слежку (to shadow), возможны пять вариантов. Вариант первый: хвост остается незамеченным и объект наблюдения, ничего не подозревая, выводит агента на цель. (Это бывает крайне редко. Агент, который не умеет засечь за собой хвост, не способен к выполнению служебных обязанностей.) Вариант второй: хвост замечен, но избавиться от него не удалось, в этом случае агент должен предоставить объекту возможность продолжать движение, но задача остается не выполненной. Вариант третий: хвост замечен, но объекту удалось уйти, тогда агент может попробовать сам достичь цели. Вариант четвертый: хвост замечен, объекту удается уйти, но он возвращается и начинает выяснять отношения с агентом. (Именно так я поступил с Хенгелем. В этой ситуации я лично не имел ничего против него, но это не меняет сути дела: после того как удалось отделаться от хвоста, всегда появляется искушение познакомиться с ним — по крайней мере, увидеть, как побагровеет его физиономия.) Вариант пятый: хвост замечен, от него удалось избавиться, и более того: объект становится хвостом хвоста. Произошло переключение, началась слежка за соглядатаем. См.: Hall А. The Quiller Memorandum. New York: Simon and Shuster. 1965. P. 147-148.
ружение подслушивающих устройств подтверждает право на невмешательство в частную жизнь, разоблачение агента свидетельствует о неблаговидности разведывательной работы (особенно если агент перевербован). Все это уже приобрело стереотипный характер. Хорошо известны разоблачения всякого рода провокаторов и искусителей (entrappers), причем речь идет не только о жанре увлекательных рассказов, якобы сочиненных проститутками. Обратимся к свидетельству, приписываемому знаменитому французскому мошеннику Пьеру Оне. Выдавая себя за торговца героином, он заставил двух агентов Бюро по борьбе с распространением наркотиков США заманить себя в ловушку и ускользнул из расставленного капкана, получив 12 тыс. долларов за несколько мешков зелья, которое на поверку оказалось сахарной пудрой1. Шпионская литература настойчиво внушает мысль о том, что те, кто особенно целеустремленно стремится внедриться, сами же в первую очередь становятся объектами обращения фрейма (frame reversal). Если агент чужой страны предпринимает попытку поступить на службу в разведывательный аппарат, он должен быть готов к длительным собеседованиям и рассчитывать на то, что сам ход расспросов более или менее надежно свидетельствует о том, что с ним работают обычным порядком. Если же агент попадает под подозрение, то дознаватель сможет легко водить его за нос (to string him along) по мере накопления нужной информации. Трижды по указанию ФБР я вызывал его на собеседование, а тем временем проверялись все его контакты; он находился в моем поле зрения до тех пор, пока ФБР не просветило его насквозь. Я чувствовал себя Иудой, когда в последнюю нашу встречу пожимал ему руку и уверял, что мы будем поддерживать контакты во всех случаях, когда возникнет такая необходимость, при этом я уже точно знал, что, выйдя из моего кабинета, он будет арестован агентами ФБР. Можно только предполагать, как сложилась его судьба2. Интересно заметить, что приемы обращения [фрейма] (reversal) получили широкое распространение в государственных учреждениях. В качестве примера приведем следующую историю, приключившуюся с британскими чиновниками в Стокгольме во время Второй мировой войны, где они действовали в качестве подпольного представительства Лондона в Европе. Довольно неприятная ситуация сложилась с одним бежавшим из заключения человеком, которого я буду называть Уэллсом, хотя на самом деле у него было другое имя. Он прибыл в Швецию обычным маршрутом, но его рассказ о побеге изобиловал весьма подозрительными подробностями... Наши сомнения оказались более чем обоснованными. Были весомые причины подозревать Уэллса в предательстве. Из Лондона сообщили, что немцы устроили Уэллсу побег, чтобы он мог действовать в Англии в качестве их агента... К сожалению, пребывание Уэллса в Стокгольме затянулось. Дело осложнялось тем, что в течение нескольких дней после получения нами предупреждения из Лондона не было ни одного авиарейса, которым можно было бы переправить Уэллса в Шотландию. Больше недели наши сотрудники, знавшие подлинное лицо Уэллса, были вынуждены общаться с ним, выказывая ему знаки дружбы и уважения, делать это было крайне трудно и неприятно. Особенно нелегко приходилось мистеру Райту [помощнику военного атташе по особым поручениям], с которым Уэллс делил жилье и который, разумеется, был знаком с содержанием разоблачающей телеграммы из Лондона. Случилось так, что миссис Райт в это время занималась подготовкой одного из распространенных в военное время благотворительных балов, вообще она принимала в организации балов самое живое участие. Уэллс предложил ей внести пожертвование на весьма значительную сумму, и миссис Райт, ничего не зная о витавшей над Уэллсом тени подозрений, с благодарностью приняла его предложение. Мы с неподдельным ужасом смотрели на сцену, где Уэллс, в костюме, взятом напрокат, с блеском демонстрировал фокусы. Каждый из нас чувствовал себя так, как будто мы тюремные надзиратели, находящиеся на дежурстве в камере осужденного. Мы испытали огромное облегчение, когда наконец смогли посадить Уэллса в самолет и пожелать ему удачи. Он очень нуждался в ней1. 3. Я рассмотрел некоторые явные виды вторичного вмешательства (включая тайное наблюдение, внедрение и заманивание в ловушку), а также уязвимые точки соответствующих схем поведения. Иногда прибегают к серийному вмешательству (serial containment) — злоумышленника (plotter) берут под контроль вовсе не те, против кого он действует. В Сьюдад-Хуарес (Мексика) двое коленопреклоненных карманных воров сумели вытащить у молящегося Андреса Кинонеса портмоне и 13 долларов; они были арестованы сотрудником полиции, который отбивал поклоны позади них1. В качестве второй структуры рассматривалось обращение фрейма (frame reversal): замысел обманщика обнаруживается, о чем он сам не догадывается, и те, кто был намечен жертвой обмана, решают скрыть свою осведомленность и контролировать действия обманщика. Можно указать и другие ситуации. Должно быть, возможна ситуация взаимного введения в заблуждение — что прослеживается в пьесах Шекспира. Вне всякого сомнения, может существовать та или иная разновидность конкурентного контролирующего вмешательства (containment competition), когда две стороны пытаются одурачить (to con) друг друга, при этом они знают, что другая сторона шельмует, но каждая сторона все же стремится перешельмовать (outcon) другую2. Конкурентное вмешательство отчасти напоминает
1 Time. 1953. April 20. Второй пример. В начале 1960-х годов в Неваде, когда была разработана схема компьютерного анализа игры в очко и казино еще не успели принять эффективных контрмер, стало возможным вести беспроигрышную игру. Так как схема выигрыша являла собой весьма ученую материю, ею овладели главным образом аспиранты и преподаватели колледжей — своими необычными манерами и стилем игры эти люди шокировали приверженцев английской лапты и других серьезных игроков. Так или иначе, банкометы относились к этим новым игрокам, обладавшим доселе неслыханной профессиональной подготовкой, как к туристам, случайно заглянувшим в игорный зал, — им пытались помогать, читать наставления или подсмеивались над ними. Многие из этих «профессионалов» сочли разумным поощрять банкометов в их заблуждении, чтобы избежать контрмер. Короче говоря, «профессионалы» вживались в образ простаков и старались, нередко успешно, надувать банкомета. Поскольку «профессионал» обычно затрачивал на игру гораздо больше времени, чем кто-либо другой (если не сразу выигрывал), распорядитель казино нередко прерывал игру и выпроваживал чудака. Банкомет нередко отпускал игроку комплименты, хотя в действительности находился под колпаком мнимого простофили даже тогда, когда распорядитель пытался контролировать контролирующего (contain the container).
игры, в которых разрешается блефовать, — например, покер. Примерно то же самое происходит и в «реальном» мире. Возьмем, например, обучение ремеслу магазинного вора. Сотрудник охраны заметил, что посетитель магазина сунул в карман бумажник из змеиной кожи стоимостью 24 доллара, но не стал задерживать подозрительного типа, который действовал совершенно открыто. Охранник предположил (и, как показали последующие события, предположил совершенно правильно), что расчет вора состоял в том, чтобы его задержали после того, как он сбросит товар (незаметно уронит бумажник где-нибудь в углу). Вполне возможно, он стал бы сопротивляться и подстроил бы так, чтобы охранник причинил ему телесные повреждения (такие случаи уже бывали). Вор мог даже расставить внешне заслуживающих доверия свидетелей в нужных местах, чтобы те подтвердили вред, причиненный ему при задержании. Это позволило бы вору взыскать с магазина компенсацию. В данном случае охранник сумел заметить, что вор сбросил украденный бумажник с помощью простого приема: он сунул бумажник мимо кармана, так чтобы тот упал на пол. Если бы вора схватили, он предстал бы в виде невинной жертвы слишком ретивого охранника, а магазин заплатил бы компенсацию за необоснованное задержание1. Разумеется, существуют варианты повторного контролирующего вмешательства (recontainment), напоминающие нам о том, что классическая мошенническая игра включает в себя свою специфическую разновидность: одна команда пытается ввести в заблуждение другую, разделясь на две группы, некоторые из них для вида объединяются с простофилями (dupes), чтобы создать впечатление, будто их обоюдная цель — надуть (contain) вторых. Здесь следует упомянуть заключительную ретрансформацию (retransformation), которая позднее будет представлять для нас особый интерес, а именно секвенциальное, или последовательное, контролирующее вмешательство (sequential containment). В этом случае простофиля ненавязчиво посвящается в тайну предпринятой против него аферы (containment), хотя само это сообщение входит в замысел аферы и способствует ее успешному завершению. В качестве примера я изложу в высшей степени положительную рецензию на одобренный всеми отчет о психологическом эксперименте.
1 Cameron М.О. The booster and the snitch. New York: The Free Press 1964 P 28-29.
Были обследованы 22 студента, проходивших специализированную подготовку в психологической клинике Гарвардского университета. Испытуемые субъекты (обозначим их S) в течение нескольких недель писали сочинение о своей философии жизни. Затем испытуемым сообщили, что каждому из них нужно вступить в общение с другим S, чтобы подвергнуть критике его философию жизни и отстоять свою. Во всех случаях под видом «другого S» выступал опытный адвокат, которому были даны инструкции подвергнуть философию жизни испытуемого S максимально резкой критике, указать на все ее противоречия и «нестыковки» и заставить собеседника изменить основные положения его философии жизни или отказаться от них. Производилась аудио- и видеосъемка общения каждой пары, продолжительность съемки составляла 12 минут. Затем отснятый материал демонстрировался испытуемому S, при этом фиксировались его реакции в следующих условиях: когда он смотрел фильм о себе в одиночку; когда экспериментатор Е приостанавливал фильм в особенно напряженные моменты и спрашивал у S, что означают его движения, жесты и обороты речи, что S ощущал в те или иные моменты; когда Е просил S припомнить аналогичные события из детства; когда Е просил вспомнить стрессовые ситуации, происходившие с S в течение предшествующих полутора лет, и как S пытался скрыть свои чувства1.
III. Глубина трансформации Начав с анализа нетрансформированной деятельности (определенной в терминах естественной или социальной систем фреймов), мы установили два основных вида трансформации — настройки (keying) и фабрикации. Мы рассмотрели также вторичные трансформации — множественные структурные расслоения (laminations) опыта и некоторые типы вторичного вмешательства (recontainment). Теперь я хочу рассмотреть более узкие вопросы: сколько слоев может заключать в себе фрагмент деятельности (strip of activity)? Как долго это может продолжаться? Насколько сложной должна быть структура фрейма, чтобы эффективно устанавливать формы организации опыта (terms for experience)? Рассмотрим сначала потенциальную сложность опыта, внешний слой которого, оболочка (rim), — включает в себя серьезную эксплуатационную фабрикацию. Наиболее слож- ную форму, несомненно, приобретает шпионаж, особенно в тех случаях, когда агенты подозреваются в двойной игре. Как было отмечено выше, агент может быть раскрыт теми, против кого он работает, и, чтобы спасти свою шкуру, будет вынужден предать своих хозяев, которые окажутся обманутыми в своих попытках обмануть противника; но впоследствии разоблаченный шпион может признаться своим бывшим хозяевам, что он был перевербован (или же будет разоблачен как оборотень), и тогда будет вынужден действовать так, как если бы он дезинформировал своих прежних хозяев, а затем был разоблачен теми, кто думал, будто им удалось перевербовать его, — и это последнее открытие ведет к очередному переключению (switch)1. Пределы развертывания данной ситуации вполне очевидны. После некоторого числа перевоплощений (turnings) никто не сможет поверить никому, и попытки установить, можно ли доверять сообщению агента о тех или иных фактах, рано или поздно потеряют смысл. Сколь бы высока ни была ценность агента как источника предположительно объективной информации о противнике или как канала для передачи дезинформации враждебной стороне, в конечном счете сомнения возобладают над пользой. Рассмотрим теперь случаи трансформации, в которой в качестве оболочки фрейма (rim of the frame) выступает либо настройка (keying), либо, в худшем случае, игровая или эпизодическая фабрикация. Великолепный вход в тему дает нам Шекспир. Бродячие комедианты разыгрывают «пьесу внутри пьесы», с помощью которой Гамлет пытается воздействовать на совесть короля2. В пьесе внутри пьесы изначально полагается сокровенный смысл происходящего, разыгрывается трагическое событие прошлого — убийство герцога Гонзаго — и одновременно действо, которое являет собой ключ к пониманию реальной трагедии Гамлета. Таким образом, реальность предстает в форме театрализованного фрейма. Аудитория этой внутренней пьесы, в том числе король, имеет возможность наблюдать за игрой актеров, давно знакомых Гамлету, так, как будто бы разыгрывается вполне «обычный» театральный спектакль: эта аудитория не знает исхода пьесы, но должна включиться в происходящее на сцене столь самозабвенно, как если
1 Обстоятельства переключения рассмотрены в монографии: Goffman Е. Strategic interaction. Philadelphia: University of Pensylvania Press, 1969. P. 56-58. 2 Шекспир У. Гамлет. Акт II. Сцена III. — Прим. ред.
бы это происходило в реальности, более того, они должны играть [аудиторию], ясно сознавая, что развертывается не более чем театральное действо и все происходящее на сцене исчезнет сразу же, как опустится занавес. Однако Гамлет замыслил построить пьесу иным образом. Он сам написал для актера «двенадцать-шестнадцать строк», которые трансформируют театральную настройку (keying), экплуатационную фабрикацию (exploitive fabrication) в нечто такое, что король, знай он заранее о предстоящей сцене, непременно воспринял бы как вызов. Таким образом перед нами развертывается сфабрикованный театральный фрейм. В то же время это часть шекспировской пьесы, разыгрываемой актерами перед настоящими зрителями. Актеры, играющие «сценическую» публику, и актеры, играющие актеров, выступающих перед этой публикой, находятся в одной и той же информационной ситуации, заданной постановщиком спектакля. А так как речь идет о трагедии «Гамлет», никакая реальная аудитория не остается в неведении относительно хода действия и финала пьесы. При этом те, кто выступает на сцене, должны скрывать свою осведомленность в фабуле спектакля, то есть вести себя совсем не так, как воспринимает их реальная аудитория. События, произошедшие в действительности, изначально трансформируются в драматическое произведение, ретрансформированное так, чтобы загнать короля в западню (to entrap), затем осуществляется еще одна трансформация, поскольку вся эта схема развертывается внутри театральной постановки, а не только с помощью сценических средств. И, конечно же, масса комментариев к шекспировской трагедии представляет собой настройку (keying) для ее понимания. Комедия, предназначенная для того, чтобы подчеркнуть смешную сторону в многослойном строении человеческого поведения, позволяет продвинуться в его понимании значительно дальше, чем это сделано у Шекспира. В фильме «Любовь и воровство»1 герой, бывший преступник, вышел на пенсию — у него появились легальная профессия, жена и прекрасная новая квартира. История началась с того, что однажды он открыл дверь подозрительного вида мужчине, который предложил ему купить дешевый подсвечник. Зная, что подсвечник явно украден, супружеская чета и продавец заключают между собой молчаливое соглашение против закона — ведут торг по поводу покупки вещи. Смысл происходящего явлен обсуждением стоимости подсвечника, но беседа построена как чередование фреймов: хотя торг остается не более чем торгом, он трансформируется таким образом, что стороны неявно дают понять друг другу, что им известно происхождение продаваемой вещи. Супруги уходят за деньгами в другую комнату, возвращаются и платят за подсвечник. Но в этот момент производится старая мошенническая операция — качественный подсвечник подменяется дешевкой — хитрость на хитрость (contained containment). Герой фильма, сам профи в таких делах, видит жульничество и разоблачает продавца. В результате все три действующих лица начинают говорить на одном языке; разделяющие их фабрикации устранены. Обнаруживается, что герой и продавец бывали в одних и тех же местах и имеют общих знакомых, получается, что, по сути, они свои люди. В дальнейшем разговоре герой сообщает собеседнику факты, порочащие его самого. После этого продавец получает возможность показать свое подлинное лицо и арестовывает героя. Оказывается, он детектив, а трюк с продажей подсвечника был всего лишь подставой. Казалось бы, пойманный с поличным жулик раскрыл свои подлинные, «непосредственные» намерения и, превратившись в детектива, ловит героя и, разумеется, его супругу в расставленную сеть. Отбрасывание маскировки было частью маскировки. Теперь, после того как продавец выступил в своей второй роли детектива, обманная комбинация действительно завершилась: мужчины оставили дом — наш герой, в наручниках, со слезами распрощался с женой. Однако, когда оба персонажа сели в автомобиль, ожидавший их у подъезда, оказалось, что продавец, он же мнимый детектив, — сообщник героя и весь этот хитроумный замысел был осуществлен только для того, чтобы герой смог удрать из дома. Поэтому второй обман также был фабрикацией, но на этот раз в качестве объекта аферы выступала супруга нашего героя. Не следует забывать, что данная инсценировка представляет собой кино, т. е. всего лишь игровую фабрикацию. Если учитывать съемку эпизодов кинокартины, то в данной истории можно предполагать наличие по крайней мере еще одного слоя.
|