![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Серебряный полтинник ⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 9
«Венчается раба Божия Татьяна рабу Божьему Анатолию» - голос священника был так просторен, что мог заполнить все мироздание, но, омыв строгие росписи на арочных сводах храма, он скатывался обратно, так возвращается, отступившая вспять волна, неся в себе уже новую силу океана. В этой неизбывной размеренности вечного прибоя, сейчас, казалось, рождается новая жизнь и трепещущие огоньки свечей, подобны звездам, затаившим свет дыхания в преддверии чуда. Анатолий вспоминал свою первую встречу с Татьяной. Не обстоятельства неожиданного знакомства, а именно первую, неслучайную, встречу. Это было полгода назад. Весной. В то время он особенно остро ощущал бесцельность и ненужность своей жизни. Его существование представлялось ему абсолютно пустым, слабо освещенным коридором. Две, веющих холодом стены, пол потолок, и он идет и идет, вот уже скоро тридцать лет... Куда? Зачем? И сколько еще осталось этой тоскливой размеренности шагов? А может, хватит? Да, - он принужден идти. Да, - он не может вырваться из этих стен. Но он волен прекратить движение. Остановиться в любой момент. От этих мыслей не было страшно - безразлично: что так, что этак, все равно. Но где-то в глубине теплилось, такое же непреодолимое, как опостылевший коридор: «не волен». Он раздражался: «Бог! Грех! А это истязание не грех? За что? Я не украл, не убил. Смотрел на чужую жену? Смотрел! Но только -смотрел. И Ты же не дал мне моей... А теперь говоришь: «Не волен!»? Ответь мне. Ты слышишь?». Не слышит... Анатолий старался быть справедливым. В доме нет даже иконы. К кому же он взывает? В потолок? Надо идти к Нему. Анатолий не был верующим. Но по рассказам матери знал, что еще в раннем детстве бабушка, не спрашивая родителей, окрестила его в сельском приходе. И теперь он не чувствовал себя свободным. Он должен или получить последний ответ, или... И тогда уже... Церковь была окутана темной до густоты синевой весеннего воздуха. Внутри осторожно мерцали лампадки, ярко таяли свечи. Он стоял у иконы, глаза - в глаза: «Я больше так не могу. Научи, - как. Или я ухожу. Я волен пред Тобой. Ты ничего не дал мне». Он понимал, что сразу ничего услышать невозможно. Нужно время. «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любонача-лия и празднословия не даждь ми». - Священник и все, стоящие в церкви опустились на колени. Анатолий знал, что во время молитвы верующие встают на колени, молятся стоя на коленях. Но то, что и священник преклоняет колени перед алтарем, оказалось для него неожиданным. Было в этом, что-то захватывающее дух. И ему стало жгуче стыдно, что он остался стоять. Вспыхнуло желание стать частью этого поклонения, раствориться в нем. «Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему». И все вдруг опять поникли в земном поклоне. Анатолий не успел среагировать, остался стоять. «Только бы еще раз. Если еще раз я успею...». «Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь». И он успел. Одновременно со всеми утвердился коленями на полу и прижался лбом к холодному узору мраморного пола. Он остался на службе. Уже не в ожидании ответа. Он даже забыл, зачем пришел. Ему вдруг стало спокойно и хорошо здесь. В стороне от иконостаса стояли несколько человек. С одним из них беседовал священник, остальные словно ждали. «Наверное, исповедь, -догадался Анатолий, - какого ответа я жду? Надо подойти, рассказать все». Но на исповедь он решился лишь перед самой Пасхой. А в этот вечер купил в церковном киоске маленький крестик и тоненькую книжечку «Желающему впервые исповедоваться и причаститься». Чувство которое он испытал после исповеди было доселе неведомо ему. Он даже не мог обозначить его словами. Счастье? Радость? Легкость? Покой? Как бы все это вместе, но и что-то еще. Что он не умел назвать. Он возвращался домой по освещенной фонарями улице, но в его походке не было тяжести движения, он шел так, как идет вечер, время, жизнь. Тоска и отчаянье стихли в нем. Стихли, когда, оказавшись на самом краю, каким-то чудом воззвал он к неверуемому Богу... И, словно в природе растерзанной бурей, в душе наступила тишина. И даже ветерок сомнения не веет над этим выстраданным покоем. Великая Тишина. И странно, что мир вокруг все тот же: машины, говор редких прохожих, мигание светофоров. Он видит его, осязает, но он вне его. Идет и боится неосторожным движением, нарушить свое состояние. Оно не зависит от шагов! Он прислушивается к себе - все тот же покой. Это чувство настолько неведомо, что он не знает, как сохранить его. И каждую минуту - боится потерять. Нет ни обиды, ни пустоты. Ровный свет тишины - рассветный, утренний, весенний. И так же свежо на душе, изошедшей слезами, как после дождя, в распахнутом к небу поле. Хотелось с кем-то поделиться, рассказать, то, что он пережил. Мелькнула мысль. Он одернул себя: «Что за глупость звонить совершенно незнакомому человеку». И повернул к почте. И знал, что обязательно позвонит. Он никогда не решился бы на это. Но в этот вечер! Все - возможно. Еще в самом начале зимы он ездил в командировку, в райцентр. На одну ночь остановился в деревянной маленькой гостинице. Оформляла вселение невысокая миловидная девушка, сразу же заворожившая его, каким-то, словно струящимся от нее светом. Ее аккуратное лицо с чуть припухлыми по-детски губами, слегка вздернутым носом, мягко светящимися в опушке ресниц, серыми глазами, обрамляли ровные, густые, нежно-золотого цвета, волосы. Одета она была в снежной свежести белую блузку, кружевной воротничок, старательно отложен поверх шерстяной кофты. Что это была за кофта! Неуловимого, неназываемого цвета, что-то и от морской волны, и от серебристой ели, вся в ореоле невесомых ворсинок пуха, казалось, что и изнутри она наполнена, чем-то волшебно прекрасным, обтекаемым и плавным. А когда девушка вышла из-за администраторского барьера, поднося Анатолию, еще один, не взятый им для заполнения, бланк и он увидел ее черную строгую юбку и валенки. Особенно валенки! Он вдруг испытал сначала холодок внутри, так бывает при взлете самолета, а потом приступ доселе неведомой нежности. Хотелось защитить ее, прикоснуться к ней... Нет, нет... только прикоснуться, может быть, осторожно погладить, жалея... Он ходил по номеру. Было так пустынно и тихо, что казалось, гостиница погружена в какую-то иную, невоздушную стихию. И есть в этом мире только он и Она. Анатолий не умел знакомиться с женщинами. Но тут решился: «Почти до тридцати дожил, что за мальчишеская робость». Он спустился вниз, сел в кресло. Она приветливо смотрела на него. - Я вот подумал: сижу там один, вы здесь. Вот думаю, поговорим, может. Вас как зовут? - Таня. - А меня Анатолий... Он покраснел, ему стало душно. Он не знал о чем говорить. Не смотря на ее радушный взгляд, даже произнося первые фразы, он чувствовал себя в идиотском положении. - Если, конечно, муж у вас не ревнивый, а то подведу вас. - Я живу с папой и с мамой, - взгляд у нее был внимательный, как у школьницы и чуть-чуть лукавый. Всем видом она выражала готовность к разговору, словно пытаясь помочь ему. Но он с каждой минутой чувствовал себя глупее и глупее. Разговор не получался, не было легкости. Слова, которые он произносил, казались ему чужими, бессмысленными... Это было, как пытка и он неловко простившись, ушел. И почти полночи ворочался, проклиная себя, ругая самыми оскорбительными словами. И утром едва взглянув на нее, буркнул: - До свидания, - и вылетел из гостиницы. И с таким стыдом за себя вспоминал все это, так мучался, что даже уже через месяц после того, вспомнив, вскакивал среди ночи и принимался раздраженно ходить по комнате и бить себя кулаком по лбу. Но сегодня он знал, ЧТО сказать ей. И знал, что скажет. Только бы она дежурила сегодня. И, идя к почте, он был уверен, что дозвонится до нее именно сегодня. Телефон гостиницы у него был. Трубку взяла она и, когда, наконец, поняла кто это, ему показалось, что обрадовалась. А он говорил и говорил не переставая. Извинился за тот разговор, за резкий отъезд. - У меня словно груз был какой-то на душе. А теперь чувствую, нет его. И так захотелось Вам позвонить. Может глупо? Вы простите. Она отвечала немножко удивленно, смущенно... Но он чувствовал в голосе радость. Она была рада ему! - Таня. Я даже не знаю, как Вам сказать, как объяснить... Мы почти незнакомы, но мне сейчас кажется, что я вас знаю очень давно. Давным-давно. И так давно Вас не видел... И хочу Вас увидеть... Приезжайте ко мне, в город... Она не отвечала. Молчал и он. - Алло, Таня... Вы слышите меня. Таня. -Да. -Я не знаю, как объяснить. Но все так чисто, я даже не знаю, как... Прошу Вас поверьте мне. Если вы выедете утренним автобусом, то будете в городе в четыре часа. Я буду встречать Вас на Автовокзале, прямо у автобуса, завтра, я буду ждать Вас. Вы слышите... Таня? - он произнес ее имя так осторожно, так трудно, словно осмелился прикоснуться к ней. -Я... Я не знаю. - Я жду Вас, я буду ждать Вас. Приедете Вы, или нет, знайте, что я там. Таня. Он повесил трубку. За час до прихода автобуса он стоял на автовокзале. Подтянутый, строгий и счастливый. И такая же строгая, как и он, возвышалась в его руке белая роза на длинном, зеленом, с мощными шипами, стебле. В ярко синем от восторга небе сияло солнце. Да и могло ли быть иначе. Сегодня - Праздник. Пасха. А он еще и принял первое причастие. Как жил до этого? Чем жил? Как можно было так обкрадывать себя? Это был первый настоящий Праздник в жизни. И первое причастие. Время от времени он одергивал себя. Становилось страшно за свои неуемные чувства. Так не бывает долго. Что-то случится. Она не приедет. Умом он понимал, - она не должна приехать. Это невозможно. Понимал. И улыбался, и верил - приедет. - Слышь, земляк, глянь-ка. Не купишь? Перед ним стоял мужик лет пятидесяти. Одежда неважная, но не истасканная, не по погоде только. Зимнее пальто, цигейковая шапка. Он протягивал, что-то в руке. - Нет. - Анатолий даже не взглянул. - Да ты посмотри. Полтинник серебряный. Он взглянул, на заскорузлой, с желтыми бугорками мозолей ладони, лежала монета двадцатых годов, молотобоец над наковальней. Анатолий раньше видел такие - серебряный полтинник. - Нет. Не куплю. - Да мне одиннадцать тысяч и надо-то. На билет не хватает. Возьми, а? Он же дороже стоит. - Сказал же нет, - Анатолий чуть отвернулся от мужика. Тот опять стал перед ним. - Может, скажешь, сколько он стоит. А то я в них не понимаю. Но дороже, наверное, одиннадцати? - Да, наверное, дороже. Я тоже особо не разбираюсь. Мужик тяжело вздохнул. - Попробую этим предложить, - он кивнул на ряды киосков, - может, купят. Ехать надо, а денег нет. И он медленно побрел к киоскам. Шел он, втянув голову в плечи, пришаркивая стоптанными каблуками полуботинок. Анатолий отвернулся. Попытался вернуться мыслями к Тане. Не получалось. Все было испорченно. Даже с солнцем и с небом показалось, что-то случилось. Вроде, потускнели они. «Чепуха, - подумал Анатолий, - просто дело к вечеру, к закату уже. Мистиком потихоньку становлюсь». Но казалось так, что и все счастье, сиявшее в нем, не то что склонилось к закату, а полностью ушло в него. Стемнело в душе. Он ругнул мужика. «Принесла нелегкая. Шляются алкаши. Этот вроде трезвый был. Да и одет более ли менее, не бомж, и по лицу не пропойца. Он же не на бутылку и просил...». И тут ему стало стыдно. Насколько отупели, очерствели в нашем времени. Подошел человек: на билет не хватает- помоги. Я, даже не задумываясь, отказываю ему. Почему? Что мне эти одиннадцать тысяч погоду сделают? Неделю назад триста получил. Десяткой больше, десяткой меньше... Что месяц не проживу? Анатолий огляделся, мужика нигде поблизости не было. Совершенно неожиданно чувство стыда настолько усилилось, что перешло в отчаянье. Он вспомнил, что причастился сегодня. Вспомнил слова из книжки, что читал перед причастием. «Причащаясь, мы принимаем в себя Господа нашего Иисуса Христа...». Во мне часть Христа! Бог послал человека ко мне, в надежде на то, что я сегодня причастился и обязательно помогу ему. А я! Что я наделал? За все то счастье, что было дано мне. За спасение свое... Чем отплатил? Предал Господа? Страждущему не помог! Я обязан найти его! По времени с минуты на минуту должен был прийти автобус. Анатолий заметался, выглядывая мужика. Он даже внешность его не запомнил. Серое, вроде пальто. Вот у дальних киосков мелькнуло, что-то похожее. Анатолий побежал, пряча розу за спину, чтоб не сломалась. Мужик отходил от киоска. - Ты полтинник предлагал? -Да, да... - Пойдем быстрее, я автобус встречаю, не пропустить бы... Он торопливо направился обратно. Мужик едва поспевал за ним. Когда междугородняя платформа вновь попала в поле зрения, Анатолий остановился. Достал бумажник. - Одиннадцать? - Одиннадцать с половиной, - тот протягивал полтинник. Анатолий отдал деньги и пошел к остановке. - Эй, а полтинник-то? - Не надо, - бросил он, не останавливаясь, лишь повернув голову. - Да как же? - мужик догнал его. - Возьми. А то неудобно. - Не надо мне ничего. Счастливо доехать. - А деньги? Деньги, как я тебе верну? - Не надо. Анатолий двинулся было вновь. Но остановился. - Хотя. Ты православный? Мужик недоуменно смотрел на него. Потом, что-то словно включилось: - Крещенный я, крещенный. Мать крестила. - В церковь ходишь? - Мать ходит. Со старухами в деревне она. - Вот ей отдай. Пусть свечей на все купит и к иконам поставит. Счастливо. - Спасибо. Спасибо. Спасибо. Уходя, Анатолий чувствовал, что мужик все еще смотрит ему вслед. «Слава Богу. Опомнился. Надоумил Господь», - думал Анатолий. На душе опять было легко, но это был уже не детский слепой восторг, а осознанное удовлетворение от исполненного долга. И оттого, что долг свой понят, что ему доступно это понимание». Автобус появился совсем неожиданно. Он едва успел прочесть название райцентра на лобовом стекле - этот. Сердце заметалось меж радостью и тревогой. Уставшие от многочасовой езды люди облегченно вываливались из салона, в стороне ставили сумки, половчее перехватывали их, и уже уверенно направлялись кто куда. Последней вылезла толстая, запарившаяся тетка с двумя сумками через плечо и авоськой в руке... Анатолий отвернулся, подошел к стене автовокзала, бессильно привалился к ней, пачкая желтой побелкой рукав. - Эй, жених! Твою-то силой из автобуса вытаскивать будем? Анатолий обернулся. У автобуса, улыбаясь, стоял водитель, в синем пиджаке с золотистой транспортной эмблемой над нагрудным карманом. - Забирай! Я бы взял. Да, уж больно хороша! Не по мне. Еще не понимая, не веря, Анатолий шагнул к автобусу. Это была Таня. Она смотрела на него... -Я боялась выйти... Закрыв лицо руками, она ткнулась ему в грудь. Забыв про розу в руке, он крепко обнял ее. Шипы остро обожгли ладонь. «Значит, я не сплю», - подумал он.
|