СПЕКТОРСКИЙ Е. В. (1875-1951)

Евгений Васильевич Спекторский закончил юридический факультет Варшавского уни­верситета. С 1903 года преподаватель истории и философии права Варшавского университета, затем с 1913 года преподаватель Киевского университета, председатель Киевского философского общества. В 1920 году эмигрировал в Югославию, где преподавал в Белградском и Люблинском университетах. Затем преподавал в Праге. В 1945 году он бежит в Италию, перебравшись потом в США, где он был профессором Свято-Владимирской Православной духовной академии в Нью-Йорке.

Автор следующих работ: «Проблема социальной физики в XVII веке» (т.1-, т.2 – 1917), «Государство», «Христианство и культура» (1929), «Начала науки о государстве и об­ществе» (1929), «Основания социальной философии» (1932). Последние его работы «Опыт христианской этики и социологии», «Три типа реальности» и др. еще не изданы.

Евгений Васильевич Спекторский - специалист по истории и теории социологии, рели­гии и ис­тории русской культуры. Профессор, председатель Киевского Философ­ского обще­ства. После революции эмигрировал из России, преподавал в Праге и Белграде. С 1947 года – профессор Свято-Владимир­ской православной духовной академии в Нью-Йорке. Основное направление работ Спекторского в дореволюцион­ный период как раз изучение западноевропейской ментальности XVII века. Этому были посвящены работы: «Физикализм в общественной фило­софии ХVII в.»(1909), «Проис­хождение протестантского рационализма»(1914), «Протестант­ство и рационализм в ХVI- ХVII столетиях» (1914), «Номинализм и реализм в общественных науках»(1915). Его основ­ная работа «Проблемы социальной физики в XVII веке». Первый том этой ра­боты он защитил в каче­стве маги­стерской диссертации в 1910 году, а вто­рой - в качестве док­торской в 1917 году. К сожале­нию, его творчеству уделяется мало внима­ния. Одна из не­многочисленных специалистов по исследо­ванию научной и философ­ской культуры XVII века Косарева Л.М., о нем даже не упоминает.

Основной мотив исследований раннего периода творчества Спекторского состоял в том, пока­зать, что начало социологии лежит не в учении О.Конта, как принято до сих пор и сейчас в не­которых курсах истории социологии, а в «социальной физике» XVII века: «При посредстве ра­ционалистиче­ской философии XVII века обществоведы того времени протя­гивали руку есте­ст­воведам и ставили себе задачей ту проблему социаль­ной физики, появ­ление которой совсем неправильно связывается с именами Кетле, Конта и других теоре­тиков начала XIX века»(Спекторский Е. Проблема социальной физики в XVII столетии. Том 1 Варшава, 1910 с.2)

Спекторский отмечает, что повышенное внимание к эпохе Возрождения не совсем обос­новано, ибо истинная перестройка европейской ментальности и образа жизни ев­ропейского общества произошла именно в XVII веке. Особенно он отмечает несо­стоя­тельность характеристики Воз­рождения как «гу­манизма»: «Гуманность, человеч­ность – это плод не гуманизма, а XVIII века и его просветительной философии и публици­стики. Строгая и методическая постановка мораль­ной проблемы совсем не ин­тересовала гу­манистов. И пионерами в этом деле пришлось быть теоретикам XVII века, чуждым и даже враждебным гуманистической образованности» (там же с.15)

«Если гуманисты порвали со средневековой схоластической традицией для того, чтобы вер­нуться к античной классической традицией, то теоретики XVII века порвали со вся­кой традиции, провозгласили самих себя классиками и действительно оказались тако­выми» (с.19) Он пишет, что если «знамя» гуманизма – «это знамя филологии, изучения текстов и восхище­ние ими. Знамя XVII века – это знамя абстрактной или ра­циональной науки» (с.6)

«Сущность перемены может быть охарактеризована как замена морального мировоз­зрения ми­ровоззрением физическим» (с.35)

Вот как он характеризует общий «порыв» мыслителей- рационалистов XVII века: «.. ра­циона­листы XVII стремились создать рациональную механику физического мира, ра­цио­нальную ме­ханику ду­ховного мира и, наконец, рациональную механику мира, как целого. Если бы они осуществили цели­ком все эти три задачи, иными словами, если бы они по­знали мировую зако­номерность с той ясно­стью, отчетливостью и доказательно­стью, кото­рая образует исключи­тельную привилегию и главную силу чистого, рацио­нального зна­ния, то были бы осуществ­лены самые смелые научные мечты. Без остатка была бы вы­полнена программа теоретического знания. Наука перестала бы быть веч­ным im­perfec­tum¢ ом. Она дошла бы до до своей последней цели, т.е. до своего конца. Логика бытия вполне совпадала с логикой мысли» (там же с.36)

Вот что он пишет далее: «.. дух геометрии проник во все области научного познания: не только физический, но и психический и даже моральный мир рассматривался геомет­рически. Дух этот проник даже в искусство XVII века; в нем господствуют геометрия, строгие, холодные линии. Красота природы понималась лишь постольку, поскольку она укладывалась в геометрические образы» (там же, с.335). Он подчеркивает, что «даже религия испытывала на себе влияния гео­метрического духа.. Э. Вейгель, Пуффендорф, Лейбниц и другие новаторы пытались построить геометрию богопознания, ordine geometrice доказать бытие Божие и целый ряд других положе­ний «естественного» бого­словия… Даже, казалось бы, совершенно иррегулярная мис­тическая экзальтация Пас­каля представляла нечто геометрическое, «воспламененную геометрию», как выразился Кузен. Экстаз в веке не превышал геометрии. Он находил достаточную пищу в но­вой геометрической картине мироздания» (там же, с.336-337) Он отме­чает: «Всеобщее ув­лечение геометрией не обходилось без крайностей, так что явился новый сюжет для са­тиры; им и воспользовался Свифт в своем карикатурном изображении жи­телей фантастического ви­сячего острова Лапуты, которые думают, чувствуют, даже изъясняются в любви геометриче­скими образами и несмотря на это или, вернее, именно вследствие этого плохо ориентируются и еще хуже устраиваются во всем, что касается практической жизни, как личной, так и общественной» (там же, с.337)

Действительно, «помешательство» на геометрии было поголовным среди «продвину­тых» дво­рян. «Пантометрия», «этометрия». Старались измерить душу, отношения внутри государств или между государствами, взаимоотношения между которыми рас­сматривали через систему «противовесов».Но, самое главное, сами математики были далеки от тотального «пангеомет­ризма», это имело характер «моды», «светского увле­чения» среди широких масс дворянского сословия, т.е. было именно «мировоззре­нием эпохи». А потому, как правильно подмечает Спекторский: «Новое физическое мировоззрение произвело глубокую перемену в традицион­ном понимании человека и его жизни. На человека, это, казалось бы, столь своеобразное суще­ство, не укладываю­щееся ни в какие рамки теоретического познания, представляющее парадокс для самого себя, психологи, моралисты и обществоведы стали смотреть так, как смотрели фи­зики на тела и фигуры»(там же с.79)

Спекторский совершенно верно подчеркивает механизм действия инновации в куль­туре, что крайне ценно и важно подчеркнуть: «Всякое крупное завоевание в области одной науки вызы­вает надежду на распространение его если не решительно на все наше знание без остатка, то по крайне мере на возможно больший круг предметов и яв­лений. Оно оживляет и выдвигает на первый план вечную не­осуществленную мечту о единстве науки, о сведении всего нашего пе­строго знания к единой форме, единому со­держанию, единой методе. Вот почему в XVII столе­тии перерождение естествознания, превращение его из науки схоластической по форме и мета­физической по содержанию в математиче­скую фи­зику, производит сильное впечатление во всех научных сферах и всюду вызывает стрем­ление стать в просвещении с веком наравне» (там же, с.38)