Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 6. Многочисленные родственники, прибывшие на похороны Александра Третьего из разных стран, задержались в Петербурге еще на неделю






 

Многочисленные родственники, прибывшие на похороны Александра Третьего из разных стран, задержались в Петербурге еще на неделю. Они дожидались свадьбы нового императора. Казалось бы, об этом не могло идти речи, но 14 ноября отмечался день рождения императрицы Марии Федоровны, что допускало отступление от траура.

С одной стороны, Николай, молодой влюбленный человек, желал поскорее вступить в законный брак, с другой, траур по отцу удручал его. Ведь он его горячо любил и очень жалел мать. Поэтому свадьбу Николая Второго и Александры Федоровны пышной, богатой и веселой назвать нельзя. Церемония бракосочетания была весьма скромной.

В одиннадцать часов 14 ноября 1894 года император, сопровождаемый младшим братом Михаилом, выехал из Аничкова дворца и проследовал в Зимний. По пути стояли войска, за ними огромные толпы народа. Орудийный салют со стен Петропавловской крепости возвестил о начале свадебных торжеств. Просторные залы Зимнего дворца выглядели великолепно. В них собрались крупные сановники империи. Конечно же, отдельное место занимали августейшие гости.

Невеста была облачена в свадебный наряд – платье из серебристой парчи и мантию, подбитую горностаем. Мария Федоровна сняла с себя бриллиантовую венчальную корону и возложила ее на голову Александры. После чего они прошли в дворцовую церковь, у входа в которую их ожидал Николай в форме офицера гусарского полка. Обряд бракосочетания совершил Иоанн Кронштадтский.

Свадебная церемония закончилась в два часа дня. Новобрачные поехали в Казанский собор, где был отслужен благодарственный молебен. Артиллерия произвела салют в триста один выстрел.

После богослужения новобрачные отправились в Аничков дворец, домой. Примечательно, что на время проезда царской четы от Зимнего до Аничкова государь распорядился убрать с улиц шпалеры войск, чтобы народ мог вблизи видеть своего императора. Впервые за долгое время вокруг царских саней на остановках теснились люди.

Николай сделал это специально. Советники отговаривали его от столь опрометчивого шага, напоминали о трагической кончине деда, однако новый государь хотел показать народу, что он куда более доступен для подданных, нежели Александр Третий, живший под жутким впечатлением от убийства отца.

Неожиданная смерть Александра Третьего поставила нового императора в сложное положение. Сам Николай говорил, что он не ощущал себя способным принять тяжкое бремя власти.

Ко времени своего восшествия на престол Николай Александрович был мало известен в России. Мощная фигура отца заслоняла наследника‑ цесаревича. Конечно, все знали, что ему двадцать шесть лет, по своему росту и сложению он скорее пошел в мать, императрицу Марию Федоровну, имеет звание полковника русской армии, совершил необычное по тому времени путешествие и подвергся в Японии покушению фанатика, женат на внучке королевы Виктории. Но его мировоззрение, планы на будущее, характер, наконец, оставались для общества неясными.

В этой ситуации молодой самодержец стремился получить поддержку от лиц из ближайшего окружения. Одним из них стал обер‑ прокурор синода Константин Петрович Победоносцев. Немного позже, в ноябре месяце, император сблизился с Николаем Христиановичем Бунге, председателем Комитета министров, членом Государственного совета.

Новый император глубоко уважал своего отца. В начале царствования он не стал вводить новых людей в состав органов законодательной и исполнительной власти. В первые недели после восшествия на престол государь произвел только две существенные замены. Он уволил генерала И.В. Гурко с поста генерал‑ губернатора Польши и сместил министра путей сообщения Кривошеина.

Гурко сам подал прошение об отставке, так как понимал, что не сможет по причине личных отношений исполнять свои обязанности при новом императоре. Увольнение же министра путей сообщения произошло из‑ за того, что государю стали известны факты использования Кривошеиным служебного положения для собственного обогащения. Несмотря на то что проверка не нашла чего‑ либо противозаконного в деятельности Кривошеина, Николай Александрович посчитал, что подобная неосторожность в денежных делах недопустима для царского министра.

Увольнение Гурко совпало с приемом делегации польского дворянства. В Варшаве отставка генерал‑ губернатора вызвала радость и надежды на принципиальную и резкую перемену курса, проводимого в отношении Польши. Но эти радужные надежды не оправдались. Никакого изменения не последовало.

Николай Христианович Бунге, по инициативе которого и состоялась отставка министра путей сообщения А.К. Кривошеина, усилил свое влияние на царя, к чему и стремился. Он возлагал особые надежды на нового государя в смысле изменения направления внутренней политики. Председатель Комитета министров рекомендовал императору продолжить реформаторский курс Александра Второго.

Этому противился другой советник государя, обер‑ прокурор синода Константин Петрович Победоносцев, советовавший императору следовать примеру своего отца. У Победоносцева перед Бунге было преимущество – завещание Александра Третьего. Николай свято чтил память отца. В окружении государя на начальном этапе правления разгорелась борьба за влияние между председателем Комитета министров и обер‑ прокурором синода.

Тот факт, что Бунге занял при императоре положение одного из доверенных советников, воспринимался в обществе как некоторый сдвиг политики царя влево. В земской России с надеждой и воодушевлением следили за деятельностью Бунге, так как помнили, что он участвовал в процессе освобождения крестьян.

В начале нового царствования повсюду заговорили о грядущих переменах. Многие надеялись, что государь отправит в отставку и обер‑ прокурора, и консервативных чиновников. Воодушевление либералов возросло, когда 1 января 1895 года в «Правительственном вестнике» был опубликован высочайший рескрипт на имя Бунге, в котором извещалось о награждении его орденом Святого Владимира первой степени. Многие обратили внимание на лестные отзывы царя о председателе Комитета министров. Вместе с Бунге были награждены известные либеральные бюрократы – К.К. Грот, М.С. Коханов, С.А. Мордвинов. Казалось, Бунге стал непререкаемым авторитетом для нового императора.

Но Победоносцев и не думал сдаваться. Он был встревожен нарастанием общественного движения и опасался повторения ситуации начала восьмидесятых годов, когда власть практически оказалась в руках либералов. Обер‑ прокурор синода перешел в наступление.

Он посетил императора 10 января 1895 года.

Николай Александрович, отличавшийся прекрасным воспитанием, самообладанием и живым умом, способным быстро схватывать суть любых вопросов, встретил советника радушно. Отметим, что государь ко всем без исключения, кроме, естественно, членов семьи, обращался вежливо, строго на «вы», в отличие от своих предшественников.

Он первым поприветствовал обер‑ прокурора:

– Здравствуйте, Константин Петрович! Рад видеть вас в добром здравии.

– Здравствуйте, ваше величество! – ответил Победоносцев.

Император предложил советнику кресло у стола, сам устроился напротив.

– Вы хотели серьезно поговорить со мной, Константин Петрович. Слушаю вас.

– Я подавал на ваше имя записку о необходимости укрепления самодержавия.

– Извините, Константин Петрович, не читал. Одну минуту. – Император подошел к столу, порылся в стопке различных документов. – Да, вижу. Записку принесли вчера, я просто не успел ознакомиться с ней.

Николай не имел личного секретаря. Всю корреспонденцию, поступающую к нему, он лично вскрывал, читал и писал ответы, если они требовались. Царь даже письма сам заклеивал в конверты.

Победоносцев кивнул:

– Понимаю, ваше величество. Вам бы помощника или секретаря.

– Обойдусь, – ответил император и продолжил: – Не изволите ли папиросу?

– Нет, благодарю.

– А я закурю. – Николай Второй достал из коробки папиросу.

Он, как и отец его, был заядлым курильщиком и отдавал предпочтение египетскому табаку, который специально для него покупали в Стамбуле. В кабинетах, библиотеках, других помещениях, где проводил время государь, всегда имелись папиросы, пепельницы и другие курительные принадлежности, большей частью – подарки.

Николай Александрович прикурил.

– Я обязательно ознакомлюсь с вашей запиской. Но если уж вы пришли, то, может, изложите ее содержание устно?

– Извольте, государь. В первые же месяцы правления на ваше имя поступило множество писем из ряда земств, в которых содержатся призывы считаться с общественным мнением, соблюдать законность, оберегать личные свободы подданных.

– Да, так. Это объяснимо, Константин Петрович. Общество желает понять, какую внутреннюю политику намерен проводить в жизнь новый император.

– Верно, но только не общество, а отдельные его представители, либералы, которым весьма по душе принципы западного парламентаризма. Обществу, народу что надо? Чтобы не было войны, имелась хорошая работа, с ней достаток в семье. Народу нужны не новшества, а стабильность. Она же может держаться только крепкой рукой. Самодержавная власть в России не просто необходима. Она является залогом внутреннего спокойствия, гарантией национального единства и политического могущества государства. Попытки применения принципов парламентаризма в России неизбежно приводят к началу угнетения и гибели тех основ, на которых держится наша страна. Именно система государственного управления, сложившаяся во время царствования вашего отца, идеально подходит для империи, соответствует духу русского народа и не нуждается ни в каких усовершенствованиях. Парламентское правление неприемлемо для нашего государства.

Николай Второй умел слушать собеседников и, как правило, давал им возможность выговориться.

Победоносцев продолжал:

– Разве на выборах побеждают лучшие? Нет, самые наглые, нахальные, честолюбивые. Они нередко банально подкупают тех людей, от которых зависит результат выборов. Особенно это опасно для государства многонационального. Уравнение прав этнических групп возможно под властью монарха. Демократия не в состоянии справиться с этим, потому как идеи национализма для нее являются разъединяющим элементом. Каждое племя, дай ему волю, пришлет в парламент выразителей не общей государственной и народной идеи, но собственных инстинктов. В итоге межнациональное раздражение, ненависть к другим народностям, которая грозит большой смутой…

На этот раз император изменил привычке и прервал обер‑ прокурора:

– Извините, Константин Петрович, но почему вы подняли этот вопрос именно сейчас, не зная моего отношения к новым настроениям отдельных слоев нашего общества?

– Потому, ваше величество, что либералы именно сейчас пытаются оказать на вас давление, изменить ситуацию и сломать систему, созданную вашим отцом. Надо немедленно расставить все точки над «i», дать понять врагам государства, что все их надежды тщетны, замыслы бесполезны. Иначе вместо неограниченной власти монарха, на коей веками стоит великая Россия, мы получим говорильню в парламенте. Монарх – это не только правитель, но и олицетворение единства разумной воли. Парламент же – сборище небескорыстных персонажей, взгляды и цели которых различны. Каждый из них, образно говоря, тянет одеяло на себя. Там не может быть единства, так как воля парламента зависит от решений большинства, которое можно создать и искусственно. Такое состояние ведет к анархии, от которой спасение одно – диктатура. Так следует ли проводить столь опасный эксперимент, дабы потом с немалыми усилиями и неизбежными репрессиями восстанавливать то, что государство имеет сейчас, единую волю и власть монарха?

Николай Александрович поднялся с кресла, прошелся по кабинету. Победоносцев больше всего опасался, что государь подойдет к окну или спросит, не сильно ли он утомил посетителя. Это будет означать окончание аудиенции.

Но император не подошел к окну и спросил о другом:

– Вы не желаете допустить ситуации, сложившейся в стране в восемьдесят первом году, когда либералы осмелились посягнуть на священные прерогативы самодержавия?

– Да, ваше величество. По этому поводу надо вспомнить, что ясный и твердый ум вашего отца понял все безумие предложений Лорис‑ Меликова, несовместимых с благом страны. Государь восстановил мир в народной душе своим твердым словом, которое укрепило самодержавную власть. При поддержке народа, с его благословения, император с тех пор правил страной достойно, оставался непоколебимым. Те же принципы, уж простите, ваше величество, Александр Третий завещал и вам, своему наследнику.

– Я хорошо помню последние слова и наставления отца.

– Еще раз извините, ваше величество. Вы можете посчитать мою речь дерзкой, записку пылкой и своим высочайшим указом отправить меня в отставку. Что ж, я готов к этому. Прошу, не уступайте либералам, держитесь политики отца.

Победоносцев ожидал возмущения императора, резкого слова, но Николай Александрович неожиданно улыбнулся и спросил:

– За что же, Константин Петрович, мне отправлять вас в отставку? За слова, которые звучат дерзко, смело, но не перестают быть правдой? Хорош я буду государь, если начну карать за нее. Ваши соображения насчет демократии мне понятны, скажу больше, близки по духу. Я, как, впрочем, и многие другие, считаю, что Россия не созрела для демократии. Более того, политические формы, востребованные на Западе, неприемлемы для нашей страны, по крайней мере на данном этапе ее исторического развития.

Обер‑ прокурор с облегчением вздохнул.

Николай Александрович же добавил:

– Однако, Константин Петрович, не следует забывать, что если император желает сохранить в своих руках всю полноту самодержавной власти, глубоко уважает и ценит своего отца, то это совершенно не значит, что его правление должно быть прямым продолжением прежнего царствования.

Возможно, в этот момент обер‑ прокурор синода впервые понял, что перед ним не молодой человек, волей Божьей неожиданно занявший престол великой России и мечущийся в исканиях, а настоящий император, вполне сложившийся, уверенный в себе, обладающий упорной и неутомимой волей, скрываемой за внешним спокойствием.

– Вы хотели обсудить еще какие‑ нибудь вопросы?

– Я хотел высказать свое отношение к периодической печати, суду присяжных и состоянию дел в области народного образования, но понимаю, что и так занял много вашего времени. Не стану более отнимать его, надеюсь, что вы ознакомитесь с моей запиской, где подняты названные вопросы.

– Я обязательно изучу ее.

– В таком случае позвольте удалиться, ваше величество?

– Да, конечно. Благодарю за откровенный разговор. До свидания.

Необходимо отметить, что Константин Петрович Победоносцев очень многое сделал для распространения грамотности в народе. Благодаря его инициативам в России повсеместно стали открываться церковно‑ приходские школы. Он добился поразительных успехов на этом поприще. Если до 1880 года грамотных крестьян было ничтожно мало, то к началу XX века уже четверть населения умела читать и писать. Благодаря заботам Победоносцева к 1905 году число церковно‑ приходских школ увеличилось в сотни раз. В них учились почти два миллиона человек.

В то же время он жестко выступал против женского образования, видел в нем развращающий фактор, ведущий к растлению нравов. Именно по его инициативе в 1891 году не состоялось открытие в Петербурге женского медицинского института.

Несмотря на весь свой консерватизм, Победоносцев не отрицал того, что Россия нуждается в реформах.

Примером тому служит его статья «Болезни нашего времени», где он писал:

«Вот больница, в которую боится идти народ, потому, что там холод, голод, беспорядок и равнодушие своекорыстного управления. Вот улица, по которой нельзя пройти без ужаса и омерзения от нечистот, заражающих воздух, и от скопления домов разврата и пьянства, вот присутственное место, призванное к важнейшему государственному отправлению, в котором водворился хаос неурядицы и неправды. Велик этот свиток, и сколько в нем написано у нас рыданий, и жалости, и горя».

Слова эти, к сожалению, довольно актуальны и для современной России.

Но вернемся к нашему повествованию.

Первым публичным выступлением императора в Петербурге стала его знаменитая речь 17 января 1895 года в Николаевском зале Зимнего дворца перед депутатами дворянства, земств, городов и казачьих войск, прибывших для выражения их величествам верноподданных чувств и принесения поздравлений в связи с бракосочетанием. Она была короткой, но четко определяла внутренний политический курс, выбранный новым императором.

Осмотрев присутствующих, Николай Второй произнес:

– Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для изъявления верноподданных чувств, искони присущих каждому русскому. Но мне известно, что в последнее время в некоторых земских собраниях слышались голоса людей, увлекшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель.

Декларация самодержца стала триумфом его консервативного окружения. Она вызвала недовольство интеллигенции и ускорила сплочение либеральной оппозиции. Наивно думать, что император не предполагал, какую реакцию вызовет его речь, но он сделал то, что должен был.

 

Прошло более года с того дня, как Волков поселился в Санкт‑ Петербурге и стал членом организации «Свобода и труд». После убийства фабриканта Сазонова Федор долгое время находился, если так можно выразиться, на нелегальном положении. Нет, он не сменил место жительства, хотя Якубовский предлагал ему переехать в отдельную съемную квартиру, не прятался в комнате, по‑ прежнему ежедневно пьянствовал в трактире, а ночью развлекался с прачкой Зинкой. Федор не изменял своим привычкам. Он просто не поддерживал отношений с организацией.

Его беспокоило, что деньги, украденные им у убитого Порфирия Гуляева, таяли быстрее, чем ему хотелось бы. Драгоценности же, коих было немало, продавать он не решался.

Участие Федора в деятельности организации возобновилось, когда Якубовскому из своих источников стало известно, что следствие по делу об убийстве фабриканта и его кучера зашло в тупик. Оно было приостановлено до выявления новых доказательств.

Солнечным морозным утром 18 января 1895 года Волков по привычке выглянул в окно и увидел Гамиля Камаева. Тот сидел не в пролетке, а в открытых извозчичьих санях. Как выяснилось, он приехал за ним.

Прибыв на квартиру Марии Бранд, Волков поразился, как похорошела Адина Глозман. Она встретила Волкова смущенно, но приветливо, из чего Федор сделал вывод, что ее чувства к нему не угасли. Он оказался прав. Молодая девушка по‑ прежнему любила разбойника и убийцу.

Там же Федор неожиданно для себя узнал, что он уже не просто член организации, а руководитель боевой группы. В нее входили три молодых человека, с коими он должен был познакомиться позже. Работы для них пока не было.

Хозяйка конспиративной квартиры Мария Яковлевна Бранд встретила Волкова сдержанно, холодно, вежливо, Якубовский – радостно, Казарян – безразлично, словно вчера расстались.

Анатолий Абрамов был заметно раздражен и недоволен. Это и понятно. Он метил в женихи Адины Глозман, но та вопреки здравому смыслу выбрала Федора. Да уж, женскую логику понять невозможно.

Анатолий помогал Марии накрывать стол. Появление полиции по вызову соседей исключить было нельзя, посему собрание выглядело как застолье. Повод для него имелся – все та же речь императора.

Федор выбрал момент, подошел к Адине:

– Как ты похорошела!

Девушка покраснела:

– Что ты, Федор. Прошло‑ то всего полгода, как мы расстались.

– Я знаю, что говорю. Ты самая красивая женщина в Петербурге.

– Ну прямо и самая.

– Самая. Скучала? Только честно?

– Да, – тихо проговорила Адя.

– А уж как я скучал, ты и представить не можешь. Эти полгода стали для меня настоящей каторгой.

– Не обманываешь?

– Нет.

Мария Бранд позвала всех к столу.

Федор шепнул Адине:

– После собрания я провожу тебя. Ты не против?

– Нет.

– Тогда и поговорим.

– Хорошо. Только, Федя, здесь, при всех, избегай уделять мне особое внимание.

– Не обещаю, но постараюсь.

Собравшиеся сели за стол.

Федор спросил:

– Почему хозяйка водки и вина не выставила?

– Потому, Федор Алексеевич, что мы здесь собрались не для того, чтобы отмечать какое‑ то радостное событие, – ответила Мария. – Нам необходимо обсудить вчерашнее выступление императора.

– Так стол накрывали, как я понимаю, на случай, если на квартиру заявится полиция?

– Да, и что?

– А не покажется ли полиции странным, что ваши гости обедают без спиртного? В России это не принято.

Волкова поддержал руководитель организации Якубовский:

– А ведь Федор прав. Что это за застолье без водки и вина?

– Хорошо, – недовольно согласилась Мария, повернулась к Абрамову: – Анатолий, пожалуйста, поставь на стол водку и вино.

Как только бутылка белоголовки оказалась перед Федором, он, не обращая ни на кого внимания, налил себе рюмку, произнес короткий тост, мол, за встречу, и выпил.

Мария только покачала головой.

Волков же закусил, достал папиросы, закурил и сказал:

– Вот теперь можно и поговорить. Собрание уже не выглядит подозрительно.

Якубовский наклонился к Бранд и шепнул:

– Не обращай на него внимания, Маша. Это же мужик.

Мария кивнула.

Якубовский постучал ложкой по фужеру.

– Господа, прошу внимания.

Разговоры за столом прекратились. Федор затушил окурок в блюдце, развалился на стуле. Ему было скучно, но он сделал вид, что готов внимательно выслушать оратора и сказать свое слово, хотя совершенно не понимал, какой толк может выйти из обсуждения речи нового императора.

Якубовский продолжил:

– Вы все в курсе, о чем вчера на приеме делегаций дворянства, земств и городов заявил новый государь. В своей речи он однозначно объявил о намерении проводить ту же самую политику, что и его отец. Речь Николая – прямой вызов всему русскому обществу. Надежды, которые возлагались на него либералами, не оправдались. Теперь, по‑ моему, ясно, что все силы, оппозиционные правящему режиму, должны активизировать свою деятельность.

– А я считаю, что надо подождать, – заявил Казарян. – Уже сейчас известно, что декларация императора признана неудачной представителями самой власти, правительственных и великосветских кругов. Недовольство проявил и Бунге, один из ближайших советников императора. А он приверженец либеральных реформ и имеет влияние на Николая.

– Так почему же тогда Бунге допустил подобное выступление? – осведомился Анатолий.

– Я уверен, что текст заявления писал не император. Не царское это дело. Автором скандальной декларации скорее всего является известный консерватор обер‑ прокурор Победоносцев или министр внутренних дел Дурново. Они и при прежнем царе призывали к жестким мерам по укреплению самодержавия. Николай же просто прочитал написанное вслух. Не исключено, что он даже не вникал в текст, сейчас жалеет о своем поступке, но не может повернуть вспять. Государь не должен проявлять слабость. Хотя он ее уже допустил, не придав значения опрометчивой речи, не просчитав ее последствий.

Якубовский повернулся к Бранд:

– Что скажете вы, Мария Яковлевна?

– Я тоже склонна думать, что новый император не сам пошел на такой шаг. Насколько мне известно, свое основное внимание он уделяет не службе, а своей красавице‑ супруге Александре Федоровне. За счастье быть с ней царь боролся долгие годы и сумел добиться своего.

– Да, господа, Николай Александрович и Александра Федоровна – блистательная пара! – воскликнула Адина. – Они так любят друг друга, что и часа в разлуке вынести не могут. До политики ли государю, когда сердце его занято любимой?

Руководитель организации улыбнулся:

– Ты столь же наивна, Адя, сколь и смела. Император не может, не имеет права ставить личные интересы выше общественных. – Якубовский взглянул на заскучавшего Волкова. – Каково твое мнение, Федор Алексеевич?

– Мое мнение такое, ерундой мы занимаемся самой настоящей. Какая разница, кто писал декларацию? Император, Победоносцев, Дурново или еще кто‑ то? Главное в том, что речь произнес царь. Кто‑ то где‑ то надеялся, что вот умер старый император, и теперь все вдруг изменится. Новый государь пойдет на поводу у важных персон, радеющих за народ. Да откуда же им взяться? Кто позволит помыкать собой, когда вся власть в его руках? Только круглый дурак станет делить с кем‑ то единоличную власть. Наш император, судя по тому, что о нем люди говорят, человек образованный, аж три иноземных языка в совершенстве знает. Толпы всяких учителей с малых годов вбивали ему в голову, что значит быть царем. Ожидать чего‑ то другого в начале его правления не следовало. Но и паниковать нет смысла. Правильно сказал Николай Николаевич, надо подождать, поглядеть, что он дальше будет делать. Да и Адина верно говорила, любовь меж Николаем и Александрой сильная, а она способна на все. Это такое… в общем, вы поняли меня. Надо ждать.

Адина влюбленными глазами смотрела на Федора и улыбнулась, когда он запнулся в конце своей речи. Абрамов заметил это, но возразить Волкову не мог. Жгучая ревность еще сильнее сдавила его сердце крепким стальным обручем обиды и бессилия. Он любил Адину, а она обожала Волкова, этого бандита и пьяницу. Изменить что‑ либо молодой человек никак не мог. Ему оставалось только копить в себе обиду и ненависть. А это очень опасное чувство. В первую очередь для того человека, внутри которого она живет.

Якубовский выслушал всех присутствующих и согласился с предложением Каспаряна, тем более что никакого плана активизации деятельности организации у него не было. На этом совещание и закончилось.

За окном стемнело. Федор и Якубовский с молчаливого согласия хозяйки квартиры допили бутылку, убрали все со стола, зажгли свечи.

Мария Бранд села за пианино. Она играла, Якубовский пел романсы. Анатолий мечтательно слушал, в кресле рядом дремал Казарян. Адина сидела на диване и тихо подпевала.

А вот Федор чертыхался про себя. Пора бы уже и разойтись. Ему не терпелось уединиться с Адиной, а тут Мария и Леонид начали нагонять тоску. Им‑ то что, наиграются, напоются, проводят гостей, потом улягутся в теплую постельку да начнут миловаться. А ему еще уламывать Адину. Не факт, что это вообще удастся, но возможность есть. Федор нутром чувствовал состояние девушки. Вот только чем дольше она сидела тут, тем меньше шансов у него оставалось.

Федор приблизился к Адине, наклонился к ней.

– Адя!..

Она прижала палец к губам:

– Тише, Федя.

Волков как бы невзначай положил руку на колено девушки. Она завороженно слушала пение Марии и Якубовского и никак не отреагировала на это или сделала вид, что ничего не заметила. Федор с огромным трудом заставил себя убрать руку.

Тут прозвучал последний аккорд. Адина и Анатолий начали аплодировать исполнителям. Якубовский, прямо как настоящий артист, поклонился.

Мария поднялась и сказала:

– Ну вот, господа, на сегодня и все. Время позднее, на улице начинается метель.

Абрамов направился было к Адине, но остановился под холодным, угрожающим взглядом Волкова.

 

Федор и Адина доехали до ее дома на извозчичьих санях.

– Вот, Федор, я и у себя.

Волков осмотрелся и спросил:

– А почему в окнах твоей квартиры нет света?

– Так папа уехал по делам в Москву, вернется только завтра утром.

Федор почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Вот он, тот самый шанс, которого он ждал так долго.

– Отец оставил тебя одну?

– Да. Что в этом странного? Не первый раз.

– Но в лавке, наверное, полно драгоценностей?

– Они в сейфе.

Волков усмехнулся:

– Опытный медвежатник в момент откроет любой сейф.

– Какой медвежатник, Федя? – не поняла Адина.

– Вор, грабитель, умеющий взламывать сейфы.

– Зачем ты пугаешь меня? Откуда тут взяться этому медвежатнику?

Федор вздохнул:

– Адя, ты, наверное, читаешь много книжек?

– Да, я люблю читать. Особенно любовные романы.

– В том‑ то и дело. Только в книгах все выдумано, а жизнь, она другая, жестокая. Представляешь, что может произойти, если лихие люди прознают, что ты одна в доме ювелира, набитом разными драгоценностями?

– Ну, во‑ первых, Федя, самые дорогие вещи отец держит в банке. В сейфе так, мелочь, выставляемая на продажу. Есть, конечно, и дорогие украшения, но их мало. Во‑ вторых, разве в Петербурге так много этих лихих людей?

– Сейчас, Адя, и за пятак голову снесут, а ты про золотишко рассказываешь. Пройдем в трактир, я тебе покажу этих лихих людей.

– Ты до сих пор посещаешь трактиры?

– А что мне еще делать? Не сидеть же сиднем в своей комнатенке. Но ты ничего такого не подумай. В трактире я только обедаю, ужинаю, выпиваю иногда, а с девками ни‑ ни.

– Отчего же?

– От того, что ты мила мне.

Колючий снег, кружившийся на проспекте, скрыл то, как вновь покраснела Адина.

Волков же продолжал свою игру.

– Адя, тебе определенно нельзя оставаться дома одной.

– Но отец приедет только утром.

– А я? – спросил Федор, затаил дыхание и ожидал ответа девушки.

– Ты хочешь, чтобы я пригласила тебя к себе домой?

– Ради твоей же безопасности.

Адина неожиданно сказала:

– Хорошо! Идем, а то я уже, признаться, замерзла.

Федор восторжествовал. Он будет с девушкой в ее квартире, проведет с ней ночь.

– Идем. – Адина взяла Федора под руку. – Только с черного хода.

– Дворник не расскажет отцу, что ты приводила мужчину?

– Нет. Папа не общается с ним. Да Фролу и безразлично, кто с кем приходит, потому как он почти всегда пьян.

Через несколько минут Адина ввела Волкова в богато обставленную квартиру, расположенную на втором этаже. Оттуда шла лестница в лавку, на двери которой висел простенький замок. Но это заведение сейчас не интересовало Федора. Он желал заполучить молодую красавицу.

Жилая часть дома поразила Волкова, который до этого видел одну‑ единственную приличную квартиру. Да, жилье Марии Бранд не шло ни в какое сравнение с этими апартаментами. На всем этаже был уложен паркет, стены украшали разноцветные обои, натянутые на рамы. По окошкам расставлены ширмы, на подоконниках фарфоровые горшочки с цветами. Расписные плафоны, в гостиной большой шкаф, где стояла дорогая посуда и хрустальные вазы. Настенные часы, диваны, большие зеркала, кресла.

– Да, – проговорил Федор, оценив все это. – Просто шикарно, другого слова не подберу.

В квартире было холодно. Волков растопил камин, и вскоре комната нагрелась.

– Поужинаем? – спросила Адина. – Правда, я не Мария Яковлевна, скажу честно, готовить не очень‑ то люблю, но приходящая кухарка должна была что‑ то сделать.

Они прошли в столовую. Адина выложила на стол колбасу, салат, хлеб, подогрела картофельное пюре.

Федор улыбнулся:

– Стол как в ресторане, но одного, Адя, не хватает.

– Водки?

– Мне немного водки, тебе шампанского или другого легкого вина.

– Я не хочу вина.

– Тебе надо расслабиться, Адя. Я же вижу, как ты скована. Стесняешься?

– Есть немного.

– Ну вот, а капля спиртного тебя расслабит.

– Ладно, – проговорила девушка. – Вино есть здесь, а водка должна быть в папином кабинете. Я сейчас.

Федор с удовольствием проводил взглядом ее точеную фигуру.

Адина принесла графин, достала из шкафа бутылку белого сухого вина, бокалы.

Волков быстро наполнил бокалы.

– За тебя, Адя! За твою красоту.

Девушка улыбнулась и выпила. После вина она почувствовала себя раскованней, расспрашивала Волкова, как он жил эти полгода. Федор улыбался и безбожно врал ей. В общем, ужин удался. Из столовой молодые люди прошли в гостиную.

Адина взглянула на большие напольные часы и воскликнула:

– Ой! Уже двенадцатый час. Как быстро пролетело время. Надо ложиться спать. Я постелю тебе здесь, на диване.

– Хорошо! – согласился Федор.

Он все прекрасно понимал, видел в глазах девушки блеск, выдававший ее истинные желания. Адина постелила постель, пока Федор плескался в ванной, затем ушла туда сама.

Волков приоткрыл дверь в ее спальню. Уютная комната с большой широкой деревянной кроватью. На полу турецкий ковер, у стены шкаф с зеркалом, комод со всевозможными флаконами. На окне массивные портьеры.

Услышав, как девушка отключила воду, Федор шмыгнул на диван, прилег, прикрылся теплым одеялом.

Адина в коротком халатике прошла мимо, у двери спальни остановилась, повернулась и сказала:

– Спокойной ночи, мой благородный рыцарь.

– Спокойной ночи, моя принцесса, – в тон ей ответил Волков.

Девушка ушла в комнату, не закрыв плотно дверь.

Волков полежал минут пятнадцать, поднялся, прошел в столовую, выпил, прикурил папиросу. За окном вовсю разыгралась метель, в квартире же было тепло, уютно и тихо. Соседей тоже не слышно. Почивают. Да даже если бы и не спали, стены в доме толстые, хоть стреляй, никто не услышит. Федор потушил окурок, подошел к двери спальни, резко выдохнул и шагнул в комнату.

Девушка не спала.

– Ты что, Федя? – тихо спросила она.

– Ничего. Ты же ждала меня. – Он подошел к постели, лег рядом с Адиной, вдруг задрожавшей.

– Не надо, Федя, я боюсь!

– Чего, глупенькая?

– У меня еще…

Федор не дал ей договорить, закрыл рот пальцем.

Адина оторопела. Волков навалился на нее.

Добившись своего, он лег рядом.

Она обняла Федора и сказала:

– Ты мой первый мужчина.

– Да, я заметил. Не забудь утром сменить постель, а то отец увидит кровь.

– Да, конечно. Скажи, Федя, тебе было хорошо со мной?

На этот раз Волков ответил честно:

– Лучше, чем с кем бы то ни было.

– А у тебя было много женщин?

– Нет.

– Ты любил кого‑ нибудь из них?

– Нет. Я, возможно, никогда и не узнал бы, что такое любовь, если бы не ты.

– Правда?

– Вот те крест!

– Ты сильный. Мне сперва было больно, но потом я словно провалилась в бездну. Как это прекрасно, как сладко. Ты не бросишь меня, Федя?

Волков подумал, что все бабы одинаковы, одно и то же спрашивают, если мужик доставил им удовольствие, но ответил твердо:

– Нет, Адя, я тебя не брошу. Клянусь. А мое слово крепкое. Только вот как мы будем жить вместе? Я хочу, чтобы ты стала моей женой, но твой отец вряд ли благословит наш брак. Наверное, у него для тебя уже есть кандидат в супруги. Да и креститься тебе нужно будет.

– Нет, я с рождения православная. Как же ты крестик‑ то не заметил? Отец решил, что мне так легче жить будет. Ты прав в том, что он не одобрит мой выбор. Но отец любит меня, я у него единственный ребенок, ему придется принять тебя.

– А если не примет? Пойдешь жить ко мне в комнату доходного дома?

– Мы можем снять квартиру.

– Значит, ты не намерена подчиниться воле отца, если он будет против нашего союза?

– Не намерена, хотя тоже очень люблю его.

– А если он пригрозит лишить тебя наследства?

– Это меня меньше всего беспокоит. Конечно, хотелось бы, чтобы все было по‑ хорошему, но если предстоит выбор… то я его уже, в принципе, сделала. Это ты.

– Утром, когда отец приедет, объявим ему о нашем решении пожениться?

– Нет, Федя, так сразу нельзя. У папы больное сердце. Надо будет немного подождать. Я сумею убедить его дать свое согласие на наш брак. Сначала он будет против, но не захочет лишиться своей единственной дочери и согласится.

Федор провел рукой по мягким волосам женщины.

– Опять ждать. После того, что произошло между нами, это будет очень тяжело.

– Тяжело, но мы же любим друг друга, значит, выдержим. Тем сладостней станет наша следующая встреча.

– Хорошо. Я готов ждать.

– Как я люблю тебя, Федя!

Волков вновь почувствовал прилив желания, обнял Адину, повернул ее на спину. Ночь любви продолжилась.

Уснули они в третьем часу, а уже в шесть Адина разбудила Волкова:

– Феденька, вставай! Пора, дорогой.

– Что? Понял, да, конечно. Я в ванную.

– А я заменю постель. Вот только куда деть простыни? И прачке не отдашь стирать. Она тут же доложит обо всем папе.

– Ты их в сумку брось. Заменить‑ то есть чем?

– Конечно.

– Ну а я по пути выброшу и, как говорится, концы в воду. Помнишь Сазонова?

– Помню!

Федор с удовольствием принял душ, допил в столовой водку, выкурил две подряд папиросы, оделся.

Адина привела себя в порядок, передала жениху сумку с окровавленными простынями и проводила его.

 

В семь часов Федор, не замеченный сторожем, вышел на бульвар, поймал извозчика, доехал до доходного дома. Там он выбросил в мусорный ящик сумку и поднялся к себе на этаж, где шумели жильцы, уже проснувшиеся и готовящиеся разойтись по делам.

Волков только вставил ключ в замочную скважину, как рядом вырос сосед Григорий Дулин, весь опухший, трясущийся.

– Федор Алексеевич, доброго здравия.

– Здорово, Дуля! Чего это тебя трясет, как паралитика?

– Знамо чего, Федя. Похмелье, будь оно неладно.

– Так чего нажираешься до такой степени?

– Думаешь, специально? Оно ведь как выходит. Идешь в трактир, рюмку‑ другую пропустить, перекусить и баста, а получается что? Где две рюмки, там и третья, дальше больше, пока мордой об стол не хряснешься. Откуда только что берется? Кто наливает, за что? Непонятно. Вот вчера было у меня всего десять копеек, а как вернулся с трактира, убей, не помню. Проснулся у двери. Даже в комнату зайти не смог, ключ не вставил в скважину. Что же это за жизнь такая? Надо на работу идти, а как, коли ноги не несут, нутро мутит, да рожа такая, будто ее гладильной доской раскатывали? Помог бы, а, Федя? Ты же знаешь, я в долгу не останусь.

Волков усмехнулся:

– Сам‑ то помнишь, сколько мне должен?

– А как же, три рубля с полтиной.

– Пять рублей.

– Да? Значит, пять, я разве против? Зарплату получу, все до копейки отдам.

– У меня дома водки нет, на тебе двадцать копеек. – Федор достал из кармана пальто мелочь. – И на похмелку, и на закуску хватит.

– Благодарствую, спаситель ты мой. Что бы я без тебя делал?

Из двери напротив вышла любовница Волкова прачка Зинка.

– Кого я вижу?! Федор Алексеевич явился! – заявила она и тут же рявкнула на Дулина: – А ну брысь отсюда, пьянь подзаборная.

Дулин, получивший то, что хотел, пошел к лестнице, на ходу надевая тулуп и шапку.

Зина подбоченилась и продолжила наступление:

– И где же ты, мой разлюбезный, ночку‑ то провел? С девками непотребными гулял?

– Ты чего орешь? – сощурив глаза, осведомился Федор.

– Вот те на, он еще спрашивает? Чай не чужие, могу и полюбопытствовать.

– Да? Ну тогда заходи, в комнате спросишь, нечего здесь горлопанить. Там же и ответ получишь.

Не услышав в словах Волкова угрозы, Зина прошла в его комнату. Там она тут же получила резкий удар в живот, от которого у нее перехватило дыхание. Женщина широко открыла рот, присела на пол, прислонилась спиной к стене.

Федор влепил ей пощечину.

– Дыши глубже, дура.

– За что? – едва сумела выговорить женщина.

Волков нагнулся к ней.

– За что? За то, что ты никто, чтобы устраивать мне допросы. Спят с тобой, и будь рада. Сколько раз тебе, глупой, говорить, не лезь в мои дела? Я тебе кто? Муж? Нет. Не был им и не буду. Ты для меня обычная подстилка, которую я использую по нужде. Надоест, выброшу на свалку. Вздумала, что права на меня какие‑ то имеешь. Нет их у тебя. Сучка ты, и ничего больше. А теперь проваливай в свою прачечную, и чтобы я тебя больше не видел. Все, баста. Кончилась любовь. Пусть тебя лохматит пьянь трактирная. Пошла вон!

Зина немного пришла в себя, поднялась:

– Вот, значит, как ты со мной? Подстилка я для тебя! Другую бабу нашел?

– Я сказал, пошла вон! Чего не ясно?

– Да ясно мне все, Феденька. Уйду. Только учти, я тебе этого не прощу.

Волков усмехнулся:

– В полицию побежишь жалиться?

– А хотя бы и в полицию.

– Кто тебя на порог участка‑ то пустит? Ты на себя в зеркало посмотри, чудище!

– А пустят, Федька, когда скажу, что мужик у меня по соседству подозрительный проживает. Год нигде не работает, а каждый день в трактире, одежа приличная, в хате всегда и водка, и закуска дорогая. Извозчик чуть ли не личный иногда приезжает и увозит его неизвестно куда. Неужто я ничего не вижу? Все замечаю. Как думаешь, не захочет ли полиция познакомиться с тобой?

Это была уже серьезная угроза.

Федор схватил Зинку за волосы, подтащил к столу, взял нож, приставил к ее горлу.

– Ты чего это, Федька? – испуганно пролепетала женщина. – Я же не серьезно, со зла и ревности. Да разве ж я сдам тебя?

– Заткнись, сволочь, и слушай внимательно. Если меня заберут, тебе, шалава, не жить. С работы домой не дойдешь. На куски порежут дружки мои. А до того так с тобой развлекутся, что сама смерти просить будешь. Поняла, тварь?

– Да, Феденька, поняла.

Он оттолкнул ее от себя.

– Проваливай, живи пока, но слова мои помни крепко.

– Конечно, Федя, все помню. – Зина выскользнула из комнаты и вскоре убежала на работу.

«Сдаст или нет? – подумал Федор. – Нет, не посмеет. Она знает, что я слов на ветер не бросаю. А если все же сдаст? Ну и пусть. Что мне предъявит полиция? То, что я не работаю? Но у меня нет постоянной должности, а сшибить деньгу я могу где и когда угодно. Этого никто проверять не будет. В участке не дураки сидят, поймут, что баба оговаривает мужика за то, что тот бросил ее. Да и какая из Зинки заявительница, если сразу видно, что шалава? Вдобавок Зинка трусиха. Защитить ее некому. А угроза моя реальна. От прачечной идти через темный двор. Там ее спокойно можно разделать под орех. Кричи или нет, все одно помощи ждать неоткуда. Не станет она рисковать, найдет другого хахаля. Пока дергаться не стоит».

Федор сходил в винную лавку, купил бутылку водки, в соседнем магазине взял копченой рыбы, хлеба, папирос и вернулся домой. В коридоре его никто не ждал. Если бы Зинка обратилась в полицию и там ей поверили бы, то сейчас здесь его уже встречали бы.

Он вошел в комнату, распечатал бутылку водки, нарезал рыбу, хлеб, выпил, закусил, прикурил папиросу. Пока все спокойно. Главное, он добился своего. Адина теперь его. Никуда не денется. А с ней и ее богатенький папаша, будущий родственник. Федор даже рассмеялся, представив себя в роли зятя столичного ювелира. Что ж, ради этого он подождет.

Но ждать не пришлось. В десятом часу в дверь кто‑ то тихо постучал. Это явно не полиция. Может, Дуля приперся?

– Кто? – спросил Федор и как гром среди ясного неба услышал голос Адины Глозман:

– Это я, Федя! Открой!

Волков распахнул дверь.

– Ты? Что случилось?

– Собирайся быстрее, Федор! Тебе надо немедленно уходить отсюда.

– Но почему?

– Анатолий Абрамов предал организацию. Остальное позже, у нас очень мало времени.

– Вот стервец! Я сейчас, Адя. А ты ступай в соседний двор. Здесь не стоит находиться.

– Хорошо. Но ты поторопись, Федя.

– Конечно, любимая.

Страх вызвал боль в желудке Волкова. Еще никогда возмездие за преступления, совершенные им, не подбиралось так близко к нему. А отвечать и нести заслуженное наказание ему не хотелось.

Чтобы успокоиться, он выпил стакан водки, встряхнулся. Так! Главное – сумка с драгоценностями и остатками денег в ассигнациях и монетах. Он быстро достал ее из тайника. Теперь одежда. Выбирать нет времени, да и не надо. Потом можно прикупить, что потребуется.

Следы? Их не убрать. Да и что дадут отпечатки его пальцев? С убийством Порфирия дело не свяжут, а в случае с Сазоновым никаких улик он нигде не оставил. В принципе, у полиции на него ничего особенно быть не может, только донос мерзавца Толика, но сейчас и этого хватит. Остальное в участке выбьют. Там это умеют.

Так что надо бежать. Вот только куда? Хорошо, отсюда они с Адиной уйдут. Зинка ничего такого рассказать полицейским не сможет, потому как и не знает.

Но что дальше? Бежать из Питера? И это тогда, когда он так близок к своей цели? Да и в другом городе так не устроишься. Если только в Москве. Но до нее добраться надо.

Федор захватил со стола папиросы, спички, взял сумку. Он вышел в коридор, затем на лестницу, по черному ходу прошагал во двор, оттуда на улицу.

Адина ждала его у арки соседнего дома. Федор поспешил к ней. Они укрылись за массивными железными створками ворот, открытых на день.

Адина кивнула на сумку:

– Это все твои вещи?

– Взял лишь то, что необходимо. Значит, говоришь, Абрамов сдал организацию?

– Да.

– Что заставило его пойти в полицию? Ведь еще вчера он сидел вместе со всеми за одним столом.

– Может быть, он был агентом охранки?

– Нет. Тогда нас всех повязали бы раньше.

– Кажется, я поняла, почему он пошел на столь подлый шаг.

– Почему?

– Причина в нас с тобой. Он любит меня, а я – тебя. Вот Анатолий и решил, что если мне не суждено стать его женой, то пусть я и тебе не достанусь.

– Возможно. Ревность – чувство сильное и опасное. Но что нам делать дальше? Если нас ищут, то из города выбраться будет трудно. Надо искать укрытие где‑ нибудь на окраине, в рабочих бараках.

Адина неожиданно сказала:

– Нет, нам не нужно ничего искать. Мы поедем ко мне.

– К тебе? – удивился Федор. – И как же ты, интересно, представишь меня отцу?

– Это мое дело.

– Ладно, допустим, он нас не прогонит, на то он и отец. Но ведь и на вашу квартиру наверняка заявится полиция, если сучонок Толик сдал всю организацию.

– Не думаю, что он выдал меня.

– Надеешься, что он не рассказал о тебе?

– Да. Ведь он любит меня, а это чувство же затмевает разум.

– А если он продался охранке? За сдачу организации, устроившей убийство фабриканта Сазонова, ему заплатят немало.

– Все же едем ко мне. Там видно будет, что делать дальше. У папы очень неплохие связи. У него заказывают украшения даже жены министров.

– Ладно. Идем на соседнюю улицу, пока сюда не пожаловала полиция.

Они прошли через двор, потом еще квартал по улице, у трактира наняли извозчика и доехали до дома Адины.

 

Молодая женщина прошла в магазин и вскоре позвала туда Волкова. Он вошел, увидел тщедушного старичка в пенсне с гривой непослушных седых волос, сидевшего в кресле, и подумал, что не таким представлял себе отца невесты.

– Здравствуйте! – Федор снял шапку.

Старичок покачал головой:

– Так это и есть твой жених, Адя?

– Да, папа, – ответила она. – Это мой жених, и я намерена выйти за него замуж.

– Хорошо, что твоя мать, моя дорогая Лея, не дожила до этих дней. Она не перенесла бы этого.

– Папа! Сюда в любую минуту может явиться полиция и арестовать нас.

– А разве есть за что?

– Да! Мы с Федором состояли в революционной организации. Нас предал Анатолий. Ты видел его.

– Еще хуже! Ты хочешь моей смерти?

– Я хочу, папа, чтоб ты помог нам.

– Конечно, что еще остается старому еврею? Закрой лавку.

Адина закрыла дверь на задвижку, перевернула табличку.

Натан Давидович поднялся, вздохнул:

– Идемте наверх, в комнаты.

В гостиной он присел в большое кожаное кресло у камина. Адина и Волков устроились на диване.

– Что же вы натворили, раз вас ищет полиция? – спросил Глозман.

– Ты прекрасно знаешь, папа, что сам факт членства в революционной организации уже преступление.

– Знаю и не понимаю.

– Что ты не понимаешь?

– Чего тебе не хватало, Адя? Разве я не давал тебе все то, что ты хотела, не баловал тебя, привел в дом другую женщину? Нет. Я все делал так, чтобы тебе было хорошо…

Адина прервала отца:

– Папа, я знаю, что ты делал для меня все, и благодарна тебе. Но не забывай, что я не ребенок, а взрослая женщина. У меня своя жизнь.

– Однако как только стало трудно, ты прибежала к отцу. Вместе с женихом.

– Я пришла домой. Но если ты против, то мы с Федором уйдем.

– Куда ты уйдешь?

– Куда угодно. Хоть в рабочие бараки. Там места для всех хватит.

– Ты и рабочий барак? Смешно. Ты там и дня прожить не сможешь. Ох, и за что мне такой позор?

Голос подал Волков:

– Знаете, Натан Давидович, Адине, возможно, и трудно придется в бараке, но там ей, по крайней мере, ничего не будет грозить. А то, чего не умеет она, могу делать я.

Глозман взглянул на Волкова.

– Вот как? Позвольте узнать, что же вы умеете, Федор?

– Все! А главное в том, что я в состоянии защитить вашу дочь.

– Свою невесту, так правильнее. Защитить вы ее, наверное, сможете, а на что, извините, будете жить? На какие средства? У вас есть образование? Профессия?

– Нет, но у меня есть нечто иное, что позволит мне содержать семью и, кстати, весьма заинтересует вас. Я в этом уверен.

Глозман удивленно посмотрел на Волкова.

– Что вы имеете в виду, молодой человек?

– Об этом мы поговорим позже. Естественно, если останемся здесь.

– Ну не выгоню же я из дома собственную дочь. А она не останется здесь без вас. Я догадываюсь, что вы уже живете вместе, как муж и жена, поэтому устраиваетесь наверху. А потом, вечером, мы поговорим с вами, молодой человек.

– Но сюда может явиться полиция.

– Пусть это не беспокоит вас.

Волков усмехнулся:

– Лично меня ничего не беспокоит. Это вам, уважаемый Натан Давидович, следует опасаться необдуманных поступков.

Федор бравировал. Он боялся попасть в руки полиции, но играл умело. Жизнь заставила его сделаться неплохим актером.

Глозман внимательно посмотрел в глаза Волкова, отвернулся и проговорил:

– Глупость какую‑ то несете. Идите уже в комнаты, дайте мне побыть одному.

Адина подошла к отцу, обняла его.

– Папа! Я так люблю тебя, ты у меня самый лучший. Не волнуйся, все будет хорошо.

– И за то, что я лучший, ты преподносишь мне такие сюрпризы?

– Ну, папа, ты же тоже был молодой, любил маму.

– Иди, дочь, кавалер ждет. И прошу помнить, что с его появлением распорядок в доме не меняется. Обед, как и всегда, в три часа. Правда, пока на двоих. Не стоит посвящать Розу в то, что у нас появился еще один… член семьи. Двух порций на троих нам вполне хватит. А дальше разберемся.

Потом Волков больше часа с удовольствием лежал в горячей ванне. Он помылся душистым, явно заграничным мылом, помазал подбородок и виски приятно пахнущей жидкостью, на которой была наклеена иностранная этикетка.

Он облачился в халат, который заранее приготовила Адина, и вышел в гостиную.

– Ну вот, совсем другое дело, – сказала дочь ювелира.

– Полиция сюда не наведывалась?

– Нет.

– Значит, сволочь Толик тебя действительно не сдал.

– Говорю же, он любит меня.

– Встречу этого влюбленного, голову оторву!

– Забудь о нем, Федя. У нас начинается новая жизнь. Хотя в ближайшее время нам выходить на люди не надо. Тебя точно ищет полиция. Но это продлится недолго. В охранке дел хватает. К тому же у власти новый император. Что бы ни говорили Мария или Леонид, но он не станет строго идти по стопам отца. Каждый правитель привносит что‑ то новое, свое. Уверена, пройдет какое‑ то время, и положение в стране станет меняться.

– Веришь в доброго царя?

– Нет, но история говорит нам, что еще никогда новый император не повторял политику прежнего, по крайней мере во внутренних делах.

– Да черт с ними, с императорами, нам о себе позаботиться надо. Якубовский так и не сделал мне новые документы. А без них я как без рук. Мне нужен новый паспорт, будто я приехал в Петербург недавно, из большого города, из Москвы, например. К тебе, своей невесте.

Адина улыбнулась:

– Папа что‑ нибудь придумает.

– Я сам попрошу его об этом, когда вечером будем беседовать.

– Если не секрет, Федя, о чем ты хочешь говорить с папой?

Федор подошел к ней, обнял.

– Прости, дорогая, но пока это секрет. Тайна. Ты все узнаешь. Со временем.

– Хорошо. Пора обедать.

Потом молодые люди уединились в спальне. Адине не хотелось близости с Федором днем, при свете. Ей было стыдно, но устоять под напором Волкова она не смогла.

 

После ужина Глозман и Федор поднялись в кабинет ювелира.

Старик перехватил взгляд Волкова, брошенный на сейф, и сказал:

– Хорошая штука, немецкая. Подобрать код практически невозможно. Кроме этого нужно знать еще один секрет и, конечно, иметь ключи.

– Вы думаете, меня интересует ваш сейф? – с усмешкой осведомился Федор.

– Я, молодой человек, не знаю, что мне думать, но скажу откровенно, что не в восторге от выбора дочери.

– Конечно, вам нужен такой слюнтяй, как Толик, или кто‑ то, похожий на него. Самому‑ то надоело стоять за прилавком?

– Не в этом дело, Федор. Но ты, к сожалению, не поймешь.

– Отчего же? Я все понимаю, Натан Давидович. Надеюсь, совсем скоро и вы услышите меня. Больше того, у вас проснется интерес к неотесанному мужику, в которого имела несчастье, как вы говорите, влюбиться ваша дочь.

– Вы интригуете меня. Но пока ничего, кроме пустых слов, я не услышал.

– А мы так и будем стоять? Может, присядем?

– Вы сумку всегда с собой носите?

– Конечно. Ведь в ней лежит то, что позволяет мне безбедно жить.

– Снимая дешевую комнату в доходном доме?

– Хватит. Давайте перейдем к делу.

На этот раз усмехнулся господин Глозман:

– Подумать только, у меня и у вас может быть какое‑ то общее дело. Хорошо. Присаживайтесь за стол. Так нам будет удобнее разговаривать о… делах.

Федор присел, оглянулся на дверь, открыл сумку, выложил на стол драгоценности, украденные у Порфирия Гуляева.

Глозман взглянул на них и спросил:

– Откуда это у вас, Федор?

– Какая разница? Это мое, и я хотел бы знать, сколько все стоит?

Ювелир взял брошь, внимательно осмотрел ее, перевел взгляд на Волкова.

– Как к вам попала эта вещица?

– Я же сказал, какая разница? Все драгоценности мои, а как они попали ко мне, не важно.

– Нет, молодой человек, важно, да еще как.

– Отчего же?

– Эта штуковина, да будет вам известно, когда‑ то принадлежала графу Андрею Юрьевичу Шестоганову, человеку весьма влиятельному в Петербурге. Он заказывал эту брошь самому Мойше Кургеру и подарил ее жене Анне Владимировне на двадцатилетие свадьбы. Потом, если мне не изменяет память, в год убийства императора Александра Второго, эта брошь была украдена из особняка Шестогановых. Шум тогда поднялся неимоверный. Ведь стоила она в то время более пятидесяти тысяч рублей золотом.

– Сколько? – Волков открыл рот от удивления. – Пятьдесят тысяч целковых?

– Золотом, молодой человек, а не ассигнациями.

– Черт, как же она попала к Порфирию?

– К какому Порфирию?

– Ладно, скажу, откуда у меня все эти драгоценности.

Он в подробностях поведал ювелиру о своей жизни в селе Долгопрудном, о новоявленном помещике Порфирии Гуляеве, который издевался над его матерью и превратил ее в рабыню.

О смерти Порфирия Федор тоже рассказал, но представил все иначе, чем это было на самом деле:

– А когда я закрыл глаза погибшей матери, Гуляев продолжал пьянствовать. Признаюсь, я хотел его убить, но не смог. Правда, Аде я говорил, что убийство Гуляева – моих рук дело, но это так, бравада. На самом же деле, когда в доме все поутихло, я просто заглянул в открытую дверь комнаты Порфирия. Он был мертв, а у ларца, который стоял у стола, лежал пьяный в стельку работник Тихон с ножом в руке. Приглядевшись, я увидел, что нижняя рубашка Порфирия окровавлена. Наверное, Порфирий хвастался богатством, а Тихон прирезал его. Хотел, наверное, ценности и деньги себе забрать, да силы не рассчитал. Убить Порфирия сумел, а вот уйти с драгоценностями не смог. Слишком много выпил и свалился. Я уже тогда решил уйти от Порфирия. Тут ларец, рядом ключ. Я открыл его и обомлел. Столько денег и драгоценностей в жизни не видел. Высыпал содержимое ларца в сумку и был таков, подался в Петербург. На следующий по приезде день познакомился с вашей дочерью. Остальное она сама расскажет, если захочет. Так что к похищению броши у Шестогановых я не имею никакого отношения.

– Похоже на правду, – проговорил Глозман.

– Она и есть, Натан Давидович. Подумайте сами, как я, в то время еще юнец, мог ограбить дом графа, о котором до сегодняшнего вечера вообще ни разу не слышал?

– Вот я и говорю, Федор, что твой рассказ похож на правду. Но теперь это не имеет никакого значения. Ты богатый человек.

– Да, не голодранец.

– А у меня ты хотел узнать, как продать драгоценности? Ассигнаций‑ то в сумке осталось не так уж и много.

– Да. Но прежде я хочу знать, сколько стоят остальные украшения.

– Точно сказать не могу, примерно тысяч десять.

– Тоже неплохо.

– Да, молодой человек. Вот только брошь вряд ли удастся продать.

– Почему?

– Слишком известная вещь.

Федор впился глазами в старика.

– А вы не пудрите мне мозги, Натан Давидович?

Ювелир улыбнулся:

– Выражения у тебя очень изысканные. Сразу видно образованного и воспитанного человека.

– Может быть. Но я не советовал бы вам и пытаться обмануть меня. Тем более сдать полиции, чтобы завладеть драгоценностями. Знаем мы вас. Потому и предупреждаю, не вздумайте, если вам дорога жизнь дочери.

– Ты мне угрожаешь?

– Предупреждаю. Дело в том, что если зажиточного крестьянина Порфирия, до которого и дела‑ то в столице никому никакого нет, я не убивал, то фабриканта Сазонова пристрелил. Помните сие громкое дело?

– Так это ты?..

– Я, Натан Давидович, по приговору руководства организации, в которой состояла и ваша дочь. Если я попал туда случайно, то Адина – по убеждениям. В день убийства она была со мной. Более того, Адя отвлекала Сазонова и кучера, дала мне возможность подойти к экипажу и стрелять в упор.

– Не может быть, – прошептал ювелир.

– А вы у нее самой об этом спросите.

– Папа, Федор сказал тебе правду, – неожиданно раздался голос Адины.

Молодую женщину заинтересовало, о чем могут говорить ее отец и жених. Она подошла к кабинету, не подслушивала, просто случайно уловила последние слова Федора.

– Я не знаю, почему он это сделал, но, видимо, у него были причины.

Адина увидела драгоценности и спокойно спросила:

– Федя, это и есть те вещи, которые ты забрал у душегуба Гуляева?

– Да, Адя.

– Но как ты могла, дочь, участвовать в убийстве? – Глозман обхватил голову руками.

– Это было не убийство, папа! Организация вынесла подонку Сазонову смертный приговор, мы с Федором привели его в исполнение. Если ты надумаешь причинить ему вред, то знай, что этим погубишь и меня. Извините за вторжение. Кажется, я вошла не вовремя. Не буду мешать вам. – Адина вышла из кабинета и плотно притворила створку массивной двери.

Ювелир с трудом пришел в себя.

– Моя нежная, добрая Адя стала палачом?

– Эту роль исполнял я.

– Но она же сообщница!

– Верно. Посему и не советую делать опрометчивых шагов, если, конечно, Адина действительно дорога вам.

– Дорога ли она мне? Да она моя жизнь.

– В таком случае я спокоен. Не волнуйтесь и вы. Как говорится, что было, то прошло. Надо думать о настоящем и будущем, а не о прошлом. Больше мы в политику не полезем, хотим пожениться по‑ людски и жить своей семьей. А чтобы не зависеть от вас, Натан Давидович, нам надо продать драгоценности, брошь в том числе, и на какое‑ то время уехать из Петербурга.

– Адина оставит старого больного отца?

– На время, я же сказал, пока новый царь не установит свои порядки и дело по организации, в которой мы состояли, не будет закрыто. Да, чуть не забыл, мне еще потребуется новый паспорт.

– Паспорт не проблема, – проговорил Глозман. – Его сделаем. Колечки, цепочки я возьму за высокую цену, а вот брошь в Петербурге не продать. Если только в Москве.

– У вас есть там знакомые?

Глозман усмехнулся:

– Конечно. Но предупреждаю сразу, хорошо, если за брошь полцены дадут.

– Почему это?

– Потому, что опасно, а риск тоже денег стоит.

– А не хотите ли вы обмануть меня, Натан Давидович?

– Смысл? Ведь деньги пойдут на содержание моей дочери.

– Ладно. Давайте за полцены. В конце концов, эту брошь я не покупал, и двадцать пять тысяч тоже приличные деньги.

– Какой ты скорый, Федор. Покупателя еще найти надо. Это дело не одного дня, недели, возможно, и месяца.

– Так долго?

– Да. Впрочем, ты можешь сам попробовать продать украденную брошь.

Федор почесал затылок.

– Вы же понимаете, что это невозможно.

– Тогда жди.

– Хорошо. Подождем. Но и вы не затягивайте, дорогой мой будущий тесть. – Федор ухмыльнулся, оставил драгоценности и ушел.

Старый ювелир сидел в глубокой задумчивости. Его представления о достойной старости в окружении любящих внуков в один момент разрушило появление неотесанного, грубого, хитрого и коварного мужика – Федора Волкова. Но в дом его привела дочь, влюбившаяся в данного субъекта, посему с этим приходилось мириться.

Полиция серьезно взялась за террористическую организацию «Свобода и труд». Надежды Адины на то, что Анатолий Абрамов не сдаст ее, не оправдались. Ювелиру Глозману не помогли его обширные связи, на квартире был проведен обыск.

По счастливой случайности Волкова и Адины в то время не было дома, а ценности Федора ювелир успел положить в сейф банка, арендованный на имя его товарища. Полиция не нашла ничего, но оставаться в Петербурге Волкову и Адине было нельзя. Глозман организовал их переезд в Москву, там же нашел покупателя на украденную брошь.

Федор получил деньги, заодно и паспорт. Они сняли в Москве квартиру, поженились и зажили тихо, не привлекая к себе ненужного внимания. Волков открыл небольшую сувенирную лавку. Адина хотела устроиться учительницей, но ее супруг настоял на том, чтобы она занималась домашним хозяйством. Так Федор стал мелким лавочником, а Адина домохозяйкой. До поры до времени.

 

Император Николай Второй, обладающий прирожденным умом и прекрасным образованием, все более детально вникал в вопросы управления огромным и сильным государством.

Международная обстановка тем временем сильно осложнилась из‑ за положения на Дальнем Востоке. Еще 25 июля 1894 года японский флот начал боевые действия против Китая. Только 1 августа того же года война была объявлена.

Главную свою цель на первоначальном этапе войны Япония видела в изгнании китайцев из Кореи и добилась своего. В начале ноября 1894 года китайская императрица Цыси согласилась признать суверенитет Кореи, но Япония уже не удовлетворилась этим. Боевые действия возобновились. Японцы разгромили остатки китайского флота у Вей‑ Ха‑ Вея, заняли Ляодунский полуостров с Порт‑ Артуром и Южную Маньчжурию.

Императ


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.135 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал