Глава 10. Долгое нахождение в вагоне, даже специально оборудованном для перевозки важных персон, каковой и являлся гродненский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин

Долгое нахождение в вагоне, даже специально оборудованном для перевозки важных персон, каковой и являлся гродненский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин, утомляло. За окном проплывали заснеженные поля, реки, скованные льдом, леса с мохнатыми снежными шапками на кронах. Особенно красивы были ели и сосны. Белый снег на зеленых лапах – удивительный контраст. Февраль 1903 года.

Постояв у окна, Петр Аркадьевич присел на диван, выложил на стол семейную фотографию. На ней горячо любимая жена Ольга Борисовна и очаровательные дочери. К сорока годам их у Столыпина было пять, и сейчас незабвенная супруга снова ждала ребенка. Может, на этот раз у них родится сын? Петр Аркадьевич надеялся на рождение мальчика, но был бы рад и шестой дочери.

Столыпин спрятал фотографию, откинулся на мягкую спинку. Он вспомнил свое детство в усадьбе Средниково под Москвой и в имении Колноберже, обучение в гимназии в Вильно, а затем в Орле, куда был переведен Аркадий Дмитриевич, его отец. Переезд в Санкт‑ Петербург и обучение в университете.

Столыпин улыбнулся, вспомнив, как знаменитый русский ученый Менделеев, преподававший в университете, принимал у него экзамен по химии. Дмитрий Иванович спрашивал по всей строгости, старался не только получить ответы на отдельные вопросы, но и понять, насколько хорошо студент знает весь предмет. Столыпин один из немногих получил от Менделеева оценку «отлично».

Вспомнил Петр Аркадьевич и то, как, будучи студентом, в двадцать два года просил руки Ольги Борисовны Нейдгардт. За этим последовали благословение и свадьба.

Перед глазами гродненского губернатора как страницы книги пробежали годы его службы: чиновник департамента, помощник столоначальника с пожалованием чина коллежского секретаря. Через три года произведение в титулярные советники. Затем взлет – назначение предводителем дворянства в Ковенском уезде.

Жизнь там оказалась весьма спокойной в карьере. За время службы он приобрел богатый административный опыт, был произведен в статские советники. Это произошло два года назад.

Именно в Ковно у Столыпиных родились дочери Наталья, Елена, Ольга и Александра. Весной прошлого года Петр Аркадьевич вывез семью на отдых в немецкий городок Бад‑ Эльстер. Особенно радовалась этому старшая дочь Мария, заполнявшая дневник самыми восторженными словами.

Но долго пробыть в Бад‑ Эльстере Столыпину не удалось. Через десять дней он получил телеграмму от министра внутренних дел Вячеслава Константиновича фон Плеве с приказом срочно явиться в Санкт‑ Петербург. Будучи человеком дисциплинированным и исполнительным, Петр Аркадьевич попрощался с семьей и отбыл в столицу государства Российского.

Тогда он тоже ехал в специальном вагоне, только за окном пробегали не зимние, февральские пейзажи, а весенние, майские. Столыпин много думал, с чем связан вызов в Петербург, однако ответа не находил.

Причина стала ясна ему по приезде. Плеве рекомендовал императору назначить Столыпина на должность гродненского губернатора. Кандидатуру Петра Аркадьевича поддержал и влиятельный польский магнат граф Тышкевич, с мнением которого считался Николай Второй.

Столыпин прибыл в Гродно в июне 1902 года и сразу же с присущей ему энергией взялся за работу. В городе были открыты еврейское народное, ремесленное и женское приходское училища. Одновременно губернатор закрыл польский клуб, где верховодили люди, отличающиеся революционными, мятежными настроениями.

Не замедлил Петр Аркадьевичи с реформами в области сельского хозяйства. Они включали в себя расселение крестьян, ликвидацию необрабатываемых земель, внедрение удобрений, мелиорацию. Главным же делом Столыпин считал создание и развитие кооперации, объединение крестьян, их обучение основам ведения сельского хозяйства.

Естественно, нововведения губернатора подверглись критике со стороны крупных местных землевладельцев. Им нужна была физическая сила, способная к тяжелому труду, а не образование, которое, по их мнению, являлось привилегией обеспеченных классов. На эти заявления Столыпин отвечал резко. Он умел, когда надо, быть жестким и бесстрашным, не без труда, но сломил сопротивление.

Однако положение губернатора оставалось крайне сложным. Являясь проводником политики государя и правительства, он должен был отстаивать и местные интересы. Петру Аркадьевичу удалось это. Им были довольны в Петербурге, да и в Гродно он пользовался уважением местных жителей.

Семья осенью вернулась из Германии, но только неделю была вместе. Из Санкт‑ Петербурга вновь пришла телеграмма, в которой Петру Аркадьевичу предлагалось прибыть в столицу.

Сейчас Столыпин опять ехал в город на Неве. Вновь по приказу Плеве.

Министр принял Столыпина без промедления, хотя своей очереди ожидали весьма высокопоставленные чиновники, рангом повыше губернаторского.

– Извините, что оторвал вас от семьи, от отдыха, но дело серьезное, не требующее отлагательств, – сказал он.

– Я слушаю вас, ваше превосходительство.

– Вам предстоит сдать дела в Гродно. Есть решение назначить вас на должность саратовского губернатора. Признаюсь, оно инициировано мной при поддержке председателя правительства. Император согласен с нами. Завтра в одиннадцать он будет ждать вас в Царском Селе.

– Это весьма неожиданно. Я просил бы оставить меня в Гродно, рядом с поместьем, где семья уже обжилась. К тому же супруга ждет ребенка.

– Ваши семейные обстоятельства мне известны и понятны, однако мы люди государственные и не имеем права ставить личные интересы выше государственных. А посему они не могут быть приняты во внимание. Извините, но у меня много дел. Вы остановитесь в своем доме?

– Да.

– В девять утра подъедет экипаж. До свидания!

Петр Аркадьевич в задумчивости вышел из кабинета Плеве. Саратовская губерния не являлась каким‑ то темным пятном для него. В губернии находились родовые земли Столыпиных. Само по себе новое назначение являлось повышением по службе. Губерния считалась зажиточной. В Саратове проживало более полутора сотен тысяч человек, имелась развитая промышленность.

Петра Аркадьевича во всем устраивала служба в Гродно, семья привязалась к имению в Колноберже. Теперь же приходилось все менять. Оставалась, правда, хрупкая надежда на разговор с императором, но особо рассчитывать на него не приходилось. Подобные решения в одночасье не принимаются. Кандидатура наверняка рассматривалась тщательно. Плеве не стал бы рекомендовать на эту должность человека, не будучи уверенным в том, что государь согласится.

Утром Столыпин был в Царском Селе.

Николай принял его в рабочем кабинете Александровского дворца ровно в одиннадцать часов и спросил:

– Как ваша семья, Петр Аркадьевич?

– Благодарю, ваше величество, семья в порядке, сейчас в поместье. Дочери растут, летом ожидаю прибавление. Хотелось бы, чтобы родился сын, но и дочь хорошо. Их сейчас у меня пять.

– У меня же тоже пока только дочери. Даст Господь, императрица родит сына. Государству нужен наследник престола. – Николай резко изменил тему разговора: – Не хочется уезжать из Гродно?

Столыпин ответил честно:

– Так точно, ваше величество. Я еще и года там не служу, начал проводить реформы, появились первые результаты.

– Я в курсе. – Царь улыбнулся. – За короткий срок службы вы, самый молодой в России губернатор, успели достичь многого, особенно в сельском хозяйстве, проявили при этом недюжинные организаторские способности, где‑ то уговаривали, в других случаях действовали достаточно жестко. Мне докладывали о том, как вы дали резкий отпор противникам образования крестьян. Это достойно похвалы. Именно исходя из присущих вам качеств и способностей, я принял решение назначить вас саратовским губернатором.

– Вчера об этом мне сообщил господин Плеве.

– Конечно, вы предпочли бы остаться в Гродно, это понятно. Но сейчас вы нужны в Саратове. Тамошний губернатор Александр Платонович Энгельгардт болен, ему необходимо лечение. Какая уж тут служба? А положение там трудное. В Саратове сто пятьдесят заводов и фабрик, около десяти банков, порядка двух‑ трех тысяч магазинов, различных лавок, порты, железная дорога. Все это так. Но обширная территория занята многонациональным населением. Уже только это создает определенные проблемы, которые усугубляют и раздувают всякие террористические организации. Пока крупных конфликтов на межэтнической почве там, слава богу, не было, но потенциальная опасность их существует. Крестьяне имеют мало земли, а помещики владеют тысячами десятин чернозема. Вы упоминали волжские порты. Да, они очень важны для экономики губернии, приносят немалый доход, но не следует забывать, что там работают десятки тысяч грузчиков, других неквалифицированных рабочих, легко поддающихся на провокации революционеров и готовых к массовым волнениям. Александр Платонович Энгельгардт уделял проблемам борьбы с революционной заразой недостаточного внимания. Возможно, из‑ за того, что у него на это не было серьезных оснований. Повторюсь, пока в Саратовской губернии относительно спокойно, но что будет дальше, знает один Господь. Революционеры организуются, устраивают свои отделения. Указ о вашем назначении будет подписан в ближайшее время. Постарайтесь как можно быстрее сдать дела в Гродно и убыть в Саратов. Вопросы, пожелания, предложения, просьбы у вас ко мне есть?

– Нет, ваше величество, – ответил Столыпин.

– Ну, тогда, Петр Аркадьевич, с богом!

В тот же день Столыпин выехал в Гродно. Там он сдал должность бывшему харьковскому вице‑ губернатору Михаилу Михайловичу Осоргину, оставил семью в поместье Колноберже и направился в Саратов.

Первый год губернаторства Петра Аркадьевича прошел относительно спокойно. Беспорядки, конечно, случались, но редко. Они не носили массового характера. В своих докладах государю Столыпин указывал, что основной причиной волнений является нищета крестьянства, связанная с малоземельем.

Он предлагал решить проблему за счет аренды пахотных угодий на льготных условиях. По мнению Столыпина, эта мера позволила бы избежать выступлений крестьян против помещиков и администрации.

Понимая, что быстрых перемен к лучшему ожидать не приходится, Петр Аркадьевич не исключал и меры репрессивного характера. Он добился создания в губернии специальной полицейской команды для быстрого реагирования на волнения и бунты во всех уездах и населенных пунктах. Столыпин увеличил штат земских начальников. Они вместе с полицией заблаговременно выявляли неблагополучных лиц и выдворяли таковых за пределы губернии. В течение какого‑ то времени это давало свои результаты.

Ситуация в губернии заметно ухудшилась в 1905 году. Крестьянские волнения охватили почти две трети всех волостей. Столыпин большую часть времени проводил в разъездах, гасил восстания в деревнях. Иногда он обходился уговорами, в другой раз действовал жестко, с применением полиции.

К крестьянским волнениям добавлялось недовольство земства деятельностью Столыпина. В то время Поволжье охватила холера. Но земские деятели не сочли нужным объединиться с губернатором. Они только усилили борьбу с ним.

Получая тревожные вести из Саратова, как, впрочем, и из других губерний, Николай Второй решил послать к Столыпину группу князя Покровского. Ей надо было оценить обстановку и совместно с губернатором принять решение по стабилизации ситуации.

Через неделю группа прибыла в Саратов. Столыпин принял полковника Покровского в губернаторском доме.

Он взглянул на гостя и спросил:

– Что творится в стране, Алексей Евгеньевич?

– Революция, – спокойно ответил князь и продолжил: – Государь поручил мне оценить обстановку в губернии и совместно с вами, Петр Аркадьевич, выработать решения, необходимые для успокоения ситуации. Вы человек образованный, опытный, прекрасно знаете проблемы крестьянства и земства, поэтому не сочтите за труд объяснить, что происходит в губернии.

– Что происходит в губернии? Странный вопрос. Вы же, Алексей Евгеньевич, только что сами ответили на него – революция.

– Я хотел бы получить подробный ответ.

Столыпин поднялся.

– Что ж, извольте. Практически повсюду происходит самая настоящая пугачевщина. Взять хотя бы Николаевский уезд. По данным на вчерашний день, там сожжены и разграблены три усадьбы. Благо хозяева успели уехать. В Камышинском уезде та же участь постигла две усадьбы. На этом список преступлений не заканчивается. Самое страшное, князь, состоит в том, что крестьяне почуяли запах крови. Они словно обезумели, с каким‑ то дьявольским наслаждением жгут и разоряют имения. Помещики, естественно, бросают усадьбы, переправляются в город. Приходится направлять войска в мятежные селения. Пока мне удается остановить беснующиеся толпы малой силой. Но вы, Алексей Евгеньевич, человек военный, понимаете, что постоянно сдерживать волнения пассивными мерами не удастся. Успокоить народ массовыми репрессиями можно, но что после этого останется от сел и деревень? Выжженное поле? А нам необходим такой порядок, при котором в губернии царил бы мир, спокойно трудились бы крестьяне и рабочие. Надо навсегда потушить очаги пожаров, возникающих то здесь, то там.

– Однако, насколько мне известно, вы лично отдавали войскам приказ применять оружие, – сказал Покровский.

– В отдельных случаях, дабы оградить помещиков от насилия.

– Что вы можете предложить для укрепления порядка? Поймите меня правильно, я задаю вопросы не из‑ за праздного любопытства, а исполняя поручение его императорского величества.

– Не за что извиняться, князь, я вас прекрасно понимаю. – Столыпин поднялся с кресла, прошелся по кабинету. – Во‑ первых, необходимо превратить крестьян из противников помещиков в их союзников.

Покровский не без удивления посмотрел на молодого губернатора.

– Это возможно?

– Я считаю, что да. Для этого необходимо сформировать слой крестьян‑ собственников, разрешить сделки через банк по продаже и займу надельной земли. Да, это будет означать ликвидацию общины, но она, к сожалению, уже самоуничтожилась под влиянием революционеров. Я уверен, что крестьянин‑ собственник станет гарантом порядка не только в отдельно взятой губернии, но и в стране в целом. В противном же случае пугачевщина продолжит терзать деревню…

Речь Столыпина прервал адъютант:

– Ваше превосходительство, чрезвычайная ситуация в Балашовском уезде!..

– Прорвалось, значит?

– Так точно.

– О чем это вы? – поинтересовался Покровский.

– Минуту, князь! Владимир Сергеевич, передайте приказ казачьей полусотне подъесаула Аравина на готовность к убытию в Балашов.

– Слушаюсь!

Как только адъютант вышел, Столыпин осведомился:

– Вы, князь, в курсе, что в Поволжье свирепствует холера?

– Да, мне известно об этом.

– Так вот, медперсонал Балашовского уезда, вместо того чтобы готовиться к эпидемии, выразил недовольство тем, что я не принял их требований, кстати, совершенно пустяковых. Об этом долго говорить. Мы решили бы этот вопрос немного позже, но врачи не пожелали ждать и заявили об уходе. Их поддержали медики других уездов. В свою очередь, недовольство решением врачей проявили черносотенцы. Мол, разве можно оставить больницы, когда в них много пациентов? И вот сейчас конфликт принял угрожающую форму. Мне необходимо срочно убыть в уезд, дабы защитить врачей и вернуть их в больницы. Иначе толпа просто разорвет их.

Поднялся и князь Покровский.

– Разрешите мне и моей группе вместе с казаками сопровождать вас.

– Это лишнее, Алексей Евгеньевич, но запретить что‑ либо вам я не могу, исходя из ваших полномочий.

– Когда выдвигаемся?

– Через четверть часа. Путь неблизкий, две сотни верст. Если поторопимся, завтра к вечеру будем на месте. Подъесаул выделит вам коней.

Губернатор, полусотня казаков и группа офицеров князя Покровского прибыли в уездный город Балашов в семь часов вечера следующего дня. На въезде их встретил встревоженный уездный исправник.

– Какова обстановка в Балашове? – осведомился Столыпин.

– Хуже некуда, ваше превосходительство. Медперсонал и некоторые представители земского собрания заперлись в гостинице. Бунтовщики во главе с Игнатом Шавыриным осадили ее и выставили ультиматум, чтобы врачи вышли. Срок истекает через час. Медперсонал боится покидать гостиницу. Думаю…

Его прервал подскакавший урядник, который доложил:

– Бунтовщики, не дожидаясь ответа на ультиматум, ворвались во двор гостиницы, ломают ворота.

Столыпин быстро принял решение:

– Пристав! К гостинице!

Увидев экипаж губернатора, полусотню и несколько конных офицеров, бунтовщики, уже выломавшие гостиничные ворота, остановились.

Подъесаул Аравин обратился к Столыпину:

– Ваше превосходительство, позвольте разогнать толпу?

– Моя группа тем временем войдет в гостиницу и заблокирует первый этаж в целях недопущения проникновения в здание мятежников, – добавил Покровский.

Петр Аркадьевич поднял руку:

– Подождите! Я попытаюсь сам разрешить проблему.

– Это же опасно, господин губернатор! – воскликнул Аравин, но Столыпин уже шел к толпе.

За ним последовали офицеры Покровского, готовые защитить отчаянного губернатора. Казаки оцепили район гостиницы и могли в любую минуту ринуться на бунтовщиков. Столыпин тем временем вошел в толпу.

Офицеры Покровского немного отстали. Лишь князь проследовал вместе с губернатором. Главарь бунтовщиков Шавырин посчитал благоразумным спрятаться. Поэтому губернатору пришлось говорить с толпой.

Речь его была короткой:

– Вам известно, что я против кровопролития. Но если вы тут же не разойдетесь, я отдам команду казакам разогнать вас, применяя оружие. – Столыпин говорил так, будто был уверен в том, что толпа не только услышит его, но и подчинится. – Помните, что всякое сопротивление власти, тем более массовые беспорядки, где бы они ни происходили, в селе или в Саратове, будут пресекаться самым жестким образом.

В ответ из толпы полетел камень и ударил в руку губернатора. Покровский тут же выхватил револьвер и выстрелил поверх голов. Пуля угодила в здание гостиницы.

Столыпин вновь проявил сдержанность и приказал:

– Отставить стрельбу! Казакам на место!

– Все одно скоро конец вашей власти! – выкрикнул кто‑ то из толпы.

Губернатор усмехнулся:

– После того как на твоей могиле, мерзавец, вырастет чертополох. Слушать приказ. Всем разойтись, или даю команду казакам на разгон толпы.

Мятежники отступили. Столыпин и Покровский прошли в гостиницу. Медперсонал, с тревогой следивший за ходом событий со второго этажа, с облегчением вздохнул и спустился в фойе.

Столыпин обратился к ним:

– Ну что, господа медики, не пропало еще желание бастовать?

Врачи, фельдшера, земские чиновники молчали.

– Мне больше нечем заняться, кроме как ехать в уездный город за двести верст и спасать тех, кто выступает против меня же, законного представителя его императорского величества в губернии. Желаете уйти в отставку? Ваше право. Но как это принято, а не по‑ варварски. Что стало бы с вами, если бы я не приехал? Да что говорить? Можете собираться и отправляться куда хотите, никто вас не тронет, по крайней мере в городе. Не желающие служить получат отставку. Только как вы потом в глаза родственников умерших людей смотреть будете? Впрочем, это ваше дело. Свое я сделал.

Из группы врачей вышел седой мужчина средних лет.

– Позвольте поблагодарить вас от всех присутствующих за спасение, господин губернатор.

– Я в отличие от вас не бросаю службу и исполняю свои обязанности. Так что не стоит благодарности.

– Мы решили вернуться к работе, но нам необходимо выехать в безопасное место и иметь защиту от погромщиков.

– Вы приняли подобное решение, когда толпа пошла на приступ и страх заполнил ваши души?

– Мы же не военные, господин губернатор. Конечно испугались.

– Ладно! Хватит пустых разговоров. Остаетесь на службе, хорошо. В безопасное место вас доставят под охраной казаков, а лучшая для вас же защита – это ваша работа. Почему против вас выступила толпа? Да потому, что вы бросили больных, следовали не врачебной этике, а личным интересам. Разве могут врачи, учителя, представители образованной интеллигенции прибегать к методам революционеров, бунтовщиков? Разве невыполнение ваших требований губернатором является поводом для забастовки? По‑ вашему, я из‑ за личной прихоти отказался выполнять их? Нет, того требовали интересы государства. И потом, отказ был дан по всему пакету требований. Отдельные вопросы можно было бы обсудить цивилизованно, за столом переговоров, и найти общее, устраивающее всех, решение. Но нет, вы встали в позу. Мол, будет по‑ нашему, либо ищите других специалистов. Вы понимали, что быстро сделать это невозможно, и плевать хотели на то, что ваш протест неминуемо вызовет смерть больных. Стыдно вам должно быть, господа. – Столыпин повернулся к адъютанту: – Подъесаула ко мне!

Аравин прибыл через считаные минуты.

– Слушаю вас, господин губернатор.

– Выделите из полусотни отряд сабель в двадцать, пусть сопроводят медиков в соседнее село. Лекари отсидятся там, пока не успокоится ситуация.

– Господин губернатор, приказ, конечно, будет выполнен, но я с удовольствием выпорол бы этих эскулапов.

– Не говорите глупостей, подъесаул. Выполняйте приказ!

– Слушаюсь!

Все же во время сопровождения казаки угостили нагайками медиков, продолжавших возмущаться пренебрежительным отношением губернатора к ним.

Столыпин подозвал к себе пристава:

– А скажите, любезный, где сейчас находятся уездный предводитель дворянства и председатель управы?

Исправник поправил фуражку:

– Так они еще вчера, когда бунт только разгорался, тихо собрались и уехали в Саратов.

– Вот как? Значит, наводить порядок не посчитали нужным?

– А что они могли сделать, господин губернатор? Привлечь полицию, так у нас тут аж пять урядников да десяток младших чинов. Воинских частей и в помине нет. Вот стояла бы в городе хотя бы сотня казаков, тогда другое дело.

– Понятно. С уездным начальством я разберусь. А в городе надо оставить казаков.

Подъесаул, появившийся с улицы, сказал:

– Можно связаться с Саратовом. Атаман вышлет сюда сотню.

– На это уйдет не менее двух дней, а мне возвращаться пора. Так что связывайтесь с атаманом и до прибытия выделенного подразделения оставайтесь в городе.

– Я не могу, господин губернатор, у меня приказ сопровождать вас.

В разговор вступил полковник Покровский:

– Ничего, подъесаул, охрану губернатора обеспечит моя группа. – Князь повернулся к Столыпину: – Если, конечно, вы, Петр Аркадьевич, не будете против.

– Я не буду против, а приказ атаман вам изменит. Этот вопрос решу лично.

Казачий подъесаул козырнул и вышел из гостиницы.

Столыпин, оставшись наедине с Покровским, проговорил:

– Сюда вышлем полусотню, в другой уезд тоже, в третий, четвертый. Кто останется поддерживать порядок в городе? Полиция. Ее сил не хватит.

– Губернии необходимы войска. Хотя бы пехотный полк, – проговорил Покровский.

Столыпин вздохнул:

– Я был бы рад паре батальонов, даже рот. Те части и подразделения, которые сейчас имеются, включая казачий полк, не справятся с бунтовщиками, если тем удастся поджечь всю губернию.

– Вернувшись в Петербург, я обязательно подниму этот вопрос на аудиенции у государя.

– Я, в свою очередь, подам прошение об усилении армейской группировки в губернии и гарнизонов в крупных городах, включая Саратов и Царицын. С революционной заразой необходимо бороться жестко, даже жестоко. Что делает врач, когда перед ним больной, которого нельзя излечить без хирургического вмешательства? Он начинает операцию. Отсекает части тела, режет, но ради чего? Чтобы пациент остался жив и выздоровел! Так же и в политике. Если мы, к сожалению, упустили время на диагностику и имеем уже больной организм, значит, надо резать. Лечить всеми возможными методами. Я не прав, князь?

– Совершенно правы!

Осенью ситуация вновь обострилась. В самом Саратове начали собираться большие, тысячные толпы воинственно настроенных рабочих, к которым примкнула и часть интеллигенции, зараженная революционными идеями. Каждый день нес в себе угрозу кровопролитных стычек.

Столыпин принимал все возможные меры. Встречая депутацию городских и местных выборных представителей, которые просили не прибегать к силе, он открыто заявил, что никаких шествий и демонстраций не допустит, даже если придется пойти на самые крайние меры.

Столыпин как никто другой умел, когда надо, проявлять решительность и бескомпромиссность. Но он не исключал и мелких уступок, дабы иметь влияние на ту часть населения, которая еще не перешла на сторону революционеров, ярых противников политики императора и российского правительства.

В то же время под руководством Сергея Юльевича Витте готовился манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», который предполагал преобразование империи в представительскую монархию. Работа велась в условиях усиления деятельности различных революционных, откровенно террористических организаций, союзов, движений. Они переняли опыт социалистов Запада и занялись организацией всеобщей политической забастовки.

Подобная тактика являлась достаточно эффективной. Она подразумевала единство ближайших целей разрозненных организаций. Если кто‑ то начинал забастовку, то остальные обязаны были ее поддержать. Поэтому так называемое освободительное движение в России быстро трансформировалось в грозную силу.

В начале октября забастовками были охвачены огромные территории, так как в них участвовали железнодорожники. Они не только сами прекращали работу, но и диверсионными методами заставляли примкнуть к мятежу тех, кто желал бы продолжать трудиться. При этом руководство забастовщиков не выдвигало никаких требований. Они, дескать, будут предъявлены позже. Последней остановилась Николаевская железная дорога. Тем самым от внешнего мира была отрезана Москва.

Тогда же, 10 октября 1905 года, в Первопрестольной была объявлена всеобщая забастовка. На следующий день требования рабочих были переданы графу Витте, действующему председателю Комитета министров.

Витте направил государю записку, в которой изложил свое виденье дальнейшего развития событий. В ней он отмечал, что корни так называемого освободительного движения уходят в прошлое страны, в Новгород, Псков, вольницу Поволжья. В общем смысле они в природе каждого человека. Витте заявил о важности целей, поставленных обществом. Он считал, что правительство должно их принять, потому что другого выхода для спасения нет. Надо возглавить движение либо передать страну во власть стихийных бунтов.

Витте предлагал принять конституцию, обеспечивавшую равенство прав всех граждан. При этом он указал, что есть и другой вариант развития событий – полное игнорирование требований забастовщиков и применение массовых репрессий. Все это только ускорит социальный взрыв. Но сам Витте участвовать в подавлении выступлений народных масс не будет.

Мнения в политическом руководстве государства разделились. Кто‑ то призывал принять предложения Витте, другие требовали введения жесткой военной диктатуры и уничтожения всякого инакомыслия любыми средствами и способами, третьи предлагали выдержать паузу, полагая, что волнения и забастовки постепенно стихнут сами по себе.

15 октября состоялось очередное продолжительное совещание. Витте вновь поднял вопрос, диктатура или конституция. Его решительно поддержал великий князь Николай Николаевич. Началось обсуждение проекта манифеста.

После многочасового заседания государь тихо сказал, что он подумает, и покинул зал.

В тот же день император встретился с бывшим министром внутренних дел Иваном Логгиновичем Горемыкиным, давним оппонентом Витте, который занимался составлением другого проекта манифеста. Эта беседа вызвала в Петербурге массу слухов. Суть их сводилась к тому, что государь отказался от программы Витте и намерен назначить главой правительства Горемыкина.

16 октября император вызвал к себе князя Покровского. Старший офицер по особым поручениям пользовался все большим доверием царя.

– Я хочу просто поговорить с вами, князь, – сказал Николай. – Обсудить государственные дела.

– Но, ваше величество, я не обладаю той информацией, которой располагают ваши министры.

– Их информация носит официальный характер. Мне же для принятия ответственного, я бы сказал, судьбоносного для страны решения необходим взгляд со стороны. Ваши донесения из Порт‑ Артура позволили мне видеть события в куда более широком спектре. Так и сейчас. Витте подготовил программу, суть которой вам наверняка известна.

– В общих чертах.

– Каково ваше мнение насчет шагов по стабилизации обстановки в обществе, предлагаемых Сергеем Юльевичем?

Подумав, Покровский ответил:

– Мое мнение, ваше величество, таково: сейчас не следует идти на уступки оппозиционным силам.

– А что надо делать, князь?

– Затянуть время всевозможными встречами с депутатами, консультациями, обсуждениями. В то же время принять меры для усиления влияния в армии и на флоте. Это главные ваши союзники. Против них бессильны любые организации, партии, движения. Одновременно стоит попытаться вбить клинья между революционно ориентированными группировками. Тем более что сейчас для этого вполне благоприятная обстановка.

– Что вы имеете в виду?

– Забастовки отражают стихийные настроения, но они же бьют не только по власти, но и по народу. Посмотрите, что происходит в Петербурге. Света нет, рынки и лавки пусты, молока не хватает даже для детей. Водопровод не действует. Больные лишены лекарств, так как большинство аптек закрыто. Это продолжается почти неделю. В столице проявляется недовольство не только властью. Люди начинают видеть врага в забастовщиках. Ведь это по их милости в городе возникла такая ситуация. Те, кто поддерживал бунтовщиков, в первую очередь городская беднота, терпят лишения. Их жизнь, и так не сладкая, стала невыносимой. По сообщениям моих знакомых, в Москве уже произошли столкновения народа с забастовщиками. Били и студентов.

Николай кивнул:

– Мне это известно. Перемена настроений в Москве сказывается все явственней. Сегодня во всех церквях было зачитано обращение митрополита, призывавшего народ к борьбе со смутой. Революционеры испытывают дефицит средств для продолжения забастовки. С четырнадцатого октября действует так называемый Совет рабочих депутатов. Сегодня его представители потребовали отпустить им деньги из городского бюджета. Естественно, они получили отказ.

– Это, конечно, немыслимая наглость, но чего еще ждать от мятежников?

– Вы, князь, назвали обстановку благоприятной для раздробления всей оппозиционной системы. Возможно. Да, народ недоволен не только властью, но и забастовщиками. Однако для восстановления порядка потребуется сила. Вы правильно заметили, армия. Даже для того, чтобы вернуть ситуацию в спокойное русло, обеспечить население водой, электричеством, продуктами. Конечно, я могу отказаться от манифеста, поставить во главе армии и полиции жесткого человека и подавить очаги сопротивления, но к чему это приведет?

– К порядку, – проговорил Покровский.

– Ценой большой крови. Надолго ли мы установим мир? На неделю? Две? Месяц? Репрессивные действия власти неизбежно вызовут еще большее сопротивление. Тогда придется подавлять и его ценой еще большей крови. Причем результат будет тот же. Когда раскручивается маховик репрессивной машины, остановить его сложно. Под удар попадают не только революционеры, но и люди, вполне лояльные власти. Репрессивная машина не щадит никого. Могу ли я принять подобное решение? Или все же мне следует выбрать другой путь?

– Это решать вам, ваше величество. Я обратил внимание, как управляет Саратовской губернией Петр Столыпин. Ему удается представлять мелкие уступки как нечто значимое, при этом проявлять необходимую жесткость.

Николай неожиданно улыбнулся:

– Вот почему я встречаюсь с вами, Алексей Евгеньевич. Не поверите, но буквально перед самым вашим приходом я думал о Столыпине. Уверен, он будет очень полезен в Петербурге.

– Безо всякого сомнения, ваше величество. Теперь насчет применения силы. Прошу извинить за такой вопрос. Допустим, когда‑ нибудь, не сейчас, позже, в результате уступок либо по иным причинам революционерам удастся захватить власть и свергнуть самодержавие. Как вы думаете, они пощадят вас, вашу семью и вообще всех тех, кто посмеет проявить инакомыслие? Станут ли думать о том, сколько и чьей прольется крови? Негодяи разорят все и всех, уничтожат империю. Они, как мне представляется, не будут ни с кем церемониться. Тех, кто против, – к стенке!

– Вы нарисовали слишком уж мрачную картину, Алексей Евгеньевич. Империя, несмотря на все неурядицы, в состоянии защитить себя.

– Пока да, ваше величество. Я понимаю, вы человек глубоко верующий, не приемлете насилие, не способны на подлость, стараетесь разрешить конфликт мирным путем. Но не является ли этот путь тупиковым? Не будет ли он иметь трагические последствия?

– Я думал об этом и убежден в том, что на данный момент нам жизненно необходимо погасить революцию. Когда в государстве восстановится мир и спокойствие, мы проведем реформы, которые отвернут большинство народа от революционеров. Надо выбить почву из‑ под ног тех, кто жаждет власти любой ценой. Ведь без народа революционеры никто. Отдельные террористические группы, ликвидировать которые не составит труда. Их главари сами сбегут за границу.

Покровский пожал плечами:

– Что ж, вы, ваше величество, вправе принимать государственные решения. Знайте, какими бы они ни были, верные вам офицеры всегда поддержат вас и выполнят любые приказы.

– Другого ответа я и не ожидал.

– Группе продолжить работу по главарям террористических организаций или будут другие распоряжения?

– Пока отслеживайте ситуацию в Петербурге. Как понадобитесь, я пошлю за вами.

17‑ го числа Николай продолжил совещания. В принципе, проект Горемыкина не являлся альтернативой идеям графа Витте и князя Оболенского. В нем также декларировались гражданские права: неприкосновенность личности, свобода слова и совести, собраний и союзов. Проект Горемыкина, как и Витте, предусматривал расширение избирательных прав. Разве что в проекте бывшего министра внутренних дел не столь определенно были прописаны положения, касающиеся работы Государственной думы.

Поэтому государь предпочел документ, имевший больше ясности.

На последнем совещании с великим князем Николаем Николаевичем и министром двора бароном Фредериксом Николай принял окончательное решение. Граф Витте был вызван в Петергоф, где в то время находился император, и вечером манифест был подписан.

В нем говорилось о смутах, терзающих государство, представляющих непосредственную угрозу не только самодержавию, но и целостности России. Государь предлагал как можно скорее прекратить волнения, насилия и бесчинства, обеспечить мирную жизнь народа.

На правительство возлагалось выполнение высочайшей воли императора, в частности – дарование населению гражданских свобод, привлечение к выборам лиц, ранее лишенных подобных прав. Какие‑ либо законы теперь могли приниматься только с одобрения Государственной думы.

Манифест тут же стал известен в России и за границей. Для революционеров он явился полной неожиданностью. Они понимали, что забастовка теряет смысл.

19 октября первым председателем Совета министров Российской империи был назначен Сергей Юльевич Витте.

Николай Второй провел значительную политическую реформу, но не сложил ответственности с себя. Он сохранил за собой право последнего решения, оставил в собственном управлении военное и морское ведомства, а также министерство иностранных дел.

Забастовки прекратились, уличные волнения стихли. Манифест от 17 октября разбил единство революционного движения.

Однако если в Петербурге и Москве беспорядки пошли на спад, то на окраинах державы они усилились. Забастовки охватили Польшу и Финляндию. Вспыхнули бунты и на Дальнем Востоке. Государю пришлось принимать меры. Если в Финляндии он пошел на уступки, то в Польше объявил военное положение. Волнение в Кронштадте было подавлено.

Как‑ то вечером в конце октября Александра Федоровна встретила мужа, находясь в несколько возбужденном состоянии.

– Что‑ то случилось, Аликс? – спросил Николай, поцеловав супругу.

– Нам надо поговорить, Ники.

– Что‑ то произошло?

– Ты все узнаешь!

– Хорошо, давай поговорим.

Беседа состоялась в покоях царской четы.

– Ники, в Петербурге появился сибирский старец, обладающий незаурядными способностями и великой силой.

– Мало ли народу приезжает в Петербург, Аликс?

– Немало, но это человек особенный.

– Тебе‑ то об этом откуда известно?

– От великих княгинь Милицы Николаевны и Анастасии Николаевны.

Николай потер виски:

– Не понимаю. Они откуда знают этого старца?

– В дом Милицы его ввел архимандрит Феофан.

– Это уже интересно. Как же зовут сего старца?

– Распутин Григорий Ефимович. Милица говорила, что он ранее много грешил, затем раскаялся и был награжден такими способностями, которые недоступны простому смертному.

Николай улыбнулся:

– Ох уж эти женские разговоры. Но нам‑ то какое дело до этого Распутина?

– Понимаешь, Ники, старец видит будущее, способен пророчествовать. Простой с виду сибирский мужик за несколько месяцев, проведенных в Петербурге, знакомится не только с Феофаном, но и с епископами Сергием, Гермогеном, даже с Иоанном Кронштадтским. Сейчас он вхож в дома высшего света. Распутин доказал, что обладает поистине феноменальными способностями. А главное, Ники, в том, что он умеет лечить болезни, перед которыми отступает медицина.

– Значит ли это, что он может помочь Алексею?

– Это первое, о чем я подумала, когда Милица рассказала мне о Распутине. Я хочу попросить тебя встретиться с ним. Ведь если старец действительно обладает такими способностями, то наш Алешенька… – Александра Федоровна не договорила, заплакала.

Николай Александрович обнял супругу:

– Не плачь, моя дорогая Аликс. Конечно же, я встречусь со старцем. Даже завтра.

– Спасибо, Ники, – сквозь слезы проговорила императрица.

– О чем ты? За что благодаришь? Разве болезнь сына не терзает меня так же, как и тебя? Только надо обставить встречу так, чтобы о ней знало как можно меньшее число придворных и чиновников.

– Его тайно приведет во дворец Анна Вырубова.

– Одна из твоих фрейлин?

– Да.

– Хорошо, но в присутствии верного мне офицера.

– Я согласна на все.

– Тогда завтра, первого ноября, в семь часов вечера, в кабинете.

– Не слишком ли официально, Ники? Я имею в виду кабинет.

– Не вводить же незнакомого человека в покои! Да и какая разница, где разговаривать?

– Хорошо. Я предупрежу Анну.

– А я – старшего офицера по особым поручениям. Давай сейчас пройдем к Алексею. Хочу пообщаться с ним. Как он сегодня?

– Слава богу, хорошо. Был весел, играл. Мы с ним долго гуляли.

На следующий день император вызвал к себе Покровского, предложил ему присесть на диван и спросил:

– Скажите, князь, вам что‑ нибудь известно о Григории Распутине?

– И до вас дошли слухи о нем? Известно, ваше величество, но немногое.

– Что конкретно?

– В Петербурге объявился странный мужик, каким‑ то образом завоевавший доверие высокопоставленных духовных лиц. В короткое время он стал желанным гостем в домах многих знатных семей. Не знаю, что притягивает к нему людей, не интересовался этим.

Николай прошелся по кабинету, достал из коробки папиросу, прикурил.

– Я сегодня вечером встречаюсь с Распутиным.

– Вы с Распутиным, мужиком из глубинки?

– Да, по просьбе Александры Федоровны. Вижу, вы удивлены.

– Удивлен, ваше величество.

– Супруга сказала мне, что этот старец обладает поистине феноменальными способностями, даром пророчества и целительства. Вы понимаете, о чем я?

– Распутин интересует вас как целитель?

– Именно. В борьбе с болезнью сына я должен использовать любой шанс.

– Понимаю, – тихо произнес Покровский.

Николай продолжил:

– Я хочу, чтобы вы и ваши люди в кратчайшие сроки собрали всю информацию по Распутину. Подчеркиваю, всю! Где и когда родился, жил. Семья, род занятий, чем известен и так далее.

– Слушаюсь, ваше величество!

– У меня все.

– Разрешите идти?

– Да, до вечера, Алексей Евгеньевич!

– До вечера, ваше величество!

В шесть вечера полковник Покровский находился у дворца. Спустя полчаса к лестнице подъехала закрытая коляска. Из нее вышли фрейлина императрицы и бородатый длинноволосый худой мужик в обычной сибирке – коротком кафтане со сборками и стоячим воротником. Внимание князя привлекали его глаза – проницательные, холодные, оценивающие, явно враждебные.

Полковник последовал во дворец и остался в приемной, а Распутин с Вырубовой прошли в кабинет государя. Впрочем, фрейлина почти тут же вернулась и ушла по коридору.

Распутин размашисто перекрестился, в пояс поклонился императору, а затем и его супруге.

Николай предложил ему присесть, но в ответ услышал:

– Не по чину, государь. Мы люди не гордые, постоим.

Александра Федоровна попросила Распутина рассказать о себе, но тот умело свел ответ к паломничеству и жизни в Петербурге.

Когда же император попытался настоять на подробном рассказе, Распутин неожиданно заявил:

– Я нужен вам более всех других!

– Позволь узнать, Григорий, почему?

– Потому, что только я могу помочь вашему сыну‑ наследнику справиться со страшной болезнью, которая преследует его.

Болезнь цесаревича держалась в строжайшей тайне, поэтому Николай вздрогнул от этих слов.

Александра Федоровна побледнела, поднялась с кресла:

– Ты действительно сможешь?..

Николай прервал супругу:

– Подожди, Аликс! – Он повернулся к Распутину и спросил: – Откуда тебе известно о болезни сына? Если ты такой осведомленный, то скажи, чем болен цесаревич?

– Я отвечу. Болезнь, поразившая невинного младенца, называется несвертываемостью крови, гемофилией. Считается, что она неизлечима и больной не живет долго. Любая незначительная рана может привести к смерти. А откуда мне известно о болезни цесаревича? Так здесь не надо искать болтунов, которые не сдержали тайну. Я узнал о болезни осенью, в год его рождения. Поле тогда пахал. Устал, присел отдохнуть, а тут явился с небес образ Пресвятой Богородицы. – Распутин вновь размашисто перекрестился, поклонился до пола.

Перекрестились и Николай с супругой. Александра Федоровна была зачарована словами Распутина.

– Она рассказала мне о болезни Алексея и приказала спасти наследника, – проговорил Григорий.

– И ты это сможешь сделать? – спросила императрица.

– С Божьей помощью смогу!

– Что ж, – задумчиво проговорил Николай. – У нас нет выбора. Но ответь, о знамении Божьем ты многим рассказывал?

– Кроме вас никому. Я же все понимаю!

Император пожал плечами. Расспросами занялась Александра Федоровна. Было заметно, что сибирский мужик произвел на нее сильное впечатление.

Император докуривал папиросу, когда Распутин обратился к нему:

– Вам трудно жить, потому как вы не знаете правду. Вокруг вас мало людей, которые могли бы сказать вам ее, больше льстецов, преследующих собственные цели. Царю нужно быть с народом, чтобы знать, что требуется людям. Только народ не обманет, скажет правду. В ней ваша сила. Народ не министры, которым нет никакого дела до нужд, слез, страданий и боли людей. Это все, что я хотел сказать. Благодарю Господа за такую возможность. Прошу помнить, что я в столице с одной лишь миссией, определенной мне Богородицей.

– Ники! – обратилась к мужу Александра Федоровна. – Я настаиваю на том, чтобы Григорий Ефимович получил доступ к Алексею.

– Хорошо, – согласился Николай.

На этом и закончилась первая встреча царской семьи с человеком, который в дальнейшем сыграл значительную роль в истории государства Российского.

Покровский проводил Распутина и Вырубову до экипажа и вернулся в приемную, где находился Николай.

– Александра Федоровна очарована сибирским мужиком, – проговорил император. – По ее настоянию он теперь будет частым гостем нашей семьи.

– А вас, ваше величество, этот мужик тоже очаровал?

– Знаете, Алексей Евгеньевич, разговор с ним оставил какой‑ то отпечаток, не объяснимый словами. Он словно заглядывал в мою душу. Иногда я думал, что он знает обо мне больше меня самого. Если возможно, ускорьте, пожалуйста, получение информации по этому незаурядному человеку. Он обладает огромной внутренней силой. Вот только не ясно, добрая она или злая.

– Слушаюсь, ваше величество! Я отдам своим офицерам приказ ускорить работу по Распутину.

– Но, Алексей Евгеньевич, не в ущерб качеству.

– Само собой.

Группа порученцев выполнила задание быстро. Уже через три дня князь Покровский вновь прибыл в Петергоф.

– Что скажете, Алексей Евгеньевич? – после взаимных приветствий спросил император.

– Информация по Григорию Распутину довольно противоречивая, так как нет почти никаких документов, свидетельствующих о его жизни. Все, что удалось о нем узнать, основывается на рассказах людей, которые имели с Распутиным личные отношения.

– Я слушаю вас, князь.

– Григорий Ефимович Распутин родился двадцать девятого июля семьдесят первого года в селе Покровское Тюменского уезда Тобольской губернии. Кстати, настоящая его фамилия Новых. Распутиным он стал позже.

– Это не столь важно. Дальше!..

– Григорий – младший сын в зажиточной крестьянской семье. Он рано начал трудиться, пас скот, работал извозчиком, ловил рыбу, помогал собирать урожай. Грамоте не обучался, что уж говорить о каком‑ то профессиональном образовании. В девятнадцать лет женился на местной крестьянке Прасковье. У них родились сын и две дочери. Очевидцы из местных сельчан отмечают, что Григорий много пьянствовал, становился совершенно невменяемым, до полусмерти избивал жену. Как‑ то его даже выслали из деревни за мелкую кражу. Но в начале века в жизни Распутина произошли большие перемены. Однажды в селе приключилась драка. Зачинщиком ее был житель соседнего села, наведывающийся в Покровское к девушке. Этого жениха избили, а на следующий день его дружки приехали мстить. Обычная история. В драке принимал участие и Распутин. Он получил серьезные травмы. Говорят, его сильно отделали кольями, разбили голову, сломали ребра, руки. Можно ли этому верить, не знаю, но похоже на правду. В селах и деревнях подобные драки не редкость. Так вот, изуродованного Григория принесли домой. Жена, несмотря на скотское с ней обращение, день и ночь ухаживала за мужем. Когда Григорий встал с постели, в нем произошли разительные перемены. Он стал другим, бросил пить, курить, большую часть времени проводил в молитвах, просил прощения у жены и детей. Затем Григорий совершил паломничества по святым местам, где обучался Священному Писанию и грамоте. В начале восьмидесятых годов он даже посетил православную обитель на священной горе Афон в Греции, вернулся оттуда и отправился на Валаам. Все это пешком, останавливаясь в монастырях или у крестьян, питаясь тем, что давали сердобольные люди. Возвратившись домой, Распутин объявил, что приобрел дар приносить исцеление. Слухи о нем стали распространяться по округе. Сначала он ходил по ближайшим селам, затем больные уже сами стремились попасть к нему. По словам сельчан, Григорий действительно вылечил людей, на исцеление которых уже не было никаких надежд. Я не буду приводить примеры, их десятки, причем один удивительнее другого. Скажу лишь, что лечил Распутин не травами, отварами, другими снадобьями. То есть знахарем в обычном понимании этого слова он не был, исцелял молитвами, которых знает очень много. Весной прошлого года Распутин впервые приехал в Петербург и прожил в столице около пяти месяцев. Тогда‑ то он и был принят Иоанном Кронштадтским. В этом году Григорий вновь появился в Петербурге с целью найти средства на постройку храма в своем родном селе.

– И что? Нашел деньги?

– Судя по тому, что остается в Петербурге, если и нашел, то недостаточно. Кстати, этим, я имею в виду поиском денег, объясняется его стремление попасть в дома знати. Кто еще сможет выделить ему средства?

– Средства найдутся. Мне все же хотелось бы знать, кому и как действительно помог Распутин.

– Извините, я не хотел отнимать ваше время, но если вы желаете, приведу один, пожалуй, самый интересный пример чудесного исцеления Распутиным рабочего из Тюмени.

– Слушаю вас.

– Рабочий, фамилия, по‑ моему, Трифонов, трудился на лесоповале. Он занимался этим давно, опыта ему хватало. Но однажды он допустил небрежность. На него рухнула огромная сосна. Был сломан позвоночник, разбита голова, переломлены все кости. В больнице его продержали несколько дней и отправили домой умирать. Медперсонал заявил, что такие увечья не лечатся. Парализованный, искалеченный Трифонов тихо ждал смерти. В семье четверо детей. Супруга Трифонова слышала о способностях Распутина и отправилась в село Покровское. Григорий тут же выехал в уездный город, осмотрел больного и забрал его к себе домой. Ничего не обещал, жене искалеченного сказал, чтобы молилась. Что делал Распутин с умирающим, неизвестно, но прошла неделя, он жив, вторая – то же самое. Через месяц Распутин вызвал супругу больного. По рассказам очевидцев, она увидела мужа, стоявшего посреди избы, и упала в обморок.

– Значит, Распутин вылечил безнадежного больного?

– Да, ваше величество. Мой человек разговаривал с Трифоновым, пытался узнать, чем таким волшебным пользовался Григорий при лечении. Оказалось, что тот денно и нощно молился над больным. По крайней мере так утверждает сам Трифонов. Но следует учесть, что первые дней десять он больше находился без сознания. Поэтому Распутин мог применять снадобья, известные только ему.

– Следовательно, старец на самом деле обладает даром исцеления.

– Этому старцу, ваше величество, тридцать четыре года от рождения.

– Я умею считать, князь, но согласитесь, что выглядит он старше своих лет.

– Согласен, однако стоит ли называть его старцем?

– Какая разница, как называть! Лишь бы толк был. Вы предоставьте мне документы по больным, излеченным Распутиным, и вообще всю полученную информацию. Надеюсь, ваши люди понимают, что должны хранить в тайне интерес к жизни этого старца?

– Конечно, ваше величество.

Политическая жизнь в стране кипела. Забастовки то стихали, то возникали вновь. Бунты вспыхивали то в одной губернии, то в другой. Известия о полученных свободах всколыхнули деревни. Государю пришлось отправлять туда войска. Но силу применять не довелось. Само появление солдат успокаивало горячие головы.

Волнения охватили Прибалтику. Там бунты в сельской местности смешивались с межэтническими столкновениями. Проявилась давняя вражда крестьян‑ латышей и помещиков‑ немцев. На ликвидацию революционного движения в Прибалтике ушло более месяца.

Эсеры в ноябре решили прекратить индивидуальный террор и перейти к массовым методам противостояния. Петербургский Совет рабочих депутатов в конце этого месяца призвал все оппозиционно настроенные организации готовиться к вооруженному восстанию.

Николай занялся укреплением связи с армией. В Царское Село начали прибывать полки гвардии. Государь принимал парады, присутствовал и выступал на офицерских собраниях. Гвардейцы подтвердили верность царю, требовали ареста главарей террористических организаций и усиления диктатуры. Николаю пришлось удерживать офицеров. Он обещал пойти на крайние меры лишь в случае самой острой необходимости, которая, по его мнению, еще не настала. Полки из Царского Села направились в столицу.

1 декабря к императору впервые прибыли делегаты правых монархических партий. Они имели ложное представление о том, что на государя можно влиять, и выставили резкие требования. На встрече с ними Николай показал, что не потерпит ультимативного тона, и выразил уверенность в том, что монархические партии пойдут только по тому пути, который определит государь.

Совет рабочих депутатов вынужден был прекратить подготовку к вооруженному восстанию в столице. Не просто же так в Петербурге стояли отборные гвардейские полки, способные подавить любое выступление против царя и правительства.

Используя благоприятную обстановку, Николай нанес ощутимый удар по революционерам. 3 декабря по его приказу были арестованы члены Совета рабочих депутатов.

Революционные партии понимали, что власть укрепляется, и приняли решение, если так можно выразиться, дать бой, объявить всеобщую забастовку, которая, по планам революционеров, должна была перерасти в вооруженное восстание. Руководство партий рассчитывало на то, что к нему примкнут и войска. Местом действия не случайно была выбрана Москва. Дисциплина в войсках тамошнего гарнизона оставляла желать лучшего. Особенно в этом плане отличался Ростовский полк.

Стремясь не допустить беспорядков, Николай направил в Москву нового генерал‑ губернатора, адмирала Дубасова.

Всеобщая забастовка была назначена на 8 декабря. Революционные партии в своем воззвании объявили, что рабочих не устроят никакие частичные уступки, в частности, новые назначения в правительстве. Пролетарии не прекратят стачку до тех пор, пока полномочия властей не перейдут к органу революционного управления.

В то же время в Царском Селе проходили совещания о новом избирательном законе. Государь не стал менять документ от 6 августа, лишь дополнил его правом голосования новых слоев населения.

Третья всеобщая забастовка началась, как и было определено, 8 декабря. Уже на следующий день замысел революционеров провалился. Все же около двух тысяч вооруженных повстанцев решили продолжить выступление. Восстание не расширилось, но и партизанская война в городе не прекращалась. Отдельные отряды бунтовщиков обстреливали казаков, подразделения гарнизона, прячась за баррикадами и во дворах. Такое положение дел сохранилось до 14 декабря.

Адмирал Дубасов по прямому проводу связался с государем, доложил обстановку и запросил помощи. Император отдал приказ лейб‑ гвардии Семеновскому полку отправиться в Москву. Его прибытие кардинально изменило обстановку. Повстанцы начали отходить за город, попытались перекрыть Московско‑ Казанскую железную дорогу, но были уничтожены.

Остался единственный очаг сопротивления в черте города – Пресня. Было решено применить артиллерию. После обстрела Пресня была занята без боя.

Всеобщая забастовка закончилась.

Однако еще оставалась проблема в Сибири. Железная дорога находилась под контролем стачечных комитетов, которые создали на ней несколько укрепленных опорных пунктов.

Государь поручил решить эту задачу генерал‑ лейтенанту Меллер‑ Закомельскому. Александр Николаевич с отрядом в двести человек выехал из Москвы. Некоторые считали эту затею безумием. Двести солдат против тысячи революционеров. Но Меллер‑ Закомельский знал, что надо делать, и действовал жестко.

На станции Иланской отряд разгромил повстанцев, укрывшихся в депо. В двух других местах были расстреляны члены стачечного комитета. Отряд Меллер‑ Закомельского продвигался по Сибири быстро. Страх перед ним у революционеров был так велик, что они предпочитали не вступать в столкновения. Чита без боя сдалась войскам генерала Ренненкампфа, подошедшим от маньчжурской границы. Сибирский путь был свободен.

Государь лично отблагодарил отряд генерала Меллер‑ Закомельского, представленный ему в Царском Селе. Революционное движение в целом удалось подавить, однако одиночные восстания, в основном происходившие в небольших уездных городах, продолжали терзать страну.

В результате действий революционеров, на борьбу с которыми государство тратило огромные средства, к концу 1905 года финансовое положение в стране было довольно сложным. Налоги практически не поступали в казну. Сократился золотой запас государственного банка.

Министру финансов было поручено получить внешний заем. В.Н. Коковцов отправился во Францию. Николай рассчитал все точно. Он мог бы взять кредиты и в других странах, но выбрал республиканскую Францию, которой нужна была поддержка России против Германии в марокканском вопросе. Слова государя, обеспечивающего такую помощь, оказалось достаточно, чтобы Франция выделила краткосрочный кредит в сто пятьдесят миллионов рублей.

Граф Витте еще четыре месяца оставался у власти, но руководство правительством после разгрома революционных сил вновь перешло в руки Николая Второго.

Революционные организации ушли в подполье. В России активно действовала конституционно‑ демократическая партия. Она выступала за парламентскую монархию и готовилась к выборам, когда другие политические силы, занимающие куда более левые позиции, призывали к их бойкоту.

Выборы в Государственную думу начались в марте 1906 года. В их ходе ясно определялась победа конституционно‑ демократической партии.

22 апреля в отставку был отправлен Сергей Юльевич Витте. На его место государь назначил Ивана Логгиновича Горемыкина. За неделю до этого лишился должности и Петр Константинович Дурново. Новым министром внутренних дел назначался бывший саратовский губернатор Столыпин. Трагическая судьба Плеве и Сипягина, павших от рук террористов, не испугала Петра Аркадьевича. Он, человек чрезвычайной отваги и исполнительности, принял предложение императора занять этот пост, весьма значимый для государства.

В отставку подал и министр иностранных дел граф В.Н. Ламсдорф.

С Государственной думой предстояло работать совершенно новому правительству.

К моменту открытия думы в нее входили четыреста пятьдесят депутатов. Почти половину из них составили полуграмотные крестьяне, другую – люди с высшим образованием. Социалисты‑ революционеры и социал‑ демократы в выборах не участвовали, поэтому представителей в думе не имели. Свыше ста депутатов образовали так называемую трудовую группу. Отдельно стояли представители западных районов империи.

Депутаты считали себя исполнителями и защитниками воли народа. Они основывались не на действующих законах, а на своих программах. Некоторые из них представляли терроризм как выражение законного народного негодования, ответные же репрессивные меры правительства называли насилием.

Солнечным днем 27 апреля государь прибыл в Петербург, посетил гробницу отца в Петропавловской крепости, затем направился в Зимний дворец, в Георгиевском зале которого и должно было состояться торжественное открытие первой Государственной думы.

После молебствия Николай подошел к трону и воссел на него. Ему подали лист бумаги. Государь поднялся и произнес речь. Он поприветствовал выбранных депутатов, отметил, что им предстоит сложная работа на благо Родины, выразил уверенность в том, что сегодня начнется обновление Русской земли.

Государственная дума приступила к работе. Ее председателем был избран Сергей Андреевич Муромцев. Кадетское большинство сразу же поставило вопросы политической амнистии, всеобщего избирательного права, ответственности министров и Государственного совета как верхней палаты думы.

Для императора и правительства подобные инициативы были неприемлемы. Поэтому Николай отказался принять депутацию. Думский адрес не был ему вручен.

В начале мая со своим докладом в новом качестве к императору прибыл новый министр внутренних дел.

Николай встретил Столыпина и после приветствий попросил его дать характеристику депутатскому корпусу.

Тот ответил прямо:

– Достаточно оглядеться в пестрой толпе депутатов, чтобы ужаснуться. Ваше величество, при посещении Таврического дворца мне показалось, что земля наша прислала в Петербург все самое дикое, полное ненависти и злобы. Если это и есть народное представительство, то лучше уж обойтись без него, вернуться к прежнему порядку правления.

– Но в думе действительно представлены люди, избранные народом. Хороши они или плохи, но с ними придется считаться.

– Мы‑ то будем это делать, но станут ли так называемые народные избранники считаться с нами, членами правительства? Я глубоко в том сомневаюсь и совершенно не понимаю, как мне вступать в прения и споры с людьми, которые не в состоянии понять смысла нового уклада, но уже осуществляют контроль за деятельностью министерств. Только за вчерашний день мне на стол легли десятки запросов. Если на все отвечать, то когда исполнять прямые обязанности? Как относиться к требованиям депутатов? Они же практически ничем не отличаются от заявлений революционных партий.

Николай выслушал Столыпина, но никак не прокомментировал его речь. Министр убыл в Петербург в довольно мрачном настроении.

Депутаты же, несмотря на то, что император не принял их адреса, все ждали ответа на выдвинутые требования. Он последовал. Председатель Совета министров огласил правительственную декларацию. Все требования народных избранников были отклонены. И.Л. Горемыкин предложил им заняться законодательной работой.

С этого дня дума и правительство вступили в противостояние. Депутаты выразили недоверие министрам, но те и не подумали уйти в отставку. Один из видных кадетов Владимир Дмитриевич Набоков, отец известного писателя, заявил, что исполнительная власть, то есть правительство, должна покориться власти законодательной – думе.

Но правительство не собиралось покоряться. Конфликт расширялся.

Столыпин несколько раз выступал перед депутатами. На него постоянно обрушивался шквал критики, а зачастую и открытых оскорблений. Депутаты не давали министру говорить, превращали законодательное собрание в дешевый балаган. Выступления Столыпина в Государственной думе заканчивались скандалами, но Петр Аркадьевич не избегал, как некоторые другие министры, общения с разъяренными депутатами.

Между тем Государственная дума самостоятельно разработала ряд законов. Самыми значимыми являлись аграрные проекты кадетов и представителей трудовой группы. Оба они предлагали создать фонд из земель, которые должны были быть отчуждены у помещиков. Разница заключалась в том, что трудовики предлагали конфисковать все земли, находившиеся в частной собственности и превышающие «трудовую норму», а кадеты хотели сохранить имения, признать их общеполезными. Трудовики требовали безвозмездного отчуждения земель, кадеты предусматривали вознаграждение за них.

Естественно, правительство не могло согласиться ни с теми, ни с другими. Встал вопрос, что делать с Государственной думой, вступившей в открытый конфликт с правительством.

Ситуация резко обострилась 19 июня, когда при обсуждении законопроекта об отмене смертной казни возникло яростное столкновение между депутатами думы и главным военным прокурором Павловым. Человеку долга, который являлся обвинителем на многих процессах, связанных с убийствами, и требовал выносить революционерам смертные приговоры, просто не дали сделать доклад по законопроекту. Его речь утонула в криках депутатов, называвших Павлова палачом.

Прокурор прервал доклад, покинул Таврический дворец и направился к министру юстиции. Иван Григорьевич Щегловитов, занявший эту должность в апреле, выслушал Павлова, после чего запросил аудиенции у императора и был принят им.

– Поведение депутатов, ваше величество, не просто недопустимо, оно возмутит