Порталы, оформля­ющие ворота усадеб в с. Согратль

XVIII веках в этой местности оформлялась особая архитек­турная школа, о чем свидетельствуют дошедшие до нас фрагменты зодчества в селениях Ругуджа' и Корода. Мастера того времени усваивали и объединяли со старыми традиция­ми новые приемы архитектурной композиции, заключавшиеся в привнесении элементов регулярности, и новые приемы обра­ботки каменных архитектурных деталей, становившихся более пластичными и эстетически выразительными. Один из лучших примеров нового стиля той эпохи — опубликованный в книжке

ленинградского архитектора Н. Бакланова «Архитектура Да­гестана»* дом Ачанкилау (ныне разрушен). В Ругудже еще сохранились кое-где резные каменные детали XVII—XVIII ве­ков, отличающиеся богатой-пластикой и сочным рельефом. До этого, если не считать кубачинских барельефов (о кото­рых еще будет идти речь), орнаментальная резьба по камню в Дагестане была плоской, двухплановой: она выполнялась

путем выемки фона с выделением узора, нанесенного на ров­ную поверхность камня. А еще раньше орнаментация и изобра­жения в резьбе по камню представляли собой графические рисунки, образованные путем вырезки линий, нанесенных на гладкую поверхность камня. Эта техника, будучи наиболее архаичной, однако, сосуществовала наряду с другими. Главные мотивы этой графической резьбы — магические сим-

См. список литературы в конце книги.

1 5—16. Пластическая резь­ба по камню в селениях Гу-нибского района ДАССР; окно мечети, с. Ругуджа, XVII—XVIII,..; розетка на фасаде дома, с. Согратль, начало XX >.

волы (кресты, свастика, круги, спирали, лабиринты и различ­ные геометрические начертания), а также иногда схематиче­ские изображения людей и животных. Мотивы же пластиче­ской резьбы трактованы более декоративно, уже только как орнамент; изображаются меандры, плетенки, розетки, расти­тельные мотивы. Встречаются и более сложные композиции, обычно со стилизованными растительными элементами. Еще один, довольно распространенный вид резьбы по кам­ню— подражание треугольно-выемчатой резьбе по дереву.

В зодчестве Дагестана резные камни применялись в виде заложенных в кладку стены отдельных вставок. Рисунок на­носился на отдельный камень (покрывая всю его лицевую поверхность) до того, как.он устанавливался на место в процессе кладки стены. Поэтому каждый резной камень имеет свой отдельный и законченный рисунок, который не перехо­дит с камня на камень — и более того, композиционно обычно не увязан с другими деталями фасада. Положение резных камней на фасадах построек произвольное, и лишь в сравни­тельно позднее время (а в Гунибском районе — с XVII в.) они иногда размещаются упорядоченно — например, рядами между окнами или же над проемами и т. п. Иногда не­сколько камней, декорированных резным орнаментом, распо­ложены в виде пояса или фриза. В прошлом, как это видно на старинных постройках, резные камни имели определен­ное местоположение, и размещение их отличалось от совре­менного: они устанавливались в углах дома или у входа в дом, а также у окон. Такое положение резных камней показывает, что они имели назначение символически-маги­ческое.

Тематика изображений на резных камнях свидетельствует, что они являлись своего рода талисманами. Об этом гово­рит и их размещение на углах построек и у входов, а также их положение порою на столь большой высоте, что они с трудом воспринимались и поэтому не могли играть роль украшений. Резные каменные и деревянные детали устанавливались в стенах лишь жилой части дома. При этом, поскольку жилье находилось на втором или третьем этаже, орнамент мог быть едва виден снизу. В то же время первый этаж лишен декоративного оформления, потому что в нижней части дома находятся хозяйственные помещения. По этой же причине первые этажи домов выложены из грубо обработанного камня, и лишь выше, на фасаде жи­лой части дома, сделана хорошая кладка. Камни с резьбой тоже заложены в стены в уровне жилого этажа, хотя они лучше обозревались бы, если бы находились внизу. В кладке башни, что у селения Ицарй (о ней еще будем гово­рить), есть резной камень с арабской надписью, располо­женный на такой высоте, что ее не то что прочесть, но даже рассмотреть можно, лишь пользуясь биноклем. То, что украшения зачастую были едва доступны взору, очевидно, с точки зрения как зодчих, так и тех, для кого зодчие строили, не имело значения. Функция этих деталей (по крайней мере, по их происхождению) была не декора­тивной, а культовой, в частности, апотропейной*.

* Апотропей — в археологии название изображений, которым в древно- 24 сти приписывалась магическая способность отгонять злых духов.

Архитектурный декор в дагестанском зодчестве применяется скупо. Во многих постройках встречается резьба по дереву и по камню, но в целом для местного зодчества обычна суровая гладь стены, на фоне которой лишь местами вкрап­лены отдельные декоративные детали.

Однако и такие примеры сохранились преимущественно лишь в числе старинных построек. За некоторыми исключениями,

П —20. Треугольно-выемча­тая, пластическая, двухпла-новая и линейная резьба по камню: намогильная стела (с. Дейбук), резные камни в кладке стен построек (селе­ния Кубачи, Барша, Цизгари)

в конце XIX — начале XX века тщательная отеска лицевых камней кладки стен стала основным декоративным средст­вом отделки фасадов зданий. Даже в тех местностях, где имеется мягкий камень, вполне пригодный для резьбы, мастера, работавшие в нынешнем столетии и в конце прош­лого века, стремились проявлять свое искусство в хорошей обработке лицевых камней кладки, но не в украшении по­строек резьбой или другими деталями. Один из распространенных приемов оживления поля стены

в дагестанских постройках — укладка камней рисунком «рыбья кость» («в елку»). Два-три ряда камней друг над другом укладываются не горизонтально, а с наклоном в противо­положные стороны. Этот примем лишь со временем стал де­коративным; он происходит от особого способа кладки: плоские камни укладывают в ряд с наклоном, а вышеле­жащий ряд — с наклоном в противоположную сторону, ис-

21—24. Фигурная выкладка камней для декора фасадов: «в елку» («рыбья кость)», «зигзаг», «зубчик», «ром­бик»

пользуя при этом зубчатую поверхность, образованную кам­нями нижнего ряда. Такой способ кладки распространен по всему Кавказу (известен он и на Памире). Другой простой прием пластического декора стены — фигур­ная выкладка камней кладки. Этот прием имел применение, например, в средневековом зодчестве Руси, где постройки украшались фризами из камней, уложенных с образованием треугольных или квадратных впадин. Применялся он в Да­гестане, но в виде не фризов, а отдельных декоративных

пятен. Такие приемы фигурной кладки сформировались, оче­видно, на территории, входившей в сферу византийской культуры, и из Передней Азии распространились в Россию, в Дагестан, в Северную Африку. Встречается чередование рядов темных и светлых камней на фасадах. Это тоже древняя переднеазиатская традиция, которая проникла с юга в приморский Дагестан.

В горах Кавказа иногда можно увидеть световое отверстие треугольной формы в стене постройки, декоративную тре­угольную нишу над окном или дверью, тщательно вытесан­ный треугольный камень, заложенный в кладку фасада. Треугольные окна в средние века были распространены не только на Северном Кавказе, но и в Закавказье и в За­падной Европе. Декоративные треугольные проемы и теперь применяются в народном зодчестве Греции. Происхождение этой формы — прием перекрытия проема пу­тем напуска кладки, в результате чего образуется треугольник. Если таким способом перекрыт проем двери, то над пря­моугольной дверью остается треугольный прозор, заполняе­мый мелким камнем, рельефной плитой или оставляемый открытым. Примером этого могут служить порталы знаме­нитых памятников микенской архитектуры. Видимо, треуголь­ник над дверью, получавшийся конструктивно, стал своеоб­разным символом входа в дом, символом жилища, вообще почитаемым знаком. Может быть, в связи с этим у неко­торых дагестанских народностей во время строительства дома на него навешивают талисманы в виде треугольников. В зоне нижних предгорий, главным образом в полосе Буй-накск-Маджалйс, можно видеть лепные орнаменты. Они в большинстве случаев характеризуются растительными мо­тивами, иногда состоят из древних культовых знаков (крест, отпечаток руки и пр.). Помещается эта лепка на откосах ворот, на стене у ворот, у входа в дом.

Роспись в зодчестве Дагестана редка. Если встречаются расписные камины (или другие фрагменты), то их стиль прояв­ляет связь с искусством степных народов Предкавказья. На фасадах и в интерьерах некоторых мечетей начала XX века встречается многоцветная орнаментальная роспись. Эта полихромия возникла под влиянием вкусов Востока, прони­кавших сюда через Азербайджан. В отдельных случаях она отразилась и в декоре гражданских построек. Например, иногда (довольно редко) раскрашен в разные цвета ор­намент резьбы деревянных деталей постройки в южных и приморских районах. В последние годы распространился обычай многоцветной грубопестрой раскраски намогильных памятников масляными красками.

Совершенно, своеобразно в Дагестане монументально-декора- 27 тивное искусство селения Кубачй. Только в Кубачах имеют-

ся барельефы с очень пластичными, иногда горельефными, изображениями. Эти камни относятся к XII—XIV векам и первоначально украшали ныне уже не существующие здания. В единичных примерах имеются в Дагестане объемные скульптуры животных — опять же в с. Кубачи и ближних к нему селениях. В Среднем Дагестане (а именно, в Кайтаге, Табасаране

25—26. Треугольный камень над проемом и декоратив­ная треугольная ниша: ка­мень над входом в мечеть (с. Урада); окно дома в с. Кища

и г. Дербенте) встречаются примитивные скульптурные изображения животного, заделанные в кладку так, что из стены выступает только передняя часть. Видимо, это связано с каким-то старым обычаем. Скульптурные фигуры, высту­пающие из стен построек, известны в средневековой архи­тектуре Закавказья, Передней Азии и Западной Европы. Иногда можно видеть торчащий из стены крюкообразный камень. Его назначение местные жители объяснить не мо­гут, говорят — «для красоты». Может быть, прообразом та-

кого камня служил силуэт скульптуры животного, которую по каким-то соображениям заделывали в кладку стены. Не исключено и иное происхождение этой детали. К каменному крюку подвешивали тушу барана при ее разделке, в том числе и при жертвоприношении, и эта форма могла приоб­рести сакральное значение. Так или иначе, но крюкообраз-ные камни, заделанные в кладку, не имеют функциональ-

27. Резной каменный рель­еф XII—XIV вв. из селения Кубани (Метрополитен-му­зей, Нью-Йорк)

ного назначения, а лишь служат декоративной деталью. Например, в башне селения К ища есть несколько таких камней, торчащих из стены на большой высоте. В отдельных случаях встречаются камни с изображением человеческого лица. Очевидно, это идол, изображение бо­жества. В одном из домов селения Амузгй, что возле Кубачей, на резном камне кладки изображена человеческая голова с бараньими рогами. На Северном Кавказе еще со времен бронзового века изображение головы рогатого жи-

вотного считается амулетом. До сих пор на столбах га­лерей вывешивают по древнему обычаю черепа быков и баранов.

Применяются в качестве архитектурного украшения высечен­ные из камня или вырезанные из дерева кольца, что, оче­видно, связано с магическим значением символа кольца. Среди местного населения кольцо считается символом, свя­занным с мусульманством. Но дверь старинного христиан­ского святилища Реком в Северной Осетии украшена ме­таллической накладкой с кольцами. Видимо, это древняя сакральная форма. На территории Турции, при раскопках памятников древней Фригии (VII в. до н. э.) был найден керамический сосуд, на ручках которого навешены керами­ческие же кольца, которые не могли иметь функциональ­ного назначения и даже должны были мешать при пользо­вании этим предметом. Как сообщил мне искусствовед П. М. Дебиров, иногда жители Дагестана по-своему ис­толковывают смысл формы колец: рассказывают, что в ста­рину кольцеобразные хлебы, повешенные на вбитые в стену колья, служили неприкосновенным запасом на случай воен­ных действий.

Резьба по камню во многих случаях не увязана с архи­тектурными формами, т. е. это просто отдельные резные камни в кладке стен. Но применяется и декоративная об­работка архитектурных деталей, например, проемов, консо­лей, карнизов и балконов, деревянных заполнений, окон, дверей и ворот и т. п.

Одним из элементов оформления фасадов домов является карниз — вернее, ряд резных деревянных, иногда каменных консолей, поддерживающих свес крыши. Концы балок, вы­ступающие на фасаде, получают фигурную обработку. В ряде случаев над проемами устраивают оформление — обычно в элементарном виде каменного козырька, иногда же — в более отработанных архитектурных формах. Архитектурные детали в дагестанском народном зодчестве просты, но выразительны. Местные мастера, опираясь на старые народные традиции, проявляли хорошее чувство формы.

28—29. Скульптура, харак­терная для средневекового кубачинского искусства (се­ления Кубани и Ицари)

За Гунибским районом находится Чародйнский. Он со всех сторон окружен непроходимыми горами. Это кольцо разре­зано ущельем, по которому проходит дорога из Гуниба. Дорога эта, как обычно в горах Дагестана и Чечни, трудна и опасна. На одном ее участке стена ущелья настолько крута, что для проезда автотранспорта соорудили так назы­ваемый «балкон», по типу тех, которые делались в старину на вьючных тропах: в скапе выбили гнезда, вставили бревна,

на них уложили настил, затем положили сланцевые плиты и дерн. Несколько лет тому назад это сооружение заменили более надежной дорогой, на что было затрачено много сил и средств.

Народа — отдаленный, глухой уголок горного Дагестана. Но здесь это не чувствуется. В районном центре — обычные постройки неопределенного стиля последних десятилетий, сто-

30—33. Архитектурные д тали: каменный карниз, Чираг; деревянный карни с. Гели; сандрик над дв -рью, Чародинский райо; кронштейн балкона, Табас -ранский район

ловая, гостиница, соответствующие организации, площадь с орущим репродуктором на столбе, на площади несколько грузовиков и терпеливые пассажиры, которые до последне­го момента не знают, какая машина куда и когда едет. В селениях — те же колхозы и школы. И люди те же — обычно приветливые и доброжелательные, но вообще разные. Экзотики теперь нет нигде — разве что в стихах поэтов, нарочито эту экзотику сочиняющих. Забираешься в отдален­ное глухое селение, которое находится под самым небом,

36. Элементы декора Фасадов построек: кольца, вырезанные из цельного ку­ска камня, г. Дербент; скульптурное изображение головы горного козла, с. Урахи; камень с изображе-головы рогатого б о-жества, с. Амузги

и видишь, что здесь люди, как и везде, готовятся к выбо­рам, в клубе идет лекция о международном положении, на дороге стрекочет мотоцикл, на деревянных арках трепещут на ветру вылинявшие флажки.

Ныне единственный способ представить себе старый быт кав­казских горцев — это обратиться к старой литературе. По­этому приведу описание повседневной жизни дагестанского селения в прошлом веке, сделанное русским чиновником и офицером А. Л. Зиссерманом. Его книга «Двадцать пять лет на Кавказе», изданная в Санкт-Петербурге в 1879 го­ду, — лучшее, что мне приходилось читать о старом Кавка­зе, и я еще не раз буду к ней обращаться, чтобы дать читателю возможность почувствовать атмосферу тех времен. «Во время нашего вступления в Кутишй все жители заняты были молотьбой хлеба на искусственно устроенных, плотно укатанных площадках. Пара бычков волокут доску, подбитую острыми камешками, на коей сидит погонщик; снопы превра­щаются в мякину (саман), которую тут же веют. Покончив с молотьбой, кутишинцы принялись за унавоживание своих пахотных террасок, разбросанных в ближайшей окружности аула на склонах гор. Целый день сновали взад и вперед арбы с навозом; бедным бычкам доставалось ужасно: жи­тели употребляют вместо кнута длинные палки с железным гвоздем на конце и тычут ими несчастное животное, которое жмется и как-то судорожно напрягает свои силы, чтобы шибче двигаться. Бычки там маленькие, как обыкновенно везде в горах, где скот очень мелок и в сравнении с на­шим степным скотом просто кажется теленком. Покончив с унавоживанием, кутишинцы успокоились от трудов и до половины марта предавались полному безделью. Накинув свой тулуп, сидит или лежит он в сухую погоду на крыше своей сакли или на камне у своих дверей, курит трубочку, стругает ножиком щепку, поджидая собеседника. Иногда, в светлую ночь, зажгут где-нибудь на площадке кучку кизяку и рассядутся кругом два-три десятка с трубоч­ками в зубах, а молодежь-мужчины под звуки писклявой зурны выплясывают. В особо солнечные дни, в которые не­редко в декабре и январе месяце между 11—3 часами дня бывало так тепло, что мы оставались все время на воздухе в одних сюртуках, — на некоторых площадках разляжется праздная толпа и с утра до вечера курит, ведет вялый разговор, поглядывая то на работающих женщин, то на какую-нибудь тощую корову, разов пять уже напоенную, но напрасно жалобно мычащую о горсточке саману; по ограни­ченному количеству корма скот в нерабочую пору остав­ляют впроголодь и почаще гоняют к водопою, думая этим даровым продуктом поддерживать его силы. Между тем женщины работают целый день: то делают ки-

зяки, налепливая их для сушки на стены; то ткут сукно, очень ловко и быстро перебрасывая мотки шерсти с одного конца на другой, прибивая всякий раз железным гребнем; то прядут или размыкают шерсть; то таскают снопы или корзины с саманом, то приготовляют лепешки и варят ужин, то подметают сор, то таскают воду — одним словом, всю жизнь без устали работают, сгибают под непосильными тя­жестями спину. Старухи уже так и остаются в согнутом положении без возможности выпрямиться»¹. Своеобразен процесс строительства дома в горах Дагестана. Застройщик должен доставить на место строительный мате­риал — камень и лес. В этом ему помогают родственники и соседи, а в небольшом селении все жители; он за по­мощь не платит, но устраивает угощение. Иногда строят дом сами, но в большинстве случаев приглашают мастеров. Те должны возвести коробку здания, т. е. выполнить ка­менные и плотничные работы. Засыпка землею междуэтаж­ного перекрытия и крыши, а также обмазка стен помещений производится семьей застройщика с помощью родственников, друзей и соседей. Между мужчинами и женщинами сущест­вует строгое распределение труда: мужчины орудуют лопа­тами, насыпая землю в мешки или корзины, женщины пере­носят землю на место, а мужчины там ее разравнивают и уплотняют. Обмазку стен глиной производят женщины. Хозяин устраивает угощение и даже нанимает музыкантов, чтоб веселей работалось. Всякого проходящего приглашают угоститься и выпить за то, чтобы дом стоял прочно и долго и чтобы жизнь в нем была счастливой.

В селении Ириб Чародинского района когда-то находилась резиденция шамилевского наиба (наместника) Даниель-бека. Бывший султан Елисуйский, имевший чин генерал-майора русской службы, он, выведенный из себя административно-служебным хамством, столь обычным в старой России, бро­сил свое султанство, бежал к Шамилю и, получив наибство, открыл новый фронт военных действий против контролиро­вавшейся русскими властями территории, чем причинил им немало хлопот. В Ирибе мне дали лошадь доехать до селения Гилйб.

— Верхом умеешь? — скептически посмотрев на мои городские
полуботинки, спросил колхозный парторг.

— Попробую, — ответил я и влез в седло. Вскочить на коня
лихо, по-джигитски, не удалось. В последний раз я ездил
верхом лет двадцать тому назад. Это было во время войны,
в Венгрии. Я напросился в конную разведку — отчасти из
романтических побуждений, а главное, надоело месить грязь

35 кирзовыми сапогами. Мы ехали группой, ночью, и я, к стыду

своему, уснул. Лошадь, наверное, уснула тоже, судя по тому, что произошло потом. Проснулся оттого, что лошадь остано­вилась. Она остановилась, надо полагать, потому, что, про­снувшись, не знала, куда идти дальше. Мы с ней очутились одни, ночью, посреди площади в каком-то городе. Как я вы­брался из этой ситуации, здесь рассказывать не место, но странно, что после этого я продолжал верить, будто ло­шадь умное животное и знает, куда надо идти. Горцы разуверили меня в этом. Как-то я ехал верхом по узкому «балкону» и повстречал местного жителя. Он недоу­менно посмотрел на меня и сказал:

— Салам алейкум.

— Здравствуйте, — ответил я.

Он понял, с кем имеет дело, и перестал удивляться. А для недоумения у него были основания. Согласно горскому эти­кету, конный должен проявить уважение к пешему и поздоро­ваться первым. Хорошо воспитанный человек, кроме того, остановит коня, протянет руку и скажет: «Как дела? Дале­ко ли идешь, не устал ли? Как жена, дети? Бараны в порядке? Ну, счастливого пути!» — и только после этого тро­нется дальше. Кроме того...

— Послушай, не надо в таких опасных местах верхом ехать.
Можно упасть вниз.

— Но ведь лошадь видит, куда ноги ставить.

— Разве он понимает? Лошадь — глупое животное и ничего
не понимает. Смотри, камень с краю лежит, еле держится.
Он поставит ногу на этот камень — что будет?

Я посмотрел вниз. Нехорошо будет.

В другой раз произошел такой случай. Проезжая верхом по горной тропе, я заинтересовался одним объектом и ре­шил его сфотографировать. Слез с седла, открыл фотоап­парат, — а лошадь, почуяв свободу, бросилась бежать от меня. Я — за ней. Она — брык! — норовит лягнуть меня. Не знаю уж, как мне удалось увернуться от ее копыт, обогнать ее и схватить за уздечку. Когда возвратился в селение, попы­тался высказать свои претензии человеку, давшему мне та­кую лошадь. Он спокойно ответил: «Лошади и жене не доверяй. Не выпускай узду из рук».

От Ириба до Гилиба недалеко: по карте — один сантиметр, то есть шесть километров по прямой. Учитывая повороты и зигзаги — километров десять, думал я. Оба селения распо­ложены на одной реке. Не заблужусь. Поехал. Дорога идет вдоль реки. Речки в горах небольшие—пере­плюнуть можно. Но после дождей они, и даже суходолы, превращаются в бурные потоки, которые не то что перехо­дить, а и, на машине переезжать не рекомендуется. Мало того, что стремительный поток сбивает с ног, — вода несет камни, перекатывая их по дну. Я видел, как застряла в

такой реке автомашина, цистерна с горючим. Она доехала до середины, бултыхнулась одним колесом в невидимую яму, и мотор заглох. Вскоре ее колеса были занесены песком и камнями. Шофер сидел на крыше кабины и с тоской смотрел на оба недоступных для него берега. Не знаю, чем дело кончилось.

Я еду спокойно и надеюсь через полчаса торжественно въехать на коне в Гилиб. Но вот дорога поворачивает к реке. Несколько метров воды пересекают путь; на той сто­роне он продолжается. Перед дождями был мост — его ос­татки торчат у берегов. Обычная история: каждый раз после дождей строят мосты, потом их сносит вода, и так без конца. Теперь в горах появилось много каменных арочных мостов, сложенных на цементе. Но по отношению к нужному количеству их все же мало.

Слышно, как грохочут камни в реке. Ударит такой по ноге... Но у лошади четыре ноги. И кроме того, мне надо ехать. Не поворачивать же обратно.

Хлещу коня нагайкой — рраз! —обдает брызгами с ног до головы — и мы на той стороне. Брюки до колен мокрые. Выливаю из полуботинок воду. Поехали дальше. Но вот — что это впереди? Не хочется верить своим гла­зам. С безнадежным упорством продолжаю путь. Лошадь останавливается.

Река, взбухшая от дождей, разлилась и залила дорогу. Объехать нельзя: над клокочущим потоком поднимается от­весный обрыв. Выехал я после обеда. В горах быстро тем­неет. Особенно в пасмурную погоду. Начинает накрапывать дождь. Обратно? Китайская мудрость гласит: «Если человек видит, что сбился с пути, кратчайший путь для него — по­вернуть обратно». Но не у каждого лежит душа к такой философии. Мне нужно в Гилиб. Не ночевать же здесь. Надо пересечь речку; с той стороны дороги нет, но там берег пологий. Однако река очень разлилась. Ну и что ж! Горцы говорят, что переходить речку надо там, где она поши­ре, потому что в этом месте она мельче. Правильно говорят, соответственно законам гидравлики. Посредине отмель, островок. Направляю лошадь туда. Подошла к воде, остано­вилась. «Пошел!» Ни с места. Бью плеткой — пятится назад. Натягиваю поводья, наклоняюсь и хлещу коня под брюхо. Четвероногий бедняга с отчаянием ринулся в воду. Ста­раюсь не думать. В какой-то момент сердце ёкнуло: ло­шадь оступилась, или ей угодил по ноге уж слишком большой камень, — я чуть не свалился с седла. Но вот мы на остров­ке, а второй рукав помельче.

Как-то просматривая старую литературу о Кавказе, я прочел

о подобном _ случае: «Когда, миновав аул, мы пришли к

37 такому месту, где дорога была унесена стремительной водой,

один из проводников хотел вброд переехать реку, но ло­шадь не выдержала напора воды, упала и только с трудом была вытащена вместе с седоком»². Если местный житель идет на такое дело, значит -оно хотя и рискованное, но не безрассудное. И все же таких вещей делать не следует: рисковать жизнью допустимо лишь при крайней необходимо­сти. Когда однажды, в горах Чечено-Ингушетии, мы с двумя товарищами, упрямо идя вперед, попали в западню, из которой едва выбрались, я убедился, что с горами, так же как с морем или тайгой, шутки плохи. Хочешь вернуться к своей семье — неукоснительно придерживайся правила: ходить толь­ко по дорогам, а если путь обрывается или если видишь, что сбился с пути, нужно повернуть обратно. Едем дальше. За поворотом показывается маленькое селение. Несколько домов. Неужели Гилиб? Под навесом сидят мужчи­ны. Это годекан: в каждом горском селении есть такое мес­то, где мужчины собираются от нечего делать. Мальчики стоят в стороне, почтительно слушают их бесконечные разговоры. Они встречают путника приветствием: «Салам алейкум», встают, подходят, по очереди пожимают руку.

— Здравствуйте. Это Гилиб?

— Нет, Гилиб дальше.

— Как туда проехать?

— Завтра поедешь. Слезай, гостем будешь.

Подбежал мальчик, взял коня под уздцы, приготовился отве­сти в стойло.

— Мне надо сегодня в Гилиб.

Все-таки я добрался туда до темноты. А утром вижу: по улице идут несколько человек, среди них — секретарь райкома, весь мокрый, без шапки. Мы знакомы, на днях беседовали. Оказывается, он ехал тем же путем, что и я. Ему тоже очень надо было в Гилиб.

— Лошадь упала в воде, я еле выбрался.

— А где лошадь?

Он махнул рукой. У всех народов этот жест означает одно и то же.

Все-таки напрасно я приехал в Гилиб, так же как и в Ириб. В этих селениях с такими экзотически звучащими названиями не нашлось ничего интересного с точки зрения искусства и архитектуры. Обыкновенные дома, самые старые из которых возведены не ранее 1920-х годов. Обычная жизнь, которую можно видеть, и не забираясь за тридевять земель. Даже ревизор из Махачкалы, приехавший проверить финансовую деятельность правления колхоза.

В Гочобе есть старые постройки. Я это знал точно. В Гочоб я ехал на грузовике. Дождь хлестал всю дорогу.

Мне как гостю уступили место в кабине, остальные ехали в кузове.

По дороге задержались немного в маленьком селении — Со-чада', что ли. Здесь мне рассказали, что когда-то из-за тесноты место для постройки дома стоило дорого: участок земли замерялся паласом (груботканый ковер); за каждую такую меру отдавали корову. И еще показали дом, откуда более ста лет тому назад, во время Кавказской войны, бежали двое пленных русских солдат. Они ночью разорва­ли на полосы свою одежду, связали их в виде веревки, по которой спустились из окна, и скрылись. Гочоб находится близ Советского района, который среди специалистов известен как место средоточия памятников архитектурно-художественной культуры. Там, в долине одной из многочисленных речушек, впадающих в реку Ава'рское Койсу, расположены селения общества Гидатль, знаменитого своими памятниками старины.

«Общество» или «вольное общество» — термин, которым рус­ские в прошлом веке называли местные общины, не под­чиненные ханам или князьям. До присоединения к России Дагестан состоял из множества микроскопических монархий и республик. В Хунзахе сидел аварский хан (нуцал), в Тарках (возле нынешней Махачкалы) — кумыкский шамхал, в Маджалисе — даргинский уцми, в Казикумухе — лакский халклавчи, несколько ханов и султанов было на юге — всего десятка два феодальных владетелей властвовали каждый на своей небольшой территории. А кроме того, были бесчис­ленные «вольные общества», каждое в составе нескольких селений или даже одного селения — своеобразные горные республики, в которых власть принадлежала общему сходу взрослых мужчин, а фактически управлявшиеся группой «уважаемых людей».

Феодализм, основным принципом которого является собствен­ность на землю и на людей, обрабатывающих ее, существовал только в отдельных районах прикаспийской полосы. Никогда Дагестан не знал государственных порядков, а сословное неравенство здесь имело место лишь в зачаточном виде и то лишь на отдельных территориях. На большей части гор­ной области преобладал строй военной демократии. Общест­венная жизнь регулировалась ада'том — неписаными зако­нами, которые принимались на собраниях представителей общин; но в большой мере действовало право сильного. Как сказал мне один старик: «Кто был хулиган, тот и командовал».

Каждый способный носить оружие считал себя единствен­ным распорядителем своей судьбы, основывая свою самостоя­тельность лишь на искусстве владеть оружием и личной 39 храбрости. Но независимость эта была фиктивной. Личность

находилась под полным контролем общины. Отдельные одно-семейные дома появились здесь несколько сот лет тому назад, а до этого дагестанцы жили, как индейцы пуэбло, в компакт­ных комплексах, где семья- имела лишь комнату, причем обычно проходную. Такие общинные жилища местами сохра­нились даже в XX веке. Высшей мерой наказания было изгнание из общины, и это было равносильно смерти, обре­кая изгнанника на мучения и, в конечном счете, на неиз­бежную гибель. В одиночку человек в те времена был беспо­мощен и не мог просуществовать.

Иногда бытует представление о первобытности как об отноше­ниях всеобщего равенства с неограниченной свободой лично­сти. Но свобода существовала лишь в рамках строгих ограни­чений, которые накладывал на человека обычай. Личность находилась буквально под гнетом тирании общины. Эти, так сказать, вольные люди состояли в добровольном кол­лективном рабстве у своей общности — и в этом они были действительно равны. Рабство было и духовное; оно состоя­ло в безусловном повиновении обычаю, в постоянном повто­рении вчерашнего дня, из чего проистекали общая духовная апатия и общественный застой.

Тем не менее горец чувствовал себя лично свободным, не признавал ничьей власти, кроме авторитета старейшин, и не имел никакого понятия о социальной иерархии и чинопочита­нии. В даргинских адатах XVII века записано*: «Перед князем и его приближенными не унижаться. Если кто будет уни­жаться, тому не подавать руку. А если кто будет засту­паться за него, того дом разрушить»³. Горцы не испыты­вали особого почтения к своим властителям. Русский посол, посетивший в начале XVI века «столицу» кумыкского шам-хала — селение Тарки, писал: «Народ именуется под властью Адигирея. Только люди очень вольные, его самого мало слу­шают, и промежду собой у них живут драки частые и убийства, что и при нас было...»⁴. Даже теперь, несмотря на прошедшие сто лет соответствующего воспитания, горец разговаривает с любым высокопоставленным лицом как рав­ный. А попробуйте грубостью или глупой шуткой задеть его самолюбие — несдобровать.

В Гочобе мне показали старую боевую башню, в стенах которой прорублены современные (размером с газетную стра­ницу) окна, потому что она превращена в жилище. Показали два старинных зальных дома. В центральной Аварии сохра-

* В XVII—XVIII вв., когда в Дагестане распространилась арабская гра­мота, адаты — неписаные законы — в отдельных случаях стали запи-40 сывать.

нилось (в полуразрушенном или переделанном виде) несколь­ко десятков таких домов; этнографы называют их «зальными». Жилая часть дома состоит из одной комнаты площадью 50—60, иногда до 100 кв. м и большой высоты — до че­тырех метров. Ее задняя стена деревянная; пространство между этой стенкой и склоном горы, перекрытое продолже­нием крыши дома, используется для кладовых. Посредине зала на полу — очаг в виде открытого кострища, над кото­рым свисает цепь для котла.

Ни на одном из этих домов нет надписей или дат. Доктор архитектуры Г. Я. Мовчан, ветеран изучения зодчества Да­гестана, считает, что те аварские зальные помещения, которые дошли до нашего времени, были построены в период XII — XVI веков. Некоторые из них относятся, наверное, к XVII — XVIII векам.

В Гидатле строили зальные дома с задней стенкой из тол­стых досок, закрепленных к стоящим в ряд столбам. Эта конструкция со стороны помещения украшалась резьбой. Самый замечательный по богатству резьбы, дом Гитинова в селении Тидиб разрушен в 1950-х годах, но его фрагмен­ты были зарисованы в 1925 году художником Е. Е. Лансере (рисунки хранятся в музее г. Махачкалы), а вся построй­ка в 1945 году тщательно обмерена и затем опубликована Г. Я. Мовчаном⁵. В фойе нового здания театра Махачкалы стоит резной деревянный столб из зального жилища такого типа.

В других случаях устраивалась срубная стена между жи­лым помещением и кладовыми. Так делали, например, в Гочобе.

Один из таких домов здесь имеет башню. Но это не боевая башня, как можно было бы подумать, и не остатки ее. Это пристройка, в которой находится внутренняя лестница, а возвышающаяся над крышей ее часть раньше являлась от­крытой лоджией, куда складывалось сено после того, как оно высушивалось на крыше. Теперь лоджия переделана под жи­лую комнату, проем ее заложен и в стенке сделано окно. В Гочобе я прожил несколько дней у секретаря сельсовета. Все время лил дождь, и отправляться дальше нельзя было. Трудно живут люди в этом глухом горном краю. Удобств никаких. Хорошо, хоть есть электричество (к сожалению, пока не везде). Бани и пекарни — только в районных центрах. Воду носят кувшинами из родника. Это женская работа. Носить воду считается для мужчины неприличествующим. Старик, оставшийся без жены, пойдет к роднику напиться, но воду себе не принесет. Не сделает это для него и сын. Обстановка в жилищах спартанская. Очаг, котел, несколько мисок, пара медных тазов и кувшинов. Вдоль боковой стены устроен деревянный топчан, покрытый груботканым ковром,

на нем подушки из цветастого ситца, овчины. С балок потолка свисают одна-две вяленые бараньи туши. Мясо сушат, вывешивая его на шестах перед домом. Это един­ственный способ заготовить мясо впрок, когда нет ни холодиль­ников, ни продовольственного снабжения. Приходилось и мне таким мясом угощаться. Взял кусочек, пожевал-пожевал, больше не беру. «Почему не кушаешь?» «Не могу раску-

37. Интерьер старинного аварского жилища зального типа. Дом в с. Тидиб, XVI— XVII вв. Рисунок архитекто­ра Г. Я. Мовчана. 1946 (Науч­но-исследовательский му­зей архитектуры им. А. В. Щусева)

сить». «А ты не кусай, глотай так. Мы тоже не кусаем». Не удивительно, что самая популяр ая болезнь здесь — язва желудка.

В Гочобе меня пригласили на свадьбу. Войдя в помещение, сразу узнал его. Этот интерьер я видел на рисунке худож­ника В. Шлипнева в музее Махачкалы. Большая квадрат­ная комната, площадью метров пятьдесят. Стены не оштука­турены. Посредине — столб, поддерживающий балку перекры­тия. Справа от входа — огромный шкаф для запасов

продовольствия, занимающий почти четверть помещения. В зазоре между ним и стеной сложены дрова. Дверь шкафа находится со стороны, противоположной входу, перед местом, освещенным единственным в комнате окошком. Такая кладо­вая— специфическая принадлежность только аварских жилищ в Дагестане. На рисунке В. Шлипнева лицевая стенка шкафа, где его дверь, увешана старинной утварью. Но теперь я увидел здесь в основном покупную алюминиевую и эмали­рованную посуду.

Меня провели на почетное место—возле двери шкафа. Муж­чины сидели на низких скамьях вдоль стен, а перед ними на досках, положенных на подпорки из камней, лежало угощение — куски вареной баранины и чурек (хлебные лепеш­ки). В одном фильме я видел, как дагестанцы едят шашлыки с фарфоровых тарелок под звуки сладостной музыки, воссе-

38. Фрагменты резьбы по де­реву в аварском жилище (с. Тидиб)

дая на роскошных коврах. Их бы, этих авторов, сюда. Они Дагестан дальше махачкалинского ресторана «Лезгинка» не видели.

Мужчины уважительно посмотрели на финский нож, который я вынул из-под куртки, чтобы справиться с преподнесенным мне куском баранины. После 1937 года горцы кинжалов не но­сят — запрещено. Обычно даже не рискуют держать в доме оружие, но у многих оно, как память о прошлом, хранится на дне сундуков. А раньше для мужчины старше четырнадцати

лет выйти из дому без кинжала на поясе считалось непри­личным. Кинжал не только гарантировал неприкосновенность личности, но и подкреплял чувство собственного досто­инства.

Пользовались оружием лишь в крайнем случае. За обнажение оружия в общественном месте налагался штраф. Кроме того, каждый знал, что если вынет кинжал, то тут же увидит клинок

39. Старинный дом в с. Го-чоб

в руке своего противника. По поверью, не следует обнажать кинжал даже из баловства — будешь зарезан. Подавали напиток в больших деревянных кружках. Его назы­вают «мед» (произносится не через «ё», а через «е»). Ничего общего с мёдом этот напиток не имеет. Это что-то вроде браги. Повседневно же горцы пьют только воду. Чай употребляют лишь в приморской полосе (кумыки, лезгины). Меня попросили сказать что-нибудь молодым. Жених, в сером костюме и фуражке, слушал с серьезным лицом. Из присутст-

вующих только невеста была в национальном костюме. Потом убрали доски с мясом и лепешками. Люди пели и танцевали. Музыка суровая, варварская, не похожая на те слащавые напе­вы, которые я слышал по махачкалинскому радио. А на лицах и в движениях мужчин нет той театральной лихости, которую изображают черноусые красавцы, танцующие кавказские тан­цы в ансамблях песни и пляски. Если мужчина приглашал

40. Интерьер старого авар­ского жилища. Рисунок худ. В. Шлипнева. 1928 (Дагес­танский музей изобрази­тельных искусств)

женщину на танец, он протягивал ей палочку, которую держал в руке. Она принимала ее и шла танцевать, а когда ей надоедало, передавала палочку какой-нибудь другой жен­щине, и та должна была идти танцевать. Так приглашали и женщины мужчин.

Все-таки я дождался ясной погоды. Вдвоем с попутчиком мы направились в Советский район через хребет Нукатль. Альпи­нист я такой же, как наездник. Правда, переходить через Ну­катль мне уже приходилось, в другом месте. Подъем тогда

продолжался полдня. Сердце готово было вырваться из груди, и все время думалось, что смогу сделать еще десять шагов, не больше. Внизу было жарко, а наверху лежал снег, шел град; трясло от холода, хотя пот заливал глаза. Спуск был ненамно­го легче. Колени дрожали от напряжения, ноги скользили по щебню, который сыпался вниз; казалось, вот-вот скачусь вниз кубарем. Но на этот раз переход как будто легче. Погода яс­ная, а перевал, говорят, невысокий. Мой спутник — подвижный старик лет шестидесяти пяти. Я едва поспеваю за ним. Он натренирован ходить по горам, но, кроме того, в нем веса, наверное, вдвое меньше моего.

Горцы вообще худощавы. Я не видел в горах не только тучно­го, но и просто упитанного человека. Думаю, это потому, что они мало едят. Просто удивительно, как мало. Да и много не съешь того, чем они питаются. Ячменная лепешка, соленая брынза, сушеное мясо и холодная ключевая вода — попробуй-ка растолстеть на таком рационе. Из горячих блюд знают толь­ко хинкал —суп из баранины с мучными клецками и тертым чесноком.

Проводник остановился возле одинокой могилы. На камне что-то написано по-арабски. Я разобрал дату — по-нашему как будто 1932 год.

— Этот человек здесь замерз, и его засыпало снегом, — сказал старик. — Он шел с той стороны. А было это летом. Действительно, в горах такие вещи бывают. Во время одного из походов против Шамиля русский отряд в июне потерял 12 человек замерзшими и 400 обмороженными в день, когда теп­лая погода вдруг сменилась снегопадом и морозом. По друго­му сообщению того времени, переход войск в горах в конце августа — начале сентября сопровождался жестокой снежной метелью.

Однако такие эксцессы горного климата все же не часты. В горах и зимой обычно солнечно. Летом временами бывает пасмурно и дождливо, но в ясную погоду горы велико­лепны.

В. Пожидаев, автор изданной в 1926 году книжки «Горцы Се­верного Кавказа», пишет: «И ромашки всех цветов, и ландыши, и рододендроны — прямо настоящая радуга — глаз не отор­вешь, уходить не хочется. А аромат такой, что пьянеешь, и тут же, немного выше, вечные снега горят на солнце, глаза слепят, а прямо над головой синее-синее, бездонное небо и мир и ти-

Перейдя перевал, мы спустились в ущелье общества Келёб.

Первое, самое верхнее по ущелью, — селение Сомода. Здесь

пришлось убедиться, что надежды на кавказское гостепри-

46 имство, даже подкрепленные надлежащими документами, не

всегда оправдываются. В конторе сельсовета и колхоза к моему прибытию отнеслись безучастно.

К вечеру добрался до селения Ругельда'. Типичное горнодаге­станское селение. Внизу на пологой речной террасе — школа, медицинский пункт и другие общественные постройки, распо­ложенные на просторных участках, с большими окнами и скат­ными шиферными крышами. Выше, на склоне горы, — жилые дома, с плоскими земляными крышами и галереями вдоль фа­сада. Дома ступенями расположены на горном склоне и вплотную примыкают друг к другу торцами, образуя сплош­ные ряды тесной застройки.

Обычно такие дома в Дагестане двухэтажные: наверху нахо­дятся жилые помещения, а внизу — хлев и сарай. Но в Ругель-де (как и во многих других местах горной зоны) рядом с жи­лой частью селения расположен особый квартал хозяйствен­ных построек.

Наверное, это не очень старое селение: в старину, в тревож­ные времена постоянной военной опасности, горные селения обычно располага'лись на труднодоступных кручах. Тем не ме­нее здесь я увидел постройку, подобной которой нигде боль­ше не встречал.

Читатель уже знает, что у аварцев для хранения продовольст­вия служит особое сооружение. Оно называется г'икуш или ц'агур. Такой, будем называть его, цагур может находиться или в жилом помещении, или на галерее, или стоять где-ни­будь снаружи. В горах северо-восточного Кавказа все построй­ки каменные. Но почему-то цагур всегда деревянный: он сде­лан из досок (толщиной 8—10 см и шириной 30—40 см), кото­рые в углах соединены врубкой, как бревна в русских избах. У цагура есть дверь, через которую входят внутрь. Он похож на домик, и возникает мысль: не жили ли когда-то предки аварцев в подобных деревянных домах? Ведь из истории архи­тектуры известно, что в хозяйственных постройках зачастую со­храняется облик старых типов жилища.

Цагур, который я увидел в Ругельде, отличается от других. Прежде всего, он велик. И у него есть окна. Да, теперь сомне­ний не было: здесь когда-то жили в деревянных домах, и вот как они выглядели. Чудом сохранившийся осколок исчезнув­шего прошлого, словно пришелец из неведомого мира, чуж­дый всему вокруг, безмолвный и отрешенный, стоял древний черный цагур на каменном цоколе, как скульптура на пьеде­стале.

Теперь горы Дагестана в значительной части безлесны и, если можно так выразиться, бестравны. Голые скалы, камень, ка­мень. Однако то и дело в какой-нибудь старой постройке встречается столб в аршин шириной. Чтобы вытесать его, ну­жен был ствол дерева в два обхвата. И действительно, когда-то горы и предгорья, и даже ныне засушливая северокавказская

степь были покрыты могучими лесами, Леса вырубили, дождя­ми смыло землю, и вот теперь — чтобы сварить хинкал или ис­печь чурек, собирают хворост в кое-где еще сохранившихся зарослях или заготавливают кизяки из смеси соломы и коровь­его навоза.

На крайнем западе Дагестана, в Цунтйнском районе, в селении Бежта, мне все-таки удалось найти настоящий деревянный дом и ныне обитаемый. Сооружен он был, пожалуй, не так давно, — наверное, лет сто пятьдесят тому назад. Его нижние два эта­жа, используемые в качестве хлевов, сложены из камня, а верхний, жилой — деревянный. Стены срублены из толстых досок. В комнате одно небольшое окно, и перед ним, прямо на деревянном полу, очаг в виде открытого кострища на каменной выстилке. Как они не сгорели до сих пор! Вход в дом с косогора, откуда попадают прямо на уровень жи­лого этажа. А с противоположной стороны — балкон-галерея. Очень хотелось сфотографировать эту уникалькую постройку. Но как? Фотографировать горский дом со стороны главного фасада затруднительно, потому что он обращен в сторону понижения рельефа. Для этого обычно приходится, если удается, взбираться на крышу какого-нибудь ниже стоящего дома. Прямо перед галереей, на которой мы находились, на расстоянии двух с половиной — трех метров, была плоская крыша соседнего дома. Я сказал, что хотел бы попасть на нее.

— Пожалуйста. — Хозяин принес доску, положил ее одним
концом на край галереи, другим — на край крыши. Над дос­
кой, поперек нее, шли электрические провода.

— Как, по этой доске?

— А что? — Он, как по земле, пошел по узкой доске, которая
вихляла под ним, перешагнул через провода, вступил на кры­
шу и обернулся. — Ну?

Я посмотрел на него, на доску, на провода, посмотрел вниз — и отказался от намерения сфотографировать этот дом спере­ди. Зато заснял его раз пять сзади, стоя на твердой земле.

В Махачкале этнограф Мамайхан Агларов рассказывал мне, что в келебском селении Хиндах он видел интересный старин­ный дом. Оказалось, хозяин этого дома, Абдулкеримов, нахо­дится в Ругельде. Мы с ним и отправились на лошадях. Хиндах — покинутое селение. Теперь здесь никто не живет. В горах покинутые селения встречаются часто. В средние века селения в Дагестане были небольшими, и рас­полагались они обычно высоко в горах, на труднодоступных местах, удобных для обороны. Такое селение населяла кров­нородственная группа людей (тухум). Примерно с XV века, по-48 еле того как страна была разорена Тамерланом, массы людей

убиты и многие селения разрушены, жители нескольких селе­ний стали объединяться и, отстраиваясь заново, селиться сооб­ща. Новые селения обосновывались в более удобных для жиз­ни местах, в чем сказалась также возросшая заинтересован­ность в торговых, хозяйственных, культурных и политических связях. А потеря труднодоступности компенсировалась увели­чением людского контингента, который мог оборонять селе-

41. Срубиый амбар • с. Ру-

гельда

ние. До сих пор в каждом более или менее крупном селении различают несколько кварталов (называемых тоже тухумами), в которых живут потомки обитателей прежних мелких поселе­ний.

Дагестан отличается на северо-восточном Кавказе крупными населенными пунктами в горных районах. Здесь обычны селе­ния на 200—300 дворов, тогда как, например, в горной Чечено-Ингушетии, Северной Осетии и в северных горных районах Грузии (Хеви, Хевсурети, Тушети) селения раз в десять меньше по величине. Процесс укрупнения селений в Дагестане проис­ходил постепенно, на протяжении веков, и продолжается в на­ше время. Поэтому то и дело можно встретить в горах мелкие населенные пункты, покидаемые или покинутые жителями; в то же время в этих же местах крупные селения растут. Дом Абдулкеримова оказался монументальным сооружени­ем, отличающимся от обычных приземистых сакель. В нем че­тыре этажа. К дому примыкает остаток боевой башни. Только в этом районе Дагестана башня служила для обороны отдельно­го жилища или группы жилищ родственных семей, как то бы­ло, например, в Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Сване-тии.

Два нижних этажа дома — хозяйственные (в них хлевы и са­раи), а верхние состоят каждый из одного большого жилого помещения. В нем проживали две родственные семьи, и каж­дый этаж имеет отдельный ход снаружи.

Это типичное аварское зальное жилище. Задняя стенка, за ко­торой находятся кладовые, устроена из положенных друг на друга брусьев, для устойчивости перерубленных поперечными коротышами, так что образуется ряд крестообразных в плане опор, расширяющихся книзу и кверху. Черная деревянная сте­на раньше была увешана различной утварью, на ней висели также рогатые черепа быков и баранов.

Все деревянные детали интерьера — черного цвета. В поме­щении с открытым очагом со временем все покрывается ко­потью. Чем чернее было в доме, тем, значит, он старее, следо­вательно, более чтим. Поэтому, чтобы придать новому дому вид старого, в нем разводили костер из еловых веток. Но в этом доме прожило не одно поколение людей (Абдулкери-мов говорит — одиннадцать): с балок свисают гроздья окаме­невшей копоти.

Вокруг помещения, вдоль деревянной перегородки и камен­ных неоштукатуренных стен, идет широкая деревянная сту­пень в виде завалинки, украшенная резьбой. На ней когда-то стояла утварь, складывалось имущество, сидели люди. На де­ревянном, из широких досок, полу — выложенное камнем ме­сто очага. Напротив него на выступе завалинки вырезаны зави­хренные розетки — древний языческий символ солнца и огня. Возле очага — резной деревянный диван для старших мужчин

и почетных гостей. Подобные скамьи имелись и в домах гор­цев Северной Грузии. Кстати, там тоже в жилом доме устраи­вали деревянную перегородку, но иной конструкции, иного рисунка и иного назначения (за ней находились не кладовые, а скот).

Мой спутник расстелил на полу галереи овчину и уснул на ней. А я, закончив обмеры и зарисовки, не хотел его будить. Мне виделись тени когда-то живших здесь людей, сидящих мужчин в папахах и овчинных шубах, постоянно готовых к бою, с суро­выми, словно высеченными из камня лицами, и вечно работаю­щих женщин в длинных засаленных платьях, из-под которых видны расклешенные брюки, с серебряными украшениями на груди, в странных головных уборах с круглыми бляхами на ви­сках и свисающими на спине концами платка, который должен всегда скрывать от посторонних взоров волосы. Величественная, суровая архитектура. Впечатляющий памятник трудной и героической жизни предков. Как обрадуются в Ма­хачкале, когда я там об этом расскажу! Ведь они так любят свой родной край, так чтят легенды и быль своей истории, так гордятся своей национальной культурой. Этот дом, единствен­ный оставшийся в целости из подобных сооружений, надо со­хранить. Сделать это просто: в нем можно устроить турист­ский приют и при этом сохранить интерьер верхнего этажа в первозданном виде как музей древней архитектуры и искус­ства. Место удачное: рядом проходит Аваро-Кахетинская до­рога, удобная для туристских маршрутов. Да, я рассказал в Махачкале обо всем этом. Писал докладные записки и обивал пороги досточтимых кабинетов. Разговаривали со мной холодно-вежливо, с затаенным в глазах подозрением: а что, собственно, ему — лично ему — нужно, этому непрошеному ходатаю?

Долго ли еще простоит дом Абдулкеримова или, брошенный в конце концов владельцем, будет разрушен, как десятки и сотни других?

За Хиндахом — Мусрух. Небольшое селение, прилепившееся, как орлиное гнездо, на высокой горе. Абдулкеримов дал мне лошадь доехать туда. Я поехал неправильно. Как ока­залось потом, туда ведет кое-какая дорога, а я взял на­прямик по крутому склону. Лошадь довезла меня до середины высоты и выдохлась. Дальше мы поменялись ролями: я карабкался вверх и тащил ее за повод.

Добрался. Женщины, работающие на узких полосках тер­расных земельных участков, что-то кричат друг другу, явно по моему адресу. Меня встретил высокий, ладный мужчина лет пятидесяти, в папахе и армейской гимнастерке. Дагестанцы любят военную форму и с удовольствием носят ее

(черкески давно забыты); правда, теперь молодежь пред­почитает черный костюм с белой рубашкой. Он ни слова не знает по-русски. И никто в селении не знает. За все время моих многочисленных путешествий по горам Дагестана я только два раза попадал в селе­ния, где нельзя было объясниться на русском языке. В дру­гой раз это было в далеком Тляратйнском районе, который

42. Аварка • национальном голоаном убор*

когда-то являлся «шамилевской Сибирью» — туда имам ссы­лал неугодных. Я сбился с пути и, попав в какой-то на­селенный пункт, стал спрашивать дорогу. Но никто меня не понимал. Сбежались женщины, подростки, обступили, оживленно переговариваясь, позвали еще кого-то. Им так хотелось мне помочь, но они не знали, что мне нужно. Я произносил разные слова: «Мужчина, дорога, сельсовет» — не понимали. Тогда меня осенило: «Телефон!» Они обрадо­вались, зашумели. Бойкая девушка в широкой юбке с по­вязанным вокрут гибкого стана ярко-желтым шарфом повела меня к телефону и с кем-то соединила. «Алло, алло! Кто это? С кем я говорю?» «Это милиция». Я рассказал, кто я такой и что мне нужно. К моему удивлению, меня назвали по имени. Откуда-то уже знали. «Передай трубку девушке». Ей объяснили, она поняла. Мне дали в прово­жатые мальчика, который вывел меня к дороге и указал направление дальнейшего пути.

Достопримечательность Мусруха — высокая дозорная башня. На черных замшелых камнях начертаны знаки, древние культовые символы. В Дагестане осталось уже всего три-четыре башни, сохранившихся доверху. Я заглянул внутрь. Перекрытий и крыши нет — обрушились. Этажей было семь. Обычно такие башни имеют не более пяти этажей. Эта сделана высокой, чтобы с нее наблюдать за местностью, находящейся за горой. Так мне рассказали потом. Оттуда, со стороны Гидатля, нападали на Келеб.

— Как же так? Ведь такие же аварцы...

— Кто тогда думал, аварец ты или чертов брат? Такие
были драки... После одного нападения столько убитых ле­
жало, что женщины собирали папахи корзинами.

До революции какой-то богач из другого селения хотел купить эту башню. Не унести ее с собой, конечно, а про­сто чтобы она считалась его собственностью. Мусрухцы от­казались: дело чести.

В некоторых научных трудах о Дагестане написано, что боевые башни здесь «служили главным образом для укры­тия от внутренних врагов — кровников-мстителей и возникли в связи с разложением родового строя»⁷. Это неверно. При отсутствии государственного правопорядка в Дагестане все же существовало право, основанное на установленных обы­чаях, — адат. По дагестанским адатам акт кровной мести совершался единожды, по отношению лично к тому, кто совершил убийство, — и только если это не удавалось или в условиях бурных столкновений, месть направлялась на его родственников. Тот, кто подвергался опасности кровной мести, конечно, не имел ни времени, ни условий строить башню. Боевые башни, как правило, принадлежали всему селению и служили для защиты от внешнего врага.

Снова дождь. Вот невезенье! Горы окутало туманом и серой завесой дождя. Хозяин протянул мне русскую книгу — ре­шил помочь скоротать время. «Айвенго». Значит, здесь тоже читают по-русски.

Часа через три дождь прекратился. Кажется, посветлело. Я встал и знаками показал, что намерен отправиться в путь. Вывели мою лошадь, проводили меня до дороги. Доехал до моста (по дороге сфотографировал горянку с зонтиком, которая гнала ишака, нагруженного никелирован­ной кроватью с сеткой), сдал, как было условлено, лошадь находившемуся здесь дежурному. Попутных машин не было. Я намеревался попасть в Бежту. Здесь сравнительно недалеко, километров пятьдесят и дорога неплохая. Но дорога была пуста.

— Говорят, там мосты снесло, — сказал дежурный. Дорога идет вдоль реки по уступу, вырубленному на крутом склоне. Это одна из важнейших магистралей в горном Дагестане. В одну сторону она идет через Хунзах и Буй­накск до Махачкалы. В другую— до селения Бежта, рай­центра Цунтинского района. Называется она Аваро-Кахетин-ской потому, что по ней, перейдя перевал, можно попасть в Кахетию.

Когда-то аварцы совершали через ту сторону набеги в Грузию. Последний такой набег был предпринят молодцами Шамиля, «борцами за свободу». Убивая и грабя, пронес­лись они по мирной земле Кахетии, вернулись с добычей и пленниками, среди которых оказались две грузинские княжны (в обмен на них царь отдал Шамилю сундук се­ребряных монет и его сына, русского офицера, который умер вскоре, тоскуя по России).

Теперь местные жители ездят этим путем в Грузию по своим делам. А если бы проложить через перевал автомо­бильную дорогу, было бы прямое сообщение между Махач­калой и Тбилиси. Но такого сообщения нет, и приходится ездить в окружную, через Баку или Орджоникидзе. Да и много ли ездят? Дагестанец в Тбилиси или грузин в Ма­хачкале— гость редкий. А ведь соседи, живут бок о бок. Покрыть бы горы Дагестана современными дорогами, на­строить гостиниц—край стал бы Меккой мирового туризма, затмил бы своей славой Швейцарию. А какие чудесные здесь места для горных курортов! Особенно в ближних к Чечне и Грузии районах, где еще сохранились великолепные сосновые леса, перемежаемые зелеными, усыпанными цветами полянами.

Идет машина. Поднимаю руку. Остановилась. В кабине, ря­дом с шофером, женщина — как выяснилось потом, секретарь сельсовета. Влезаю в кузов. Какие-то ящики, двое мужчин 54 в брезентовых плащах с капюшонами.

43. Селение Мусрух с семи­этажной сторожевой баш­ней

— Куда едете?
Назвали селение.

— Это где?

—Тляратинский район.

— Я поеду к вам.

— А зачем?
—В гости.

— Давай.

— А вы кто?

44. Оборонительная башня в с. Хотода

— Сельпо. Потребкооперация.

Проехали совсем немного — дорогу пересекает вздыбившаяся речка, один из многочисленных боковых притоков Аварского Койсу. Моста как не бывало. Шофер не рискует переез­жать. Да и что толку? Там, дальше, еще два таких же препятствия. Поворачиваем обратно. Я рассчитываю до­ехать до райцентра Советское и там переночевать в го-

45. Дорога в горах Дагес­тане

стинице. Но они остановились у домика дорожного смотри­теля.

Опять начался дождь. Они стали разгружать машину. Я стал им помогать. Они не удивились и восприняли это как должное. Так же и я не удивлялся и воспринимал как должное, когда в каком-нибудь селении незнакомый че­ловек подходил ко мне, приглашал к себе и, согласно пра­вилам горского этикета, снимал с моих плеч рюкзак. Мы переночевали у смотрителя. Утром шофер поехал к тому

месту проверить, не спала ли вода, и вернулся: еще при­бавилось. Они собирались в путь пешком.

— Пойдешь с нами?

— Далеко?

— Да как идти. Километров тридцать пять.

— А как переходить речку будете?

— Поднимемся вверх, там должно быть меньше воды.

46. Мост старинного типа в горах Дагестана (Цунтинс-кий район); такие мосты в старину были распростране­ны на Кавказе, в Передней Азии и в Западной Европе

Нет, видимо, мне все же придется возвращаться в Махач­калу.

— Я в Советское пойду.

— Там тоже дороги нет.

— Ничего, пройду.

— Ну, тогда счастливого пути.

— Всего вам доброго.

Иду. То и дело дорогу заливает ручьями стекающая из ложбин вода. Она размывает, портит полотно. Потом, после

дождей, когда возобновится движение, машины будут ме­сить грязь, и образуются большие рытвины. Машины ра­зобьют дорогу, а дорога будет калечить машины. Неужели трудно в местах, где стекает вода, проложить под полот­ном трубу? Сделать это нетрудно — трудно подумать о том, что это надо сделать. А сколько людей гибнет на этих дорогах. То и дело встречается белый флаг, установлен­ный у обочины. В Дагестане есть такой обычай: родст­венники устанавливают белый флаг на месте гибели близкого человека. Значит, здесь случилась авария и погиб шофер. Если два флага — значит был пассажир. Если группа фла­гов— в кузове было несколько человек...

До райцентра не дошел. Дорогу пересекает поток. У берега на камне сидит парень.

— Как тут перейти?

— Перейти нельзя.

— А если подняться вверх?
Пожимает плечами.

— Чего же ты сидишь здесь?

— Говорят, трактор будет идти, на нем перееду.

— Когда будет трактор?

— Не знаю. Может быть, не будет.

Чтобы я вот так сидел и ждал, будет или не будет трактор? Или трое суток ждать, пока спадет вода? Я перейду этот поток!

Снимаю брюки, кладу их в рюкзак, завязываю его потуже. Обуваюсь (соображаю: дно неровное, каменистое, босиком нельзя). Парень с интересом смотрит на меня. Я покажу этому меланхолику, как надо переходить горные р