В стране вайнахов

Так назвал свою книгу археолог В. И. Марковин, в которой
он рассказывает о своих путешествиях по горам Чечено-
Ингушетии. Чеченцы и ингуши — родственные народности,
две ветви одного племени, их языки и культура весьма
сходны, и все они называют себя «вайнах», что значит «наш
народ». ч

Грузины называли соседних им горных вайнахов кистинами. Русские в XVIII веке впервые столкнулись с аборигенами в лице жителей селений Чечен и Ангушт, отсюда нынешние на­именования этих народностей. По переписи 1970 года чечен­цев было 61 тысяча, ингушей—158 тысяч. Чечено-Ингушетия расположена к северу от Главного Кав­казского хребта. На востоке она граничит с Дагестаном, на западе с Северной Осетией, на юге с Грузией, на севере с Россией.

От Грузии Чечено-Ингушетию отделяет параллельный Глав­ному хребту Пирикительский хребет, вершины которого по­крыты вечными снегами. Примыкающая к нему южная часть республики представляет собой скопище глухих, труднопро­ходимых гор, изрезанных глубокими ущельями, местами ка­менистых, местами покрытых скудным травяным покровом. Эта мрачная горная местность когда-то и была коренной территорией вайнахов, откуда они в средние века и позднее распространялись к северу, в более благоприятные для жиз­ни места. Теперь уже в высокогорьях никто не живет; лишь там, где имеются луга, встречаются пастухи со стадами, пригнанными на летние пастбища. Перед снеговым, скалистым и пастбищным хребтами идет полоса более низких и лесистых гор. Здесь уже встречаются поселения, и чем ближе к рав­нине, тем их больше.

По равнине с запада на восток протекают река Сунжа, при­ток Терека и, параллельно ей, сам Терек. Вдоль этих рек здесь проходит железнодорожная линия, связывающая города Северного Кавказа с Ростовом и Новороссийском на западе, Астраханью и Баку на востоке. На Сунже расположена сто­лица республики — Грозный — большой современный город, крупный промышленный и культурный центр на Северном Кавказе. Подъезжая к Грозному, вы видите нефтяные баки и промышленные установки, огромные агрегаты, мощные трубопроводы, пламя сжигаемого газа, лес труб, извергающих в атмосферу клубы дыма.

Севернее Терека простирается безлюдная засушливая степь, в пространстве же между Сунжей и горами климат доста­точно влажный и земля плодородна.

На равнине летом бывает жарко, но ночи порою прохлад­ные. Зима на равнине довольно холодная, в горах — снежная и морозная.

Если смотреть с равнины на юг, то с той стороны местность как бы окаймлена грядой гор. Покрытые лесом, они всегда темны, отчего и их название — Черные горы. Но это по су­ществу еще только предгорья. Настоящие горы — дальше, за ними. По эту же сторону, от лесистых предгорий до Сунжи стелется обширная плодородная долина, тоже лесистая и омываемая множеством топких ручьев и речек, то пере­сыхающих, то выходящих из берегов, стекающих с гор и впадающих в Сунжу. Главные из этих рек — Аргун и Асса. В бассейне Аргуна живут чеченцы, по Ассе же, в соседстве с Северной Осетией и частично на ее территории — ингуши. О прошлом вайнахов мало что известно. Темна история наро­да, у которого не было письменности. О Дагестане хоть что-то сообщали средневековые арабские, армянские и дру­гие авторы, а в XVIII—XIX веках там появились и свои летописцы, писавшие на арабском языке. Отдаленная же от центров цивилизации горная страна вайнахов почти не име­ла сношений с соседями, которые бы описывали ее, а гра­мотные люди здесь появились только в прошлом веке, да и те были приезжими из Дагестана муллами. Древняя история в какой-то мере воссоздается методами археологии, но в труднодоступных и необитаемых ныне горах Чечено-Ингуше­тии археологические раскопки в широких масштабах затруд­нены.

В ближних горных районах Чечено-Ингушетии исследовано несколько могильников эпохи бронзы. Их материал показы­вает, что три тысячи лет тому назад район Внутреннего (за­падного и центрального) Дагестана и восточной Чечни насе­ляли этнически родственные племена однородной культуры (она называется в археологии каякентско-харачоевской). В то время в Северной Осетии процветала знаменитая кобан-ская культура, периферия которой включала северо-запад­ную территорию нынешней Чечено-Ингушетии. Затем в степях Северного Кавказа господствовали поочеред­но скифы, сарматы, аланы, хазары, но что тогда происходило в горах, сказать трудно. В эпоху раннего средневековья об­ширная территория предгорно-плоскостной зоны Северного Кавказа принадлежала аланам. Теснимые нахлынувшими из Азии тюрками, они отступали в горы. Аланские могильники обнаружены на подступах к горам Чечено-Ингушетии. Впервые на историческую арену вайнахи выходят в XII веке, когда они попадают в сферу влияния усилившейся Грузии.

В горную Ингушетию прибывают грузинские миссионеры, здесь строятся христианские храмы, в грузинских анналах появляются упоминания о дзурдзуках и глигвах (чечен­цах и ингушах).

В XIII веке аланы претерпели жестокий разгром со стороны татаро-монголов, и остатки их, укрывшиеся в горах, смеша­лись с аборигенами. Затем, в конце XIV века, Золотая Орда, господствовавшая на Северном Кавказе, была разгромлена Тимуром. После этого из глухих высокогорий коренного рай­она вайнахов стало переселяться избыточное население. На новых местах вайнахи обосновывались в лесных прогалинах среди дремучих чащоб, затем постепенно распространялись дальше, на плодородные земли лесостепи. Здесь они при­шли в столкновение с калмыками (потомки монголов), жив­шими на Тереке, с дагестанцами-кумыками, населявшими соседние с лесной Чечней равнину и предгорья, с кабардин­цами, занявшими в XV веке почти всю северокавказскую степь и приобретшими тогда большую силу. Колонизация вайнахами, первоначально обитавшими в высо­когорном районе верховий Аргуна и Ассы, соседних земель, направленная к северу, востоку и западу, продолжалась на протяжении веков. Процесс переселения усилился в начале прошлого века в связи с тем, что строительство русских укреплений обезопасило плоскостные районы от набегов и разбоя, и пошел быстрыми темпами с конца XIX века, после замирения края. В 1920-х годах некогда густонаселенные горы Чечено-Ингушетии почти обезлюдели и окончательно опустели в 1940-х годах.

XII—XVIII века характеризовались расцветом архитектуры коренного района вайнахов, в тот период влиявшей и на зодчество соседних территорий. Однако на вновь осваиваемых землях зодчество вайнахов-переселенцев находилось всецело под влиянием строительной культуры, выработавшейся в мест­ных условиях у их соседей — кумыков и кабардинцев. В XVIII веке к Северному Кавказу приблизились границы царской России, и с этого времени начинается хорошо из­вестный и полный драматизма период истории его народов. Первоначально отношения русских властей с чеченцами и ингушами были почти вполне мирными. Вайнахи даже охот­но приняли покровительство России, так как это обеспечи­вало им защиту от враждебных соседей, а главное — созда­вало условия для торговых и других экономических сношений с внешним миром, в чем они очень нуждались. Но со вре­менем русская администрация стала относиться к местному населению так же, как она привыкла относиться к населе­нию в России, к чему свободолюбивые вайнахи, никогда раньше не знавшие ни бюрократически-административных порядков, ни сословных различий, ни вообще какой бы то

ни было власти, не были подготовлены прошлым своей ис­тории. В Дагестане и Осетии к тому времени уже появилась местная знать, а в так называемых «вольных обществах» этих областей, имевших определенные контакты с внешним миром, тоже оформилось какое-то управление, установился некоторый правопорядок. Чеченцам же и ингушам чужда бы­ла сама идея власти над ними, в особенности власти беза­пелляционной и бесконтрольной.

Русская администрация вела себя по отношению к местному населению грубо и неуклюже, без понимания специфики его быта, обычаев, психологии. В 1840 году, когда среди чечен­цев пронесся слух, что они из вольных людей будут превра­щены в крепостных, они восстали и присоединились к Шами­лю. Почти двадцать лет продолжалась тяжелая и кровопро­литная война русских войск с чеченцами, стоившая больших потерь для обеих сторон, пока горцы не вынуждены были покориться.

И в то же время ожесточенная борьба с русскими войсками не вызывала в народе ненависти к русским людям. Географ Н. К. Зейдлиц писал в статье о своей поездке в Чечню, опубликованной в 1873 году: «Приезжего в аул русского все почетные жители встречают пожатием руки, уезжающего нередко провожает почтенная хозяйка, желая ему счастли­вой дороги, и весьма рада, если вы ей подадите руку в знак благодарности за радушный прием»¹⁷. Во время русско-турецкой войны 1877 года чеченцы, как и дагестанцы, снова восстали; восстание было жестоко подав­лено. В 1878 году вспыхнул мятеж среди ингушей, о причине которого красноречиво сообщает свидетельство того времени. Жителям нескольких ингушских селений было предложено переселиться на лучшие земли и образовать поселения более удобные, чем горные, типа казачьих станиц. Среди горцев распространился слух, что их хотят превратить в казаков и обратить в христианство, а горянки должны будут, на манер казачек, ходить без шаровар, что по понятиям местных жителей считается бесстыдством. Ингуши послали депутацию к приставу с намерением выяснить, так ли это. Пристав арестовал депутатов и посадил их под стражу, что вызвало бунт.

В конечном счете, вайнахи, как и все другие народы Кавказа, все же выиграли в результате присоединения к России. Во-первых, это принесло им мир. До того они жили в состоянии постоянной войны с внешними врагами и между собой; каж­дое племя, каждая община, даже каждый род при этом мог­ли полагаться только на собственные силы — и горе было слабому, который не мог защитить себя. Помимо враждебных отношений с соседями, в среде самих вайнахов не было мира и согласия: ингуши враждовали с чеченцами, а горные че-

ченцы — с предгорно-плоскостными; вражда была настолько большой, что разные группы одного в сущности народа не признавали родства между собой; об этом писал, например, первый чеченский историк, выходец из местных жителей У. Лаудаев. Во-вторых, присоединение к России дало воз­можность народам Кавказа выйти из состояния слишком за­тянувшегося средневековья на дорогу экономического и куль­турного прогресса. Люди стали жить зажиточнее и получили возможность приобщаться к мировой культуре. Присоеди­нение народов Кавказа к России вырвало их из духовной сферы азиатчины, в чем несомненное прогрессивное значе­ние этого исторического акта.

Решающую роль в судьбах вайнахского народа сыграла Ве­ликая Октябрьская социалистическая революция. Советское государство, экспроприировав обширные земли на равнине у помещиков и белоказаков, передало их горцам для пере­селения, и к концу 1920-х годов в горах осталась уже едва десятая часть чечено-ингушей. Советская власть создала для горцев условия возможности зажиточной жизни, прогрессив­ного социального и культурного развития. Общеизвестный не­справедливый акт поголовного обвинения народа в измене и выселения в 1940-х годах вайнахов с их территории был исправлен при восстановлении в партии ленинских принципов руководства.

Теперь селения чеченцев и ингушей представляют собой разительный контраст с тем, как жили их предки: капиталь­ные кирпичные или саманные, побеленные домики под чере­пичными, шиферными, железными крышами стоят в окруже­нии садов; вокруг зеленеют тучные поля и луга; во всем чувствуется основательность, зажиточность.

В происхождении вайнахов много неясного. На первый взгляд кажется — какие события, которые приводили бы к этни­ческим сдвигам, могли быть у народа, жившего оторванно от внешнего мира, в труднодоступной горной области, за непроходимыми лесами и снеговыми хребтами? Тем не менее некоторые факты побуждают полагать, что такие события были. Некоторые ученые придерживаются неукоснительного правила — считать, что вайнахи и все другие кавказские на­роды существовали как данные народы извечно и их предки извечно жили на тех же местах. Такого рода представления, как ни лестны они для национального самолюбия, вызывают скептицизм при беспристрастном отношении к фактам. Этно­граф Л. И. Лавров в связи с этим замечает: «В последние годы стали модными поиски доказательств автохтонного*

* То есть извечно местного, не подвергавшегося существенным внешним 207 воздействиям.

происхождения большинства ныне существующих наро­дов...»¹⁸ Как будто если предки народа или часть их в не­запамятные времена переселилась из других мест, это подры­вает его престиж или ставит под сомнение право людей считать своей родиной те места, где они родились. История почти всех народов, прошлое которых достоверно известно, связана с переселениями и смешениями. О прошлом кавказ­ских народов известно мало, но они в этом отношении не составляют исключения.

В III тыс. до нашей эры почти все Закавказье и отдельные места Северного Кавказа были заселены племенами так на­зываемой кура-араксской культуры, явно выходцами из Пе­редней Азии. Они населяли долины, а в горах обитали пле­мена другой культуры. В начале II тыс. до н. э., в эпоху трансконтинентальных миграций восточноевропейских племен, которые достигли Алтая и Индии, они заполонили Кавказ, проникая сюда и с севера и с юга. В связи с этим все об­наруженные археологами поселения племен кура-араксской культуры прекращают в то время свое существование. Имен­но этими событиями объясняется тот факт, что в грузинском языке имеется ощутимый пласт древнего европейского языка. А в первой половине I тыс. до н. э. на Кавказ стали про­двигаться новые племена с юга. Имеются неоспоримые дан­ные о продвижении предков грузин из Малой Азии. Историк Г. А. Меликишвили считает, что в южных миграционных вол­нах того периода участвовали и племена, вошедшие в число предков дагестанцев и вайнахов. В связи с этим можно упо­мянуть и о новейших данных антропологии, показывающих наличие морфологической преемственности между древним населением территории нынешней Армении и современными народами, населяющими центральные предгорья Кавказского хребта.

Народы Кавказа и Балканского полуострова относятся к кав-казо-балканской подрасе. Их разделяют живущие к югу и к северу от Черного моря народы других подрас. Видимо, далекие предки народов Кавказа и Балкан когда-то жили не так далеко друг от друга, как теперь.

Среди кавказских горцев, в том числе вайнахов, часто встре­чаются лица североевропейского облика. Это—потомки древних европейских племен, которые четыре тысячи лет тому назад мигрировали в горы Кавказа. Миграция была, очевидно, массовой, потому что, как свидетельствует архео­логия, в тот период здесь резко изменился характер куль­туры: иным стал погребальный обряд, иной оказывается ин­вентарь в захоронениях.

В литературе конца прошлого века много сообщений о том,

что когда исследователи, в стремлении выяснить что-либо

208 о происхождении вайнахов, обращались с соответствующими

вопросами к старикам из местных жителей, те единодушно утверждали, что их предки когда-то пришли на эту землю, а раньше здесь жили какие-то другие племена, которые они называют тиндами, джелтами, мидами.

Вряд ли можно сомневаться в том, кто такие тинды: народ­ность с таким названием имеется в соседнем Дагестане, и обитает она близ нынешней Чечни. Слово «джелт», вероятно, сопоставляется с названием аланского города Джулат. Кто такие «мид», неясно.

Главная река Ингушетии — Асса; в этом названии нетрудно видеть имя алан (русские летописи называют их ясами). В Чечне есть селение Дай; в древности в Дагестане жил народ с таким названием, чеченцы и теперь называют аварцев «дай». В Чечне есть селение Дарго, что сопоставляется с этнонимом даргинцев в Дагестане.

Судя по антропологическому облику вайнахов, сходному с типом соседних народов, основной контингент их предков составляло древнейшее местное население. Но это не исклю­чает вхождения в него в разное время различных пришлых групп.

У чеченцев есть легенда о миграции (состоявшейся, возмож­но, в X—XII вв.) какой-то части их предков из Закавказья вдоль Черноморского побережья. В книге Н. С. Семенова приводится перевод виденной им рукописи на арабском языке, в которой рассказывается об этом переселении. Де­тальное повествование, с обозначением попутных географи­ческих названий, заставляет верить в аутентичность этого предания.

Между прочим, в этой легенде упоминается местность Халиб. Теперь такого названия нет, но в древности у юго-восточного побережья Черного моря жил народ халибы. Чеченские муллы не могли этого знать, если бы это они сочинили легенду о переселении. Исходным пунктом мигра­ции, согласно этому преданию, называется Нахч-ван, т. е. «страна нахчей» (как называют себя чеченцы). На юге Закав­казья есть город и селение с таким названием. А в местность Нахч-ван, как гласит предание, предки этого племени пришли откуда-то из еще более далеких мест. Не оттуда ли перед-неазиатские названия вайнахских богов — Мэлх, Эл, Тушоли, Нана, Эштр?

Вайнахи — такой же смешанный по происхождению народ, как и другие народы; «чистой крови» нет ни у кого (и тем лучше для человечества, потому что расовые смешения спо­собствуют его физическому здоровью).

Но каково бы ни было происхождение вайнахов, теперь и в обозримое время в прошлом они выступают как опреде­ленная этническая общность, с языком, который входит в кавказскую языковую семью, с культурой, которая сходна

с культурой других соседних кавказско-горских народно­стей—дагестанцев на востоке, осетин на западе, хевсуров и тушин на юге.

Для горских народностей северо-восточного Кавказа, от Да­гестана до Осетии, свойственна определенная общность обы­чаев и психологического склада. Различия есть, но сходства больше. Это свидетельствует о глубокой древности местного этнического субстрата, поскольку народы эти были все же разобщены, и для выработки общих обычаев и общих взгля­дов на вещи требовалось длительное время, измеряемое тысячелетиями.

Дагестанцы и осетины так или иначе соприкасались с внешним миром, но горные вайнахи до XIX века жили более замкнуто, и в их старой культуре в большей мере сохранились древние черты и особенности, несколько непривычные для тех, кто воспитан на началах современной европейской цивилизации. Правда, в средние века в горы Чечено-Ингушетии проникало христианство. Однако местные жители приняли лишь его внешнюю, обрядовую сторону, а суть христианского учения не только не повлияла на народную психологию, но даже не коснулась ее. В условиях родового быта, когда каждый род был замкнутой в себе системой, а весь остальной мир считался для членов рода враждебным, когда аргументом в решении спорных вопросов была сила, не было места таким понятиям, как милосердие, справедливость, различения добра и зла. Всему этому народная мораль предпочитала более простое и понятное суждение: если сумел, значит молодец. Рецидивы такого взгляда на человеческие отношения имеют место и теперь, что, в частности, выражается в обычае умы­кания девушек, который, к нашему стыду, не изжит окон­чательно до сих пор. Конечно, все видели фильм «Кавказ­ская пленница»; в действительности все происходит грубее и совсем не смешно.

Если молодому человеку, который намерен жениться, роди­тели не просватали невесту, или у него нет денег на калым, или ее родители отказываются выдавать ее за него, или ему приглянулась девушка, которая не откликается на его уха­живания либо с которой он просто не знаком, — то в таких случаях применяется насилие, осуществляемое обычно с по­мощью двух-трех дружков.

Закон предусматривает строгое наказание за умыкание не­вест, но оно остается безнаказанным, потому что ни девуш­ка, ни ее родители, как правило, не обращаются в суд по этому поводу: девушка считается опозоренной, и никто дру­гой на ней не женится. Закон здесь ничего не поделает. Этот отвратительный обычай исчезнет только тогда, когда

в психологии народа выработается отношение к насилию как к деянию безнравственному.

В средние века вайнахи испытывали влияние Грузии, страны древней и развитой культуры. Но нельзя переоценивать это влияние. Во-первых, вряд ли оно было сильным в условиях отдаленности этого района от культурных центров Грузии. Во-вторых, ограничиваясь периодом XI—XV веков, оно впо­следствии заглохло. Замкнутость жизни горцев, застойность их быта, оторванность от внешнего мира, без оживленных связей с которым никогда, как известно, не поднималась высоко культура ни одного малочисленного народа, тяжелые условия существования, при которых главным делом мужчин была война, — что отвлекало лучших и наиболее деятельных представителей народа от продуктивных занятий, — все это привело к тому, что культура вайнахов, какой она оказалась в XVIII—XIX веках, была сравнительно невысокой. Грамотея­ми и ремесленниками (кроме строителей) здесь в то время были главным образом выходцы из Дагестана. Н. С. Семенов сообщает: «Ни один чеченец не знает, сколько ему лет», — что совершенно согласуется с представлениями о времени у на­рода, не имеющего письменности.

И в то же время поразительно, насколько высока была у вайнахов культура поведения (что вообще свойственно кав­казским горцам). Их умению соблюдать этикет во многом можем поучиться даже мы, представители городской цивили­зации XX века. Кавказские горцы отличаются несколько це­ремонной вежливостью. Если даже в каких-то случаях она не следствие искренне доброжелательного отношения, а лишь форма, — согласитесь, что это все же лучше беззастенчивого хамства, являющегося обычной нормой общения в иных местностях.

В древности человек в одиночку был бессилен перед внеш­ним миром. Чтобы выжить, нужно было объединяться. Лишь образовывая коллективы, люди могли сохранить себя. Естест­венным коллективом было объединение родственников. Это и привело к удивительной родственной спайке у горцев. Верность фамилии сохраняется и теперь. Нам может пред­ставиться странным, когда чеченец, живущий в городе, полу­чивший современное образование и, как нам кажется, такое же, как мы, воспитание, ничем будто не отличающийся от нас, скажет: «Я должен поехать туда-то». «Зачем?» «У меня там брат живет, я его уже месяц не видел». Немного со­вестно станет, когда вспомнишь, что твой брат живет в одном с тобой городе, и ты не видел его полгода или год. «Фамилия» — это круг родственников, происходящих от об­щего предка в восьмом-десятом поколении. Вайнах или осе­тин может перечислить последовательно имена восьми-десяти-двенадцати поколений своих предков. У дагестанцев этого

нет; там не помнят своих предков дальше деда. Причина этого в том, что у вайнахов и осетин родственные объедине­ния были фамильными, а у дагестанцев они представляли собой родовые общины, внутри которых фамилия не состав­ляла обособленной группы. Это, кстати, отразилось на отли­чии в архитектуре дагестанцев, с одной стороны, вайнахов и осетин — с другой: у первых поселение было единым до­мом-крепостью общины, у вторых обычной формой поселе­ния являлась фамильная крепость (замок), состоявшая из семейных башен.

Зная значение рода в жизни горцев, можно понять, почему они так радовались рождению сына и были безразличны к факту рождения дочери: сын оставался членом своего рода и таким образом содействовал увеличению его силы, а дочь, выходя замуж, уходила в другой род и ее дети были уже его членами.

Инстинкт племенного самосохранения приводил к установле­нию обычаев, смысл которых состоял в увеличении числа союзников. Например, распространен был обычай названно­го родства—куначества. Устанавливалось оно побратимством, оформляемым специальным ритуалом, который в разных вариациях сводился к тому, что двое мужчин клялись друг другу в вечной верности, пили хмельной напиток из одного кубка, целовались и обменивались оружием. Для упрочения названного родства нередко отдавали на воспитание ребенка (мальчика) в другой род, причем совсем не обязательно принадлежащий к той же национальности.

Строили свои жилища рядом, как правило, родственники. Но если случалось так, что соседями были люди, которых не связывало родство, то по старому горскому обычаю отно­шения между соседями должны быть такими, как Между родственниками. Был еще такой обычай: попутчики или слу­чайно встретившиеся путники должны помогать друг другу и защищать друг друга в случае опасности. Помните кино­фильм «Мольба»? Кистин и хевсур встретились в горах. По­говорив дружелюбно, они стали «братьями», и хевсур по приглашению кистина пошел в его дом. Ошибка его была в том, что он не назвал себя. Тогда бы кистин не пригласил его к себе без разрешения своих соплеменников. У вайнахов в большей мере, чем у дагестанцев, имела место вражда между отдельными родами. Раздоры и неприязнен­ные отношения были настолько сильны, что суд по адату, принятый в Дагестане, здесь имел меньшее значение, и спо­ры чаще решались силой оружия.

Земля не считалась частной собственностью: владение ею

было общинным. Каждый год земля, принадлежавшая общине,

делилась на равные участки по числу семей и распределялась

712 по жребию. Лес же считался ничейным, и каждый имел

право вырубить участок леса, поселиться на нем и тем са­мым становился его собственником, так же как земледель­ческая терраса на склоне горы, созданная трудом семьи, принадлежала ей.

У вайнахов не было сословия господ, как у их соседей — осетин, кабардинцев и кумыков. Но у них слабые фамилии находились в зависимости от сильных, а также были рабы из военнопленных.

Слабые фамилии считались ниже сильных; волею обстоя­тельств они вынуждены были искать у них покровительства, за что выполняли для них разные работы. В ряде случаев сильные фамилии брали дань с некоторых слабых. В горах северо-восточного Кавказа рабами становились не местные жители, попадавшие в кабалу к своим соплеменни­кам, а лишь чужие, захваченные при набегах. Пленников возвращали за выкуп; кто мог, выкупал своего родственника, бедняки же оставались в плену и превращались в рабов. Но применение рабского труда имеет смысл, только если оно дает существенную прибавочную стоимость. В горах Кавказа, однако, производство стояло на столь низком уров­не, что применение рабского труда в сколько-нибудь зна­чительных масштабах не оправдывало себя. Поэтому если в состоятельных семьях и были один-два раба, то держать их больше не было смысла. В рядовом же хозяйстве и одного раба иметь было ни к чему. Поэтому пленных, если не уда­валось взять за них выкуп, обычно продавали в рабство на сторону, а не оставляли у себя. Наследственного рабства не было, потому что детей рабов надо кормить, пока они вырастут и смогут работать. Состарившихся и заболевших рабов отпускали на волю. Они обычно оставались в этих же местах и образовывали особые поселения. Одни семьи были богаче, другие беднее, но не было такого положения, чтобы одни, владея средствами производства, жили эксплуатацией труда других. Соответственно не было и сословного разделения. В чечено-ингушском языке нет таких слов, как «господин» или «приказывать», потому что самих этих понятий не существовало.

В XVIII веке к вайнахам, жившим в плоскостных районах, стало проникать мусульманство, распространяемое дагестан­скими и кабардинскими муллами. Первоначально новооб­ращенных было сравнительно немного, и относились они к новой для них вере довольно равнодушно. Но в 1785 году ислам перешел в наступление: шейх Мансур в Чечне высту­пает с призывом к борьбе с «неверными» под знаменем ислама. Одной из задач, которые он ставил перед собой, было массовое обращение в мусульманство вайнахов-языч-ников; это было осуществлено окончательно уже в середине XIX века (последнее чеченское селение приняло ислам в

1862 г.). Ислам стал идеологическим фактором сплочения горцев в их борьбе против наступавшей на Кавказ колони­альной державы — царской России, и в этом причина его быстрого успеха среди вайнахов, которые когда-то считали себя христианами. Но дело еще и в том, что горцы по своим традиционным обычаям и национальной психологии были склонны к принятию этой религии. Им были понятны и фа­натическая непримиримость по отношению к иноверцам, и узаконенное неравноправие женщин, и некоторые другие догматы ислама. Со своей стороны, мусульманство опреде­лило не только политическую, но и культурную ориентацию населения, которое с приобщением к миру ислама стало считать себя частью Азии.

Надеюсь, читатель не сетует на меня за то, что утомляю его сведениями о быте и нравах горцев в прежние времена — в те времена, когда создавались дошедшие до нас памятники архитектуры и искусства. Это жизнь, а жизнь сказывается на эстетических представлениях людей. Трудно понять ар­хитектуру и искусство народа, рассматривая их оторванно от его жизни.

Интересно рассмотреть, как соотносится зодчество на смеж­ных территориях Дагестана и Чечни. Это сравнение будет показательным, если сопоставить также зодчество Дагестана и других соседних земель.

На юге Дагестан граничит с Азербайджаном; здесь архитек­тура лезгин, живущих по соседству в разных республиках, в общем сходна, но архитектура азербайджанцев от даге­станской отличается.

На юго-западе Дагестана, по ту сторону Главного хребта, находится входящая в состав Азербайджана Закатальская область. Когда-то она принадлежала Кахетинскому царству. 300 лет тому назад персидский шах Аббас истребил здешнее грузинское население. На освободившуюся таким образом территорию переселились из Дагестана аварцы и цахуры, а также жители из коренного Азербайджана. Здесь пересе­ленцы строили уже не в традициях зодчества тех земель, откуда вышли, а сообразно с тем, что застали на месте и под влиянием архитектуры соседней Кахетии. Архитек­тура аварцев, живущих в Закатальском районе Азербайджа­на, не имеет ничего общего с архитектурой аварцев в Да­гестане.

На западе Дагестан граничит с Грузией: с Кахетией на юге этого участка, а севернее — с Тушетией. Архитектура тушин от дагестанской весьма отлична: дома стоят не вплотную, а разреженно, крыши у них скатные, шиферные. В высокогорной, безлесной зоне Тушетии жилища в прошлом были камен-

ными, башенными. Башни эти, как и нынешние тушинские постройки, стояли разреженно и имели скатные крыши. На севере Дагестан граничит с селениями терских казаков и с ногайскими землями. Казаки строили в традициях южно­русских, а ногайцы, перейдя к оседлости, — по кабардинскому типу и в какой-то мере под влиянием кумыков. На северо-западе Дагестан граничит с Чечней. И здесь мы сталкиваемся с удивительным фактом: зодчество дагестанцев везде отличается от зодчества их соседей, тогда как при переходе из Дагестана в Чечню не заметно особых разли­чий в характере построек. Архитектура этой части Чечни, будучи подобна дагестанской, в то же время отличается от архитектуры коренной Чечни.

Географически и исторически на территории Чечни, смеж­ной с Дагестаном, различаются два района: горный, примы­кающий к Аварии, — Чеберлой и к северу от него, где более низкие горы покрыты лесами, — Ичкерия. В Ичкерии построй­ки сходны с соседними кумыкскими в Дагестане, а в Чебер-лое заметно влияние аварского зодчества.

Сходство архитектуры чеченцев Ичкерии и Чеберлоя с да­гестанской могло сформироваться под влиянием строитель­ной культуры Дагестана. Это один из аспектов ситуации, но он не объясняет всего. Такая культурная зависимость не мо­жет определиться обстоятельствами одного лишь только соседства, тем более что контакты населения Чечни и Да­гестана имели место не в большей мере, чем между да­гестанцами и другими их соседями.

Почти вся масса построек в восточной Чечне, столь сходных с дагестанскими, относится к концу XIX — началу XX века. Но это сходство (или даже общность) архитектуры имеет бо­лее давние корни. Памятники архитектуры соседней с Да-генстаном части Чечни, относящиеся к более давней эпо­хе, тоже носят такой же характер, как в Дагестане, и тоже отличаются от присущих чеченской территории, простираю­щейся далее к западу. Соответствующее сходство с Дагеста­ном и различие с коренной Чечней касается не только внеш­них форм архитектуры, но и запечатленных в ней культо­во-духовных представлений, которые более тесно, чем строительство само по себе, связаны с традиционным этни­ческим бытием народа.

В коренной Чечне умерших хоронили в коллективных семей­ных гробницах. В Ичкерии, куда чеченцы переселялись на­чиная с XV века, почти нет гробниц; захоронения здесь одиночные. Поскольку и в Чеберлое нет гробниц, можно полагать, что и этот район тоже был заселен чеченцами в сравнительно позднее время. Вряд ли гробницы, если бы они здесь существовали, были разрушены с принятием мусульманства. Трудно себе представить, чтобы их снесли до

основания так, что не осталось и следов ни одной из них. А главное, в этом районе нет не только наземных гробниц, которые могли быть снесены, но и заглубленных в грунт, — а они обычны в тех местах Чечни, где есть наземные гроб­ницы.

Далее, на постройках в Чеберлое часты петроглифы — высе­ченные на камнях кладки стен древние культовые символы, — что так характерно для Аварии. За пределами Аварии в Дагестане такие изображения встречаются значительно реже, причем тем реже, чем дальше от нее. То же самое наблю­дается и с другой стороны — к западу от Чечни. В Ингушетии еще встречаются единичные знаки на камнях, но это уже периферия распространения той культуры, для которой такие изображения были характерны.

Наконец, согласно данным антропологов, чеченцы в расовом отношении ближе к жителям Аварии, чем Ингушетии. Напрашивается предположение, что восточная часть горной Чечни когда-то входила в общую с горным Дагестаном сферу культуры. Эта общность существовала, как свидетельствует археология, в эпоху бронзы; возможно, в Чеберлое она про­должала существовать до средних веков, когда выходцы из коренной Чечни заселили эту местность. Вероятно, именно здесь обитали те «тинди», на которых чеченские предания указывают как на прежних жителей края. Здесь произошло подобное тому, что и в Закатальском районе Азербайджана: переселенцы усвоили традиции зодчества прежних обитате­лей этих мест.

При переселениях народов на новые земли сравнительно редко бывает, чтобы прежние жители были полностью истреб­лены или изгнаны (и в Закаталах остались грузины—приняв­шие ислам). Обычно часть аборигенов остается и сливается с пришельцами, причем количественно старые жители могут даже преобладать. Представители пришлого племени, будучи завоевателями, играют ведущую роль в общественной жизни слившегося людского контингента, поэтому их язык обычно побеждает, а язык аборигенов забывается. Но практические навыки людей, их привычки, образ мыслей, традиции — оста­ются при людях и передаются потомству. Люди продолжают делать то, что они делали, и так, как им привычно делать; это воспринимается и их детьми. Поэтому при слиянии або­ригенов с пришельцами у их потомков сохраняются и про­должаются, в большей или меньшей мере, черты прежней культуры населения этой территории.

Смежные высокогорные районы Чечни и Дагестана сообща­ются посредством автодороги, проходящей через перевал; она проходит от крупного дагестанского селения Ббтлих до

чеченского селения Ведено, где в свое время находилась ставка Шамиля. Этот путь, представлявший собой коммуни­кационную артерию, которая связывала две части шамилев-ского государства, называли «дорогой Шамиля». На подходе к перевалу со стороны Чечни дорога проходит по берегу озера Кезеной-Ам, у самого края отвесного обрыва над во­дой. Ее здесь называют «царской дорогой»: она была выруб­лена в скалистом склоне специально для проезда кареты Александра II, который в 1871 году приехал полюбоваться Кавказом.

Кезеной-Ам, единственное крупное озеро в горах северо­восточного Кавказа, находится на высоте 1870 м над уровнем моря; глубина его 70 м. Это естественная запруда, образо­вавшаяся в результате оползня. Согласно чеченской легенде, вода затопила селение, жителей которого бог покарал за негостеприимство. Можно полагать, что легенда передает в фантастической форме происшедшее на памяти прошлых поколений трагическое событие — гибель селения. Примеча­тельно при этом, что именно сочли горцы смертным грехом, вызвавшим, по их мнению, божью кару.

Между перевалом и Ведено находится селение Харачой, название которого увековечено в археологии: здесь были найдены материальные памятники так называемой каякентско-харачоевской культуры племен, населявших Дагестан и во­сточную Чечню три тысячи лет тому назал. В районе Хара­чоя есть пещеры. Здесь скрывался известный до революции абрек (разбойник, изгой) Зелимхан.

Вид на озеро великолепен, пейзаж окружающей местности величествен. В окрестностях — полуразрушенные, а также более или менее сохранившиеся памятники старого зодчест­ва. А на берегу озера предполагается построить туристскую базу, настолько бездарную по архитектуре, что трудно при­думать.

Налево от перевала, к югу — Чеберлой; многие его селения покинуты, в других осталось мало жителей. Это теперь край летних пастбищ, горных лугов, а далее — сланцевые осыпи и громады скал. Направо, к северу — плодородная лесистая Ичкерия, когда-то один из главных районов сопротивления царским войскам, а теперь одна из наиболее густонаселен­ных областей Чечено-Ингушетии.

В Ичкерии и дальше к северу, на плоскости, — старые по­стройки, как и у соседних кумыков, турлучные (глино-пле-тневые) или саманные (из высушенных на солнце крупных сырцовых кирпичей). «Ичкерия» — тюркское слово; почти все реки здесь носят тюркские названия. В ичкеринском диалекте чеченского языка ощутимы тюркизмы. Если все это объяснять влиянием соседних кумыков, то возникает вопрос, почему не было обратного влияния.

Чеченцы заселили этот район в период последних столетий. Вряд ли эта благодатная земля была необитаемой. Вероятно, здесь произошло то же, что и в Чеберлое: переселенцы с гор частично вытеснили прежнее население, а остальных ассими­лировали.

К западу от Ичкерии протекает Аргун — главная река Чечни. Продвигаясь со стороны Грозного вверх по Аргуну, русские войска закрепляли свои позиции строительством крепостей — Воздвиженское, Аргунское, Шатоевское (ныне Советское), Евдокимовское (ныне Итум-Кале). При этом многие местные фортификационные сооружения были разрушены, чтобы ослабить возможные очаги сопротивления. Все же несколько башен сохранилось в этом районе. Но примечательно, что, по свидетельствам даже авторов прошлого века, местные жители уже тогда не связывали здешние башни со своими предками. Есть башни и в Чеберлое, но и там они, будучи рас­положенными в стороне от жилья, немы для истории. Основной район сосредоточения памятников чеченской ар­хитектуры— наиболее труднодоступная местность в верховь­ях рек Чанты-Аргун, Шаро-Аргун и Гехи. По преданию, это прародина чеченцев. Но теперь эта территория совершенно безлюдна — все населенные пункты на ней давно заброшены. Бездорожье в условиях высокогорья и отсутствие населения чрезвычайно затрудняют исследовательские работы в этой местности, из-за чего она в архитектурном и археологиче­ском отношении мало изучена.

Археолог В. И. Марковин в своей книге «В стране вайнахов», описывая здешние места, не подчеркивал трудностей, свя­занных с доступом к ним. Без соответствующей подготовки пускаться в необитаемые горы так же опасно, как выходить на плохонькой шлюпке в открытое море. Идти в горы можно только в составе группы тренированных ходоков, имея с со­бой палатки, спальные мешки и прочее экспедиционное сна­ряжение, соответствующую одежду, продовольствие, вьюч­ных лошадей, и обязательно с проводниками из местных жи­телей, хорошо знающих местность, потому что в условиях чрезвычайно изрезанного рельефа можно заблудиться даже • в нескольких километрах от базы, и найти дорогу не по­могут ни компас, ни карта.

В горной Чечне, как обычно в горах Кавказа, население груп­пировалось в «общества» по ущельям. Два таких общества, Майста и Малхиста, представляющие пример типичной в географическом и этнокультурном отношениях коренной Чеч­ни, находятся на расстоянии двухдневного перехода от се­ления Итум-Кале, где кончается автодорога, вверх по узкому ущелью Аргуна. У входов в эти боковые ущелья—разва­лины необычно крупных для глубинной Чечни поселений Васеркел (Фарскалой) и Цайн-Пхьеда (рядом с ними круп-

нейшие в Чечне некрополи, состоящие из родовых гробниц). Исследование этих городищ, как и многих других мест высокогорного Кавказа, весьма перспективно для архе­ологии.

В XIX—XX веках они были уже давно необитаемы; люди жили в мелких поселениях, разбросанных на склонах гор. Так, общество Малхиста, насчитывавшее 122 двора, состояло из 14 селений. Здесь, в Малхиста, в 1918—1919 годах, в период поражения Терской советской республики, укрылись Г. К. Орджоникидзе и другие товарищи.

«Малхиста» значит «страна солнца». Название это происхо­дит оттого, что предки обитателей этих мест до принятия мусульманства были солнцепоклонниками. Если же воспри­нимать это название в буквальном смысле, то можно только удивляться тому, как оно могло быть дано этой угрюмой местности. Чеченский писатель X. Д. Ошаев писал (кстати, еще в то время, когда здесь жили люди): «Когда в ущелье Малхиста въезжает новый человек, им овладевает странное, мрачное чувство. Огромные серо-черные сланцевые скалы давят своим мрачным безмолвием и безжизненностью. Взмет­нувшийся ввысь фантастический хаос изломов черных глыб создает странное до невероятности впечатление какого-то неживого, серо-зелено-черного лунного ландшафта. Навис­шие изломы скал как-то необычно жутко молчат. Кругом не видно ни жилья, ни птиц, ни скота... Безмолвие нарушается лишь шелестом пучка сухой травы, прилепившейся где-нибудь в щели недоступного камня, и однообразным шумом Аргу­на» ¹⁹. В довершение картины вас встречает у входа в ущелье «страны солнца» город мертвых — Цайн-Пхьеда с его полу­сотней гробниц, в каждой из которых лежат груды челове­ческих скелетов.

Тяжелой была жизнь в этих краях. Вокруг камень, тощая трава, крутые склоны; трудно представить себе, как и чем здесь можно было прокормиться. Участки, пригодные для земледелия или выпаса скота, немногочисленны и скудны. В первой книжке о Чечне, вышедшей в 1859 году, ее автор А. П. Берже писал: «Чеченцы, обитающие на долине, живут большими аулами; дома у них турлучные, внутри чисто, опрятно и светло... Комнаты нагреваются каминами... У гор­ных чеченцев, живущих в верховьях Аргуна, где в лесе чувствуется большой недостаток, дома каменные. Чеченцы, живущие в верховьях Аргуна, живут гораздо неопрятнее и беднее» ²⁰.

Помимо трудных природных условий, народ жил в атмосфе­ре тяжкого кошмара кровавой межродовой вражды. В бы­лые времена редкий мужчина в Малхиста доживал до ста­рости: рано.или поздно его настигали пуля или удар кинжала. Старинные чеченские песни полны печали:

Если б из сердца я горе мог выплеснуть

В синее небо, то небо низверглось бы,

Рухнуло, землю покрыв необъятную, —

Так необъятно и горе мое!

Если б печаль я мог выплеснуть на землю,

Грудь бы земная великая треснула, —

Так безысходна печаль моя тяжкая!

Зато искушенный стихотворец ласкает слух доверчивого чи­тателя красивой вязью пустых трескучих фраз:

Где я рожден — в скале гнездо орлицы;

Где я рожден — обвал гремящий мчится;

Там водопад кружит чинары лист;

Как сердце матери, там воздух чист.

Где падает от древней башни тень,

Когда рождался день,

В счастливый день, когда кричал олень,

Я был рожден.

Когда горная Чечня еще не была «покорена», русский чинов­ник А. Л. Зиссерман, тогда 22-летний энергичный молодой человек, посетил ее самый отдаленный участок, общество Майста, проникнув туда со стороны Грузии. Привожу его рассказ об этом. Приходится пользоваться старыми свиде­тельствами, чтобы представить себе жизнь в среде той архи­тектуры, которая теперь, покинутая людьми, мертва. «В Муцо жили несколько семейств кистин, переселившихся сюда, скрываясь от преследований кровомстителей. Один из переселенцев, Лабуро, вызвался по моему желанию схо­дить в Майста, узнать, что там делается, и, если окажется удобным, переговорить с одним из тамошних вожаков о моем намерении посетить их. На третий день он возвратился с весьма благоприятными известиями: самый удалой и по­четный из майстинцев, Джокола, заверял, что я могу смело прийти к ним и положиться на его слово и священный закон гостеприимства.

Недолго думая, я решился привести свою затею в исполнение, и 18-го июля 1848 года, в сопровождении Лабуро, одного хевсура из Муцо, моего Давыда и рассыльного Далакишвили пустился пешком в путь, взяв с собою всяких запасов на несколько дней...

Не доходя несколько верст до Майста, мы были встречены Джоколой с двумя товарищами, поздравлявшими нас с бла­гополучным приходом. Джокола — стройный горец, лет трид­цати, с блестящими карими глазами и темно-русой бородой, ловкий, полный отваги, протянул мне руку, которую я при­нял, выразив благодарность за доброе расположение и готовность познакомить меня с его родиной. Часов около

двенадцати мы наконец вошли в аул Пого, в дом Джо-колы.

Я достаточно исходил Кавказские горы во всех возможных направлениях, но ничего угрюмее, мрачнее ущелья, в кото­ром расположены три аула общества Майста, я не встречал. Бедность жителей самая крайняя, за совершенным отсутст­вием не только пахотной земли, но даже удобных пастбищ; все ущельице — почти ряд голых, неприступных скал; лучи солнца проникают в него на несколько часов, а зимой вероят­но весьма редко и не более как часа на два; все достояние жителей — оружие, да несколько коров и коз; соседи они весьма беспокойные и хищничество составляло их специаль­ность. Таково это «общество», подобное которому едва ли можно встретить еще где-нибудь.

Несмотря однако на бедность, для угощения зарезали бара­на, которого тут же стали варить; дым, не находя выхода, клубами поднимался к потолку, давно уже поэтому приняв­шему лоснящийся черный цвет. Вся деревушка состоит из двухэтажных башен, в верхней части коих помещаются люди, а в нижней корова, несколько овец и запас кизяку. Хозяин

1 36. Место межродовых со­браний, оборудованное ка­менными креслами; высоко­горный район Чечни, близ Хевсуретии. Рисунок архи­тектора Н. М. Фукина. 1938

долго рассказывал мне о притязаниях мюридов укрепить между ними мусульманство, о том, как Майста еще недавно отстояло свою независимость, прогнав толпу чеченцев, окру­живших их деревню по приказанию Шамиля; затем о сво­их набегах с мелкими партиями в верховья Алазани, отку­да он не раз приводил пленных кахетинцев и т. д. После ужина он развлекал меня игрой на балалайке, пел, плясал, одним словом, старался выказать полнейшее радушие. Я предложил -ему «побрататься», на что он с радостью согла-

сился. Я подарил ему три серебряные рубля и пистолет, а он мне отличный кинжал*.

Утром человек пятнадцать собрались поздравить меня с приходом. Поблагодарив их, _я обещал им дружбу, готовность быть при случае полезным и просил их жить, как добрым со­седям подобает. По моему предложению затеяли стрельбу в цель. На расстоянии 200 шагов была поставлена расколотая палка и в ней пожертвованный мною серебряный рубль, слу­живший и целью и призом. Много было отличных выстрелов, опрокидывавших даже палку, но рубль все еще оставался на своем месте; наконец один старик, стрелявший уже два раза, с некоторою досадой передал ружье своему сыну, лет десяти или одиннадцати; тот весьма проворно сам зарядил длинную винтовку, уселся на землю, уперся в коленки, стал целить­ся и выбил монету из палки. Нужно было видеть торжество мальчика и радость отца! Впрочем, у горцев это не редкость; я в Шатили не раз видел, как мальчишки 9—10 лет по нес­кольку человек упражнялись в стрельбе в цель, с большим искусством попадая в едва заметные точки. При появлении неприятеля многие из мальчиков выбегали с винтовками на тревогу.

Часу в одиннадцатом, в сопровождении «брата» Джоколы и еще нескольких кистин, мы отправились из этой в следую­щую деревню Туга, куда нас пригласил на ночлег родствен­ник Джоколы, Тешка. Вечером собрались в маленькую его башню много гостей, с большим любопытством смотревших на меня, на мой щегольский черкесский наряд и красиво отде­ланное оружие. Несколько прехорошеньких девушек, одетых в длинные красные или желтые сорочки, ахалуки, подпоя­санные ременными кушаками, по горскому обычаю импрови­зировали в честь мою песнь, превознося мою храбрость, отва­гу, меткость в стрельбе, ловкость в верховой езде и тому подобные, в глазах горцев наивысшие достоинства человека. После, под звуки балалайки и другого инструмента, по во­лосным струнам коего играют смычком как на виолончели, три девушки показали мне образец своей живой грациозной пляски, выделывая с необыкновенною быстротой мелкие, частые па и становясь на кончики больших пальцев, как наши балетные танцорки. Когда я предложил им в подарок несколь­ко мелких монет, они отвечали, что не возьмут от меня подарка, пока и я не покажу им своего искусства в пляске.

* Этот Джокола впоследствии переселился со своей родней в Кахетию, где основал и ныне существующее селение Джоколо или Туга-юрт, на­селенное выходцами из Чечни. Но, поссорившись с местными князьями, снова бежал в горы. В этом районе Грузии есть еще несколько других селений, жители которых считают себя кистинами, но христианами. Их предки покинули Чечню во времена, когда ею правил Шамиль (При- 221 меч. А. Г.).

Никакие отговорки не помогли, я должен был выйти на сре­дину, снять папаху, поклониться всей компании (таков уж об­щий обычай) и, выговорив себе условие получить от каждой танцорки по поцелую в награду, пустился выкидывать нога­ми, раскинув врозь руки, припрыгивать, потопывать, одним словом как пляшут лезгинку в Грузии. Сделав таким образом несколько кругов под общее хлопанье в ладоши, я почти

137. Покинутое чеченское селение Салхан

насильно расцеловал девушек (ощутив при этом крайне неп­риятный аромат кизяку и козлиного запаха), подарил им денег и возвратился на свое место при всеобщих кликах: «марджи конаг, марджи конаг!» (удалец, удалец!), а мои люди просто в умиление пришли, что я так достойно поддер­жал славу их начальника...

Было уже около полуночи, когда гости один за другим, со словами: «дыкин буис» (доброй ночи) удалились; нам на полу пос-глали по войлоку и мы наконец улеглись. Лучина

потухла, в амбразуре стены мерцала звездочка, тишина нару­шалась однообразным шумом горного потока. Мне не спа­лось; я лежал в каком-то полузабытьи, мысли толпились хаосом. Я переносился от Ррссии к Тифлису, от родного до­ма в Малороссии и от княжеского дворца наместника к баш­не в Туга... Засыпая, я часто просыпался, взглядывал на ок­ружавшие меня предметы. Как бы забыв где и с кем я, ощу­пывал в головах свое оружие... Никогда не забуду я этой ночи! Занесенный в такую даль, в дикий, оторванный от всего известного мира угол, в трущобу живущих разбоем дикарей, не признающих ничьей власти, я веселился, рискуя между тем жизнью, или, еще хуже, свободой. А всё кипучая моло­дость, да жажда сильных ощущений!

Вертелась у меня там же еще мысль, не попытаться ли пройти по Аргуну до Воздвиженской, где тогда находился с войсками сам главнокомандующий, и озадачить всех такою сумасбродною смелою выходкой, но Джокола на мой вопрос о таком путешествии решительно отказался, не желая рис­ковать ни своею, ни моею головой; вся Чечня была тогда на ногах, по случаю сосредоточения значительных русских отря­дов, все дороги были усеяны партиями, караулами и вообще нельзя было думать пройти туда благополучно. На другой день, распрощавшись с гостеприимными майс-тинцами, я пустился в обратный путь. До вершины горы про­вожали меня толпой, с песнями и выстрелами, а Джокола и Тешка пошли со мною до Муцо отдать визит»²¹.

Нет больше селений Туга и Пого. Только серые развалины, поросшие кустарником, видны с вертолета. Потомки обита­телей этих диких горных трущоб ныне — землепашцы и уче­ные, механики и торговцы, администраторы и врачи. Они свободно, даже без акцента, говорят по-русски, и лишь быстрый взгляд карих глаз да некоторая строптивость нрава свидетельствуют об их происхождении.

Башни — обычная деталь пейзажа в Кавказских горах. Они здесь повсюду. Но поистине страна башен — это центральный район горной системы Большого Кавказа, в особенности к се­веру от Главного хребта на участке между Осетией и Дагеста­ном.

Каждый, наверное, слыхал о хевсурском селении Шатиль (или, как произносят это название местные жители, Шатили). Оно состоит из жилых башен. Селение это знаменито, помимо впечатляющего облачения его жителей, еще недавно носив­ших панцири, щиты и мечи, также и тем, что является един­ственным башенным населенным пунктом в наше время. Но в старину оно было далеко не единственным в такомроде.

Башенными были почти все селения высокогорной Чечено-Ингушетии. Иногда старинные башенные комплексы стоят в окружении более поздних построек — низких, горизонтально протяженных сакель. С середины прошлого века, когда в горах прекратилась угроза постоянной военной опасности, ба­шен уже больше не строили. В них еще продолжали жить, но если требовалось построить дом для новой семьи или

138. Современное селение в горной Чечено-Ингушетии (с, Ольгети)

если башня приходила в негодность вследствие ее естест­венного износа, строили саклю. Действительно, в сакле жить удобнее, чем в тесной мрачной башне, а построить ее зна­чительно легче. Лет двести тому назад жилище в виде сакли было исключением в стране башен: нет данных о том, что ныне наблюдаемое сочетание башен и сакель имело место в старину, но зато сплошь и рядом встречаются селения, сос­тоящие из башен без сакель. Башни не были привилегией какой-то части населения. Встречаются упрощенные, доступ-

139. Покинутое ингушское селение Таргим; на втором плане слева — некрополь

ные малосостоятельной семье, жилые постройки, приближаю­щиеся к башенному типу. Такие дома в древности, видимо, явились изначальной формой, из которой развился тип жи­лой башни.

Элементарное жилище горца представляло собой дом-ком­нату: четыре стены, сложенные из собранных вокруг камней, и плоская земляная крыша. Остатки таких жилищ обнаружива­ются при археологических раскопках, развалины их можно видеть в покинутых поселках, изредка и теперь в горах Кавказа можно увидеть жилище такого рода; в нем обычно живут старики, не имеющие детей, у которых они могли бы приютиться, или не желающие покинуть свой старый, при­вычный им дом.

Одноэтажные дома такого типа крайне редки. Дело в том, что где-то надо было держать домашний скот — путь даже пару овец и коз, которые имелись в каждом, самом бедном, хозяйстве. В условиях тесной застройки селений, обычной в горах Кавказа, не было места для сооружения постройки для скота рядом с домом. Да и небезопасно это было: уведут в два счета. Поэтому строили двухэтажный дом, с тем чтобы в его первом этаже держать домашних живот­ных. Тем более это было естественным, что, поскольку ров­ного места в горах мало, а если оно есть, то используют его под пашню, дома стоят на склонах, а в этом случае необходимы субструкции (стены от уровня земли до уров­ня пола). На крутом склоне такие субструкции получались довольно высокими, и нижний этаж образовывался сам собой.

Если на жилище нападает враг — надо обороняться. В потолке устраивали люк для выхода на крышу, по периметру которой сооружали стенку из камней — парапет, чтобы из-за него можно было отстреливаться. Надобность обороняться была столь настоятельной, что верхнюю площадку, окруженную парапетом, в свою очередь стали перекрывать крышей и превращать в специальное оборонительное помещение; в мирное время оно служило также местом для хранения про­довольственных припасов и летним жильем, где мужчины могли находиться, чтобы не дышать дымом от очага, запол­няющим основное жилое помещение.

Это и есть простейшая жилая башня — двухэтажная или трех­этажная постройка с одним помещением в каждом этаже. Северокавказские жилые башни представляют собой соо­ружения с замкнутым обликом, массивные, монументальные. Стены жилых башен имеют толщину обычно менее метра, но бывают они столь толстые, что в их массиве устроены камеры, служившие кладовыми для запаса продуктов и топ­лива. Сложены они большей частью на известковом растворе. Качество раствора различно: иногда он тверд как камень,

и сверху. Машикули располагались над входами; они пред­назначались для сбрасывания камней на осаждающих. Кроме того, для целей обороны иногда использовалась плоская крыша в качестве бое'вой площадки. Для этого на кры­ше по ее периметру возводился парапет высотой в человече­ский рост. В парапете были бойницы, иногда машикули в виде балкончиков. На крыше стоял чан для приготовления ки­пятка, который лили на пытавшихся ворваться в дом. Па­рапет выкладывался насухо, без раствора, чтобы в случае надобности камни можно было сбрасывать вниз на напада­ющих.

Строительство жилой башни, этого своеобразного дома-кре­пости, было трудным для горца делом. В старинной чеченской песне о постройке башни поется:

Камни привезли из-под голубого льда,

Двенадцать быков тащили плиту, ломая копыта от

напряжения,

А был каждый камень ценою равен быку,

И весом — восьми быкам.

В Осетии есть пословица: из одной башни можно построить целое селение, но из всего селения не построить одной баш­ни. И все-таки люди строили башни, хотя строить их было трудно и дорого, а жить в них было неудобно. Что ж, не только в те времена военные расходы являлись первосте­пенными в бюджете.

От жилых башен отличаются по своему устройству и виду боевые башни, предназначавшиеся для использования лишь в случае военных действий. Они вдвое выше жилых и вдвое уже, вследствие чего непригодны для постоянного прожива­ния в них, но более приспособлены для обороны — главным образом благодаря своей высоте Увеличение расстояния между осаждающими, находящимися на уровне земли, и защитниками башни на верхнем этаже или на окруженной парапетом крыше уменьшало эффективность прицельной стрельбы снизу и ослабляло убойную силу стрел, пускаемых вверх. Иногда строили жилые башни, имеющие высоту боевых, но такие сооружения редки. Большей частью находили це­лесообразным, если позволяли средства, воздвигать спе­циальные боевые башни в дополнение к жилым. Во-первых, проще построить высокую башню, если она будет узкой. Во-вторых, легче нескольким родственным семьям соорудить сообща одну боевую башню, чем делать чрезмерно высоким каждый дом. В-третьих, можно было сперва, пока средств мало, строить жилые башни, а потом, собравшись с силами, и боевую. Не всегда, однако, жилой комплекс состоит из жилых и 6о-

евых башен. Довольно часто боевой башни нет: видимо, в этих случаях не было достаточно средств для ее строи­тельства. Возможно, отсутствие специальных боевых башен в составе жилых комплексов указывает не только на ограни­ченность финансовых возможностей, но и на воинственность их жильцов. Например, большое ингушское селение Хамхй почти целиком состоит только из жилых башен. Жители это­го селения славились своей боевой удалью. Они не боялись соседей; их боялись.

По всему Большому Кавказу боевые башни почти исключи­тельно квадратные в плане. В пределах этой зоны круглые башни есть только в Дагестане, причем преимущественно в его юго-восточной части, имевшей, как и Закавказье, близ­кие контакты с Передней Азией. Строительство башен круг­лыми в плане было в определенной мере вызвано стремлени­ем повысить их устойчивость против стенобитных машин, ко­торые разрушали прямоугольные башни, выбивая их угловые камни. Наличие круглых башен в Закавказье, как и в Да­гестане, видимо, следует объяснить тем, что их создатели были обучены в традициях фортификационного искусства, учитывающего применение стенобитных машин, а отсутствие их в горах Большого Кавказа, надо полагать, объясняется тем, что здесь стенобитные машины не применялись, а также не оказывали влияния соответствующие приемы фор­тификационного строительства. Главную же роль в этом во­просе играли, очевидно, общеархитектурные традиции. Так, в Передней Азии и в странах Средиземноморья древнее жилище было круглым в плане, и здесь еще в эпоху бронзы строили круглые башни. Жилище круглого плана в IV—111 тыс. до н. э. было распространено на значительной части тер­ритории Закавказья. В горах же Большого Кавказа с древ­нейших времен неизменной была традиция устройства прямо­угольных в плане жилищ, и здесь круглые башни так и не привились, несмотря на их явное преимущество в удобстве ведения кругового обстрела.

Квадратные кавказские боевые башни повсеместно примерно одинаковой величины; высота 20—25 м, сторона плана 5—5, 5 м. Этажей, как правило, пять, редко шесть-семь. В районе Центрального горного Кавказа силуэт башни име­ет резко выраженное сужение, которое является следствием не только утонения стен, но и их наклона внутрь. Для осу­ществления этого требовалось большое мастерство каменщи­ка, поскольку возвести наклонную стену, выдерживая точный угол наклона, довольно сложно. Сделан этот наклон для то­го, чтобы камни, сбрасываемые с балкончиков-машикулей, рикошетировали, ударяясь о стену, и затем падали, пора­жая осаждающих в разных местах, которые нельзя предвидеть.

143. Пятиэтажная жилая башня в ингушском селении Хамхй

1 44. Комплекс, состоящий и з жилых и боевых башен (с. Басхой)

В дагестанских башнях наклон стен для этой цели не делался, наверное, потому, что стены, выложенные на глиняном рас­творе, недостаточно прочны и чтобы быть наклонными и чтобы служить для рикошетирования падающих камней. По этой же причине в дагестанских башнях обычно нет и бал­кон чиков-машику л ей.

Наклон стен внутрь стал характерной чертой центрально-кавказской средневековой архитектуры: он обычно наличест­вует и в других постройках — жилых башнях, святилищах,

гробницах. Впрочем, в святилищах и гробницах наклон стен имел другое практическое назначение: посредством него уменьшался пролет свода.

Вход в боевую башню расположен обычно на уровне вто­рого этажа; доступ к нему осуществлялся по приставной лестнице. Проем входа имеет сверху арочное очертание, вырезанное в одном или двух перемычечных камнях. Вход закрывался массивными ставнями и запирался брусом, кото­рый вдвигался в толщу стены.

Боевые башни в разных местах горной области Большого Кавказа в общем сходны по виду и структуре. Но среди них выделяются вайнахские. Они наиболее совершенны в техниче­ском и архитектурном отношениях, а по облику наиболее интересны.

Эти башни увенчаны характерной ступенчато-пирамидальной крышей, выполненной ложным сводом (путем консольного напуска камней). Снаружи на каждом ряде камней сделан карниз из шиферных плиток. Самый верхний уступ с покры­вающими его плитками образует квадратную площадку, на ко­торой установлен венчающий шпилеобразный камень высо­той в полметра. Благодаря наличию каменной крыши такие башни хорошо сохранились до сих пор. Башни, имевшие зем­ляные крыши, дошли до нас с ра