Мечеть в с.Варсит; XVIM в.

XII—XIX веков; более старых не сохранилось, а со второй половины прошлого века это искусство приходит в упадок и к началу нынешнего столетия сохраняется разве что в глиняной лепке каминов и резьбе каменных надгробий. В лезгинских районах единственным видом этого искусства, который более или менее широко представлен, является резь­ба опорных столбов, а также консолей, поддерживающих свес крыши. Лезгинские резные деревянные столбы в общем отно­сятся к типу, распространенному во всем Дагестане, но

имеют и некоторые особенности. К последним следует отне­сти, прежде всего, широкое применение в их декоре розеток. Розетка — декоративный мотив, известный в орнаментике мно­гих народов, но главным образом Восточной Европы, Кавказа и Передней Азии. Вопреки его названию, он происходит не от изображения цветка. Растительные мотивы вообще чужды тем орнаментальным системам древности, в которых

111. Мечеть в с. Рича, XII — XIX вв.

розетка была излюбленным элементом, в том числе и орна­ментике кавказских горцев. Никогда раньше, до появления здесь восточного по происхождению орнамента растительного стиля, не изображали горцы ни листьев, ни цветков. Почему же так популярна у них розетка? Это древний языческий символ солнца.

В орнаментике горного Кавказа розетки представлены в боль­шом разнообразии начертаний. Самое простое из них — про­сто кружок, или несколько концентрических окружностей, или круг с крестом внутри. Есть розетки, с одной стороны кото­рых сделано несколько черточек; они символизируют солнеч­ные лучи. Странно, что лучи изображены не вокруг солнца, а с одной стороны. Но так делали в древности, и таких изображений немало.

Часто в Дагестане встречаются розетки, окруженные, в виде зубчатого колеса, треугольниками. Эти треугольники символи­чески представляют лучи солнца. В древних изображениях лучи вокруг диска показаны длинными и заостренными, а потом они превратились просто в треугольники. Между про­чим, розетка с треугольниками по периметру — один из рас­пространенных орнаментальных мотивов в древнерусском де­коративном искусстве.

Очень часто и в Дагестане, и на Руси, и, например, в Древней Греции, розетка имеет внутри шесть лепестков. Это тоже — символическое изображение солнечных лучей. Почему их именно шесть — пока не разгадано.

В орнаментике Дагестана, как, впрочем, и других мест Кав­каза от Осетии до Армении, встречается изображение солнца с лучами, закрученными в виде спиралей. Почему так — не­известно.

Повсеместно в Дагестане, как и повсюду в горах Кавказа, как и у многих народов Восточной Европы, фигурирует так называемая завихренная розетка: ее лучи, выходящие в ви­де пучка линий из центра диска, загнуты в одну сторону — так, как будто диск вращается. Что это означает—неиз­вестно.

Одна из наиболее интересных мечетей в лезгинских районах Дагестана находится в селении Каракюре. Плоская земляная крыша здания опиралась на ряды столбов. Крыши давно уже нет, столбы упали. Здесь, в этой постройке, деревянные стол­бы стояли не просто на полу, как обычно, а на каменных подколенниках — деталь, иногда встречающаяся в Южном Дагестане и, вероятно, являющаяся одним из старых, почти забытым к XIX веку приемом местной архитектуры. В краевед­ческом музее Махачкалы есть резной каменный подколенник, 171 на гранях которого сделаны изображения: всадник на кры-

летом коне, всадник на слоне (!), грифон, терзающий лань, павлин. Резной каменный цоколь столба имеется в мечети селения Хив. В Каракюринской мечети подколонники, имею­щие здесь форму прямоугольных массивов, облицованы рез­ными орнаментованными гипсовыми плитами. Техника и стиль резьбы — те же, что и в михрабе селения Калакурейш. Дати­руются они так же: конец XI—XII век.

1 12. Подбалка столба лез­гинского типа; мечеть • с. Ш имихюр

Интересно, почему в этой мечети дверь двойная? Две двери, расположенные рядом, устроены и в калакурейшской мечети. Может быть, одна для мужчин, а вторая для женщин? Мечеть была отстроена в 1841 году. Как гласит надпись на камне, «после того, как войско русских разрушило ее вместе с селением». Из этой надписи явствует также, что селение в прошлом веке называлось не Каракюре, как теперь, а Калакуре — удивительно похоже на Калакурейш. При восста­новлении мечети были сделаны нынешние резные двери и

116—117. Резные каменные подколенники (мечеть в с. Хив и Дагестанский респуб­ликанский краеведческий музей)

резной деревянный столб, поддерживающий навес перед вхо­дом. На этих деталях обозначена та же дата. Декоративные формы дверей и столба и стиль их резьбы — не горско-кав-казские, а ирано-ближневосточные или, что почти то же самое, азербайджанские. Это несколько озадачивает: ведь дагестан­цы— сунниты, а азербайджанцы и иранцы — шииты; эти две разновидности мусульманской религии враждебны друг дру­гу, как католики и протестанты в христианстве. Но факт ос­тается фактом.

Некоторые примеры декоративного убранства дагестанских мечетей, как видим, свидетельствуют о связях с Передней Азией. Но эти примеры в -то же время довольно вырази­тельно показывают, насколько перенесение образов искусства стран ислама в Дагестан было редким явлением, а также на­сколько это искусство отличается от исконно местного. С исламом проник в Дагестан не только специфический восточный декор. Здесь получили распространение и некото­рые типы сооружений, Присущих мусульманскому культу. Одно из них — минарет. Другой — мавзолей. Мавзолеем называется постройка, сооружаемая над захоро­нением особо почитаемого или знатного человека и имеющая помещение, куда входят пришедшие помянуть погребенного. Один из наиболее грандиозных в истории архитектуры мав­золеев был построен в IV в. до н. э. в Малой Азии над могилой царя Мавсола; отсюда и название сооружений та­кого рода. Возведение мавзолеев — древний восточный обы­чай, и хотя ислам был на первых порах против этого, ему все же пришлось с этим примириться, а затем и культивировать его — уже как обычай специфически мусульманский. Откуда же происходит каноническая форма мусульманского мавзолея — кубический массив, увенчанный куполом? Это — форма одного из типов жилищ, распространенных в безлес­ной полосе Передней Азии от Ирана до Сирии. Такие жилища строили здесь тысячу лет тому назад, строят их и теперь. В местностях, где отсутствует дерево как строительный ма^ териал, научились сооружать крышу над жильем в виде ку­пола из глиняных кирпичей. Указанный район Передней Азии является- родиной безбалочных конструкций перекрытий — арки, свода и купола. Эти конструкции называются распор­ными, потому что они, в месте своего опирания на ниже­лежащие конструкции, дают распор — давление в разные стороны.

На Кавказе лесоматериала достаточно — во всяком случае, до последнего времени было достаточно. Поскольку здесь имелось дерево, из которого можно было делать балки, не было надобности применять такие сложные конструкции, как арки, своды и купола'. В Дагестане начали возводить арки уже в период последних веков. Здесь есть и примеры сводов, но их мало; своды встречаются в постройках XVIII — начала XIX века, а потом техника из возведения была почему-то (наверное, в связи с общим упадком, вызванным Кавказ­ской войной) забыта. Но куполов в Дагестане не было и нет.

С распространением ислама в Дагестан была привнесена

форма намогильного сооружения в виде мавзолея. Но техники

возведения купола местные мастера не знали. Поэтому они

175 сооружали так называемые «ложные купола» — посредством

118. Портал мечети в с. Ка-ракюре, середина XIX в.

постепенного напуска каменной кладки. Ни один из мавзо­леев в Дагестане не имеет распорного купола. Больше всего мавзолеев на юге, у лезгин. Оно и понятно, ведь мусульманство с его установлениями укоренилось здесь раньше. У даргинцев мавзолеев мало, а у аварцев они уже единичны. Но что примечательно: простые по форме мавзолеи характерны для лезгинских районов, а сложные — для авар­ских. Это явление можно сопоставить с тем, как различаются минареты в Южном и во Внутреннем Дагестане. Форма мав-

119. Столб мечети в с. Ка-ракюре, середина XIX в.

золеев у лезгин соответствует тому периоду, когда они здесь появились несколько сот лет тому назад. А в Аварии мавзолеи появились уже в XIX веке, в период усложненной и вычурной архитектуры.

В постройках Южного Дагестана широко распространены ар­ки. Особенно много их на юге, у лезгин, и здесь они по своей архитектурной отработанности наиболее совершенны.

1 20. Мусульманский мавзо­лей в с. Калакорейш

Ма'стерское включение арок в архитектурные композиции производит впечатление, что эта форма очень давно прису­ща местному зодчеству. Но это не так. Для сравнения можно привести народное зодчество Греции. Здесь тоже ар­ка — ныне обычный элемент архитектуры. Но известно, что ар­хитектура Древней Греции арки не знала.

В Дагестане арки наиболее обычны в его южной части. Чем дальше к северу, чем дальше в глубь гор, тем их меньше, тем они проще по конструкции и по архитектур-

ной проработке. А в Чечено-Ингушетии их уже почти нет. Хотя, по некоторым данным, арки в Дагестане появились еще в средние века, большое распространение они получили только во второй половине прошлого века — главным обра­зом, по причине исчезновения лесов (по той же причине, что и в Греции).

Даже на юге Дагестана, в лезгинских селениях, можно уви­деть, что в постройках XVIII—первой половины XIX века арок еще нет, а вместо деревянных балок начинают приме­нять каменные балки. Но каменное балочное перекрытие — конструкция тяжелая и недостаточно надежная. Когда мест­ные каменщики научились выкладывать арки — а именно, с середины прошлого века, — каменных балок уже больше не применяют. Теперь арки в Дагестане стали обычной чертой архитектуры, и поэтому кажется, что так было всегда. Арка в Дагестане стала широко применяться в качестве сугубо практического приема — несущей конструкции в без­лесных местностях. Со временем эта конструкция эстетиче­ски осваивалась, появились изысканно выполненные аркады (кстати — всегда только в первом этаже, т. е. на уровне хозяйственных помещений; для жилых же помещений и для галерей перед ними устраивают только деревянные перекры­тая, как бы ни был лес дефицитен).

Орнаментальные обрамления окон резными каменными дета­лями или украшенные резьбой деревянные перемычки в Даге­стане встречаются редко. Декор окон сосредотачивался на деталях заполнения проемов — в виде резьбы на рамах ко­робок и на створках ставен.

В то же время арка занимает зодчих и как чисто декора­тивная форма. Излюбленная форма оконного проема в Даге­стане, как и на всем Кавказе, — арочная; но распорных ароч­ных перемычек оконных проемов здесь почти не бывает; арка окна почти всегда ложная, т. е. проем имеет лишь декоративную форму арочного.

Обычно оконные коробки лишь скупо украшены орнамен­том или имеют лаконичную фигурную обработку. Но в Таба-саране лицевые плоскости широких оконных рам покрыты сплошной резьбой. Мотивы орнамента резьбы на полях окон­ных коробок восходят к древней культовой символике (круг, ромб, крест). Иногда эти элементы сочетаются в виде про­стых композиций, но чаще рисунок усложнен, образуя орна­мент «плетенка». Аналогичным образом здесь отделаны и дверные коробки; они тоже покрыты ковровым орнаментом «плетенка». В других районах на обрамлениях дверей и ворот вырезали ленточный орнамент, розетки и пр. Судя по отдельным сохранившимся архаическим мотивам, украшение коробок дверей и ворот резьбой имеет древнюю традицию и происходит от обычая размещать у входа

в дом знаки, которые первоначально имели магическое назначение.

Иногда встречается в старых домах у лезгин странная кон­струкция, поддерживающая потолок комнаты: в продольном направлении уложена массивная балка (прогон), а на нее, поперек, — две меньшие балки. Казалось бы — чего проще опереть эти балки, уложив их просто на прогон? Но они

опираются на маленькие столбики, которые стоят на прогоне. Конструктивно это лишено смысла и функционально никак не объяснимо. Почему же так делали? Просто так, для красоты, для эффекта, для живописности? В народном зодчестве, как и в жизни, ничего не делалось «просто так». И если мы сталкиваемся с непонятными архитектурными фор­мами, как и странными обычаями, — значит, когда-то это имело логическое обоснование, но в дальнейшем сохрани­лось лишь по традиции. В народном искусстве, как и в быту,

многое основано только на традициях, даже если оно утра­тило смысл, — и в этом их иррациональная сторона. Но когда-то смысл был.

В тех местностях Кавказа, где постройки имеют не плоскую, как в Дагестане, а двускатную крышу, конструкция, под­держивающая ее, такова: поперек помещения укладывают балку, и на нее посредине ставят столбик, который под-

держивает конек крыши. Если крыша двускатная, этот стол­бик нужен, если крыша плоская, он лишний. Может быть, он сохранился в постройках с плоскими крышами как руди­мент конструкции со скатной крышей? Тогда, значит, в той местности, где теперь строят с плоскими крышами, раньше дома имели скатные крыши? Или, может быть, люди, живу­щие здесь, когда-то переселились из мест, где строят со скатными крышами? Плоские крыши более подходят для сухого климата, а скат-

ные — для влажного. Казалось бы, те и другие должны при­меняться в местностях с соответствующим климатом. Но это далеко не всегда так. В горах Кавказа выпадает дождей больше, чем в средней полосе России, и зима здесь не менее снежная. Но крыши здесь плоские, а в русском на­родном зодчестве, как известно, скатные, причем довольно крутые—чтобы лучше стекала вода и сползал талый снег. В Иране строят с плоскими крышами, но археологические данные свидетельствуют, что, например, три тысячи лет тому назад здесь применялись скатные крыши. Не имело ли это место и в Дагестане?

В селениях горной Турции жилые дома имеют плоские кры­ши, а сараи — двускатные. Это само по себе примечательно, потому что в хозяйственных постройках сохраняются архи­тектурно-строительные формы, утраченные в жилых. Но и в Дагестане (а именно, у табасаран)— то же самое: жилые дома имеют плоские крыши, а сараи — скатные. Более того, на та­басаранских мечетях крыши тоже скатные. Объяснение этому может быть только одно: предки табасаран, жившие или здесь, или где-то в других местах, строили жилые дома со скатными крышами — ведь в культовых постройках сохраня­ются освященные обычаем архитектурные формы, уже утра­ченные в постройках практического назначения. Но когда это было и где? Неизвестно — нет данных.

123—125. Декоративные

арочные формы в народном зодчестве Дагестана: резная деревянная рама окон, с. Хараг; резной камень, с. Ку-бачи; перемычка двери до­ма, с. Кандик

Экспедиционная автомашина Дагестанского филиала Акаде­мии наук подъезжала к табасаранскому селению Кандик. В кузове с брезентовым верхом было восемь человек: четыре этнографа, архитектор, фотограф, художник и повариха из терских казачек; всегда веселый и говорливый шофер Иса крутил баранку. Впереди ехал на лошади колхозный сторож, который указал подходящее место, где можно остановиться, недалеко от родника с питьевой водой. Такое место в горах не просто найти. И ровная площадка, и родник встречаются не часто, а их сочетание — тем более.

Обеспечение кухни водой составляло проблему: воду нужно было носить в ведрах, хорошо, если только за сто-двести метров, а то и на расстоянии километра. А какой уважаю­щий себя мужчина будет носить воду? Я, единственный европеец в группе, помогал поварихе, за что она меня любила и потчевала пончиками, когда не видел начальник отряда. Начальником был новоиспеченный кандидат наук Ахмед, ли­шенный чувства юмора и постоянно всех поучавший. Машина свернула с дороги и, тяжело переваливаясь на неровностях почвы, въехала в недавно посаженный сад. Сто­рож попросил не трогать куч скошенной на сено травы и уехал. Мы выгрузили снаряжение и продовольствие, поставили

палатки; повариха, гремя посудой, готовила ужин. Быстро спустилась ночь. Ужинали при свете керосиновой лампы, потому что вокруг не было хвороста для костра. Потом залезли в спальные мешки к уснули.

Утром пошли «на работу». Пришли в селение, представились властям и разбрелись в поисках подходящих объектов и информаторов. Один интересовался историей хозяйственных отношений, другой одеждой, третий жилищем и т. д. Через несколько часов, как обычно, собрались в центре селения. Когда все закончат свою работу, мы отправимся в лагерь. Но обычно так просто уйти не удавалось. Как правило, местные жители считали своим долгом устроить прием для гостей, и, пока мы работали, где-то уже велась подготов­ка к соответствующему мероприятию. Здесь происходило то же самое. Двое-трое мужчин подошли к нам и сказали, что, согласно обычаю, предстоит угощение. Ахмед почему-то за­артачился— то ли селение ему не понравилось, то ли не выспался — и ответил: «У нас есть что кушать». Мужчины

1 26. Конструкция перекры­тия в старинном лезгинском жилище (с. Каракюре)

переглянулись. Но на гостя обижаться нельзя. Главный из устроителей встречи, одноногий человек средних лет, убеж­дал меня, что мы не должны обижать их, пренебрегая их гостеприимством. По его наивному представлению, я, как старший по возрасту среди приехавших, вправе был решать. Ахмеда это взбесило. Мы, глядя в землю, потянулись гуськом к своему лагерю. Хромой некоторое время шел, тяжело ступая за нами и приговаривая: «Эх, Ахмед, эх, Ахмед», потом вернулся.

Мы ужинали, когда показались двое, наш знакомый на протезе и с ним еще один. Они подошли к нам, поставили бутылку водки и бидончик с молоком (для женщин). «Если вы не захо­тели зайти к нам, то мы пришли к вам, чтобы приветствовать вас как гостей». Ахмед поднялся и ушел в палатку. Остальные молчали. Мне было стыдно. Я стал развлекать пришедших как мог. Потом попросил шофера Ису: «Отвези их». Они уехали и долго не возвращались. Мы уже готовились к ночлегу, когда машина на большой скорости с грохотом подъ­ехала к лагерю и Иса, высунувшись из кабины, громко позвал меня. «Садитесь, вас ждут». Поехали.

Меня ждали. Пришлось нам с Исой представительствовать за всех. Приветственные речи, крепкие рукопожатия, широкие улыбки — и, конечно, возлияния. Было уже поздно, посте­пенно гости разошлись, куда-то делся Иса, и я остался в комнате с тремя мужчинами. Двое сели по обе сто­роны меня, беспрестанно подливая в стакан, а третий, с седой коротко остриженной головой, — напротив. Он ска­зал:

— Ну, а теперь говори, кто ты такой.
Я назвал себя.

— Э, что ты сказки рассказываешь. Откуда ты родом?

— Из Бердичева.

— Вах! Какой такой Бердичев? Здесь все свои, говори правду.

— Я говорю правду.

— Ты родом из нашего селения.

— С чего вы это взяли?

— Нам рассказали те, кто к вам в лагерь приходил, как ты с
ними разговаривал. Они сразу поняли, что ты — наш человек.

— Это им так показалось.

— Да что ты мне голову морочишь! Я помню тебя мальчиш­
кой, когда ты в школу ходил, я твой учитель. Тебя зовут
Джан.

—?!

— Да, ты — Джан Хан-Магомедов. Сюда приезжал такой же
вот, как ты, ходил, смотрел, фотографировал, а когда уехал,
мы узнали, что это был наш земляк Селим Хан-Магомедов,
архитектор из Москвы. А ты его старший брат Джан.
Пытаясь добиться у меня признания, они применяли недозво­
ленные методы, наливая чару за чарой и требуя выпить
за них, за меня, за соседей, за всех добрых людей на све­
те и пр. и пр.

Надо было с этим кончать.

— Эй, где Иса?
Нашли Ису.

— Поехали.

В сопровождении огорченных земляков мы вышли на улицу. 185 Машина оказалась запертой за воротами, ключ был неизвест-

но у кого. Послали за ключом. Пришел какой-то человек, радостно пожал нам руки и сказал:

— Ключа нет. Ночевать будете у меня. Мой дом — твой дом.
Что делать! Уже полночь. -Надо же где-то переспать. По­
шли за ним. Там пришлось снова поужинать. Утром завтрак
с тем же меню. Гостеприимный хозяин проводил нас до ворот.

— Приезжайте еще! Мой дом — твой дом!

Его желание исполнилось раньше, чем он ожидал. Вечером пошел дождь, в палатках было неуютно, и Иса сказал мне: «Ну что мы здесь будем валяться как бродяги? Поехали в гости! Мой дом — твой дом».

Поехали. Вошли. Наш вчерашний кунак с недоумением смот­рит на нас. Он вчера с честью выполнил долг гостеприимст­ва— чего нам еще надо? Иса пустил в ход арсенал своих россказней и прибауток — хозяин оставался сер, как дождь за окном.

— Иса, пора домой. Поехали.

Поехали. Иса, чертыхаясь, вглядывался в темень, чтобы не наткнуться на дерево, и приговаривал: «Ну! Ну! Мой дом — твой дом».

А когда вернулись в лагерь, Ахмед в назидание рассказал притчу, в которой, с подкреплением авторитета самого про­рока, раскрыл ситуацию иных случаев гостеприимства.

— Однажды к Магомету постучали в дверь и сказали: «Гостей
хотите?» Пророк ответил: «Не заставляйте меня лгать. Вхо­
дите».

Наш вчерашний кунак преподал нам урок: не нужно на­хально напрашиваться в гости, когда не приглашают. Но обычно горец, соблюдая обычай, принимает незваного гостя, если и не хотел бы этого, причем не подавая виду, что гость ему ни к чему. Горцы вообще тактичны, и нам, людям современной культуры, можно в этом у них поучиться. Никогда не забуду такой случай. Дело было в одном из селений самого отдаленного от Махачкалы Цунтинского райо­на, расположенного у хребта, за которым уже начинается Грузия. По представлению кумыков, тамошние жители вообще дикие люди. И вот как там обошлись со мной. Я пришел в селение усталый, с рюкзаком за плечами. Пред­ставился председателю сельсовета, и он пригласил меня к себе домой. Мы сели, стали беседовать. Он сказал что-то девочке, она принесла миску красных ягод и поставила передо мной. Забыв о деликатности, я набросился на них. Долг хозяев — угощать, но долг гостя — угощаться в меру. Он сообщил, что вчера его родственник приехал из-за хребта, из Грузии, и привез оттуда эти ягоды. Мне следовало сообразить, что поскольку это привозной деликатес, нужно быть сдержаннее. Угостили тебя — это не значит, что ты обрадуешь хозяев, если все уничтожишь. Он снова сказал

что-то девочке. Она принесла кувшин с водой, полотенце, и мне предложили помыть руки. Пока я умывался, миска с остатками ягод исчезла. Только тогда я сообразил, в какое глупое положение поставил себя. Хорошо, что у меня были с собой городские яства, я всё вывалил на стол, ссылаясь на то, что скоро вернусь в Махачкалу и мне ничего не нужно.

Горец не терпит неуважительного к себе отношения, но и сам относится к другому уважительно. В обществе, когда жизнь и судьба человека зависят не столько от обстоя­тельств, в которые его ставит иерархическая общественная система, сколько от него самого, у людей вырабатывается уважение к человеку, в том числе самоуважение. У людей вольных развито понятие о человеческом достоин­стве. Условия жизни кавказских горцев выработали в них ха­рактер прямой, открытый и решительный. И искусство (не заимствованное, а исконно свое) у них — соответственное их характеру. Впрочем, характер заимствований свидетельствует об изменении эстетических вкусов, а следовательно, и нацио­нальной психологии.

Батырай родился в те времена, когда дагестанцы начинали свою полувековую борьбу за независимость, и окончил свою жизнь, когда Дагестан уже был частью России, вдоль Кас­пийского побережья шла железная дорога и наиболее пред­приимчивые горцы богатели на овцеводстве. Батырай был прирожденным поэтом. Он был простым горцем, таким же как его соседи, не умел читать и писать и даже не знал, что стихами можно зарабатывать деньги. Но песня рождалась в его душе — и он пел. Его песни запоминались людьми, повторялись — и так они дошли до нас. Он полюбил девушку, которую ее родители не хотели выда­вать за него. И сделал то, что по обычаю делалось в таких случаях: похитил ее. Но в отличие от того, как поступали другие, не позволил себе насилия; она стала его женой только после того, как стала женой законной. Поэтические формы Востока проникали в Дагестан, и Баты­рай слагал свои песни под их влиянием. Но он был ис­тинным художником, и вместо подражательных витиевато-цветистых фраз вкладывал в свою любовную лирику реалисти­ческие жизненные смыслы:

Есть в Египте, говорят,

Наша давняя любовь:

Там портные-мастера •

Режут выкройки по ней

Есть по слухам в Шемахе
187 Страсть, что нашею была:

За нее в обмен купцы Деньги белые берут.

Как всякий истинный художник, он выражал правду жизни, и это, как всегда, не нравилось сильным мира сего. В данном случае —совету сельских старейшин; они запретили ему петь. Совет старейшин постановил: если запоет Батырай — зарезать у него быка. По обычаю, решение старейшин — закон. Но поэт не мог не быть поэтом. И его семь быков были зарезаны один за другим. Возлюбленная жена, забрав детей, ушла от него; по адату, жена имеет такое право, если муж оказался нерадивым хозяином. Что ж, иные за свои песни расплачива­лись и жизнью.

Но народ хотел песен. Люди сложились, купили быка и пришли к нему: «Пой, Батырай, вот штраф». Поэт вышел на террасу и плача спел одну из своих последних песен:

Ах, могу ль я песни петь,

Если гордое мое

Сердце сокола в груди

Сожжено печалью дней,

Солью горестей мирских.

Он умер нищим старцем, всеми заброшенный и забытый. Умер, не зная, что он — поэт.

Наступили новые времена, появились поэты новой формации. Теперь произведения местных сочинителей печатают в книгах, которые расходятся большими тиражами по нашей обширной стране и даже за границей. Только почему-то в самом Да­гестане к ним не относятся с таким восторгом, как за его пределами. Когда я спрашивал о причине, мне отвечали, что не заслуживает уважения сочинитель, не знающий действи­тельной жизни своего народа, не болеющий душой за него и обманывающий иноязычного читателя цветистой россыпью фальшивой экзотики.

Туман опускается на склоны древних гор. Пасмурно, сум­рачно, то и дело моросит мелкий дождь. Далекое прошлое истории Дагестана неясно, как смутные очертания предме­тов в этом тумане. Единичные местные хроники на арабском и персидском языках составлены сравнительно недавно, и достоверность содержащихся в них сведений во многом сом­нительна. Своя письменность здесь появилась только при Со­ветской власти. Свидетельств иноземных авторов почти нет: сюда раньше никто не проникал. Легенды и сказания уходят в глубь времен не более чем на два-три поколения. Ар­хеология раскрывает лишь отдельные детали необъятной тол­щи прошлого. Оно пока еще в тумане.

В горах много мест, где когда-то были селения. Жители 188 знают о них и охотно их показывают приезжим. В Кандике

нам тоже сказали, что поблизости есть заброшенное селение, и провели к нему. Неровности почвы, угловатые бугры, кое-где торчащие из земли камни. Много таких мест в Даге­стане. Археологам здесь работы — непочатый край. Неподалеку — заброшенное кладбище. Скользя по мокрому дерну, мы подошли к мрачным темно-серым стелам — верти­кально поставленным каменным плитам. Они отличаются от тех, которые можно видеть на ныне действующих кладбищах: массивные, покрытые пятнами выцветов, покосившиеся, глубо­ко вросшие в землю. Моросит дождик, фотоснимок получится плохой. К тому же самые интересные две стелы сильно на­клонились лицевой стороной вперед. Фотографирую их, лежа на мокрой траве. Старые стелы обычно не имеют надписей, и поэтому их датировать трудно. На этих двух есть надпи­си куфическим шрифтом — значит, что-то около XII века. То, что я увидел на одной из стел за селением Кандик, осенило меня догадкой. Я был так доволен, что даже не огорчился, когда на обратном пути, поскользнувшись на мок­ром камне, упал и повредил объектив фотоаппарата—благо имелся запасной.

Дагестанские намогильные стелы последних веков имеют об­лик типично ближневосточный. Они сделаны по иранским и турецким образцам, большей частью в азербайджанской трак­товке. Витиеватые формы, орнамент в виде дробных завиту­шек, затейливые арабские надписи. Казалось бы, вопрос ясен. Как бы не так. Стелы такого типа появились в Даге­стане не ранее XV века. Средневековые выглядят иначе. Орнаментика на них архаическая, под стать местному ар­хитектурному орнаменту. Крупные, лаконичные формы. Язы­ческие культовые знаки. Непонятные изображения, странные очертания. Значит, происхождение не местное? Но самые старые стелы (появившиеся здесь, вероятно, в X—XII вв.) имеют совершенные, отработанные формы. Они появились здесь сразу в готовом виде—нет предыдущих фаз их раз­вития. Может быть, и были, но о них нет данных. Судя по тому материалу, которым мы располагаем сегодня, можно предположить, что каменным стелам в Дагестане (и в других местах Кавказа) предшествовали деревянные. В литературе по археологии и искусству других стран — на­пример, стран Ближнего Востока и Передней Азии — мне не встречалось изображений стел, которые могли бы служить параллелями средневековым дагестанским. Особенно примечательны и своеобразны стелы в Табаса-ране.

Один мой знакомый, живущий в Махачкале, убеждал меня,

что они свидетельствуют о христианстве. В средние века

христианство действительно, имело некоторое распростране-

189 ние в Дагестане, в том числе в Табасаране. Но эти стелы

нельзя считать христианскими. Моего приятеля сбили с толку некоторые изображения на них, которые он принял за христи­анские. В таких случаях нельзя торопиться с выводами. Знаки древней языческой символики в средние века и даже позднее почитались и христианами, и мусульманами. Например, крест применительно к Кавказу отнюдь не обязательно является христианским символом. Хевсуры нашивают на своей одежде кресты из матерчатой тесьмы вовсе не потому, что они христиане: так делают и мусульмане в Дагестане. В Дагестане

127—128. Намогильные сте­лы в Табасаране: XII в. (с. Кандик) и XVIII в. (с. Ляхля)

и Чечне нередко даже на зданиях мечетей встречаются изображения крестов.

«Посмотрите, — сказал мне мой знакомый, — вот изображение святой троицы». Действительно, на стеле был выполнен рель­еф, очертания которого казались похожими на три человече­ских силуэта. Да, это святая троица, но не христианская, а языческая. В древних культах Закавказья, Передней Азии и Восточного Средиземноморья почитались различные троицы богов. У этрусков храм состоял из трех отделений. Подобные

129. Тип намогильной стелы, пол учившей распростране­ние в Дагестане и других местах Северного Кавказа в XIX в. (с. Вихли)

церкви были в Византии, Армении и Грузии. Потом три отделе­ния уже не устраивали, но все же делали три апсиды, хотя только одна из них играла роль заалтарной части храма. Три креста, три солнечных диска — распространенная тема в древней языческой культовой символике, а затем орна­ментике.

В Дагестане встречаются намогильные стелы с диском или шаром наверху. Их силуэт похож на фигуру человека. Но происхождение этой формы иное: прямоугольная подставка, увенчанная символом солнца. Я понял это, когда на сред­невековой стеле у с. Кандик увидел высеченное в камне изображение прямоугольника с прикрепленными к нему не­сколькими дисками.

Фигура в виде прямоугольника, увенчанная диском, встре­чается в декоре и христианских и мусульманских построек Малой Азии. Это — древний языческий символ солнца. На многих табасаранских стелах встречается изображение трех солнечных дисков. Три прямоугольника, увенчанные дисками, означают то же самое.

Как легко впасть в ошибку, делая поспешные заключения. В Дагестане можно видеть изображения всадника — в на­скальных росписях, сделанных три тысячи лет тому назад, и на намогильных стелах позднего средневековья. Естествен­ное, казалось бы, суждение, которое приходит в голову и затем появляется на страницах научных публикаций — будто бы это отражение развития бытового и военного всадни-чества. Но это не так. Этот всадник — не человек, а бог. Наиболее почитавшийся из пантеона местных языческих бо­жеств— бог солнца.

Почему он изображен всадником? У скандинавов, основным средством транспорта которых была ладья, солнце изобража­лось плывущим на ладье; у древних народов евразийской лесостепной полосы основным средством транспорта была ко­лесница, и они изображали солнце едущим на колеснице; в горах основным видом транспорта была лошадь, и солнце здесь изображалось едущим на лошади. Среди наскальных росписей Дагестана есть изображения всадника, везущего солнце на луке седла, или всадника с нимбом (солнечное сияние) вокруг головы, или — лошади с нимбом! Всадник, лошадь — это образы солнечного бога. Он вошел в христиан­ство под именем св. Георгия Победоносца, поражающего змия (борьба солнца со змеей — древний мифологический сюжет).

Поэтому на Кавказе так почитался св. Георгий: его прообра­зом был бог солнца.

Кстати, древнегреческий Пегас, крылатый конь — одна из ипо­стасей солнечного божества. В связи с этим любопытно отме­тить, что в Чечено-Ингушетии было найдено раннесредневеко-

130—131. Редкие виды стел в Дагестане (Табасаранский район)

132—133. Изображение дис­ка — символа солнца на мо­гильной стеле XIX веке в Да­гестане (Табасаранский рай­он) и на древнеримской сте­ле

вое изображение крылатого коня (вспомним изображение всадника на крылатом коне в Дагестане).

По древнему языческому обычаю, на мусульманских намо­гильных стелах в Дагестане изображалось солнце: в виде розетки или шара, или круга с крестом, или птицы (пти­ца— тоже образ солнца, поэтому солнечный бог у славян назывался Перун, что значит «пернатый»), или всадника, или коня. В Дагестане есть намогильные стелы в виде го­ловы коня.

Стелы, увенчанные солнечным диском, бытовали в древ­нем Средиземноморье от Балкан до Испании. Странно. Как и когда они попали в Дагестан?

В табасаранских мечетях опорный столб имеет особую фор­му, нигде больше в Дагестане не встречающуюся: столб имеет расширяющееся кверху, трапециевидной формы венча­ние. Конструктивный прообраз такой опоры ясен: иногда встречается в утилитарных конструкциях такой столб, ушире-ние которого используется для более удобного опирания на него балок. Столбы, подобные табасаранским, известны в древней Мидии (северо-западный Иран) и в горной Грузии. Специфическая архитектурная форма у разных народов, раз­деленных сотнями километров труднопроходимой горной тер­ритории. Как это объяснить?

В Табарасане деревянные детали здания покрыты ковро­вой резьбой. Ею украшены столбы в мечетях, а также лицевые

1 34. Всадник — древнее изображение солнечного божества, прообраз христи­анского Георгия Победо­носца (с. Хотода)

плоскости массивных коробок дверей и окон. У соседей та-басаран — лезгин на юге и даргинцев на севере — можно видеть более архаические формы декора оконных и дверных обрамлений: это символы солнца — круги и кресты, и сим­волы земли — ромбы. У табасаран они превратились в пле­тенку, в рисунках которой можно видеть переплетения в разных вариациях крестов, кругов и ромбов. Узоры таба­саранских орнаментальных плетений слишком похожи на ар­мяно-грузинские, чтобы можно было игнорировать этот факт.

135. Резной деревянный портал мечети • с. Тпиг

Когда и при каких обстоятельствах происходило заимствова­ние? О том, чтобы именно Табасаран среди прочих областей Дагестана имел в средние века особые связи с Грузией или Арменией, ничего не известно.

За Табасараном находится небольшой район, со всех сторон окруженный труднопроходимыми горами; здесь обитает не­большая народность лезгинской группы — агулы. В агуль­ском селении Рича есть мечеть, известная среди знатоков дагестанских древностей благодаря интересной надписи на одном из ее резных камней. В этой надписи сказано, что мечеть отстроена после того, как войско монголов в нача­ле XIII века разрушило селение. По характеру некоторых элементов резьбы столбов мечети можно заключить, что они были изготовлены в XII веке. Эти столбы несколько обгоре­ли— может быть, следы пожара, учиненного монголами... Семьсот лет прошло с тех пор.

Двенадцатый век. Замок в Ицари, мечеть в Тама, церковь в Датуна, михраб в Калакурейше, барельефы в Кубачах. Многие выдающиеся памятники зодчества и художественной культуры Дагестана датируются этим временем. Двенадцатый век был периодом расцвета хозяйственно-эконо­мической и культурной жизни Передней Азии, Средней Азии, Ближнего Востока и Кавказа. Это была яркая страница в истории народов Азии и Кавказа, сравнимая с эпохой Воз­рождения в Европе. И кто знает, как сложились бы судьбы культуры Востока, к каким вершинам развития пришла бы Азия, если бы не Чингис. Тот самый Чингис-хан, которому теперь с благоговением поставили памятник китайские проек­танты нашего с вами будущего. А после Чингиса был Тимур, нанесший культуре Азии новый удар. Городская цивили­зация, возродившаяся было в Дагестане после того, как спала волна арабской агрессии, была уничтожена Тимуром. Например, Тимур разгромил город Алмак, имевший семь-восемь тысяч домов (сейчас даже неизвестно место, где он находился), город Кадар, в котором проживало несколь­ко тысяч семейств (ныне Кадар— рядовое селение). Затем для Дагестана, как и для всего Кавказа, как и для Азии, наступили века упадка. После многовекового мра­ка только в XX веке для народов Востока забрезжил свет новой жизни.

Дагестан очень разный. Дербент с его колоритом старого южного города — и Каспийск, новый город, построенный при Советской власти. Древние селения, как бы вставшие со страниц истории, — и новые селения, с просторной застрой­кой, шиферными крышами и зеленью садов. Только что вы были в окружении дикого горного пейзажа — и через час полета на Самолете местного сообщения попадаете в совре-

менный город Махачкалу, едете на троллейбусе по прямым улицам, прогуливаетесь по усаженной цветами приморской набережной, входите в здание театра ультрановой архитек­туры.

Может ли современный город иметь национальный облик? Большинство архитекторов отчаялись дать положительный ответ на этот вопрос, а те, кто считает, что современная архитектура может быть национальной, оставаясь современ­ной, оперируют в основном словесными аргументами. В Ма­хачкале строят по-современному (т. е. как везде), люди одеваются по-современному (т. е. как везде), в магазинах — товары те же, что и везде.

В журналах мод и на просмотрах мод сезона для разнооб­разия представляют модели одежды (женской или детской), задуманной с использованием национальных мотивов. На них смотрят со снисходительным интересом, но никто не шьет себе «национальное» платье, а если бы таковые выпускались промышленностью, они вряд ли имели бы спрос. Неужели, правда, мир идет к неизбежной унификации? Если проблема национального в искусствах, связанных с материальной культурой (архитектура, дизайн, орнамент), сложна, то в изобразительных искусствах она не проще. Что делает живопись и скульптуру национальной? Тематика? Но ведь сами сюжеты утрачивают национальную специфику. Стиль? Но в чем он?

Собрание картин музея изобразительных искусств в Махач'-кале небольшое, но довольно неплохое. В числе работ русских художников есть работы известных мастеров. В двух залах экспозиция посвящена дагестанской тематике: здесь большая коллекция Е. Лансере, монументальные полотна Ф. А. Рубо, несколько вещей Г. Гагарина. Эти русские художники вто­рой половины прошлого — первой половины нынешнего века изображали сцены Кавказской войны, местные пейзажи, гор­ные селения, колоритные типажи.

В 1920-х годах начинал свою деятельность первый видный дагестанский художник М. Джемал. Как и Е. Лансере, он обращался к старому горскому быту, изображал старые селения, людей в старинных одеждах.

Но ведь не всегда же заниматься художнику только прош­лым. Нынешние дагестанские художники обращаются почти исключительно к современности, и если их интересует ис­тория, то современная.

Назначение изобразительного искусства состоит не только в том, чтобы просто изображать. Художник должен проникать в сущность жизни и показывать ее, в этом состоит глав­ный принцип реализма. Нужно сказать, что иные старые работы живописцев, обращавшихся к дагестанской тематике, более реалистичны, чем многие нынешние, ибо более психо-

логичны. Да и по колориту темная гамма более соответ­ствует реальной картине горного Дагестана, чем просветлен­но-радужные краски. Но дело, конечно, не только в цвете и прежде всего не в нем. Излюбленное традиционное цвето-сочетание в искусстве старого Дагестана — черно-белое. Каза­лось бы, черно-белые линогравюры братьев Сунгуровых должны были бы вызывать ассоциации с местной реально­стью. Но они, несмотря на свою ахроматичность, по-восточ­ному, не по-дагестански, цветисты. Их пронизывает дух вечного праздника, беззаботной жизни.

Кто может взять на себя смелость давать художнику на­ставления? Его творческая совесть — главный его судья. Так же, как каждым из нас руководит прежде всего его совесть.

Карта-схема

горной

Чечено-Ингушетии