Приедете в лагерь, будете работать, появится аппетит и съедите. Даже будет очень вкусно.

- Но ведь вы знаете, - возразил я " многомудрому", - какие заработки
ожидают освободившегося из лагеря. К тому же у меня нет жилья и
физически я очень слаб-

Этими словами я вовсе не надеялся разжалобить новоявленного владыку России. Мне уже достаточно хорошо было известно, сколь тщетна такая надежда. Жид способен делать добро тою лишь тогда, когда это приносит ему лично или всему племени Израиля значительную моральную или материальную выгоду. Мне любопытно было проследить его реакцию. Моя настойчивость заставила его сменить настроение. Он вдруг стал нервным и раздражительным и наконец заорал, чтобы я убирался прочь из его кабинета. Из-под маски " многомудрого" вынырнула и ощетинилась мелочная, подлая и злобная душонка. Я поспешил оставить гнездище паука.

Эпилог

На другой день поезд уносил меня за пределы Кизеллага, прочь от Урала с его бесчисленными лагерями и их паукообразными владыками - в сторону Москвы. Там, впереди, меня не ожидало никакое " светлое будущее" - я это отлично сознавал. В моём чемоданчике, с которым я одиннадцать лет назад вернулся с Запада и который теперь был дважды " обчищен" ворами, хранилось всё мое земное богатство: старые " вольные" ботинки, пара дырявых носков и ещё две-три ничтожные тряпки, вызвавшие презрение даже у воров-крохоборов. Я рассчитывал на поддержку друзей и на милость Божию. Я ехал навстречу новым мытарствам, где брань духовная будет постоянно сочетаться с элементарной биологической борьбой за су шествование в условиях далеко не равных с " прочими советскими гражданами".

Соседка по купе, женщина средних лет и по виду из совинтеллигенции, долго приглядывалась к моей стриженой голове, костлявой фигуре и бросающемуся в глаза моему странному - полувольному, полулагерному облачению.

- Вы, вероятно, возвращаетесь из больницы?

- Нет, - отвечаю, - из лагеря. Женщина недоумевает. Уточняю:

- Из тюрьмы...

Это любопытно. И за что же?

- Я политический, - отвечаю намеренно равнодушно и наблюдаю
реакцию.

- Политический? Что это такое? И как бы спохватившись:

- Ах да, это при даре- за народ, за свободу... А теперь разве есть такие?

- Есть и теперь... за бегство от " свободы".

Колёса вагона мерно постукивают на стыках рельс. Слегка, убаюкивающе покачивает. Я лежу на второй полке (самое аристократическое место в Bai онзаке). Обхожусь без матраца и подушки - и без того шикарно, ведь это не вагонзак, а вольное купе плацкартного вагона. На окне белая занавеска. Утром проводница разносит прилично заваренный чай с кусочками сахара В паке гиках.

Не желаете?

- С удовольствием. Два стакана.

Ставит на стол два стакана в изящных подстаканниках из белого металла под серебро.

Боже мой! Какие блага! Как прекрасна земная жизнь!

На минуту забываюсь. Горячий чай обжигает губы. Сладость и аромат, которых не вкушал три года, приятно щекочут нёбо н горло.

Но это всё' ложь, всё лицемерие и обман. Правда не здесь, она - там.

Глаза сами собой закрываются. Прочь этот призрачный сон. этот глупый мнраж. Пусть навсегда останутся в памяти картины подлинной, живой, правдивой действительности.

- Шаг вправо, шаг влево - конвой стреляет без предупреждения!

- Начальник, воды!.. Начальник, хоть глоток воды! Начальник! Начальник!

- Р-р-работай, с-с-сука! Вкалывай! При рогом!

- А ну, объясни мне, что значит слово " хемагогия"?

- Где это видано, чтобы немец перед жидом вставал? -Вкар-р-рцер!!!

- Продала меня сука большевикам за триста грамм гороху!

- Брат мой Иоанн, вот как надо молиться Богу...

- Прожил день - перевернул страницу Книги Жизни, выстегал ещё одну
собаку израилеву.

Боже праведный! Помоги мне никогда не забывать эту бесконечную вереницу страшных картин моего нынешнего Отечества. Помоги, Всевышний, сохранить эту память до последнего вздоха и с этими картинами в душе сойти в могилу.

На перепутьях России, по которым с раннего детства Ты мудро повёл меня, о Божественный Промыслитель, не дай мне сбиться с истинного пути - ни впасть в сладостную прелесть сетей лукавого мира, ни ввергнуться в мрачную пропасть жестокого отчаяния.

Ещё не окончен путь, ещё в сумрачной дали - новые перепутья, перекрёстки, развилки дорог. И новые скорби, одни скорби, много скорбей. Их предугадывает сердце.

Но - вперёд! Вперёд, и только вперёд, не колеблясь и не смущаясь духом, чтобы в конце пути вместе с мудрецом древности по праву сказать: " Я шёл не туда, куда идут другие, а туда, куда повелевает долг".

Послесловие

Воля - как продолжение ГУЛАГа

" Воля" встречает освободившегося зека холодным равнодушием и откровенной враждебностью. Это одинаково относится и к бытовикам, и к политическими, но к последним - особенно. Ощетинившись штыками бесчисленных запретов и препятствий, она отводит ему долю социального изгоя и раба, у которого впереди- никакого просвета. Вспоминаю Германию (впрочем, такой порядок во всех странах Свободного Мира): освободившегося заключённого (разумеется, лишь бытовика, политических там нет)встречают прежде всего церковные, а вслед за ними и бесчисленные прочие благотворительные организации: бесплатное питание, жильё, деньги, работа, одежда, обувь - всё к твоим услугам, только не попадай больше в тюрьму. А в нашей стране, строящей " светлое будущее" для всего человечества, освободившийся гулаговский раб, больной и выжатый как лимон в каторжных лагерях, где его " исправляли" - из прямого делали горбатого, этот наш обретший " все права" гражданин, бесприютный, без куска хлеба и без крыши над головой, наводит страх и ужас на всех окружающих. Даже родственники ему не рады: приютив его, они становятся объектом слежки и доносов и переходят в разряд подозрительных со всеми вытекающими отсюда гнусными последствиями. Тоталитарный режим не любит показывать изнанку своей прилизанной действительности. Страной правят люди, которым в нормальном государстве полагалось бы безвылазно сидеть в тюрьме или болтаться на виселице.

В сравнении с тем периодом моей жизни, который описан мною в книге (" На перепутьях России", 1933-1969), когда судьба мотала меня из конца в конец по земле моей родной страны и " по заграницам", период послелагерный, почти такой же по продолжительности, отличается постоянством и стабильностью. Волею Провидения меня забросило в небольшой провинциальный городок Владимирской области, где я постепенно и капитально обосновался и где, по-видимому, буду доживать свой век.

Этому " обоснованию" предшествовали четырехлетние мытарства: без жилья, без прописки или с временной пропиской, без работы или с временной работой в виде чернорабочего, подсобника, кочегара. Сами по себе эти мытарства были бы не столь трудны и жестоки, если бы на пятки не наступала милиция - это террористическое чудовище, действующее по наущению и прямымчкёстким указаниям другого, ещё более изощрённого монстра - КГБ, этого жуткого, человекообразного урода, порождённого

Иван Васильевич Овчиннитков.

1994 год

революцией и сатанинской властью большевиков. Искать зашиты от этого мракобесия где бы то ни было и у кого бы то ни было я считал делом абсолютно бесполезным и безнадёжным. Народ наш был погружён в спячку. Время от времени он просыпался, опохмелялся и снова засыпал. Так поработала гильотина большевистского террора: действуя горизонтально, она посрубала почти все головы, возвышающиеся над толпой. И вот осталась одна серая биомасса - тупая, инертная, ко всему равнодушная. Лишь верующие - русские православные - ещё сохраняли человеческий облик.

I (омню слова священника отиа Анатолия (в монашестве Иннокентия) Просвирнина, сказанные лично мне в 1971 году:

Наша миссия -спасать людей. А кого спасать, Иван Васильевич? Людей-то нет!

Число верующих становилось всё меньше и меньше, так что они представляли собой каплю в человеческом море. Только среди сохранившихся православных христиан я находил помощь и поддержку.

Где бы я ни появлялся, за мной следовала толпа стукачей-сексотов КГБ, и где бы я ни оседал, они окружали меня плотным непроницаемым кольцом. По всей стране их было одиннадцать миллионов, но ненасытная сатанинская утроба большевизма требовала их всё больше и больше. " Наша власть будет самой прочной, потому что она будет утверждаться на всеобщем и поголовном доносительстве". Так записал пророк сатанизма в " Протоколах сионских мудрецов". Советская власть была властью стукачей-сексотов и опиралась на гигантскую громаду этих холуев режима.

Чекисты вовлекали в стукачество не только доброхотов, ко и очень часто людей, по разным причинам оказавшихся в затруднительном или безвыходном положении, чаще всего по вине той же чекистско-советской власти, Вот пара примеров.

В общежитии Ремстройупрааления (РСУ), где я начал свою трудовую деятельность после освобождения, как-то вечером ко мне на койку подсел молодой, крепкий на вид и весьма симпатичный молодок человек. Общежитие - четырнадцать коек в одной комнате - кипело пьянкой после получки и никто на нас не обращал внимания. Все были бывшие зеки, равные - в своём бесправии, у всех был паспорт, выданный " на основании справки" - " волчий билет". В основном это были " москвичи", как их звали местные жители. В Москве их не прописывали, и они вынуждены были ютиться где угодно и выполнять какую угодно работу в подмосковных городах, но за пределами Московской области. Их дешёвые рабочие руки и безотказность в исполнении любой работы были очень выгодны рабовладельческому режиму социализма.

- Что ты за человек? - начал он. - Меня на днях вызвали в милицию, но не в ментовку, а провели на второй этаж...

- Там находится КГБ, - вставил я.

- Мне предложили следить за тобой и обо всём увиденном и услышанном от тебя доносить им. Но я сам их не люблю, прямо сказать- ненавижу. Но у меня в Москве семья - жена и двое детей. Они обещали мне помочь с пропиской. Что было делать? Я согласился. Но я не хочу быть подлецом. Давай условимся: я буду передавать им только то, что ты мне скажешь.

Я поразился его откровению. Передо мной был настоящий русский человек, чистосердечный, благородный. Я поблагодарил его за признание,

23 Зак. 3979

но участвовать в этой игре отказался.

Пользуясь сведениями других информаторов, - пояснил я этому доверчивому и просгодушному человеку, - чекисты могут заловить тебя на противоречиях, а это будет иметь для тебя неприятные последствия.

В доносительстве на меня признался мне также начальник отдела кадров, но совместительству - комендант общежития.

Л вот эпизод с одной пожилой женщиной, хозяйкой дома на улице Суворова, приютившей меня на некоторое время из христианского милосердия. Её вызвали в КГБ и предложили " сотрудничать": следить за мной и доносить. Она попросила время, чтобы " полумать". Ей назначили день явки. Возвратившись домой, она обо всём и со всеми подробностями рассказала мне и попросила совета: что делать, как от них избавиться? Задача была нелёгкой. Я сознавал, как трудно будет этой простой русской женщине, 65 лет, слабой здоровьем, выстоять и отбиться от этой грубо наседающей, наглой, бесовской силы, изощрённой в методах лукавства, подлости и коварства, - силы, уверенной в своём беспредельном земном могуществе. Стойте твёрдо и непоколебимо, - ответил я ей. - С самого начала дайте им почувствовать, что вся их затея обречена на провал. Мысленно молитесь Богу - Бог подкрепит. Скажите, что ваша вера не позволяет вам делать человеку зло. При словах " вера", " Бог" они придут в бешенство. Стойте крепко. Бить они вас не посмеют: Бог отнял у них эту власть - избивать свои жертвы. А вы почувствуете от Бога прилив духовных сил и выйдете из схватки победительницей.

Возвратившись домой, она долго и подробно рассказывала мне об этой своей встрече с чекистскими бесами.

- Они кричали на меня, угрожали, бегали по кабинету, топали ногами. А один подскочил ко мне, сжал кулаки так, что захрустели пальцы, и совал их мне в лицо, при этом шипел как змей, извергал какие-то злобные слова, которых уже и не помню. На губах его выступила пена, он облизывал её языком, и она снова выступала. Поистине - бесы из преисподней. Всё это время я только молилась Богу: " Заступи, спаси, помилуй..." Конечно, про себя, безмолвно, потому что при упоминании Бога их злоба и ярость были подобны взрыву. Наконец, двое из них схватили меня за руки и вытолкали вон. Оказавшись на улице, я с облегчением перевела дух и поблагодарила Всевышнего, что есть ещё на свете свежий воздух.

Зацепиться за жизнь в Александрове было необычайно трудно. Начальница паспортного стола, Тювина Серафима Васильевна, дебелая деревенская баба с партбилетом, и начальник милиции майор Говорков бдительно охраняли покой и безопасность партноменклатуры, КГБ и свои личные привилегии.

11о рекомендации двух священнослужителей меня приютила церковная

бабушка Пелагея Сергеевна Едкова. V неё была крохотная комнатка в коммунальной квартире на четыре семьи в старом деревянном доме по улице Свердлова (бывшая Соборная, до сих нор носяшая имя этого палача Русского народа). В Александрове у неё было множество родных и знакомых кз простого люда, в основном - прихожан церкви, единственного на весь город и район Троицкого собора на территории бывшего монастыря, в это время — музея. (Теперь, слава Богу, снова монастырь.) В комнатке кроме печки были стол, бабушкина кровать и крохотный топчан, который на несколько месяцев стал моей лежанкой: на нём я днём сидел, а ночью спал, свернувшись калачиком, ноги—на стул. С утра мы отправлялись бродить по городу в поисках доброго человека, который согласился бы меня прописать. Такого человека, обычно верующую бабушку, мы находили и отправлялись втроём в паспортный стол милиции. Там нас встречала, с неизменной неприязнью и враждебностью, Тювина Серафима Васильевна, гроза и террористка всех " москвичей". Всякий раз она к чему-нибудь придиралась и отказывала в прописке. Измученные бесконечной ходьбой по городу и бесплодными попытками сломить сопротивление партийно-милицейской тумбы, мы возвращались в каморку Пелагеи Сергеевны и, призвав на совет её дочь Людмилу, обсуждали наше беспросветное положение и изыскивали способы, как подступиться к этой милицейской ведьме. Однажды решили: лучше всего её подкупить. Все эти власть имущие чиновники продажны, берут деньги и дорогие подарки. Но в моём случае дополнительным барьером вставал КГБ. Зная это, на подачку Тювина не клюнет. Этот вариант пришлось отклонить. И мы продолжали ходить, кланяться, просить, умолять. Наконец, мы нашли такую бабушку, у которой придраться было не к чему. ТювиноЙ ничего не оставалось, как пойти на уступку. И она послала меня к заместителю председателя Горисполкома. Была тогда такая " товарищ Баринова". И вот эта советская барыня милостиво дала разрешение: " Прописать временно на шесть месяцев". Так я " зацепился" в городе Александрове. На это ушло более трёх месяцев.

Далее—поиски работы. Мне посоветовали устроиться дворником, так как им обычно предоставляют жильё.

Захожу в " Александровский торг". " Дворник не нужен? " Начальница отдела кадров, молодая женщина, приняла доброжелательно: " О, дворники нам нужны. Мы открываем несколько новых больших магазинов. Ваш паспорт".

Окрылённый успехом, я подаю свой " молоткастый, серпастый" и смотрю на неё с радостной надеждой, позабыв о записи: "...паспорт выдан на основании справки..." Лицо начальницы, до тогоулыбчатое, вдруг скисло. Возвращает мне паспорт.

23*

" Судимых не берём. У нас материальные ценности..."

Не теряя надежды, восклицаю: " Но я не вор, не грабитель. Я сидел по политической - за слово, за убеждения!.."

" Тем более не можем вас взять. Дворник - работа индивидуальная, а вам следует работать в коллективе, чтобы коллектив вас перевоспитывал".

Дух мой упал, но всё-таки пытаюсь ухватиться за соломинку:

" Да что меня перевоспитывать? Я и так достаточно воспитан. Я прошёл полный вузовский курс марксизма-ленинизма! "

Но вся моя аргументация не возымела никакого действия. В меня вперилась тупая физиономия комсомольско-партийной активистки. Позднее я узнал: все кадровики во всех учреждениях и предприятиях являются секретными сотрудниками КГБ.

Была у меня ещё одна попытка устроиться дворником - в Москве. Через посредство друзей одна заведующая домоуправлением согласилась взять меня на работу с предоставлением жилья - однокомнатной квартиры в полуподвале. Дали адрес. Я летел туда на крыльях. Жильё бездомному броаяге, да ещё в Москве! Я готов был ворочать любую работу за десятерых. Меня встретила молодая, симпатичная, добрая женщина.

" Я готова вас взять. Но решающее слово за милицией: она дает прописку".

Опять прописка... Мой энтузиазм погас. Иду в милицию. Крохотная надежда всё-таки теплится в душе. Выждав очередь, захожу к начальнику паспортного стола. Сидит молодой майор в новеньком мундире со сверкающими погонами - видно, только что получил повышение. Сытый, холёный, самоуверенный. Едва взглянув на вторую страницу моего паспорта, бросает его в мою сторону:

" Мы судимых не берём".

Тяжёлым камнем падают эти слова в мою душу. Пытаюсь что-то лепетать в своё оправдание, но вера уже убита и сознаю, что говорю попусту.

Странные люди-эти партократы и совчиновники! Какие духовные плоды этот человек мог бы пожать, сделай он это, ему ничего не стоящее, маленькое добро несчастному человеку! Но нет, добра он не сделает и духовной радости не испытает. Зато он будет услаждаться злорадным чувством самодовольства от содеянной ещё одной пакости. Невольно вспоминаются слова из песенки Владимира Высоцкого:

Ему за нас - и деньги, и два ордена, А он от радости всё бил по морде нам.

Советская власть - это торжество слегка окультуренного хамья н абсолютного зла! Её чиновники - бесноватые выродки-дебилы. Нормальному человеку в их среде места нет.

Был у меня в лагере друг- Георгий Александрович Петухов, бывший моряк-помпотех (помощник капитана по технической части), уроженец Вологодской губернии, человек крепкий, здоровый — нравственно и физически. В заключении он почувствовал тяготение к религии. Я был его первым наставником и учителем. Он умел добывать запрещённый в лагере чай, я бегал в кочегарку, заваривал — покрепче, по-купечески, и мы с ним проводили долгие часы за беседой на религиозные темы. По освобождении он некоторое время жил и работал на каком-то заводе в Волгограде на инженерной должности, получил квартиру, обменял её на комнату в Загорске (Сергиев Посад), стал частым посетителем Гроице-Сергиевой лавры и. покончив с миром, принял обет целибата и рукоположился в священника. Он явился ко мне в Александров в момент, когда я был до предела изнурён проблемами жилья, прописки, работы, средств существования.

- Бросай все, поехали в монастырь!

Предложение было несколько неожиданным, но, поразмыслив, я увидел в этом способ вырваться из заколдованного круга бытовой круговерти и безнадёжных попыток как-то устроиться в этой жизни. Я дал согласие. В это время я работал подсобником в одной из строительных бригад РСУ. Прораб и начальник, как и полагается, были евреи, работники - русские. Я обратился к начальнику и попросил разрешения отлучиться на неделю. Начальник не разрешил, ссылаясь на аврал работы. Я заявил ему, что уеду самовольно. Теплилась надежда, что с помощью Божией я в этот бедлам никогда больше не возвращусь.

И мы отправились в Псково-Печорский монастырь. Настоятель монастыря архимандрит Алипий был другом моего друга, и это подавало нам надежду на успех предприятия. По прибытии Георгий сразу же пошёл на приём к Алипию и принёс мне вести малоутешительные. Кратко он передал мне содержание беседы с Алипием.

" В монастыре можете недельку пожить, но принять вас в монахи - не в моей власти. Всем ведает КГБ. И среди монахов есть стукачи. Настоящих-то монахов по доносам выгоняют, а уж принять новых, да ещё бывших политзеков, - дело абсолютно безнадёжное".

Нам ничего не оставалось, как только возвратиться назад.

Моё десятидневное исчезновение из поля зрения переполошило КГБ. Вся милиция была поставлена на уши. Как только я появился, меня тотчас схватили и притащили к начальнику милиции майору Говоркову. Наглый и хамовитый, вдохновляемый и подстрекаемый КГБ, этот вчерашний пролетарий, " шустрый сын бедного крестьянина", прорычал как разъярённый зверь: " Убирайся из Александрова или я посажу тебя на три года! "

Я знал, что начальство не шутит. Суды послушно штамповали приговоры под диктовку КГБ. Целый ряд моих лагерных друзей и знакомых отбывали по второму и третьему сроку по ничтожнейшим придиркам милиции, вдохновляемой КГБ. В пасти этого зверя, именуемого " советская власть", должны были постоянно хрустеть человеческие кости.

Помню в лагере на 11-м лаготделении в Мордовии мой друг, бывший руководитель НТС Е.И. Дивнич, дал краткую, но исчерпывающую характеристику этим человекообразным уродам: " У них не лица, а рожи. У них не жёны, а бляди. И вся их мораль укладывается в три слова: пить, жрать, е..." Позднее этой формуле их морали я придал более цензурный и цивилизованный вид: " Пить, жрать, сношаться- жить и наслаждаться! " Их место - в буфете, наше место - в тюрьме. Эти человекообразные животные существуют в мире трёх измерений. Четвёртое ~ дух, выделяющий человека из стада животных, им не дано. Их облик - природа бесов. Их удел -преисподняя.

Судьба всё-таки посмеялась над Говорковым. Однажды трое его воспитанников, вывалившись пьяными из ресторана, стали приставать к проходившей на улице молодой паре. Когда хамство их достигло предела, парень дал по морде одному из мерзавцев, именуемых в прессе " правоохранителями". Тогда все три " героя" (один из них был преподаватель самбо) набросились на парня и забили его насмерть. Судить убийц увезли во Владимир, чтобы не вызвать очередного всеобщего возмущения народа: незадолго до этого в Александрове произошло настоящее восстание, во время которого здание милиции было сожжено и несколько милиционеров убито. Вызванные войска кэгэбэшного подчинения расстреляли восставших. Разумеется, ни в газетах, ни по радио об убийстве парня не было сказано ни слова. Сегодня мерзавцы Говоркова уже гуляют на свободе, а мужественный благородный человек - в могиле. Говоркова сняли с должности начальника, однако жирного пирога не лишили: назначили начальником режима на один из номерных заводов. Вскоре он смотался в свою деревню и занялся огородничеством - чем ему и полагалось бы заниматься всю жизнь..

Однако надо было подчиниться бесноватому начальнику, и притом без промедления. Друзья посоветовали мне перебраться в город Покров и попытаться там устроиться с помощью местного священника, которому они меня рекомендовали. Покров до революции был уездным городом -цветущим, бойким, жизнерадостным. Одних только " чайных" (так назывались там трактиры, кабаки и рестораны) было двенадцать и в каждой из них можно было вкусно и сытно пообедать, а при желании также и выпить всё, что только пожелает душа. Не только телесное, но и духовное не было в забвении. Три церкви с колокольнями каждый день оглашали город и окрестности радостным, торжественным перезвоном. Под сатанинской

властью большевиков город зачах и заглох. Пообедать было негде — ни одной даже рабочей " столовки". Две церкви были разорены, колокольни взорваны. Третья существовала под постоянным страхом закрытия. Уже при мне КГБ через свою агентуру устроил в ней пожар, но церковь выдержала, восстановилась, обновилась.

Настоятель церкви отец Андрей сделал всё, что было в его силах, но попытки прописаться у верующих бабушек не дали результата. И здесь, как и в Александрове, милиция непоколебимо стояла на страже идиотских своих законов: " держать и не пущать! " В конце концов совместными усилиями мы нашли выход: я купил половину старенького домика. Денег взаймы дал Георгий Петухов. Милиции ничего не оставалось, как поставить в моём паспорте штамп прописки. По просьбе о. Андрея староста дал мие справку, что я работаю в церкви чтецом и певцом. Я отнёс её в милицию и та этим удовлетворилась. Это обеспечило мне относительно спокойное существование в течение двух лет. Я пел в хоре, читал " часы", " апостола", " шестопсалмие". Милиция и КГБ через своих стукачей имели информацию, что моя справка соответствует действительности.

Этобыли благодатные годы 1971—1973. Муж хозяйки другой половины дома, как инвалид войны, имел квартиру, где они и жили. Я же в доме и водворе был полный хозяин и наслаждался покоем и тишиной, которые судьба послала мне после многих лет мытарств и скитаний по чужим углам. Но не дремали " доблестные правоохранители и рыцари мировой революции".Слежка за мной продолжалась, и я чувствовал её на каждом шагу. Церковнаясправка не давала мне уверенности в моём социальном положении. Зарплату я в церкви не получал. Источник моего существования и выплаты долга за дом был другой. К моменту переездав Покров я уже полтора годаработал переводчиком в издательском отделе Московской Патриархии. За три с половиной года я перевёл с немецкого и французского восемь капитальныхкниг и несколько более мелких работ по историихристианства, в том числе по истории Русской Православной Церкви, изданных теологическимифакультетами западных университетов, в основном Мюнхенского и Парижского. Богословам Московской Духовной академии подобныеисследования были запрещены. Помню первую книгу, переведённую мноюс немецкого языка: " Патриарх Тихон и советская власть". За такую книгу я и мои работодатели могли запросто " схлопотать" 58-ю статью. Я показал перевод известному в то время священнику - отцу Дмитрию Дудко. Онухватился за неё, попросил меня задержать книгу и рукопись перевода на несколько дней, пока её перепечатаетего доверенная машинистка. Вседелалось при строгом соблюдении правил конспирации. Церковь задыхалась под сапогом КГБ.

Руководителем издательского отдела был епископ Питнрим, ныне митрополит и депутат Госдумы, а моим непосредственным шефом был священник о. Анатолий Просвирник, позднее принявший монашество с именем Иннокентий. Мне было строго-настрого запрещено говорить, кому бы то ни было, что я перевожу на русский язык книги, изданные на Западе. Советские властители испытывали панический страх перед могуществом богословской мысли.

Я понимал, что рано или поздно в мою дверь постучат. И 'они" постучали. Я открыл. Вошли два милиционера. Сомнений не могло быть: КГБ докопался!

- Где работаете?

- В церкви чтецом и певцом.

- Мы проверили: вас там нет в ведомостях на зарплату. На какие средства существуете?

Мне ничего не оставалось, как раскрыть " тайну" моих переводов. На столе лежали словари, исписанные листы бумаги и огромная в 900 страниц книга на немецком языке " Богословская литература Византийской Империи". Сомневаться в " честности" моего заработка было невозможно, а потому и посадить меня в тюрьму " за тунеядство" не было оснований. Однако и это моё занятие в их глазах не считалось " работой". Они дали мне десятидневный срок " для устройства на работу" и удалились.

Моё положение резко осложнилось. В крохотном городишке, каким был Покров, подыскать такую работу, которая оставляла бы мне достаточно свободного времени для занятий переводами, было невозможно. Быстро принимаю решение " мотать" из этого города. Куда? Только в Александров!

С продажей дома не было проблем. Нанимаю легковое такси, погружаю свой скромный скарб, который весь умещался в небольшом чемоданчике, и - прости, прощай Покров навсегда. Через два часа езды я уже в Струн ине. в доме своего друга-солагерника Славы Репникова. Александров в девяти минутах езды на электричке. Недели две ушло на поиски дома для покупки. Вариантов предоставлялось довольно много, но надо было подобрать по деньгам, то есть самое ветхое и захудалое. И такое подвернулось мне в Александрове: дом без фундамента, нижние брёвна полностью сгнили, крыша крыта полусгнившей шепой. Радостно констатирую: " Вот это моё! " Продаются полдома. В другой половине живёт уже немолодая женщина-вдова с девочкой лет двенадцати. Подзанял ещё деньжонок, оформил купчую. В милиции за время моего отсутствия произошли кое-какие перемены: Говорков слетел, Тювина тоже исчезла, поэтому прописка совершилась без осложнений. Теперь уж я капитально закрепился в Александрове. Домишко я постепенно подправлю, подведу фундамент, крышу покрою шифером и моё жилье станет вполне сносным. Естественно, КГБ немедленно окружит

меня плотным кольцом стукачей. Ими станут прежде всего все соседи: за стенкой, за забором, через дорогу- Но всё" это - привычные спутники моей жизни. Труднее было с работой.

В издательском отделе Патриархия jv. -ч. переводы пресеклись. В
последний визит мой шеф, отец Анатол ий, с г (чью и сожалением в голосе
мне поведал: i

- Вас не любит КГБ. Вы " засветились" в ^крове. " Товарищи" дошли вплоть до Патриарха, чтобы только вам н ккостить. Мы вынуждены прекратить наше с вами сотрудничество. От Несильны, а мы перед ним к - ничто. Попытайтесь ещё получить работу в иностранном отделе Патриархии. Но скорее всего, там вам ничего не светит.

Отец Анатолий был прав: моё обращение в иностранный отдел было лишь пустой тратой времени. Позднее я узнал, что этот " отдел" был всего лишь филиалом КГБ. С Патриархией мне пришлось распрощаться навсегда.

Мысль об устройстве на работу в какое-либо советское учреждение была для меня абсолютно неприемлема. Этот советский " коллектив", эти " сов граждане" (" совки"), это начальство, которое будет стучать на меня в КГБ и пытаться меня " перевоспитывать" - всё это вызывало у меня отвращение. Это было то, что я называл двумя словами: " гнусь и мерзость".

Церковь- вот единственное место, где я мог работать и гае люди были мне близки по духу. Среди верующих чекистам было трудно вербовать стукачей, хотя и здесь они водились. Мне посоветовали обратиться к протодиакону Сергию, который руководил клиросом. К этому времени я уже довольно хорошо знал церковную службу и особенно церковное пение, и отец Сергий сразу же определил меня в правый хор. Мой бас ему понравился. Певчие правого хора получали небольшую плату, и это на первое время стало источником моего существования. Вскоре по совету того же отца Сергия староста Полина Васильевна Симохина приняла меня на должность дворника. В условиях советской действительности своё положение я считал идеальным. Провидение Божие явно благоволило мне. Дворники, уборщицы и прочий обслуживающий персонал церкви были, по советским законам, приравнены к советским рабочим и даже входили в какой-то профсоюз. Это давало мне гарантию от нападок КГБ и милиции. Утешала мысль: " Я служу Богу". Эта мысль давала мне силы преодолевать все трудности и невзгоды бытия под советской властью.

Но не дремали стражи и блюстители чистоты марксистско-ленинской идеологии. Им не давало покоя, что я ускользнул из их цепких волосатых рук и укрылся в мире, для них почти недоступном. Вручают мне уведомление на огромный налог - тысячу восемьсот рублей. Приказ Министерства финансов: на лиц, участвующих в богослужении (певчие, псаломшики) и олнлйпрмрнно работающих при храме в качестве дворников, уборщиц,