Позволь мне прикоснуться к твоему чуду.

Унылые, мрачные стены его комнаты в этой крепостной башне действуют удушающее. Хочется выть волком и кричать. Спать здесь уже точно невозможно, даже если он устал как собака, целый день отражая атаки чертовых пограничников.
Герцог обвел взглядом сплошной унылый серый камень крепости.
Скинув сапоги, он прилег на кровать, заложив руки за голову и уставившись невидящим взглядом в потолок. Скольких он убил сегодня? Душа уже устала считать чужие, пусть и заслуженные смерти. Для чего он убивает, для чего живет?..
Уже давно беспросветная, густая, вязкая тьма окутывала его сознание и душу. Боль, поначалу бывшая такой острой и непреодолимой, притупилась и стала ноющей, глухой. Ни один лучик надежды и света не пробьется сквозь эту тьму. Уже никогда.
Нельзя зарекаться? Кто сказал? Мир умер, когда умерла она.
Давно уже он перестал бессильно сжимать кулаки и стискивать зубы. Давно уже он научился жить и мириться с этой болью, пряча ее под безукоризненной равнодушной маской. Никто бы не смог догадаться, что под личиной холодного и целеустремленного таль-герцога скрывается такая горечь, такая тоска и безнадежность… Разве можно настолько сильно любить?
Нет, пожалуй, кое-кто мог бы.

Разве возможно утаить что-то от тебя, маленький чертенок? Ты знаешь все мои привычки. Ты знаешь меня, как не знает никто другой. Ты — моя верная тень.
Риэль.

И убивая своих врагов, сражаясь за землю, которая ему была теперь безразлична, за короля, Клятва на верность которому стала бессмысленной, он думал о другом. Наверное, страшно смотреть в лицо своего убийцы, который, убивая, даже не думает о тебе. Убивает без ярости на лице, без ненависти, а с безразличием и отвлеченной холодностью, так отчужденно, словно не пытается отнять чужую жизнь, а занимается чем-то совершенно обыденным.
Не стоит обвинять его в рассеянности. Он замечал любую уловку врага, как бы ни были далеки его мысли от битвы.
А задуматься было о чем.
Сколько уже его верная тень сопровождала его? И в горести, и в радости. И когда было больно, и когда было радостно на душе, Риэль всегда был рядом. Не замечал? Глупец. Такого верного слугу, как этот юноша, еще поищи… И вряд ли найдешь. Ведь сейчас так нередки предательство и ненависть к собственным вассалам, лордам…

Чем он заслужил такую неподкупную, несомненную, искреннюю верность?
Возможно, рано или поздно он бы сам пришел к этому вопросу. И долго бы искал ответ. Но не сейчас, когда все, что нужно, уже было сказано. Все недосказанное явлено.
Теперь он знает ответ на вопрос, который никогда бы не задал. Или, точнее, которым никогда бы не задался.
Любовь. Как странно думать об этом. Как странно знать, что Риэль любит его. И почему-то он ни на секунду не смог подвергнуть сомнению эти слова.
Тогда, лежа на кровати, сломленный порывом лихорадки, усталый, изможденный, но Риэль смотрел на него с благодарностью только за то, что он подал ему стакан воды. Это так много? Это — ничто. Но когда этот стакан тебе подает любимый — это все. Он знает, да, он знает, потому что сам любил. Но любит ли? Два года ее нет. Если любовь и была — то она застыла тяжелой каменной глыбой в сердце.
Но что-то екнуло, когда он словил на себе благодарный глубокий взгляд голубых глаз. Воспаленных, усталых, но светящихся от счастья просто от того, что он был рядом.

Ты так меня любишь, Риэль?

А ведь этот раб, всегда бывший для него озорным незаметным мальчишкой, что волочился за ним, словно тень, и забрасывал восхищенными взглядами, превратился давно уже в юношу… Красивого юношу. Чьи слова о верности и любви — не пустой звук. Потому что он уже не ребенок. Потому что он взрослый человек, который осознает свои поступки и слова. И эти слова стоило принять к сведению.
Он знал, что если на любовь не обращать внимания, то рано или поздно она сама собой затухнет. Нельзя игнорировать чувства, какими бы они ни были. Будь то ненависть или любовь. Будь то грусть или радость. Они есть — и от этого никуда не деться.
И когда сухие, потрескавшиеся от лихорадки губы произнесли вот так просто «люблю», все внезапно обрело ошеломляющий, просто оглушающий, смывающий все на своем пути смысл. Словно до этого он был глух, и вдруг неожиданно лавина звуков сокрушила его. Словно кто-то повернул какой-то рычаг громкости.
Смысл, которого не было уже два года. Смысл, который, казалось бы, был уже давно утерян. Потому что когда тебя кто-то любит — ты чувствуешь себя иначе. Любовь — это сила. И сила огромная. Сила с большой буквы. Сила, которую нельзя игнорировать, в каком бы состоянии ты ни был.
Глаза, столько лет смотревшие с обожанием и восхищением, внезапно приобрели весь свой цвет, глубину… Обещание?.. Голубые-голубые, словно небесный свод. Или синь безбрежного океана. И такие же глубокие.
И почему он раньше не замечал, что когда Риэль говорит «мой хозяин», то это звучит так, словно он говорит «мой любимый»? И почему он не замечал, что только Риэль так обращается к нему? Все остальные называют его лордом, господином… В его устах слово «хозяин» приобретает магическое значение. Совсем иное значение.
Почему?
Да потому, что он был слишком занят своей болью, чтобы замечать что-либо.
И даже своими обязанностями лорда он пренебрегал, сваливая все на управляющего.
И губы сами шепчут:

Прости меня, Риэль.

Прости за неведение. Прости за безразличие. Прости за боль, которую, сам не зная, причинял так долго. Прости за эгоистичность. Прости за равнодушие к твоим словам, жестам, взглядам. Прости за слепоту. Прости за игнорирование.
Да, он не обязан извиняться. Не обязан отвечать взаимностью. Но он знает, как это больно — когда любишь, а в ответ — тишина. Пусть у него немного другая ситуация, но суть та же. Пусть его возлюбленная умерла, а возлюбленный Риэля жив и…
Странно думать о себе, как о возлюбленном Риэля. Очень странно. Но приятно.

И что-то просыпается в давно уже умершей душе. Что это? Что он слышит в тишине этой неприветливой каменной комнаты, что похожа на тюрьму?

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Это… сердце?.. Да, это сердце. Его сердце. Снова бьется. Оттаяло? Не может быть.
Не может быть!
Герцог вскакивает с кровати как ошпаренный, тяжело дыша. Он словно только что проснулся от ночного кошмара, что преследуют его вот уже много ночей. Только сейчас это не кошмар. Это что-то неизведанное. Что-то притягательное. Но запретное.
Он встряхивает головой и пытается успокоиться.
— Нет.
Говорит неизвестно зачем. Неизвестно кому. Неизвестно для чего.
Рука тянется к сердцу. Комкает тонкое сукно дорогой рубашки. Опускается — ладони сжимаются в кулаки. Эмоции. Жизнь. Разжимает и снова сжимает кулаки. Опять встряхивает головой.
Уже успокоившись, лорд садится на кровать, все еще тяжело дыша.
Риэль.
Закрыв глаза, он проводит рукой по лицу и устало откидывается на подушки. Слова, сказанные Риэлем в бреду, в лихорадке, хлынули в его сознание мощным потоком.

Хозяин, хозяин, хозяин…
Люблю.
Вижу.
Хочу.
Жду.
Не могу без тебя.
Пойми.
Дай прикоснуться.
Не оставляй.
Знай.
Прими.
Не отталкивай.

Такие короткие слова. Незначительные по отдельности, но приобретающие ошеломляющий смысл вместе. Несдерживаемый крик уставшей любить души. Нетрудно распознать. Нетрудно понять. Но трудно откликнуться.

«Я видел тебя впервые… И это зрелище отпечаталось в моей душе на всю оставшуюся жизнь. Восхищался ли я тобой? Восторгался ли?
Я жил тобой. Слышишь, хозяин? Я живу тобой. Я дышу тобой.
Пусть лучше ты будешь знать и ненавидеть, чем не знать никогда».

Сердце не унимается. Как странно слышать его биение после стольких месяцев…
Волнение?
Он с удивлением обнаружил, что ладони вспотели.
И что теперь?
С не меньшим удивлением таль-герцог заметил вдруг вспыхнувшее желание поскорее вернуться домой. Домой. Снова дом? Но ведь со смерти Иль это был просто пустой темный замок. А теперь снова дом…
Хочется увидеть его лицо. Хочется узнать, о чем он думает. Хочется с детской жадностью вытянуть из него все его мысли. Словно ребенок, увидевший желанную игрушку и теперь тянущийся к ней всем своим телом, всеми фибрами души. Это чудо, такое яркое, замечательное, долгожданное чудо… Ведь любовь — это что-то светлое. Что-то, к чему хочется тянуться. Это такое восхитительное чувство… И пусть оно чужое, но так хочется оторвать кусочек, особенно если в собственном сердце царит так осточертевшая тьма. Взять, забрать, покорить, выпить до дна, иссушить…

Позволь мне прикоснуться к твоему чуду, Риэль.
Позволь забыться ненадолго…

Страх.

Три месяца.
Три месяца терзаний и ожиданий. Беспрерывного потока сумбурных, хаотичных мыслей. Что же будет? Что же будет, когда Он вернется?
Балансируя на грани истерики и обморока, до истощения, до измождения… Вот до чего его доводили эти мысли. А может быть, Он просто забыл? И все будет как прежде?
Нет, какая глупость. Герцог никогда и ничего не забывает. Идеальная память.
Тогда, может быть, проигнорирует?
Ах, уже было бы легче, если бы он никак не отреагировал на его признание, сказанное в лихорадке. Может быть, повезет, и он посчитает это бреднями больного?
Три месяца мучительных раздумий и гаданий на пустом месте. Вздрагивая от каждого шороха, пугливо озираясь, — вдруг Он приехал?
Все валится из рук, и раб не в состоянии что-либо делать. Нервные окончания вибрируют от постоянного перенапряжения. Так недолго и параноиком стать…
Три месяца ожидания и страха. Он вернется, ведь правда? Пограничные заставы… это не так страшно, там идут мелкие стычки между пограничниками и королевскими патрулями. Тогда почему же Его так долго нет?!
И снова бессонные ночи, и снова слезные молитвы.

Сохрани Его для меня. Верни Его мне. Умоляю.

Три месяца вынужденной депрессии и диеты. В горло не лезет даже маленький кусочек. Сердце то тревожно замирает, то стучит как бешеное, бьется, как пойманная в расставленные умелым охотником силки птица.
Юноша стал тенью прежнего себя. Настал черед любовной лихорадки, хотя, казалось, он прошел уже все ее стадии, от самой мучительной, до просто болезненной. И смирился с тем, что никогда не сможет получить Его так, как ему хочется. Но оказалось, что не все. Наступила стадия Признания.
Смешно, но он не может сосредоточиться ни на одном деле. Слоняясь призраком по коридорам пустынного замка в мучительном ожидании, наплевав на все правила, он днюет и ночует в спальне хозяина, ожидая его прихода, словно верный пес. И под конец уже все равно — прогонит или приласкает. Надоело мучиться. Надоело терзаться. Хочется, чтобы все уже решилось…
Три месяца…

И наконец, в пасмурный день, когда за окном завывала вьюга, когда бесновался ветер, а день превратился в ночь, Риэль, несмотря ни на что, услышал цокот копыт по камню, которым была выложена мостовая, ведущая к воротам замка. Ржание боевого коня хозяина — Кайна, он не спутал бы ни с чем. Требовательное, громкое и призывное. Значит, что-то не так. Руки враз затряслись, а колени задрожали от волнения и липкого страха.
Путаясь в собственных ногах, тяжело дыша, юноша вихрем вырвался из хозяйской спальни, преодолев бесконечный холл с портретами предков таль-герцога Аэльтрея как никогда быстро. Спотыкаясь на каждой ступеньке, он настежь распахнул тяжелые двери Большого Зала и выскочил на улицу в одной легкой рубашке и штанах. И во все глаза уставился на силуэт всадника, восседавшего на огромном коне.
— Хозяин!
Верный раб бросился к своему лорду. И в этот момент все страхи, терзавшие юношу эти три месяца, потеряли значение и безропотно отступили на задний план. Хозяин был ранен.
Это видно по тому, как он держится в седле. Сгорбившись, едва придерживая обвисшие поводья в ослабевших руках. Нет той величественной королевской посадки умелого всадника, которой так гордился Риэль. Все, что бы Он ни делал, как бы ни выглядел, как бы ни вел себя — вызывало в юноше глубокую и горячую гордость. Пусть Он и не принадлежит ему, но Он его возлюбленный. И невозможно не гордиться человеком, которого любишь так сильно. И сердце вновь и вновь замирает в груди, с трепетом отзываясь на каждую улыбку, на каждое слово и изящный аристократический жест…
— Риэль… — выдохнул мужчина и начал заваливаться вбок.
Поводья упали, Кайн нетерпеливо забил огромным копытом, бешено вращая глазами и прядая ушами.
Юноша успел подхватить бессильно соскользнувшего с седла господина, не дав ему упасть на землю.
— Хозяин! — испуганный шепот сорвался с искусанных губ.
Но герцог уже его не слышал, потеряв сознание. И последней его мыслью было облегчение:

Я дома. Я добрался. Риэль.

Два дня на грани жизни и смерти. Два дня лихорадки для Него и две бессонные ночи для Риэля. Находясь между сознанием и бредом, таль-герцог успел сообщить, что проклятые пограничники привели с собой боевого мага. Рана на боку — получена боевым заклятием. Задело. Не успел. И заговоренная стрела пролетела навылет прямо под сердцем, только чудом не задев легкое.
Обе раны получены магическим путем. И понадобится не одна неделя, чтобы залечить их.
Да что там… Если вообще удастся залечить.
— Проклятье! — герцог метался по постели, бормоча ругательства и отдавая команды несуществующим солдатам.
Такого беспокойного больного еще поискать. Риэль сидел возле его кровати, утирая ему тряпкой влажный лоб и успокаивающе напевая. Он обнаружил, что его голос ненадолго вырывает герцога из лихорадки, давая измученному сознанию расслабиться и погрузиться в благословенное забытье.
Не раз и не два он слышал имя госпожи.
— Иль! Ильдэйн!
Его зов резал по сердцу. Что Он видит, находясь там, один, во тьме? Какие кошмарные сны преследуют Его? Видит ли он вновь смерть жены, а может, держа в руках смертоносные клинки виальдэ, Он вновь сражается со своими врагами на Багряном Поле во славу своего короля, срывая в его честь победные лавры и защищая родную землю?

Наконец на третий день герцог успокоился. Тренируясь целый год как проклятый, он закалил свое тело. А дух все еще не сломили даже боль потери любимой и наследника. Пусть он почти заледенел в своей боли, но еще не сдался, нет.
Зайдя в опочивальню герцога, Риэль не обнаружил того в постели. Он сразу же направился в Сиреневую Гостиную — единственное место, где его хозяин мог быть.
— Хозяин… Вам нельзя вставать, — пробормотал юноша, пряча глаза, пока шел к креслу, сокрытому пологом полутьмы, чтобы поставить на стол поднос с поздним ужином.
Герцог только неопределенно покачал головой.
Риэль вздохнул, все еще не в силах унять дрожь. Два дня и две ночи он не спал, остерегая сон своего господина, борясь за его жизнь. Приезжал местный маг-лекарь, он сумел вытравить из ран осадки боевого магического заклятия. Какое облегчение тогда ощутил Риэль! Герцог забылся наконец здоровым сном.
И вот сейчас он сидит в своем излюбленном кресле как ни в чем не бывало. Измученный, осунувшийся, побледневший, слабый, как новорожденный котенок, но все же… Все же Хозяин. Все же герцог. Все же Он.
И разом вернулись все страхи, волнения и переживания за свою дальнейшую судьбу. Кусая и без того истерзанные губы, юноша старался унять дрожь в руках, пока раскладывал тарелки на подносе и набирал порцию жидкого бульона, что сварила их заботливая повариха. Что же будет? Что же будет? О, проклятье Темных!
Он огорченно, почти до крови прикусил нижнюю губу, когда часть ароматной горячей жидкости расплескалась мимо тарелки. Не помогал его спокойствию и пристальный взгляд серых глаз, что наблюдали за ним так внимательно и изучающе. Он с трудом удерживался от желания сжать кулаки и броситься вон из комнаты или кинуться на колени и тут же умолять не прогонять его за так опрометчиво сорвавшиеся слова признания.
— Вам… надо поесть, — едва слышно пробормотал хриплым голосом Риэль, все так же пряча глаза. — Вы очень слабы…
Ответа он, как и обычно, не услышал. Тогда юноша осмелился кинуть на хозяина быстрый взгляд — тот сидел в кресле, слегка расставив ноги и сложив перед собой руки в замок, упираясь локтями в мягкие подлокотники. Грудь и талия перебинтованы. Глаза — глаза прирожденного хищника — неотрывно следят за ним. И стало враз неуютно. А еще это гробовое молчание… Смотрит и молчит. Ноги подкашиваются и сердце замирает.
И наконец раб с облегчением слышит:
— Налей вина.
Коротко, отрывисто, спокойно. Ничего же не изменилось в Его тоне? Он давно уже научился улавливать малейшие изменения в Его интонации… Не изменилось? Нет… Или да… О, тьма! Как же это мучительно — гадать.
Повинуясь, юноша медленно взял бутылку и, распечатав ее, осторожно поднес горлышко к бокалу, придерживая бутыль за дно. Но пальцы так дрожат…
Риэль издал какой-то странный сдавленный звук, когда бутыль выскользнула из его рук и полетела на пол. Лишь молниеносная реакция хозяина спасла ее от битья. Герцог поймал ее почти у самого пола. Все произошло мгновенно — в какие-то доли секунды. Риэль успел уловить, как болезненно поморщился хозяин, когда сделал это резкое движение, чтобы поймать бутыль.
Голубые глаза расширились от легкого страха и волнения.
Герцог медленно распрямился, со вздохом откидываясь на спинку кресла и вжимаясь в мягкие подушки. Закрыл глаза, успокаиваясь и пытаясь унять боль.
— П-простите… — потерянно прошептал раб.
Хозяин осторожно поставил бутыль на стол и мотнул головой.
Неужели не замечает состояния своего слуги?! Неужели так слеп? Или ему все равно? Или… ну что…
Риэль терялся в мучительных догадках, попеременно то леденея от страха, то загораясь в волнении.
— Нальешь?
Спокойный вопрос резанул по ушам.
— К-конечно, хозяин, — шепнул Риэль, яростно встряхнув головой.
Дурацкие неуклюжие пальцы! Какого Темного они дрожат?!
Наконец ему удалось налить вино и не разлить ни капли. Он протянул бокал хозяину, ощутимо вздрогнув, когда теплые пальцы накрыли его собственные. В противоположность ему — почти ледяные.
Хозяин ничем не дал понять, что замечает странное поведение своего раба, продолжая вести себя как и обычно.
И внезапно он задал вопрос, заставивший Риэля заледенеть от горького отвратительного страха:
— Выпьешь со мной?

Вино. Напиток благородных. Напиток аристократов. Низкие рабы и прислуга недостойны пить его. Они могут лишь налить его для своего хозяина. Если рабу и предлагают выпить вина, то только в двух случаях. Когда хотят унизить и поиздеваться. Этот случай крайне распространен среди многих жестоких господ, которым доставляет извращенное удовольствие самоутверждаться за счет людей, не способных постоять за себя в силу их положения. Второй — когда признают в рабе равного. И значит — отпускают от себя. Свободен.
— Н-нет… Вы не можете… — мертвенно побледнев, юноша отшатнулся от своего господина.
На глаза против воли выступили слезы. Он яростно затряс головой, ненавидя себя за эту зависимость, за эти слезы, за этот липкий, невообразимо мерзкий страх стать ненужным.
В серых глазах мелькнуло искреннее удивление.
Ноги окончательно подкосились, и юноша вынужденно опустился на колени перед своим хозяином.
— Я вам… больше… не нужен? — прошептал Риэль дрожащими побледневшими губами.