Глава VI. Меценат и его клевреты продолжают развлекаться

Несколько дней спустя после первого появления Куколки можно было

наблюдать в знаменитой квартире Мецената мирную семейную картину: сам

Меценат, облаченный в белый халат, прилежно возился около станка, на котором

возвышалась груда сырой глины, и под его проворными гибкими пальцами эта

груда принимала постепенно полное подобие сидящего тут же в гордой позе

Мотылька.

В другом углу обнаженный до пояса могучий Новакович тренировался

гантелями, широко разбрасывая свои страшные, опутанные, как веревками,

мускулами руки, ритмично сгибаясь то в одну, то в другую сторону...

- Телохранитель! - воззвал Меценат, округляя большим пальцем лоб

глиняного Мотылька. - У меня руки в глине, а как назло щека зачесалась.

Почеши, голубчик.

- Которая? - деловито приблизился к нему Телохранитель. - Эта, что ли?

Он почесал Меценатову щеку и, склонив голову на сторону, уперев руки в

бока, принялся разглядывать произведение Мецената.

- Морщин маловато, - критически заметил он. - Еще бы десяточек

подсыпать.

- Довольно, довольно! - испуганно закричал Мотылек. - Ты рад из меня

старика сделать!

- Ну какой же ты старик! У тебя только кожа на лице плохо натянута. Ты

бы сходил к обойщику перетянуть.

- Отстань, черт.

- Мотылек!

- А?

- Сколько парикмахер берет с тебя за бритье?

- Что значит - сколько? Обыкновенную плату: 15 копеек.

- Да ведь работы-то ему какая уйма! Сначала должен выкосить все бугорки

и пригорки, потом, перекрестившись, спуститься в мрачные ущелья твоих морщин

и там, внизу, во тьме, спотыкаясь, почти ощупью бедняга должен выкорчевать

все пеньки и корни.

- Ну, поехал. Глупо.

- Был у меня, братцы, приятель, - начал, сев верхом на стул, Новакович

одну из своих идиотских историй, которые он всегда рассказывал с видом

полной достоверности. - И у этого приятеля, можете представить, совершенно

не росли усы. А дело его молодое - очень ему хотелось каких-нибудь усишек. И

придумал он вещь неглупую: выдрал с затылка сотни две волосков вместе с

луковицами, потом сел у зеркала, вооружился увеличительным стеклом, иголкой

и - пошла работа! Иголкой ткнет в верхнюю губу и сейчас же туда волос с

луковицей ткнет и луковицу в дырочку посадит. Прямо будто виноградные

черенки сажал.

- Врешь ты все, Телохранитель.

- Не такой я человек, чтобы врать, - эта история потом наделала в

сферах много шуму. Посадил он, стал каждое утро водичкой поливать. И что ж

вы думаете - ведь принялась растительность! Но только ужас был в том, что

растительность эта, новенькая-то, не лежала на губе, как у других, под углом

в 45 градусов, а торчала перпендикулярно, потому что он луковицы торчмя

вгонял. Очень терзался бедняга.

Меценат, выслушав эту историю, рассмеялся, а Мотылек возмущенно

воскликнул:

- Телохранитель! Всякому вранью есть границы.

- Ты думаешь, я вру? А если я тебе назову фамилию этого человека -

Седлаков Петр Егорыч, - тоже, значит, вру? Он жил на Кирочной, а теперь

переехал не знаю куда. Можешь сходить к нему. Эта история подробно описана в

одном немецком жур... А! Кузя! Откуда Бог несет?

Кузя влетел, бодро помахивая пачкой свежих газет.

- Вот, друзья, какова сила печати! Не только Куколку - берусь Анну

Матвеевну всероссийской знаменитостью сделать.

- А что?

- Вот! Заметка первая - в " Столичном Утре". " На днях в роскошном

особняке известного Мецената и покровителя искусств (это я вам так польстил,

Меценат) в присутствии избранной литературно-артистической публики (Мотылек,

цени, это я о тебе так!) впервые выступил молодой, но уже известный в

литературных кругах поэт В. Шелковников. Он прочитал ряд своих избранных

произведений, произведших на собравшихся неизгладимое впечатление..."

Одобрительный смех встретил эту заметку.

- Это не все, господа! Вот литературная хроника " Новостей Дня": " В

литературных кругах много толков вызывает появление на нашем скудном

небосклоне новой звезды - поэта Шелковникова. По мощности, силе и

скульптурной лепке стиха произведения его, по мнению знатоков, оставляют

далеко позади себя таких мастеров слова, как Мей и Майков. В скором времени

выходит первая книга стихов талантливого поэта".

- Ай да старушка в избушке верхом на пушке! - воскликнул Мотылек,

злорадно приплясывая. - Смеху теперь будет на весь Петербург.

- И наконец, последняя заметка, - самодовольно улыбаясь, сказал Кузя. -

" Нам сообщают, что Академией наук возбужден вопрос о награждении Пушкинской

премией молодого поэта В. Шелковникова, произведения которого наделали

столько шума". Все!!

- Кузя! Да как же редакторы могли напечатать такую галиматью?

- Э, что такое редакторы, - цинично рассмеялся Кузя. - Они по горло

сидят в большой политике, и их сухому сердцу позиция Англии в китайском

вопросе гораздо милее и ближе, чем интересы родного искусства... Признаться,

в своей газетке я заметочку сам подсунул, в чужих - приятелей из репортеров

подговорил... Сейчас у " Давыдки" стон стоит от хохота. Там уже балладу

сложили насчет скрипучей старушки, признаться, очень неприличную.

- Интересно бы сейчас увидеть Куколку... Вот, поди, именинником ходит!

- А ведь он, ребята, по своей глупости все это всерьез примет!

- Портрет свой у Дациаро выставит!

- Фабриканты выпустят папиросы " Куколка"! Громкий смех веселой компании

заглушил робкий стук в дверь.

Только чуткий Меценат расслышал.

- Стучат, что ли? Кто там? Входите!

Вошел он... Куколка. Элегантный, дышащий свежестью молодости.

Оглядел всю компанию своими мягкими лучистыми глазами и кротко

улыбнулся.

- Я вам помешал, господа? Вы почему-то очень громко смеялись?

- Это я о своем отце рассказывал, - нашелся Телохранитель, - понимаете,

он был до того высок ростом, что, когда ему приходилось высморкаться в

платок, он на колени становился.

- Как странно, - удивился Куколка. - Зачем же это он так?

- А вот спросите! Глеб Иваныч его звали.

Куколка помедлил немного, потом глаза его засияли небесным светом, и он

тихо сказал:

- Господа... я, может быть, глуп и неловок, я сам сознаю это... И

ненаходчив тоже. Но я сейчас пришел сказать вам, что... таких людей, как вы,

я встречаю первый раз в своей жизни!!!

Это горячее восклицание Куколки было так двусмысленно, что все опасливо

переглянулись.

- Неужели сорвалось? - испуганно пробормотал Мотылек на ухо Меценату. -

Неужели догадался?

- Куколка, - сухо сказал Кузя. - Мы не понимаем, что вы хотите сказать

этими словами? Мы такие горячие почитатели вашего чудного таланта...

- Я знаю, знаю! - в экстазе воскликнул Куколка. - Вот поэтому-то я и

говорю, что людей, подобных вам, я встречаю впервые в жизни! До встречи и

знакомства с вами все другие, даже друзья мои, - только бессмысленно трещали

мне в уши, говорили мне хорошие слова, а вы не только обласкали меня, но и

сделали для совершенно неизвестного вам человека то, чего не сделал бы и

отец родной! Вы мне дали крылья, и я, до сих пор скромно ползавший, как

червяк, по пыльной земле, теперь чувствую себя таким сильным, таким...

мощным, что кажется мне - несколько взмахов этими сильными новыми крыльями,

и я взлечу к самим небесам!!

- Куколка, не улетайте от нас, - сентиментально попросил Новакович.

- О нет! Вы для меня теперь самые родные, и я вас никогда не покину!! Я

должен быть около вас, вдыхать, впитывать тот благородный аромат чистой

поэзии, который вас окружает и который я буду вдыхать одной грудью с вами.

До встречи с вами я был мелок и вял - теперь я будто окреп и вырос! Друзья!

Я, конечно, знаю, что в ваших газетных заметках обо мне много дружеского

преувеличения, многого я еще не заслужил... Но, друзья! Я сделаю все, чтобы

оправдать эти ваши даже преувеличенные надежды на меня! Теперь у меня

появился смысл и цель работы, и я клянусь вам, что наступит время, когда вы

сами будете гордиться мной, и скажете вы тогда: " Да, это мы поддержали

первые робкие шаги Куколки, и это благодаря нам он сделался тем человеком,

который и свою долю внес в благородный улей русского искусства..." И когда

румяный Феб взметнет свою золотую колесницу к солнцу...

- Коньяк-то... дома будете хлестать али куда пойдете? - деловито

спросила Анна Матвеевна, незаметно вошедшая во время пылкого монолога

Куколки. - Ежели дома, то я послала бы за коньяком... Что было старого

запаса - как губки высосали!

- Кальвия Криспинилла! - завопил Мотылек. - Как вы можете говорить о

пошлом земном коньяке, когда мы пили сейчас божественный напиток,

изливающийся из уст Куколки!..

- Анна Матвеевна! - высокопарно сказал Новакович. - Вы вошли в ту самую

минуту, когда, может быть, в мире в муках рождался истинный, Божьей милостью

поэт!..

И прозаично докончил шепотом:

- Нет ли у вас сахарцу, многоуважаемая? Я бы пожевал сладенького.

- Бестолковый вы народ, как погляжу я на вас, - проворчала Анна

Матвеевна, доставая из кармана горсть сахару и суя в руку Новаковича. - А ты

чего, сударь, с ними разговариваешь? Погубят они тебя. Плюнул бы на них да

пошел бы прочь, в хорошую чистую компанию.

- Имею честь кланяться, - ласково приветствовал ее Куколка. - Как ваше

здоровье, дорогая Анна Матвеевна?

- Здравствуй, здравствуй, голубчик! - благосклонно кивнула ему головой

нянька. - Какое там наше старушечье здоровье. С ногами что-то нехорошо. Не

то ревматизм, не то что другое.

- Муравьиным спиртом советую натереть, - авторитетно посоветовал

Куколка.

- Как приятно видеть, - тонко усмехаясь, сказал Меценат, - сочетание в

одном лице Эскулапа с Аполлоном. Куколка, будем пить коньяк?

- Я... собственно, не пью...

- Но выпьете. Выпьем за появление на свет нового поэта, большой успех

которого я провижу духовными очами!

- О, как вы все добры ко мне! - чуть не со слезами воскликнул Куколка,

поворачиваясь во все стороны. - О, какая сладкая вещь - дружба!

- То-то и оно! Кальвия Криспинилловна - распорядитесь.

- Какая я тебе Кальвия, - огрызнулась старуха. - И что это за человек?

В морщинах весь, а ругается.

- Да морщины-то, может, и породили во мне скепсис, мамаша. Будь я такой

красавчик, как Куколка... О-о! Тогда бы я покорил весь мир.