Глава 18. Сентябрь, 1996 год. Дом Гермионы Грейнджер.

МАЛФОЙ
Кто-то теряет вещи, кто-то смысл жизни, а я потерял память.
Я ничего не помнил. Совсем ничего, кроме того, что мне рассказали. Но и это я тоже не помнил, просто знал по рассказам врача и медицинской сестры и верил им. У меня не было другого выхода. Доктор Уайт, например, поведал, что меня зовут Драко Малфой, что привезли меня в больницу прямо с улицы; была какая-то потасовка, где мне сильно досталось, и если бы скорая помощь опоздала больше чем на три минуты – меня бы уже не было на этом свете. Пожилая медсестра твердила, что я обязан жизнью одной славной девочке, которая, не задумываясь, бросилась спасать меня, и которой это удалось.
Ко мне почти никто не приходил, только девушка с густыми каштановыми волосами и иногда женщина, похожая на нее. Я не помнил их обеих, но мне было приятно, что обо мне кто-то помнит и заботится.
Женщина расспрашивала меня о самочувствии, я отвечал, что со мной все в порядке, что я совершенно здоров. Как объяснить ей, что все мои проблемы заключаются в том, что я не знаю, кто я такой, откуда я, почему я здесь и кто все эти люди вокруг меня… По моей памяти будто растекся густой белый туман, воспоминаний не было, они исчезли, испарились, растаяли… Неприятное и неуютное ощущение… Я словно появился ниоткуда, упал с небес на землю.
Я рассказал этой женщине, что мой лечащий врач верит в благоприятный исход, что состояние безысходности пройдёт, и что моя память вернётся, только неизвестно когда. Просто нужно набраться терпения. Женщина кивала, украдкой смахивая слезинки с кончиков ресниц. Она оставляла на моей прикроватной тумбочке фрукты, сладости, домашнюю выпечку и уходила. Женщина уходила, а ее дочь оставалась.
Она была красивая – эта девушка, только немного странная, тихая и печальная, к ней я проникся особой симпатией, сам не зная почему. Она садилась на край моей кровати, грустно смотрела на меня и молчала; молчала, думая о чем-то своем, и я тоже молчал, наблюдая за ней.
На тумбочку возле кровати она поставила вазу с букетом цветов из белых лилий. Лилия белая - оберег на счастье. Стоп! Откуда я это знаю?... Нет, не помню…
Но цветы мне нравились, и девушка тоже.
В свое первое посещение она сказала, что ее зовут Гермиона.
Необычное имя, по-моему, старинное, и с ним непременно должна быть связана какая-нибудь легенда. Я напрягся, пытаясь хоть что-нибудь отрыть из закоулков своей памяти, но так и не смог.
- Привет, Драко! Ты помнишь меня?
Я покачал головой.
- Меня зовут Гермиона Грейнджер. Мы с тобой однокурсники, учимся в школе Хогвартс.
Я напряженно пытался вспомнить, но ни ее фамилия, ни название учебного заведения не вернули мне воспоминаний.
Она всматривалась в мое лицо, словно пытаясь что-то прочесть на нем. Но что можно увидеть на чистом листе бумаги?!
Я попросил ее рассказать о моей прошлой жизни; она смутилась, покраснела и отвернулась в сторону, пряча глаза.
- Мы учимся на одном курсе – ты на Слизерине, а я на Гриффиндоре... Мы оба старосты… Мы вместе проходили практику…
Рассказ давался ей с трудом, она старательно подбирала слова, но у меня почему-то создалось впечатление, что она не вполне искренна со мной и что-то скрывает.
- Расскажи мне о школе, – я крепко сжал ее ледяную и дрожащую руку.
Она не ответила.
Что же кроется за ее молчанием и недосказанностью?
Девушка хотела уйти, но я попросил ее остаться – мне было одиноко и скучно в этих белых и холодных больничных стенах. И она сдалась – осталась.
О чем можно говорить с совершенно незнакомым человеком? Человеком, которого, как тебе кажется, ты видишь первый раз в своей жизни?
Она нашла выход - порылась в своей сумочке и вынула оттуда небольшую книжицу со старым потертым переплетом. Девушка начала читать, время от времени отрываясь от книги и поднимая на меня глаза. Она словно что-то искала во мне и не находила ответа на свои вопросы.
Я прикрыл глаза, слушая удивительный рассказ о жизни человеческого детеныша, попавшего в волчью стаю, и повторял про себя вслед за ней: " Мы с тобой одной крови, ты и я".
У нее был мягкий, чистый, удивительно бархатный голос.
Кто она такая, Гермиона Грейнджер? И почему она здесь со мной? Что нас связывает с ней?
Ее ответы не удовлетворили меня. Похоже, она была удивлена моей амнезией даже больше, чем я сам, и не только удивлена, но и сильно напугана этим обстоятельством.
Выходя из палаты, она обернулась в дверях и посмотрела на меня с сожалением, виной и печалью. Интересно было бы узнать, что таится в ее душе, о чем она думает, так грустно глядя в мои глаза…

Каждый день Гермиона Грейнджер приносила в мою однообразную жизнь, заключенную в четыре стены больничной палаты, тепло и домашний уют. А еще непонятную тревогу, когда она раз за разом медленно открывала двери, боясь увидеть в моих глазах что-то новое (или старое?) и неприятное ей.
Я научился узнавать ее шаги в коридоре, отличал их от топота вечно спешащих медсестер, приходивших поставить очередной укол… бррр…
Вчера после обеда, когда я лежал, тупо уставившись в потолок и в очередной раз размышляя о моей кареглазой сиделке, услыхал знакомые легкие шаги. Я притворился спящим. Из-под прикрытых ресниц увидел ее. Она как всегда зашла очень тихо, неуверенно, словно стесняясь, но увидела, что я «сплю», расслабилась и с облегчением вздохнула.
Что же ее тревожит?!
Стоя у дверей, она долго смотрела в мою сторону, затем решилась, подошла ближе; я затаил дыхание, чтобы она не заметила моего притворства. Я кожей ощущал, как она склонилась надо мной, заглянула мне в лицо. Моей щеки коснулось ее легкое дыхание. Я едва не вздрогнул от неожиданности – теплая девичья рука осторожно коснулась моего левого предплечья. Дрожащие тоненькие пальчики пробежали по странной татуировке в виде черепа.
Я никогда прежде не испытывал ничего подобного… по крайней мере в моей сегодняшней жизни… мурашки побежали по всему телу, а сердце застучало быстрее, не столь тоскливо и скучно, как раньше, а напряженно и глубоко, отдаваясь пульсацией в каждой клеточке.
Она глубоко вдохнула, будто ей не хватало воздуха. Мне показалось, что она прошептала: «Прости…»
Я лежал и чувствовал ее непонятное волнение, и мне было больно оттого, что она грустит, хотелось ее пожалеть, успокоить, но я не смог… не решился …
Я не знал, за что она просит прощение. Такая добрая светлая девушка, как она, вряд ли могла принести горе в чью-то жизнь. Скорее, наоборот – ее может обидеть всякий.
В дверь тихонько постучали, она резко отпрянула от кровати и быстро отошла к окну.
В палату просочился доктор в белом халате.
- Здравствуй, Гермиона! Как всегда на боевом посту? Рад тебя видеть!
- Здравствуйте, мистер Уайт.
- Как наш пациент?
- По-моему, хорошо. Он спит.
Врач склонился надо мной и потрогал мой лоб. Я решил не раскрывать себя и продолжил притворяться спящим. Интересно послушать, что о тебе говорят присутствующие, когда думают, что их не слышат.
- У меня отличная новость…, - мистер Уайт подошел к стоящей у окна девушке, - завтра мы его выписываем.
- Уже завтра? – изумилась она.
- А что тут удивительного, - пожал плечами доктор. – Я же говорил, что он быстро поправится и встанет на ноги. Парень прекрасно себя чувствует. Ему не терпится вырваться отсюда и вздохнуть полной грудью. Конечно, он еще не вспомнил ни самого несчастного случая, ни всех событий, предшествовавших ему. Но он вполне способен заниматься повседневными делами и понимать все, происходящее вокруг него. Он абсолютно нормальный адекватный человек, только пока без прошлого.
- При такой форме амнезии, - врач продолжал размышлять вслух, а Гермиона – внимательно слушать его, - люди ведут себя как обычно, ничем не выделяясь от других. Они не теряют даже своих профессиональных навыков. Например, если музыканта подвести к роялю, он тут же сыграет мелодию, хотя напрочь позабыл нотную грамоту. Ученый не узнает своей напечатанной диссертации, но будет прекрасно понимать, о чем в ней идет речь. Даже все привычки возвращаются автоматически. Если человек курил, то, не задумываясь, хватается за сигарету.
Девушка посмотрела в мою сторону. Я слишком внимательно вслушивался в их разговор – как бы она чего-нибудь не заподозрила. Но она вновь повернулась к окну, так ничего и не заметив:
- Мистер Уайт, а потеря памяти меняет людей?
Доктор весело рассмеялся:
- Знаешь, мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что родственники пациента поначалу не нарадуются: “Надо же, как изменился в лучшую сторону! Стал такой скромный, застенчивый…” Но это, скажу я тебе, ненадолго: как только восстановится память, к человеку вернутся и все его недостатки… Что-то наша с тобой научная беседа затянулась, - он бросил быстрый взгляд на наручные часы. - Прости, я должен идти, у меня на сегодня много дел.
Врач направился к выходу. Но Гермиона остановила его:
- Еще один вопрос, мистер Уайт, последний…
Тот доброжелательно улыбнулся:
- Спрашивай – отвечу! Слушай, а ты случайно не собираешься учиться в медицинском? Думаю, твои родители были бы рады.
Девушка пожала плечами. Потом нерешительно спросила:
- А бывали случаи, что благодаря потере памяти человек начинал новую жизнь?
Я резко выдохнул. Но они были настолько поглощены беседой, что не заметили этого.
Что означал ее последний вопрос? Ей не нравилась моя предыдущая жизнь? Ее что-то не устраивало в ней? Именно по этому она не торопилась посвящать меня в ее подробности?
Мужчина задумался на мгновенье:
- Редко. Как правило, едва пациенты узнают, что у них есть дом и родственники, то стараются поскорее к ним вернуться. Кроме того, эти люди крайне неохотно идут на контакт. У них навсегда остается настороженность, чувство, что с ними произошло нечто из ряда вон выходящее. Кстати, интересный факт: когда к больному возвращается память, то он забывает все события, которые происходили с ним, когда он страдал амнезией…
Дверь за белым халатом закрылась, и мы остались одни. Гермиона подошла к моей кровати, мне уже надоело притворяться, и я открыл глаза.
- Привет, - улыбнулся я ей.
- Привет, - она тоже попыталась мне улыбнуться.

ГРЕЙНДЖЕР
- Мама, Драко завтра выписывают…
Мой голос слегка дрожал. Но она не заметила этого. Она была вся в повседневных заботах - с маленькой лейкой спешила к своему любимому садику:
- Это же хорошо, очень хорошо. Дочь, нам нужно приготовиться к его приходу. Давай испечем яблочный пирог? Как ты думаешь, он их любит?
И все это торопясь, на бегу.
Я промолчала – она все равно не услышала бы меня.
Сидя в гостиной, я наблюдала, как Живоглот, удобно устроившись на диване, махал из стороны в сторону рыжим пушистым хвостом, а Ириска, пытаясь его поймать, носилась за ним, поскальзываясь на паркете. Туда-сюда, туда-сюда…
Но мне не было смешно, мне было неуютно: будто воздух комнаты был пропитан предчувствием чего-то неизбежного, чем-то, что вызывало у меня страх и панику. Что будет, когда Драко вновь пересечет порог моего дома? Что ждет нас в будущем?
Я все время наблюдала за ним в больнице, пыталась проверить, действительно ли он не помнит прошлого, ведь прежний Малфой был искусным актером и не упустил бы случая доставить мне неприятности. Но сегодняшний Драко ни разу не дал повода усомниться в себе - он смотрел на меня серыми наивными ничего не понимающими глазами и улыбался.
Он все время улыбался. А ведь никогда в прежней жизни он не улыбался мне. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
Парень в больничной палате был настоящий, искренний и непосредственный. Не слизеринский принц, гордый и самодовольный аристократ, а обычный самый что ни на есть простой мальчишка. Немного робкий и неуверенный в себе. Именно это и пугало – с таким Малфоем я не знала, как себя вести.
- Как мне страшно, мамочка!
Но никто не услыхал меня в пустом доме. Я была в нем совершенно одна.
В удобном мягком кресле я сжалась маленьким комочком, обхватив и крепко прижав к животу колени – мне было зябко, я мерзла, хотя за окном стоял теплый сентябрьский вечер.

Мы в ответе за тех, кого приручили…
А он начал привыкать ко мне. Готова ли была я принять это?
Для него не существовало прошлого: ни голубого цвета глаз его матери, ни стального отблеска глаз отца; он не помнил Хогвартс, Гарри, меня. Он не знал, с какого он факультета, кто его друзья, на чьей он стороне. Он потерял ориентацию, что для него хорошо, а что плохо; где черное, а где белое; с кем ему рай, а с кем ад. Он забыл о нашей взаимной неприязни и вражде, о наших ссорах и конфликтах, о презрении к грязнокровкам. Он не помнил, кто он такой. Даже метка пожирателя превратилась для него всего лишь в нелепую татуировку на руке, смысла которой он не понимал.
Он напоминал маленького несмышленого ребенка, который привязывается к тому, кого постоянно видит перед собой, кто проводит с ним много времени, кто добр с ним и заботится о нем. Его память была девственна, как чистый лист, как первый выпавший на землю снег, как прозрачное небо в ясный летний день.
Готова ли я взять на себя такую ответственность, чтобы ответить на мучавшие его вопросы?
Нет, не готова – пора признать это. Я, конечно, постараюсь найти в себе силы и рассказать ему обо всем, но не сейчас… чуть позже… а может быть никогда…
Я легко могла противостоять тому Малфою, дерзкому и наглому – а этот слизеринец начинал мне нравиться, я уже не держала на него зла, я перестала его ненавидеть. Мне было его искренне жаль. И осознание этого настораживало меня и пугало.
Он мой враг, но дважды за последний месяц спасал мне жизнь. А сейчас он доверчиво тянулся ко мне, инстинктивно ища помощи и поддержки. Что-то незаметно переменилось в этой жизни, она по-новому расставляла свои приоритеты. И я запуталась…
…Мы в ответе за тех, кого приручили – сказал Экзюпери, а сам разбился…
Что будет, если Гермиона Грейнджер вдруг подружится с Драко Малфоем? Звучит нелепо и смешно. Но выбора у меня не было, я уже взяла ответственность за него, когда приняла его в своем доме. Так пусть же все идет так, как идет. Хотя от этих мыслей голова кругом, но... будь, что будет.
Нужно ли сообщить Дамблдору о случившемся?
Почему-то эта мысль пришла ко мне только сейчас – когда опасность для жизни слизеринца миновала. Думаю, не за чем зря тревожить директора школы – все ведь обошлось. А потом в Хогвартсе я ему объясню, подробно расскажу, как за одну тревожную бесконечно длинную ночь чистокровный аристократ превратился в грязнокровку Малфоя. Как смешно звучит! Вот она - ирония судьбы. Вчера бы я добавила «Так ему и надо», но сегодня промолчу – эта ночь изменила и его и меня.

Драко выписали, и ничего страшного произошло. Он вновь переступил порог нашего дома и, с интересом разглядывая все вокруг, прошел внутрь. В этот раз ему у нас понравилось, особенно мамины роскошные цветники – не удивительно: в его памяти стерлись восхитительные виды, открывающиеся из окон Малфой-мэнора. Парню просто не с чем было сравнивать свои ощущения.
- Это твоя комната, - я открыла дверь. – Располагайся.
- А где живешь ты?
Я показала на соседнюю дверь, первую от лестницы, ведущей из гостиной на второй этаж.
- Мы будем соседями. Туалет и ванная там.
Он кивнул, открыл дверь, почти вошел, но оглянулся на меня:
- Спорим, что в твоей комнате полным-полно мягких игрушек?!
Я открыла от изумления рот: он никогда не был в моей комнате, только однажды заглянул, чтобы разбудить меня. Вспомнил что-то?
Драко усмехнулся, прочитав мои мысли:
- Нет, память не вернулась. Просто ты сама похожа на большую грустную куклу. А куклы обычно дружат с плюшевыми мишками и зайцами.
Он подмигнул мне и исчез за дверями.
А я продолжала стоять возле его комнаты и не могла прийти в себя. Никогда еще студентку Гриффиндора Гермиону Грейнджер не называли большой грустной куклой. Я что, действительно, на нее похожа?

Папа предложил нам проехаться на автомобиле – организовать, так сказать, экскурсию по городу для нашего выздоровевшего гостя. Драко пришел в восторг, мама кивнула, мне же ничего не оставалось, как согласиться с общим решением.
Отец сел за руль, слизеринец с удовольствием забрался на первое сиденье, мы с мамой устроились сзади. Малфою было все интересно, его глаза светились любопытством и желанием узнавать и открывать для себя что-то новое. Он с удовольствием разглядывал сквозь опущенное стекло местные достопримечательности, пешеходов и пробегающие мимо автомобили. Отец рассказывал своему внимательному собеседнику историю родного города, зданий и людей, проживающих в них. Он тут родился и вырос, и ему с детства была знакома здесь каждая тропинка. Мы с мамой переглядывались меж собой, с удивлением наблюдая за ними: по истине, такую картину увидишь не каждый день. Я бы назвала ее «Мирно беседующие маг и магл». Жаль, что не умею рисовать!
- А трудно научиться водить автомобиль, мистер Грейнджер? - парень повернулся к нашему водителю, и по совместительству гиду.
- Нет, - ответил отец, не отрывая глаз от дороги.
- А я бы смог?
- Конечно, ты смышленый малый, - папе определенно доставляла удовольствие эта милая беседа. – Только ты еще несовершеннолетний. Думаю, тебе стоит начать с чего-нибудь другого, с велосипеда, например.
- Вело… что?
- Велосипед, - засмеялся отец, он все время забывал, что парень вышел из другого мира. – В гараже у нас найдется парочка, как раз для вас с Гермионой. Раньше, до покупки машины, мы с женой любили выезжать на природу.
Он посмотрел на маму в зеркало заднего вида и улыбнулся ей. А она ему.
- Нет ничего лучше, чем, крутя педали, мчаться с крутого склона горы. Над головой простирается огромное синее небо, в глазах отражается солнце, в ушах свистит ветер, а перед тобой открыт весь мир! Кажется, что нет ничего невозможного!
- О нет, - простонала я. – Снова как на фестрале. Боже упаси!
Я вспомнила свой первый и, надеюсь, последний опыт полета на этом животном. Настоящее безумство – под тобой внизу скользят горы, ущелья, дороги, маленькие огоньки деревень, а ты, уцепившись рукой за шелковистую гриву, припав к костистому крупу невидимого под тобой коня, мчишься на сумасшедшей скорости навстречу кроваво-красному закату. Словно сам летишь над бездной. Даже Рону, привыкшему к полетам на метле, не доставило это большой радости. А что уж говорить обо мне!
- На чем? - три пары глаз недоуменно уставились на меня.
- Следи за дорогой, - одернула мама забывшего про руль отца. – Нам еще аварии не доставало.
Кроме того, у меня уже был маленький опыт общения и с велосипедом тоже. Давным-давно, в детстве, папа учил меня держаться в седле железного двухколесного коня. И мне тогда это не понравилось. Осталось в памяти смутное ощущение боли в разбитых коленках.
- Я научу тебя, - отец повернулся к Малфою. – Нет ничего проще. Ты не пожалеешь, уверяю.
Ну-ну. Значит, мне предстоит увидеть еще одну незабываемую картину «Магл учит мага управлять велосипедом».
- А Гермиона умеет? – Драко с любопытством обернулся к нам с мамой.
Мама улыбнулась ему:
- Ее учили в детстве. Должна уметь.
А я в этом искренне сомневалась. Сумасшедшая отцовская затея мне совершенно не нравилась.
- Кто один раз научился – никогда не забудет! – папа упорно стоял на своем, несомненно, он поставил перед собой цель – вновь усадить меня за руль велосипеда.
Что ж, попробую еще раз. Но если у меня не получиться – пусть пеняют на себя!

Вечером в доме было тихо: отец с Малфоем отправились в парк учиться покорять двухколесное чудовище, мама в гостиной смотрела любимый сериал. Оставшееся до сна время я решила посвятить любимым книгам. Уже давненько не удавалось полистать учебники, а ведь совсем скоро новый учебный год.
По привычке уселась на крыльце, положив книгу на поджатые колени - «Древние Руны: углубленный курс». Один из моих самых любимых предметов. Я выбрала его на третьем курсе и ни разу не пожалела об этом. И даже достигла в его изучении определенных успехов.
Руны - это древние магические знаки, пиктографически представляющие основные силы природы. Рунические символы использовали для предсказаний и магии северные народы, верившие в контакт с природными силами, с помощью Рун они способствовали выращиванию урожая, лечили, благословляли, предсказывали. Позднее произошло превращение Рун в алфавит. С введением христианства в Европе и распространением латинского алфавита руническое письмо и руническая магия быстро потеряли свое значение, хотя просуществовали после этого достаточно долго, вплоть до пятнадцатого века. Мне всегда доставляло особое удовольствие знак за знаком, символ за символом расшифровывать это древнее письмо, открывать тайну бытия древних магов. Захватывающее занятие!
Оно увлекло меня и в этот раз, я не заметила, как начало темнеть – фонарь под навесом, заботливо включенный мамой, еще позволял различать магические надписи.
Малфой подошел сзади и заглянул через плечо. Я не слышала его шагов, но почувствовала на плече чужое дыхание и, вздрогнув от неожиданности, оглянулась на него.
- Испугал? Прости!
Он сел рядом со мной на крыльцо, взял учебник из моих рук и прочел название. Заинтересовался и принялся листать страницы учебника.
Вспомнит ли он?
Малфой уверенно водил по строчкам указательным пальцем и читал, словно знал наизусть: «Руны победы, коль ты к ней стремишься, вырежи их на меча рукояти, дважды пометь именем Тюра! Руны пива познай, чтоб обман тебе не был страшен! Нанеси их на рог, на руке начертай руну Науд. (Речи Сигрдривы, 6-7)
- Мне знакомы эти строки, - он поднял на меня взгляд, в сумерках его глаза казались почти черными. – Только не спрашивай, откуда - не знаю.
Да, он все помнил, мистер Уайт оказался прав.
- Я изучал это в школе?
Я кивнула.
- Гермиона, расскажи мне о Хогвартсе, - неуверенно попросил он.
Он просит невозможное – я не готова.
- Нет, - покачала я головой. – Не сегодня.
- А когда будет подходящее время?
Я молчала – не знала, что ему ответить.
- Я обижал тебя в школе? – вдруг тихо спросил он.
- С чего ты взял? – я бросила на него испуганный взгляд.
Малфой задумался, внимательно рассматривая меня. Потом отвернулся.
- Как успехи в овладении велосипедом? – поспешила я перевести разговор в другое русло. Но он словно не слышал меня.
Я хотела встать, начала медленно подниматься, но не успела – Драко не дал мне уйти, его теплая ладонь схватила мои пальцы. Я вырвала руку. Учебник сорвался с колен и упал на нижнюю ступеньку. Я бросилась поднимать книгу, схватила ее и рванулась к входным дверям. Малфой поднялся на секунду раньше, и спасительная для меня дверь осталась за его спиной:
- Что происходит, Гермиона? – его взгляд прожигал меня насквозь. - Ты все время убегаешь от меня, от моих расспросов, отмалчиваешься, что-то скрываешь, ты не хочешь рассказывать мне о школе, о том, что было раньше, кто я, и какие отношения нас с тобой связывали. Что все это значит?
Какие странные у него глаза – сегодня утром, когда я показывала ему его комнату, они были лукавыми-лукавыми и теплыми, как речной песок в солнечный день; раньше в Хогвартсе, всякий раз, когда Малфой гневался, они отливали сталью и были холодными как айсберг; когда же он сердился – они приобретали темный перламутровый оттенок; когда проявлял надменность – становились цвета мокрого асфальта. Сейчас же они походили на два бездонных озера – такие же глубокие и опасные...для меня. Или на болото – оно засасывало меня, медленно затягивало, и выбраться оттуда самой не было надежды...
Он сам Дьявол. Я знала точно, что в нем не было других достоинств, кроме этих глаз. Да и они достались ему, себялюбивому и эгоистичному, вероятно, по ошибке. Тогда почему же, я стояла сейчас перед ним, словно нашкодившая первокурсница, боясь поднять на него взгляд, чтобы не запутаться в этой пепельно-серой паутине.
- Пропусти меня! – тихо попросила я.
Ждала от него чего угодно, но он снова удивил меня – беспрекословно подчинился моему требованию и отошел в сторону.
Я подошла к дверям, но не вошла внутрь. Стояла возле двери, держась за ручку, знала, она открыта - это мой спасительный путь от сероглазого мальчишки, от его расспросов, стоит ее толкнуть и войти, но... Я стояла и чего-то ждала.
Я ждала шагов за спиной, его шагов, а их не было.
Я оглянулась – Малфой сидел на ступеньке крыльца – там, где несколько минут назад сидела я. Он опустил на колени голову, обхватив ее руками. Поза безысходности.
Что же я делаю с ним?
Хватит молчать! Он должен знать все!
Никогда раньше Гермиона Грейнджер не искала для себя легких путей и не бегала от трудностей! И лгать – не в моей привычке.
Неизвестность всегда несет в себе опасность, и порой она превращается в настоящую ловушку для человека, которая – хлоп! - замкнет за ним дверь, и, оставшись в полной темноте, он станет слепым котенком. Разве я хотела бы сама оказаться в такой ситуации? Нет! Пусть лучше неприятная правда, чем бесконечное молчание и тревожная недосказанность.
Может быть, мне стоит к нему присмотреться поближе, подружиться с ним, попробовать дышать с ним в один такт, не бояться раскрыть ему свою душу, отпустить свои страхи и сомнения?
Конечно, я об этом еще пожалею, возможно, проведу много бессонных ночей и пролью много горьких слез, но...
Я вновь оглянулась на Малфоя, он сидел точно также – задумавшийся, одинокий и несчастный.
Я сделала неуверенный шаг в сторону от входных дверей. Как легко все решить – и как тяжело на это решиться...
Боже, дай мне мудрости не ошибиться, не сделать больно ни себе, ни кому-либо другому.
Я подошла к Малфою и легонько дотронулась до его плеча, он вздрогнул, но не поднял голову с колен. Я села рядом - положила свою дрожащую руку на его. Мне пришлось собрать все силы, чтобы голос не выдал моего волнения:
- Драко, давай поговорим.
Я услышала свой голос как бы со стороны, на удивление он звучал спокойно, чертовски спокойно:
- Все очень сложно... все так запутанно...
Он поднял на меня взгляд, а в нем – смятение, непонимание и осмысливание того, что происходит.
– Я попытаюсь объяснить, рассказать тебе все, что знаю сама: и о твоих родителях, и о школе, и о твоих друзьях…
Внезапно его лицо озаряется слабой улыбкой:
- А о нас с тобой?!...
Я поперхнулась от удивления и закашлялась. Нет никаких «нас с тобой», да и никогда не будет. Нужно сразу расставить все точки над «i».
- Я, возможно, огорчу тебя, но мы с тобой не друзья и даже не приятели, а в школе мы почти не общались. Мы просто однокурсники.
Я задумалась на мгновенье, но решилась – правда не может быть частичной. Сказав «а», нужно говорить «б»:
- И мы с тобой всегда враждовали. Ты ненавидел меня, а я – тебя.
Он непонимающе уставился на меня:
- Ты так шутишь?
Я покачала головой.
Малфой не сводил с меня задумчивого взгляда:
- Тогда кое-что становится понятным...
- Что, например?
- Что ты избегаешь меня - ненависть не легко преодолеть.
Я вновь покачала головой:
- Я больше не ненавижу, поверь. Я изменила свое мнение о тебе. Похоже, я немного ошибалась в тебе раньше.
В его глазах загорелся огонек:
- Правда?! Здорово, значит, еще есть шанс!
О чем он говорит – какой шанс? На что?
Сидя в гостиной, мы проговорили с ним до глубокой ночи – это было время откровенных бесед.