Сможешь разбогатеть

Сорос едва замечает медленное наступление сумерек. Он — международный торговец. Инвестор, интересующийся финансовыми рынками Токио и Лондона не меньше, чем рынками Уолл-стрит; экономические тенденции в Брюсселе и Берлине занимают его ничуть не меньше подоб­ных тенденций в Пеории или Покипси. Но се­годня его взор обращен на Восточную Европу. Это сейчас его главная забота.

Несколько лет он наблюдал за развитием Европейского экономического сообщества и пришел к выводу, что фитиль уже подожжен и вот-вот грянет грандиозный финансовый взрыв.

Сорос — выдающийся финансовый теоретик, свои теории любил проверять в лаборатории из акций, облигаций и курсов валют. И это замеча­тельная лаборатория! Там не бывает недомол­вок. Ничего подобного! Курс акции растет, ос­тается неизменным или падает. Четвертого не дано. И любую теорию, касающуюся рынка акций, можно проверять на практике хоть каждый день.

Многие инвесторы считали мир финансов ра­циональным, будучи уверены, что курсу акций присуща внутренняя логика. Нужно только по­стичь эту логику, и вы разбогатеете!

Сорос так не думал. Он считал мир финансов нестабильным, и даже хаотичным. Он думал так: нужно постичь хаос, и вы разбогатеете! Попытка понять финансовые рынки, словно их изменения являются частью некоей гигантской математической формулы, никогда не приведет к успеху. Сорос убежден, что не математика правит финансовыми рынками.

Ими правит психология. Точнее, стадное чув­ство. Стоит понять, когда и как толпа ринется за той или иной акцией, валютой или сырьем, и удача сама найдет инвестора. Такова вкратце теория Джорджа Сороса.

Сегодня Сорос проверит свою теорию на ев­ропейских финансах в целом. Он готовился к этому не один год, оттягивал, выжидая решаю­щей минуты, когда послышится топот бегущего стада.

И когда Сорос услышал его, он изготовился к прыжку на давно ожидаемую добычу. Если он считает, что верно оценивает финансовую ситуацию, к черту осторожность! На этот раз он был более чем уверен в своей правоте.

На этот раз он готов к ставке неслыханного в инвестиционном бизнесе размера. Если он проиграет — ну, что же, потеряет какие-то деньги. Но это неважно. Он и раньше терпел убытки. Вспомнить хотя бы биржевой крах в октябре 1987 года. Он неверно оценил тенденции на рынке акций, и пришлось заняться сведением убытков к минимуму. Он лишился тогда 300 мил­лионов долларов.

Но чаще он выигрывал — для избранной группки своих клиентов —и делал это так умело и долго, что к июню 1981 года уже удостоился от журнала «Инститьюшнл инвестор» титула Величайшего в мире управляющего капиталом.

Только один год со времени основания Соро­сом ведущего инвестиционного фонда «Кван-тум» закончился с отрицательным балансом. То был именно 1981 год. И все же никто не преуспевал так долго на финансовых рынках, как Джордж Сорос. Ни Уоррен Баффет, ни Питер Линч. Никто. Его послужной список самый лучший на Уолл-стрит.

К концу рабочего дня мысли Сороса по-преж­нему поглощены Лондоном. Там сейчас половина одиннадцатого вечера. Именно в Лондоне происходят решающие события, а не в Нью-Йорке.

Лицо Сороса излучает удовлетворение. Он мысленно вернулся в 9 ноября 1989 года, исторический день падения Берлинской стены. Все осознавали значение этого дня для новейшей истории. Некоторые верили или просто надея- • лись, что после падения Берлинской стены новая, единая Германия окрепнет и будет процветать.

Сорос, как нередко бывало, думал совершенно иначе. Плыть против течения — таков его главный секрет. Он понимал, что единая Германия столкнется с огромными трудностями, ведь объ­единение обойдется в огромную сумму. Он по­нимал и то, что Германию поглотят собственные экономические проблемы, а неурядицы других западноевропейских стран отойдут для нее на задний план.

Замыкание Германии на себя приведет к не­исчислимым последствиям для экономики, а зна­чит, и валюты остальных стран ЕЭС. Так считал Сорос. Он наблюдал и выжидал.

В 1990 году он следил за роковым шагом Великобритании — вступлением в западноевро­пейскую валютную систему, ЕВС. Сорос считал участие в ней Великобритании большой ошиб­кой. Английская экономика была недостаточно сильна, а вступление в ЕВС привязывало англи­чан к экономическому лидеру Западной Европы — новой, объединенной Германии.

Эта привязка, каковы бы ни были ее послед­ствия, закрепляла крайнюю зависимость Великобритании от немцев. Будучи экономически силь­нейшим государством в регионе, Германия могла" решать, что хорошо и что плохо для экономики других стран Западной Европы. По мысли Сороса, эта зависимость от Германии могла оказаться для англичан роковой.

Британия не сможет проводить самостоятель­ную валютную политику, даже когда захочет это сделать. Ей придется согласовывать каждый свой шаг с доминирующей немецкой финансовой политикой.

Как и предсказывал Сорос, в 1992 году в Западной Европе разразился финансовый кризис. Экономика многих стран попала в тяжелое поло­жение. Великобритания пожелала понизить свою учетную ставку.

Однако немцы не желали понижать свою по внутриполитическим причинам: они панически боялись повторения в Германии инфляции. Они не забыли ужасы 20-х годов, когда инфляцион­ный яд довел немецкую экономику до полнейше­го развала.

Если Германия не понизит свои учетные став­ки, остальные члены ЕВС не смогут понизить свои. Для этого им придется пойти на риск ослабления национальных валют, а девальвиро­ванные валюты станут легкой добычей спеку­лянтов.

Великобритания погружалась в трясину все глубже. Экономическое положение постоянно ухудшалось. Завышенный курс фунта стерлин­гов испытывал нарастающее давление. Велико­британия желала поправить ситуацию, но для этого необходимо девальвировать националь­ную валюту, стимулируя таким образом экс­порт. Однако, согласно правилам ЕВС, англича­не вынуждены поддерживать курс фунта на уровне 2.95 марок.

На протяжении всего лета 1992 года британ­ские политические лидеры уверяли, что бурю можно пережить и без девальвации фунта. Страна-де не выйдет из состава ЕВС. Они как-то выведут страну из трясины.

«Чепуха!» — думал Джордж Сорос. Он лучше разбирался в обстановке. Он понимал всю ката­строфичность экономического положения Вели­кобритании. Англичане не смогут остаться в ЕВС. Им придется сойти с корабля.

Кризис разразился в середине сентября 1992 го­да. Просочились слухи, будто итальянцы собираются девальвировать лиру. В Нью-Йорке тор­говцы начали спешно продавать лиры.

В воскресенье 13 сентября 1992 года лира была девальвирована — но только на 7%, ее курс остался в пределах, определенных правила­ми ЕВС.

Инвесторы отлично заработали, поставив на то, что центральные банки западноевропейских стран будут верны принятым ранее обязательствам удер­живать курсы своих валют в установленных ЕВС пределах. Казалось нелепым ставить на измене­ния курса свыше согласованных правилами ЕВС.

Но если итальянцы пошли на девальвацию лиры, чего обещали не делать, не означает ли это, что король-то голый? И обещания других правительств ничего не стоят? Может быть, по­следует вторая волна девальвации... Так не пора ли начать продажу британского фунта?

Внезапно, как по команде, инвесторы и фирмы во всех уголках земного шара разуверились в готовности западноевропейских правительств по­зволить ЕВС определять обменные курсы валют. Теперь они всячески пытались избавиться от слабых валют, включая фунт стерлингов.

По мере приближения 15 сентября росло убеж­дение Джорджа Сороса в том, что Англии придется вывести фунт из ЕВС.

Стенли Дракенмиллер полагал, что настала пора делать ставки против фунта. Он доказывал Соросу, что пора действовать. Сорос предоста­вил ему полную свободу рук, и даже требовал от своего главного торговца довести сумму ставки до размеров, о которых тот и не помышлял. И вот Дракенмиллер, действуя от имени Сороса, продает фунтов на десять миллиардов долларов.

Отправляясь домой на Пятую авеню, Сорос ка­зался необычайно спокойным. Ночью ничто не тревожило его сон.

В семь часов утра в квартире Сороса раздал­ся звонок. Дракенмиллер сообщил последние но­вости. Сорос услышал слова доверенного помощ­ника: все прошло великолепно. Пока Джордж Сорос мирно спал, он получил прибыль на сумму 958 млн. долларов. А если приплюсовать к ним доходы Сороса от других операций, связанных с кризисом ЕВС, они в целом приблизились к двум миллиардам.

Англичане назвали день 15 сентября, когда им пришлось вывести фунт стерлингов из ЕВС, «чер­ной средой». Сорос назвал его «белой средой».

Именно эта ставка, одноразовое вложение 10 млрд, долларов в расчете на девальвацию Великобри­танией фунта, принесла Джорджу Соросу все­мирную славу. И остается его величайшей уда­чей в инвестиционном бизнесе.

Именно благодаря этой ставке Сорос, «вели­чайший в мире инвестор», превратился в живую легенду мира финансов.

После сентября 1992 года вокруг Джорджа Сороса множатся мифы.

Главным из них стал миф, будто он способен управлять рынком: одно его слово о каком-ни­будь товаре вроде золота или валюте вроде не­мецкой марки могло вызвать крутой поворот в торговле ними. Цены могли расти и падать в зави­симости от его слое.

Он казался непогрешимым, достойным подра­жания.

Журналист, снявший о Соросе документальный фильм в декабре 1992 года, через два месяца после его удара по британскому фунту стерлингов, был поражен кажущейся способностью Со­роса повелевать рынками: «Скажем, вы инвести­руете в золото, и поскольку это делаете вы, все думают, что и им следует инвестировать, поэто­му цены на золото повышаются. Вы пишете статью, в которой ставите под сомнение курс немецкой марки, — и ее курс начинает пони­жаться. Вы инвестируете в недвижимость в Лон­доне — и на следующий день тенденция к сни­жению цен на нее как будто изменилась на противоположную. Целесообразно ли одному че­ловеку обладать таким влиянием?»

Явно польщенный комплиментом. Сорос по­пытался предугадать будущее. «Сейчас приписываемое мне влияние преувеличивают. Я более чем уверен в этом. Но все вернется на круги своя, потому что люди поймут, — Сорос изобра­зил широкую улыбку, — что я отнюдь не явля­юсь непогрешимым, и Вы отлично знаете, что если сейчас я пребываю на гребне волны, точно так же эта волна интереса ко мне рано или поздно спадет».

Как ни крути, Сорос ошибся. Его влияние не преувеличивали. И волна интереса к нему не спадает: Журналист из «Ньюсуик» спросил, как он чувствует себя в роли гуру. Сорос ответил, что его она забавляет.

Забавляет!

Некоторые люди напрочь утратили бы спо­собность забавляться.

К 1994 году имя Сороса окружили такие кривотолки, что на них обратил внимание официальный Вашингтон. Если Джордж Сорос и впрямь повелевает рынками и если усилия одно­го человека могут определять судьбу целых со­стояний, не стал ли он опасным? Не стоит ли призвать Сороса к порядку?

Это стало одной из главных тем, связанных с человеком, который к середине 90-х годов взо­шел на такие вершины в финансовом мире, куда мало кто и пытался проникнуть.

Будучи величайшим в мире инвестором, он накопил больше денег, чем большинство людей увидят, проживи они хоть сотню жизней. Но этот факт лишь отчасти объясняет окруживший его мистический ореол.

Джордж Сорос не просто человек, зарабо­тавший несколько миллиардов долларов. Не про­сто Человек, сокрушивший Банк Англии, как назвал его журнал «Экономист». Не просто Человек, повелевающий рынками, как окрестил его «Бизнес уик».

Деньги, как выяснилось, некогда играли вто­ростепенную роль в жизни Сороса. Он отнюдь не собирался стать инвестором мирового класса и сколотить несметное состояние. Нет, он стре­мился стать философом и всегда чувствовал себя уютнее в царстве разума, а не финансов.

И все-таки он обнаружил в себе дар делать деньги, и большие деньги. Они приходили к нему удивительно легко. Возможно, поэтому он считает, что деньги его развратили. Он хотел добиться в жизни чего-то большего, чем просто накапливать богатство.

Сорос не считал финансовую спекуляцию без­нравственной или обыкновенной игрой. Он не оправдывался за свои поступки; просто богатст­во как таковое его не возбуждает. Сорос зарабатывал деньги, чтобы вкладывать их в других людей — и чтобы этот вклад запомнился надолго.

Он изображает себя скорее философом, а не финансистом. Ему нравилось называть себя несостоявшимся философом, так как это напоми­нало ему о том, что он пытался делать в юности, но потом забросил.

Он мечтал внести свой вклад в сокровищницу человеческих знаний, знаний об устройстве этого мира и о том, как действуют в нем человеческие существа. Их поиски Сорос начал еще в студен­ческие годы. Они привели его в мир философии, и он какое-то время хотел стать профессором философии. Он изучал экономику, но всегда казался в этом мире скорее гостем.

Прослушав курс лекций по экономике, Сорос счел себя одураченным. Он решил, что экономистам не хватает практических знаний о том, как же устроен этот мир. Эти мечтатели говорили только о неких идеальных ситуациях и глубо­ко ошибались, считая мир вместилищем рациональности. Уже тогда Джордж Сорос прекрасно знал, что мир намного хаотичнее, чем внушали ему экономисты.

Приступив к формулированию собственных тео­рий — теорий знания, теорий истории, а позже финансовых теорий, — Сорос все более утверж­дался во мнении, что мир во многом непредска­зуем и по сути своей иррационален. Короче говоря, этот мир очень трудно описать.

Он пытался изложить эти теории в виде книги, но сделать их понятными и удобоваримыми ока­залось Соросу не под силу. Иногда он сам не понимал, что же он написал. Раздосадованный сложностями покорения академических вершин, Сорос принялся за поиски более доступных миров.

В известном смысле, такое решение далось легко. Ему нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Почему бы не показать всем этим экономистишкам, что он понимает мироздание лучше их, заработав как можно больше денег? Сорос считал, что деньги помогут ему выразить свои взгляды. Короче говоря, если он заработает кучу денег, это поможет ему стать, в конце концов, философом.

Мир, в который он вступил, мир высоких финансов, сулил щедрые плоды. Однако и риск был устрашающе велик. Тут не было места сла­бонервным.

Возможно, робким выпадет несколько удач­ных лет. Но потом их сломает нервная нагрузка, чувство ответственности за чужие деньги. Цена высока, и средством платежа служит потеря сна, досуга, друзей и семейной жизни, потому что рубить узлы на финансовых рынках — адская работенка. Поэтому слабонервным лучше по­дыскивать другое себе поприще.

Сорос, напротив, слабонервным не был. Он обладал поразительным хладнокровием. Просто не проявлял никаких эмоций. Если его инвести­ции окупались, он испытывал удовлетворение. Если нет, не бежал бросаться с крыши ближай­шего небоскреба. Он был сдержан и спокоен; редко хохотал и столь же редко впадал в уныние.

Сорос был, по его излюбленному выраже­нию, критиком; часто он в шутку называл себя наиболее высокооплачиваемым критиком в мире. Эта фраза несла в себе оттенок отстраненности, парения над схваткой. «Я — критик процессов. Я не предприниматель, создающий новое дело. Я — инвестор, оцениваю уже готовое. Моя зада­ча на финансовых рынках — это задача критика, и мои критические суждения выражаются в моих решениях покупать или продавать».

Хотя Сорос занимался инвестициями с 1956 го­да, сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке, по-настоящему его карьера началась в 1969 году. Именно тогда он создал свой инвестиционный фонд под названием «Квантум». И деятельно руководил им — за исключением нескольких лет в начале 80-х годов — на протяжении последую­щей четверти века. В конце 80-х его амбиции заметно поумерились, и он большую часть време­ни посвящал благотворительности. Однако он всегда поддерживал постоянную связь с управ­ляющими своих инвестиционных фондов.

«Квантум» был одним из первых офшорных фондов, куда могли свободно вступить инвесторы-неамериканцы. Большинство других офшор­ных фондов могло иметь, согласно законодательству США, не более 99 инвесторов и, как правило минимальный инвестиционный капитал не менее одного миллиона долларов. " Квантум" является также хедж-фондом — загадочным инвестиционным партнерством богачей, готовых на любой риск, что­бы разбогатеть еще больше. Фонд Сороса играл на понижение, используя сложные финансовые инструменты, и занимал огромные суммы денег — такая стратегия была просто непосильна для мел­ких инвесторов.

Когда хедж-фонды только создавались, не­большая часть менеджеров избрала стратегию сбалансированной покупки акций, фонды хед­жировались, то есть были застрахованы в том смысле, что менеджеры распределяли портфель акций: для игры на повышение, если рыночный курс возрастет, акции скупали, а для игры на понижение, в расчете на падение рыночного курса, акции продавали.

Сорос и многие другие короли хедж-фондов отвергли подобный подход и вышли за пределы рынка акций США, играя на изменении курсов по всему миру, и не только акций, но и учетных ставок, различных валют и т. д. по всем направлениям финансовых рынков. В среднем фонды Сороса за один операционный день продавали и покупали ценных бумаг на 750 млн. долларов.

И добивались впечатляющих результатов. Если некто инвестировал 100 тысяч долларов в 1969 году, когда Сорос учредил фонд «Квантум», и реинвестировал туда же все дивиденды, к весне 1994 года этот некто мог заработать 130 милли­онов. При сложной процентной ставке прирост составлял 35% годовых. Если бы подобной отда­чи добился небольшой фонд, имеющий, скажем, 50 или 100 млн. долларов, она могла считаться выдающимся достижением; но аналогичные успехи фонда с активами, измеряющимися многими мил­лиардами долларов, потрясли Уолл-стрит.

Акция фонда «Квантум», продававшаяся в 1969 году по цене 41, 25 доллара, к началу 1993 года стоила уже 21 543, 55 доллара; к тому же ее стоимость можно было получить наличными, сразу или по частям. К июню 1994 года акция фонда стоила уже 22 600 долларов. Чтобы стать акци­онером «Квантума», нужно было инвестировать не менее миллиона долларов. По мнению боль­шинства источников, Сорос лично владел одной третью активов фонда «Квантум».

Сорос сколачивал состояние не по старинке. Капитаны американской индустрии прошлого века, предприниматели вроде Рокфеллера или Карнеги, разбогатели, создавая различные товары, про­давая нефть или металл. Джордж Сорос не вла­дел и не управлял собственной фирмой. За ним не стояла никакая другая сила. Его специаль­ность — улавливать изменения на финансовых рынках, используя огромные чужие капиталы.

Хотя Сорос невысок, он выглядит этаким крепышом. Волнистые волосы коротко стриже­ны, на носу очки в проволочной оправе. Кое-кому он напоминает скорее профессора эконо­мики или инструктора по горным лыжам. Он прекрасно говорит по-английски, хотя легкий венгерский акцент остается. Один из авторов описывает Сороса как «сильного, крепко скро­енного человека с морщинистым лбом, острым подбородком и тонкими губами. Волосы остри­жены под ежик. Говорит ровным, хрипловатым голосом...»

Некоторые воображают Сороса грубияном, и их приятно удивляет, что Сорос внешне не отличается от других. «Он не слишком напоминает угрюмого волка-одиночку», — писала «Гарди-ан». «Спокойная речь и мелодичный венгерский акцент придают ему сходство с европейским вельможей. Лоб Сороса изборожден морщина­ми, сказываются постоянные раздумья о поло­жении в мире. Создается впечатление о нем как об интеллектуале, чего он явно и добивается».

Журналисту из «Обсервер» Сорос показался человеком сугубо европейского склада. «На этом стройном, элегантном человеке лежит неизгла­димый отпечаток учтивости и тонкой иронии завсегдатаев венских Кафе времен Австро-Вен­герской империи. Раньше его вполне можно было представить попивающим кофе со сливками за партией в шахматы с Троцким где-нибудь в ста­ром кафе «Централь» в Вене».

Английская газета «Индепендент» так обоб­щила образ Сороса: «Он ничем не напоминает ослепительного Гордона Гекко — антигероя клас­сического фильма 80-х «Уолл-стрит». Он выглядит гораздо моложе своих лет, возможно благодаря регулярной игре в теннис и равнодушию к экстравагантному стилю жизни, который Уолл-стрит предлагает по-настоящему богатым людям. Он не пьет и не курит, неприхотлив в еде. Он похож скорее на серьезного и не слишком щеголеватого профессора из Центральной Европы».

К концу 70-х и в начале 80-х Соросу стал досаждать излишне пристальный интерес к его персоне. Ведь ему приходилось управлять инвес­тиционным фондом, переросшим, по понятиям Сороса, границы управляемости.

Но он в полной мере овладел искусством выживания. Это отцовское наследие он успешно применил во время второй мировой войны, скры­ваясь от нацистов в Будапеште в 1944 году. Чтобы выжить на финансовых рынках, иногда приходилось идти на попятную. Это Сорос и сделал в начале 80-х. Он ушел в тень. Передал управление фондом о другие руки.

И пришел к поистине судьбоносному выводу. Он хотел от жизни чего-то большего, нежели просто преуспеть в финансовом мире. Посколь­ку он не гедонист, деньги могли принести ему далеко не все. Он хотел обратить их на служе­ние доброй цели. А так как он не нуждался в одобрении семьи или совета директоров, то решив потратить деньги определенным образом, он мог тратить их без оглядки.

Подобная свобода, даже разновидность власти приучили его долго и тщательно обдумывать, на что же потратить деньги. В итоге Сорос остано­вился на величественном проекте поддержки открытых обществ, сначала в Восточной Европе, а по­том и в бывшем Советском Союзе.

Сорос давно покинул Венгрию; он не мог под­чиниться политическим системам, воцарившимся в его стране, — сначала фашизму, а после вто­рой мировой войны и коммунизму. «За крытые» общества, охватившие всю Восточную Европу и СССР, просто оскорбляли его, твердого сторон­ника политической и экономической свободы, процветавшей в Америке и Западной Европе.

Другие (чаще правительства стран Запада, иногда частные фонды) тоже пытались внед­риться в эти общества. Но до сих пор ни один отдельный представитель Запада не преследовал цели добиться столь радикальных перемен.