Русской литературы в Венгрии

(1830–1860-е годы)

Первые статьи о русской литературе увидели свет в Венгрии в 1820–30-е годы. Среди авторов есть такие авторитетные литераторы, как Ф. Тольди; но, как это бывает на первых этапах восприятия зарубежных литератур, наряду со статьями видных ученых печатаются сообщения, информации, статьи, неподписанные автором, или отмеченные незначительными именами. В этот период – и даже гораздо позже – информации о русской литературе восходят к очень разным по характеру и уровню источникам, общая черта которых, что они написаны не на русском, а чаще всего на немцком и французском, иногда на английском, на чешском языках. В некоторых случаях эти иноязычные статьи, в свою очередь, восходят к русским источникам. Например, статья Тольди " Русская поэзия" (1828), написана на основе немецкого источника, передающего мнение П. А. Плетнева[441]. Источником статьи " Новейшая русская новеллистика" (1840) послужила работа выдающегося чешского ученого Я.Э. Пуркинье, отражающая и идеи Белинского[442]. Нередки ссылки и на Булгарина. Позже, в 50–60-е годы, через французский журнал Revue des deux Mondes появляются статьи о русской литертатуре, написанные на основе работ, напечатанных в журнале Колокол.

Несмотря на такие, несколько хаотические условия, уже в эти годы вырисовываются определенные тенденции, свидетельствующие о про­цессе трансформации иностранных произведений под влиянием воспринимающейлитературы. В Венгрии это было время господства романтического направления, которое сопровождалось общим инте­ресом к мировой литературе, особенно к культуре " экзотических" стран. Первые вести о русской словесности приходили именно с этим потоком " экзотики", ведь Россия в это время (и даже гораздо позже) считалась таинственной, экзотической страной.

Упомянутый Ференц Тольди, автор одной из первых венгерских статей о русской литературе, стал уже к середине 1830-х годов всеобще признанным авторитетом венгерской литературной жизни. Он теоретик романтизма, автор весьма значительных трудов об истории венгерской литературы, статей о теории художественного перевода. Тольди изучал зарубежные литературы не в последнюю очередь с целью извлечь пользу для отечественной литературы. Его перу принадлежит серия статей о литературах соседних народов (в том числе и статья " О настощащем состоянии московитской литературы", 1828), в которой он отстаивает идею гармонической духовной взаимосвязи между венгерской польской, чешской, русской и другими народами[443].

Первые, разбросанные в разных журналах венгерские переводы русских произведений были напечатаны при совершенно неупорядо­ченных условиях: не было (и еще долго не будет) закона об авторских правах, не установлены еще принципы художественного перевода и т.д. В первые десятилетия знакомства венгерских читателей с русской литературой русские произведения в большинстве случаев переводились не с русского, а с иных языков, главным образом с немецкого и французского. Подбор произведений во многих отношениях определялся случайными факторами: выбор долго был ограничен прозведе­ниями уже переведенными на один из возможных языков-посредников; замечательные произведения чередовалис со слабыми, незначитель­ными. Русская литература долго (до середины 1850-х годов) была представлена исключително только прозой[444]. Первые русские прозведения, увидевшие свет на венгерском языке: Пушкин: Выстрел /1839, 1844), Булгарин: глава из романа " Мазеппа" (1834), " Где раки зимуют" (1839), Гоголь: " Записки сумашедшего" (1840), Царковский: Казацкая повесть/ (1840), Гоголь: Коляска (1847), Лермонтов: глава " Бела" из " Героя нашего времени" (1841), Гоголь: " Старосвеские помещики" (1853) Лермонтов: " Герой нашего времени" (1855), Пушкин: " Пиковая дама" (1855), Салтиков–Щедрин: " Губернские очерки" (три очерка, 1859), В.А. Вонлярлярский: " Большая барыня" (1859) и многие другие произведения, авторство которых до сих пор не установлено.

Особенно в первые десятилетия заметны последствия указанной неупорядочен­ности, а так же трансформирующее воздействие тради­ций воспринимающей венгерской литературы.

1. Увидели свет некоторые " анонимные", то есть, опубликованные без указания автора, рассказы. " Сказка о мертвом теле" Одоевского, например, напечатана как произведение народного творчества (1838), первое переведенное на венгерский язык произведениение Пушкина " Выстрел", под заглавием " Silvio" (1839), рассказ Булгарина " Где раки зимуют" (1839), глава " Героя нашего времени", " Бела", под заглавием " Черкешенка" (1841), и даже гораздо позже первый перевод " Аси" Тургенева, под заглавием " Anuska" (1859)[445].

2. Некоторые переводы русских писателей выходят под именем переводчика. Напр., " Записки сумашедшего" Гоголя были впервые опубликованы под именем Эндре Поя, " Тарас Бульба" – как произ­ведение Л. Виардо, (Эде Керн, на основе текста Л. Виардо, 1860)[446].

3. Порою русские произведения печатаются с указанием автора, но с определенными изменениями разного (сюжетного или/и стилисти­ческого) характера. В конце " Выстрела" (Silvio) Пушкина, напр., Силь­вио сохраняет за собой право опять вовращаться и повторять выстрел, в то время, как в оригинале он погибает в борьбе за освобождение Греции от турецкого владычеста. В первом венгерском (в основном добросовестном) переводе " Фауста" Тургенева (1866) изменен, а в переводе " Призраков" (1866) пропущен эпиграф[447]. Переводчик " Свидания" Тургенева (1862, Ф. Балаж), позволяет себе гораздо больше вольностей: сохраняется фабула оригинала, но текст мало чем на­поминает творческую манеру Тургенева – не воссоздаются особенно­сти речи героев, смягчается характеристика лакея, совсем не соот­ветсвует оригиналу добавленная венгерским (или немецким) перевод­чиком концовка. Как известно, Тургенев после описания встречи молодой крестьянской девушки с лакеем, который явно соблазнил и теперь собирается бросить ее, ничего не сообщает о дальнешей судьбе девушки и лишь мастерской картиной " увядающей природы", " сквозь невеселую, хотя свежею улыбку" которой, " казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы", косвенно внушает читателю невеселые предчувствия относительно судьбы героини. Ф. Балаж (или немецкий переводчик), очевидно, считал очерк недостаточно " завершенным" сюжетно, и, сильно сократив описание природы, добавил концовку о смерти героини. " Через несколько месяцев я ходил на охоту по соседнему лесу, и устав, прилег на могилу, чтобы отдохнуть. " Акулина жила 17 лет", – прочитал я на кресте и невольно проронил слезу. Значит, она на самом деле не могла пережить неверность любви. Бедная Акулина! Я до сих пор храню увядший букет цветов, который она тогда уронила. Бедная Акулина! " Такая концовка, как и стиль всего перевода, ближе к стилю Карамзина, чем к сдержанному лиризму Тургенева[448].

Такое свободное обращение с текстом оригинала, конечно, наблюдается и в других странах. Например, в России начиная с 20-х годов прошлого века, " массовый" прозаический перевод " приобрел сугубо ремесленный характер". И русские переводчики – ремесленники стремились передать в основном только фабулу переводимого произведения, но не обращали внимания на воссоздание стиля зарубежного писателя. Многие переводы, особенно английских авторов, сделались не с оригинала, а с немецких или французских переводов, как в Венгрии переводы русских произведений[449].

В первом, сравнительно точном, переводе " Дворянского гнезда" Тургенева (переводчик Д. Грегуш, 1862)[450], как и в переводах многих других произведений, обращает на себе внимание трансформация оригинала, стремление приблизить его к вкусам читателей, воспитанных на романтических произведениях[451]. Передача стиля Тургенева ставит и Грегуша (которого нелзья причислить к " ремесленникам"), и других венгерских переводчиков Тургенева этой эпохи, перед очень трудной задачей между прочим и потому, что в венгерской литературе нет прозы тургеневского типа, нет, значит, и соотвеутсвующего арзенала средств литературного языка. На мой взгляд, не Грегушш в первую очередь " виноват" в том, что в основном удачно переведенных лирических частях " Дворянского гнезда" сдержанный лиризм тургеневского текста местами заменяется пафосом, открытой романтической возвышенностью.

Иной характер носят изменения, имеющие целью создать венгерскую атмосферу в русском произведении. В некоторых случаях эта тенденция выражается лишь слабо. Грегушш, например, вызывает ассоциации с миром венгерской провинции лишь тем, что иногда передает нейтральные в русском тексте слова, имена собственные (сударыня, Лиза) венгерскими формами другого стилистического слоя, употребляемыми скорее в деревне, чем в городе (" tekintetes asszony", Цrzse")[452].

В то время, как переводчик " Дворянского гнезда" старается, в основном, воссоздать характерные черты оригинала (или пока неиз­вестного мне посредника), классик венгерский поэзии Янош Арань, очевидно, руководствовался другими целями, когда переводил " Шинель" Гоголя. Он работал по немецкому тексту, сравнительно близ­кому к оригиналу, но довольно серому[453], однако, обращал мало внимания на стиль своего источника. Арань создает очень колоритный, выразительный венгерский текст, изобилующий словами из народной лексики, фразеологическими оборотами, главным образом поговорками. Перевод свидетельствует о том же стремлении, которое отражается и во многих оригинальных стихотворных произведениях поэта: он старается, согласно принципам руководимой им " народно-национальной школы", обогатить венгерский литературный язык элементами крестьянского языка. Он пользуется в " Шинели", совершенно независимо от текста-посредника, словами из разных местных диалек­тов, в частности, трансильванскими диалектизмами, редкими в венгер­ском литературном языке. Такая " венгеризация" иностранного произ­ведения кое в чем соответствует " русификации" иностранных произведений. Корней Чуковский пишет о том, что в 1850-е годы русификация зарубежных писателей " приняла характер эпидемии". Чуковский вы­деляет из " русификаторов" И. Введенского, чьи переводческие принципы он хотя и считает с современной точки зрения неприемлимыми, но подчеркивает, что переводы Диккенса и Теккерея, выполненные Введенским, верно передают атмосферу оригинала и этим выгодно отличаются от других переводов эпохи[454]. И в Венгрии и в России делались попытки сформулировать требование сближения иностран­ного произведения к национальному характеру воспринимающей литературы. В Венгрии эта идея была выдвинута Ф. Тольди уже в 1843 г.[455], и в дальнейшем она повторялась с некоторыми изменениями и другими литераторами. Янош Арань выдввигает требование перевода, верного идеям и форме оригинала, но добавляет, что переводчик не должен жертвовать идеями, силой оригинала, гладкостью его языка в интересах возни с формой. По его мнению, переводчик должен создать такой текст, какой создал бы автор оригинала, если бы он вырос в Венгрии[456]. Эти слова близки к высказыванию И. Введенского, писавшего в 1849 г. о своем переводе романа " Домби и сын" Диккенсу: " Понимая Вас как англичанина, я в то же время мысленно переносил Вас на русскую почву и заставлял Вас выражать свои мысли так, как Вы сами могли бы их выразить, живя и развиваясь под русским небом" [457]. Несмотря на то, что и Янош Арань чувствовал себя до известной степени " соавтором" произведения, но – в отличие от Введенского – он не позволял себе прибавления или пропуска целых абзацев, распространения авторского текста эпитетами, обстоятельствами, подробностями, отсутствующими в оригинале.

Романы Диккенса в переводе И. Введенского переиздавались до начала века, " Домби и сын" даже в советское время. И " Шинель" Гоголя в переводе Араня печаталась неоднократно отдельной книгой, и считается важной главой истории венгерского художественного перевода. Но венгерскими читателями ХХ в. язык первого перевода " Шинели" воспринимался гораздо более архаичным, чем оригинал русскими читателями и наших дней. (Это относится и к другим пере­водам русских произведений 1830-60-х годов, и до известной степени – в разной мере – и к оригинальным венгерским произведениям эпохи.) Кроме индивидуальных особенностей отдельных переводов это имеет несколько общих причин, вытекающих из различий процесса развития русского и венгерского литературных языков. Как пишет Б.В. Томашевский, " современный русский язык мало чем отличается от языка Пушкина", несмотря на то, что со времени Пушкина " появились мно­гие слова, кое-какие слова отпали; грамматический строй языка про­должал совершенствоваться" [458]. Этого нельзя сказать о венгерском литературном языке эпохи Пушкина и даже последующих за ней десятилетий. В венгерском литературном языке указанных лет, в частности, прошедешее время глагола имело и такие формы, которые уже давно стали устарелыми; личное местоимение " вы" имело такие синонимы, которые или совершенно устарели, или могут употребляться лишь в стилистически отмеченном контексте; многие из употреблявшихся тогда неестественных неологизмов исчезли из венгер­ского языка и т. д.

4. Следует особо отличать специфическую форму связи между литературами, адаптацию, которая еще заметнее, чем вышеприведенные примеры отдаляетсяся от оригинала и сближает трансформированный " вариант" к миру и литературным традициям воспринимаю­щей страны[459].

В 1850–60-е годы и в Венгрии печатаются адаптации русских произведений. Их общая черта, что они выходят в свет как оригинальные произведения адаптирующего писателя, и что их действие отчасти или целиком происходит в венгерской среде, с венгерскими героями. Некоторые из них отличаются от оригинала и в жанровом отношении.

В 1853 г. в журнале ярко-романтического характера " Dйlibбb" вышел рассказ " Фаворитка Хана" как первое произведение Вильмоша Дёри, в будущем посредственного писателя но отличного художественного переводчика[460]. снову " Фаворитки хана" положен " Бахчи­сарайский фонтан" Пушкина, но главные героини – венгерки, место же событий в добавленных адаптатором эпизодах – Венгрия.

Позже, уже в 1860-е годы появились адаптации братьев Зилахи; эти тексты долгие годы считались их собственными произведениями. Писатели Карой и Имре Зилахи любили и с интересом переводили русскую литературу: Карою Зилахи принадлежит первый на венгерском языке перевод стихотворения Пушкина и одного из очерков " Зписок охотника". Имре Зилахи составитель и переводчик первой в Венгрии антологии русской поэзии (" Северное сияние" 1866), содержащей стихотворения и поэмы Пушкина и Лермонтова.

Среди сочинений Кароя Зилахи есть два рассказа, являющиеся несомненно адаптациями[461]. В первом (" Apropos и mal-apropos" 1861–62) налицо прямое заимствование отдельных сюжетных поло­жений и характеристик из романа Герцена " Кто виноват? ". Сопо­ставление текстов доказывает, что Зилахи, действие рассказа которого разыгрывается в Трансильвании, перенес с некоторыми пропусками и вставками целые страницы герценовского романа. В рассказе Зилахи молодой, робкий теолог приезжает в дом помещика Зекулы в качестве домашнего учителя. Он влюбляется в приемную дочь помешика, Клару. Далее следует почти дословно взятая у Герцена сцена встречи учителя с женой Зекулы на балконе, недоразумение с любовным письмом, попавшим по ошибке к ней. Помещик выдает Клару за молодого учителя.

Несмотря на указанные совпадения фабулы, между характеристиками некоторых героев большая разница. Фигура Негрова, помещика-крепостника, в романе Герцена вызывает ненависть у читателей. Сюжетно соответсвующий ему образ Матэ Зекулы нарисован более мягкими красками. Правда, Зилахи показывает, как грубо он обращается с крестьянами, но к концу рассказа Зекула превращается в доброго старика, которого уже никто не боится. Еще более значительна разница между героинями. Люба честная, глубоко мыслящая женщина, она не бросает мужа, хотя любит уже Бельтова, и несчастная любовь приводит к ее гибели. Клара не отличается той моральной чистотой и честностью, на основе которой Любу можно поставить в ряд таких женских образов, как Татьяна " Евгения Онегина" или " тургеневские девушки". Она легкомысленна и цинична; выходит за молодого учителя без любви и в последствии (судя по прозрачному намеку Зилахи) становится любовницей барона, в доме которого они живут, и у которого служит ее муж. Вследствие изменений в обрисовке характера героини меняется и концовка: в отличие от судьбы Любы, судьба Клары не трагична.

Вторая адаптация Кароя Зилахи – " Лучезарные дни" (1864). Современник писа­теля, крупный венгерский критик Пал Дюлаи, довольно сурово оценивший его твор­чество, считал, что Зилахи " ни в одном рассказе не был так оригинален, нигде не проявил такого повествовательного таланта, как в этом произведении", в котором, по мнению критика, " чувствуется влияние русского писателя Тургенева" [462]. Дюлаи прав, когда ассоциирует " Лучезарные дни" с русской литературой, но в в данном случае речь идет не о влиянии Тургенева, а об адаптации первой части " Доктора Крупова" Герцена, которую Зилахи несколько расширил, ввел новые эпизоды и изменил концовку (слабоумный мальчик, который морально выше " нормальных", но грубых людей, тонет).

Имре Зилахи в 1867 г. напечатал романтический роман в стихах " Дремлющая любовь" [463]. Несмотря на то, что это произведение не обладает высокими художествен­ными качествами, в нем интересно сочетаются некоторые черты, восходящие к произ­ведениям двух самых популярных в Венгрии русских писателей, Тургенева и Пушкина. " Дремлющая любовь" – стихотворное переложение повести Тургенева " Фауст", напеча­танной на венгерском языке в 1866 г., в форме, напоминающей " Евгени Онегина" Пушкина[464]. В основе фабулы произведения Имре Зилахи лежат элементы (местами точные соответствия) повести Тургенева, но в венгерском " варианте" не воспроизводится форма писем и повествование ведется не от первого лица, а от автора. К романтическому стилю романа в стихах примешиваются сентиментальные элементы, подчеркиваемые и тем, что герой вместо " Фауста" читает героине " Вертера" Гете, а она отож­дествляет себя с Лотте (хотя в то же время ее имя, Маргит, всё-таки создает определенную ассоциативную связь с " Фаустом"). Такая замена " Фауста" " Вертером" способствует упрощению реминисцентного построения повести Тургенева, в которой опосредованно раскрывается сложное флософское содержание одного литературного произведения через другое.

У Тургенева таинственность некоторых мотивов далеко не так однозначна, как в венгерской адаптации. Например, первое появление призрака матери, по мнению героя, " воображение"; о том, " будто бы Верочке в саду ее мать покойница привиделась, будто бы ей показалось, что она идет к ней навстречу с раскрытыми руками" рассказывает мужу Веры горничная, а муж – герою повести, добавляя что это " вздор". Но в то же время муж говорит, что с Верой " в этом роде случались необыкновенные вещи", а в последнем письме герой пишет своему другу о том, что он " многому верит теперь, чему не верил прежде" [465]. Эта двойственность приближает таинственные мотивы тургеневской повести к " завуалированной" фантастике. В то же время в венгерской адаптации, не допускающей такого двойного объяснения, таинственность приобретает " явный" характер[466].

В заключение необходимо отметить, что наряду с многочисленными случаями весьма свободного обращения переводчиков (и особенно адаптаторов) с текстом – посредником или оригиналом, уже в 1840-е гг., а тем более, в дальнейшем, усиливается тенденция к вос­созданию текста без значительных изменений. Уже упомянутые Карой Берци и Имре Зилахи, по собственному признанию, изучали русский язык; Берци перевел первые две строфы романа в стихах Пушкина и " Письмо Татьяны" с текста Боденштедта, а остальные главы с ори­гинала, но даже тогда пользовался немецким переводом для проверки[467]. С 1860-х годов постепенно растет число переводчиков русской прозы с оригинала. Однако даже в 70-е 80-е годы выходили в свет венгерские переводы значительных русских произведений (например, " Война и мир", " Анна Каренина" Л.Н. Толстого), сделанные по слабым текстам-посредникам. Но это уже тема другой статьи.

Библиография трудов