Протоиерей Глеб Каледа

В его облике было что-то от светящегося Серафима Саровского и, вероятно, оптинских старцев. Он был исповедником Русской Православной Церкви в том смысле, который вкладывали в это слово христиане [еще первых веков]. [Ему довелось пройти] и тюрьмы, и лагеря, прошел он и трудный путь священника катакомбной Церкви, жизнь которого всегда находится под по­кровом Божиим и всегда окружена опасностями от мира сего.

В своих рассказах я не собираюсь давать полной истории жизни владыки Стефана. Она описана. Может быть, не совсем удачно. В этой истории, которая составлена и лежит передо мной, многие факты изложены неточно, а многие факты опу­щены. Именно поэтому я и хочу сделать некоторые незначи­тельные дополнения.

Семьдесят послереволюционных лет в истории Русской Православной Церкви были героической эпохой, когда она была увенчана сонмом мучеников и исповедников. Если мы канонизируем и причислим к лику святых всех наших новомучеников и исповедников, то святых в Русской Православ­ной Церкви будет больше, чем во всех остальных Поместных Церквях вместе взятых. Шла молитва, писались труды, орга­низовывались кружки по изучению Евангелия, в условиях, когда невозможны были другие [открытые] формы служения и по ряду других причин существовали катакомбные церкви и даже катакомбные монастыри.

Владыка архиепископ Мелхиседек, с которым, несо­мненно, был связан и знаком будущий владыка Стефан, учил, что может наступить время, когда не будет книг церковных, и необходимо знать церковную службу на память. Вот эту идею осуществили многие-многие люди. И когда соверша­лись Пасхи в лагерях, где были тысячи православных христи­ан, то Светлая заутреня совершалась на память, все пели эти пасхальные радостные песнопения, и в бессилии, не дерзая ничего совершить и боясь, стояла вокруг стража тюремная и лагерная. На службах 12 Евангелий люди на память чита­ли 12 Евангелий. Кончал один — забывал что-то — его чтение подхватывал другой, и так — один за другим — прочитывали все 12 Евангелий в тюрьмах. В лагерях тайно от начальства со­вершались богослужения, в том числе и литургия.

Носить на себе частицы Святых Даров, чтобы причастить умирающего, священники не могли, их постоянно обыскива­ли, и обнаружить на груди у священника ладанку со Святыми Дарами значило обречь его в лучшем случае на карцер, а в худ­шем случае на расстрел.

Но, несмотря на эти суровые условия, литургии все-таки совершались, и священники передавали частицы Святых Да­ров верным людям из мирян, и они носили эти Дары на сво­ей груди под тюремной робой, под тюремным бельем. Двое из моих близких знакомых были носителями Святых Даров. Одним из них был Игорь Константинович Фортунатов, дру­гим — Сергей Алексеевич Никитин.

Однажды Сергея Алексеевича, опытного врача-психо- невролога, привели в. дом начальника лагеря с тем, чтобы он осмотрел больную сестру жены этого начальника. Но ког­да он вошел в дом, то больная заметалась, стала махать рука­ми, закричала, что она не желает, не может встретиться с ним.

«Уберите его, уберите его!» — кричала она и, выбежав из ком­наты, которая находилась у входа в квартиру, забилась в даль­ний угол самой дальней комнаты. «Не могу, не могу, не хочу!» — кричала она, родные ее пытались уговорить, что пришел врач, что ей нужно полечиться, что он осмотрит, поможет ей, но она кричала свое: «Не могу, не могу!» Тогда хозяева квартиры, на­чальник лагеря сказали: «Ну, ничего не получается, она не хо­чет с вами встретиться». Сергей Алексеевич понял, что женщи­на эта является бесноватой и бесу нестерпимо приближение к нему Святых Даров. Вот почему она так шумела, вот почему она кричала и махала руками — потому что бес не мог пере­нести приближения к нему, сидящему в этой женщине, Святых Таинств. Сергей Алексеевич все понял, но, сами понимаете, ничего не сказал.

Постоянное ношение на груди Святых Даров накладывало на человека не только духовный, но и физически зримый от­печаток. Игорь Константинович Фортунатов говорил: «Многие меня принимают за священника, вероятно, потому, что я не­сколько лет носил на груди своей Святые Дары».

История с Матренушкой хорошо известна, она изложена в «Невыдуманных рассказах», которые ходили по рукам, а сейчас уже и опубликованы. Я хотел бы дополнить эту историю только несколькими чрезвычайно важными фактами, касающимися не­посредственно владыки Стефана. Когда Сергей Алексеевич вошел в ее темную избу, он услышал голос: «Проходи, Владыко, проходи». А владыкой ведь он не был. Был ли он в это время священником, не знаю. <...>

Будущий владыка Стефан, Сергей Алексеевич, был ярым «непоминовенцем», то есть он отрицательно относился к декларациям митрополита Сергия и не считал его законным Местоблюстителем Патриаршего престола. Великая истори­ческая заслуга Патриарха Алексия I заключается в собирании верных чад Русской Православной Церкви под единый общий Патриарший омофор. Он занял твердую и, я бы сказал, жест­кую, совершенно канонически правильную позицию по от­ношению к обновленцам, и Святейшего Патриарха Алексия признали бывшие «непоминовенцы», признал его и епископ Афанасий (Сахаров), и многие-многие другие чада Русской Православной Церкви. Всех «непоминовенцев» принимали в том сане, который они получили, находясь в подполье, в то время как хиротонии обновленческие не признавались. Об­новленцы возвращались в лоно Русской Православной Церк­ви через покаяние в том сане, в котором они были до пере­хода в обновленчество. Следует отметить, что катакомбные священники были как из среды «непоминовенцев», так и из среды лиц, всегда имевших литургическое общение с Патри­аршей Церковью, возглавлявшейся митрополитом, а затем Патриархом Сергием (Страгородским).

Однако возвращение в общение с Патриархией, переход из неофициального, катакомбного состояния в состояние офи­циального, открытого священнического служения вызывал административные, государственные, так сказать, трудности. Государство требовало регистрации всех священников. Если священник не имел регистрации, то ему не давали возможно­сти служить. Его могли арестовывать, обвинять, применять самые разнообразные методы репрессий, как за нарушение паспортного режима, так и за многое другое. Пользоваться катакомбными ставленными грамотами было невозможно по очень многим причинам полицейского характера, кроме того, во многих случаях такие грамоты физически отсутство­вали. Надо было иметь какую-то гипотезу, какую-то модель, как тот или иной священник стал священником, кто его хи­ротонисал. Без грамот оказались довольно многие священ­ники, и Патриархией были организованы комиссии, которые испытывали и проверяли лиц, заявлявших, что они имеют сан и имели когда-то ставленные грамоты, а потом по каким- либо причинам их утеряли. Часто утрата ставленной грамоты была связана с арестами священника и пропажей документов в недрах органов безопасности ГПУ-КГБ.

Епископом, который вывел на открытое служение отца Сергия Никитина, был епископ Гурий Ташкентский и Сред­неазиатский, всегда сохранявший верность или евхаристиче­ское общение с Патриаршей Церковью, но сам в течение дли­тельного времени находившийся в состоянии катакомбного служения, даже организовавший свой катакомбный мона­стырь в Средней Азии. Кстати, он оказался тем архимандри­том, которому суждено было открыть Троице-Сергиеву лавру и быть первым наместником Лавры после ее разорения в по­слереволюционные годы. В Ташкентской и Среднеазиатской епархии, — епархии, особенно сильно пострадавшей в годы гонения на Церковь, где хозяйничали, по существу, обнов­ленцы, — владыка Гурий (Егоров) собирал вокруг себя жи­вые духовные силы Русской Православной Церкви. Многие из собранных им впоследствии оказались клириками разных епархий нашей Церкви, а некоторые даже стали ее архиерея­ми. Была разработана история иерейского посвящения отца Сергия. При первой встрече владыка Гурий задал ему вопрос, почему он хочет служить: привлекает ли его молитва перед престолом, амвон ли с его проповедями или аналой с духовни- чеством и исповедью? Отец Сергий четко и определенно отве­тил: «Алтарь, молитва и евхаристическое служение». Этот от­вет был близок самому духу владыки Гурия, который, будучи сам глубоким богословом, имевшим серьезное богословское образование и организовавшим полузакрытый, полуподпольный Богословско-пастырский институт после закрытия Пе­троградской Духовной Академии, был прежде всего священ­нослужителем, предстоятелем перед престолом Господним.

Владыка Гурий имел обыкновение давать искус тем свя­щенникам, которые приходили к нему либо из катакомбных церквей, или после долгих лет перерыва в священническом служении, или молодым ставленникам. Эти искусы и послу­шания должны были раскрыть духовный облик принятого им на священное служение человека и должны были дать этому клирику самому возвыситься и возрасти духовно, предавшись Богу в тишине молитвенного делания. Курган-Тюбе — город, который был населен почти исключительно мусульманами- таджиками и очень небольшим числом русских, в числе кото­рых было очень мало верующих и совсем практически не было воцерковленных лиц. Отцу Сергию часто приходилось служить совершенно одному в небольшом храме. Ему прислуживал кто- нибудь один в алтаре, и это правило частого, практически еже­дневного богослужения в дни, проведенные в Курган-Тюбе, отец Сергий соблюдал неукоснительно.

Владыку Гурия вскоре отозвали из Ташкента, он оказался сначала архиепископом Саратовским, потом Черниговским, потом Днепропетровским. На место владыки Гурия был назна­чен архимандрит Ермоген (Голубев), строгий монах, человек несколько фанатического склада, горячий борец за чистоту православия, но не всегда понимавший и воспринимавший наши современные условия жизни. Он сердился на священ­ников, если они не ходили по улицам города в рясах или под­рясниках, сердился, если они носили коротко постриженные бороды. Правда, с последней особенностью он скоро смирил­ся, когда один священник, ходя в обычном светском костюме и имея короткую бороду, сумел проникнуть, что тогда не допу­скалось, в больницу и там исповедать и причастить больного. Сделав перед этим замечание священнику, владыка Ермоген затем просил у него прощения.

Владыка Ермоген перевел отца Сергия Никитина в Таш­кентский кафедральный собор. [Епископ Ермоген с отцом Сер­гием имели] несколько разную духовную тональность, не­которые разные особенности личностного характера. Между ними не было той близости, которая существовала между отцом Сергием и владыкой Гурием, кроме того, тяжелый кли­мат Ташкента был труден для больного сердца отца Сергия. Владыка Гурий выписал его к себе в Днепропетровскую епар­хию, где находился небольшой женский монастырь. Этот мо­настырь очень нуждался в опытном духовнике, и монахини волновались, кого им пришлют. Владыка сказал: «К вам будет назначен опытный монахолюбивый духовник». Таким духов­ником оказался отец Сергий Никитин, и монахини полюбили своего духовно опытного, вдумчивого и молитвенного отца. С теплым чувством и глубоким уважением они вспоминали потом его многие и многие годы. Отец Сергий решил принять монашеский постриг не без влияния владыки Гурия, ведь по существу всю свою жизнь он был монахом, правда не по­стриженным, но монахом по образу жизни, монахом по мысли. В постриге он принял имя Стефан в честь преподобного Стефа­на Махрищского, друга преподобного Сергия Радонежского.

Вскоре владыка Ермоген предложил кандидатуру отца Сте­фана Святейшему Патриарху и Синоду во епископы. Эту канди­датуру горячо поддержал митрополит Гурий, и после смерти архиепископа Можайского Макария на его место был хиро­тонисан архимандрит Стефан (Никитин). Епископ Стефан оказался по существу вторым заведующим Хозяйственным отделом Московской Патриархии, и до сих пор в помещении этого отдела рядом с портретом владыки Макария висит пор­трет епископа Стефана. Его кафедральным собором оказался храм Ризоположения в Замоскворечье, где до этого служил архиепископ Макарий.

Находясь в Москве, будучи викарием Московской епар­хии и заведующим Хозяйственным отделом Московской Патриархии, Владыка должен был встречаться со многи­ми и многими лицами как из высшего духовенства, так и с огромнейшим количеством приходящих священников и мирян из самых разнообразных приходов Русской Право­славной Церкви, а наибольшую заботу его составляла Мо­сковская областная епархия и частично, может быть, город

Москва. По работе в Московской епархии он очень тесно контактировал с митрополитом Николаем (Ярушевичем) и очень полюбил его. Много приходилось ему иметь дело и с управляющим делами Московского Патриархата прото­пресвитером отцом Николаем Колчицким. Околоцерковные зубоскалы многое говорили и о владыке Николае за его при­верженность к политике, хотя он был искренним деятелем и радетелем о нуждах церковных, и особенно много «поли­вали грязью» протопресвитера Николая Колчицкого. У вла­дык между собой установились очень добрые, духовные от­ношения, они прекрасно понимали друг друга, об этом рас­сказывал владыка Стефан. Хорошие отношения были у него и с протопресвитером Николаем Колчицким. Это оказался тоже, несмотря на то, что про него говорили, истинный раде­тель о нуждах церковных, и интересно, что принять послед­нюю исповедь и дать ему последнее смертное напутствие отец Николай просил владыку Стефана (Никитина).

После года служения в Москве у Владыки случился удар, точнее тромб, и он год пролежал больным в комнате Ризоположенского храма. По выздоровлении он был назначен ис­полняющим обязанности епископа Калужского и Боровского и уехал в Калугу. Он быстро полюбил эту епархию, с радостью ездил по ее городам и селам, словно он здесь родился, считая ее своей родной епархией. Так и должен считать каждый ар­хиерей, куда бы его ни поставило на архиерейское служение высшее церковное руководство.

В годы, когда по всей стране закрывались церкви, — это была эпоха хрущевского гонения, — владыка Стефан сумел от­крыть два новых храма в пределах Калужской епархии, и в кон­це года он был несколько озадачен, как написать об этом в от­чете, ведь отчет попадет в Совет по делам Русской Православ­ной Церкви, и у уполномоченного, с которым им вместе удалось эти храмы открыть, могут быть неприятности. Интересно, как он разговаривал с уполномоченным: «Если мы не откроем храм, бабушки-то будут собираться по селам, по избам и мыть косточки советской власти, и мы не будем знать, что там будет твориться, о чем они будут говорить. А в храме все известно, и народ доволен будет, и еще за Вас, дорогой мой, они помолят­ся Господу Богу нашему». Помню, он сидел у себя в кабинете и говорил: «Не знаю, как написать отчет, чтобы не подвести уполномоченного, ведь скандалы будут: два новых храма от­крылись».

Хрущевское гонение, закрытие храмов владыка Стефан переживал очень тяжело. Несмотря на то что он прошел через катакомбы, тюрьмы и лагеря. Его огорчала пассивность ве­рующих, прежде всего архиереев, в защиту храмов, в защиту Православия <...>. Но как только епископ Стефан оправился от болезни и снова вернулся к своему архиерейскому служе­нию, сам он служил истово и всеми силами препятствовал за­крытию церквей, добивался их открытия, что в те годы было почти невероятно.

<...> Через год своего служения в Калужской епархии владыка Стефан умер, как только может умереть архиерей. Смерть его была блаженной, ведь умер он после литургии, причастившись, обращая назидательное слово к своей пастве. Блаженная и святая кончина.

<...>

Коротковат и суховат очерк жизни владыки Стефана, ко­торый лежит передо мной, но разве можно передать ту духов­ность и теплоту, которую ощущаешь только при живом, непо­средственном общении с праведником?..

В заключение хотелось бы остановиться на некоторых бытовых особенностях жизни владыки Стефана в последние годы его жизни. В Москве он жил в комнате при храме Ри­зоположения, где до него размещался его предшественник архиепископ Макарий. Комната небольшая, довольно неу­добная. Дверь выходила непосредственно в притвор храма, никаких удобств не было. Все удобства находились на улице рядом с храмом. За ним ухаживала старая тетя Катя, очень ему преданная.

В Калуге Владыка жил в архиерейском доме на окраине города, который представлял собой одноэтажное деревянное здание, невысокое, с большим фруктовым садом за деревян­ным забором. Здесь уже был у него отдельный самостоятель­ный кабинет (в Москве кабинет находился в Патриархии), большая столовая комната и отдельная спальня. Все было очень компактно, чисто и аккуратно. В этом же доме находи­лись и все епархиальные службы. Владыка Стефан любил от­дыхать в саду около дома <...>.