Целостность художественного высказывания

В отличие от единства как технического обеспечения «эстетического свершения», целостность – это сам эстетический объект. Анализ эстетического объекта как ментального образования – задача крайне сложная. Поэтому ограничимся только общей характеристикой понятия «целостность».

Когда мы говорим о единстве, то предполагаем отношения частей и целого. Когда говорим о целостности, предполагаем нечто, неделимое на всех стадиях создания художественного высказывания от замысла до его реализации [95].

Говоря о возникновении замысла, мы вынуждены доверяться признаниям самих художников. При всем разнообразии авторских комментариев к истории создания произведения, они всегда совпадают в одном: замысел – «зерно», из которого «прорастает» целостность. Развертывание замысла – это процесс создания произведения. Его можно проследить, исследуя рукописи, варианты, редактирование. Но читатель имеет дело с осуществленной целостностью. Поэтому для него процесс развертывания целостности – это процесс ее постижения. Попробуем с этой точки зрения посмотреть на одну из книг Пастернака, вызвавшую бурные споры по выходу и до сих пор остающуюся во многом загадочной.

В 1922 году, когда вышла «Сестра моя – жизнь», окончился «кафейный период» (В. Брюсов) русской литературы. Были разрешены закрытые в революцию частные издательства. Волна имен и названий захлестнула книжный рынок. В этом калейдоскопе легко было затеряться тонкой книжке стихов поэта, дотоле известного только узкому кругу друзей. Произошло почти невероятное. «Стихи Пастернака удостоились чести, не выпадавшей стихотворным произведениям (исключая те, что запрещались царской цензурой) приблизительно с эпохи Пушкина: они распространялись в списках. Молодые поэты знали наизусть стихи Пастернака, еще нигде не появившиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому»[96]. В это время и возник спор: о чем, собственно, «Сестра моя – жизнь»?

Композиция убедительно свидетельствовала, что это не сборник, а именно книга стихов, единое авторское высказывание. Но одни увидели в этой книге «световой ливень»[97], восторг, вызванный новизной и свежестью рождающегося мира, другие – «эпизод из истории одного увлечения, лирический роман в отдельных стихотворениях»[98], третьи – воплощение творческого начала, книгу о сущности поэзии («Так, размахивая руками, бормоча, плетется поэзия, пошатываясь, головокружа, блаженно очумелая и все-таки единственно трезвая, единственная из всего, что есть в мире»[99]).

Это значит, что и для одних, и для других, и для третьих при единстве композиции целостность развертывалась по-разному, и всякий раз на это были какие-то основания. Но, описывая эти основания, будем иметь в виду, что целостность принадлежит концептосфере, и поэтому любое ее описание будет настолько же отличаться от самой целостности, насколько языковая картина мира отличается от той, что существует в воображении. Описать структуру целостности, которую Бахтин назвал архитектоникой, тоже вряд ли удастся, потому что архитектоника – структура ментального образования.

Но логика развертывания архитектоники опирается на логику читательского восприятия. Иными словами, структурирование целостности всякий раз определяется тем, «с какой стороны» подойдет читатель к тексту, какова его установка на восприятие, что он готов увидеть в авторском высказывании. Поэтому, работая с самим высказыванием, мы опишем не целостность и не ее архитектонику, а попробуем увидеть те механизмы, которые определяют логику развертывания целостности.

Представьте, что вы впервые взяли (или открыли в собрании сочинений) книгу и прочитали:

СЕСТРА МОЯ – ЖИЗНЬ