Октября 15 дня 1910 года 1 страница

- А на это что скажете, гражданин Попов? - со злыми нотками в голосе спросил особист. А это дарственная надпись, - добродушно ответил Иван Федорович. - Так, так, - нервно застучал по столу пальцами капитан, - вашей выдержке стоило бы позавидовать. Наверное, для вас действительно очень дорог этот подарок, раз столько лет так бережно сохраняете его. Ведь в трудные годы на такие часы можно было бы корову купить. - Я памятью не торгую, - спокойно заметил Иван Федорович. - А о чем эта память, позвольте поинтересоваться, - сощурил бесцветные глаза капитан. - Можно себе представить, сколько безвинных душ трудящихся надо было загубить, чтобы добиться такой награды лично от губернатора. Самому-то понятно, что написано на часах? Доводилось читать?. - Читал, - вздохнул Иван Федорович, - а написана там сущая правда. То, что я русский крестьянин, в том никакого сомнения. То, что я верен гражданскому долгу, тоже факт. Вот, только, может, насчет мужества преувеличили. Ну, это уж на их совести. - Так за что же вам вручены эти часы? Вы можете пояснить конкретно? - начал терять терпение капитан. - Я, конечно, готов рассказать, но рассказ получится очень длинный, - махнул Иван Федорович рукой. - А мы и не торопимся. Куда нам спешить? Это наша работа. Да и вы, по-моему, никуда пока не опоздали. Так что присаживайтесь вот сюда и неспеша выкладывайте все по порядку. - Гриднев! - громко крикнул Кривцов и в ту же минуту в кабинет зашел лейтенант с бумагами. Он прошел к столу, сел через стул от особиста и приготовился записывать. Иван Федорович поставил под стол свой холщевый узелок с пожитками. Заняв указанное ему место, стал рассказывать сидящим историю о событиях, приведших его к обретению столь знаменательного подарка.

ГЛАВА - 24

ИВАН ФЕДОРОВИЧ ПОПОВ И ФЕДОР ИВАНОВИЧ ШАЛЯИН

1908 году в Верхней Хаве была построена кирпичная сельская народная школа в Тарасовом порядке. Строилась она на средства, выделенные Предводителем Воронежского уездного дворянства и пожертвования местных помещиков, купцов и ремесленников. Два года занятия в школе велись по ограниченной программе. Не хватало тетрадей, книжек, чернил, глобусов и прочих учебных пособий. В конце сентября 1910 года четверых мужиков, у которых имелись лошади и повозки, по распоряжению волостного старшины направили в Воронеж. Им надлежало получить на железнодорожной станции пришедший из Москвы в адрес школы груз с учебными принадлежностями. Иван Попов, как самый грамотный и толковый, хотя и самый молодой из командированных, был назначен старшим. Заместитель председателя Уездного училищного совета Григорий Емельянович Хатунцев вручил ему доверенность и все документы на получение груза. Выехали тридцать первого сентября сразу с рассветом. До Воронежа шестьдесят верст. А на станцию требовалось попасть к двум часам пополудни. Сытые, застоявшиеся за ночь лошади, бежали ходкой рысью в предутренней прохладе по накатанной после недавнего дождя дороге. Иван ехал впереди на широкой телеге с высокими бортами. Дорога эта для него была не в новинку. По ней неоднократно приходилось ездить в мастерские Столя, где ему на заказ изготавливали саморезку, молотильный барабан, свеклорезку и рушалку. Оплачивал он это по договоренности первосортной пшеницей-склянкой, которую умели выращивать только в хозяйстве Сидоровых.

Ехать было весело. Мужики перекликались друг с другом, перебрасывались острыми словечками и подковырками, то и дело закатываясь громким хохотом. На Лукичевском бугру, разом, не сговариваясь, остановились. Всех взяла восторженная оторопь от увиденной красоты. Неподалеку от дороги, у поворота на Новый хутор, стояла огромная ветряная мельница хлеботорговца Калитвина. Несколько подвод с зерном ожидали своей очереди. На последней телеге с мешками сидели ребятишки и, чтобы убить время, играли в щелчки. Дорога, уходившая вниз, сначала упиралась в крепкий бревенчатый мосток через неширокую, но быструю речушку, а потом поднималась к окруженной густыми садами и кряжистыми тополями деревеньке. Это Трёхсвятское. Около сотни дворов вытянулись вдоль дорги, среди необъятных полей и лугов. Небольшой отвершек дороги из десятка строений в середине деревни вел к величественному церковному храму. На фоне оранжевой листвы деревенских садов и рыжего жнивья опустевших наделов, белокаменный храм с тремя бирюзовыми маковками, вознесшийся в небо золочеными крестами, как бы парил над землей. И вдруг раздался мягкий, с тонкой грустью протяжный звон главного церковного колокола. Через какое-то мгновение этот звон повторился, но теперь уже сопровождаемый двумя более звонкими и оживленными голосами. А потом к ним присоединились переливчатые, чистые и радостные, как смех младенца звуки колокольцев. Слышались в этом чудном перезвоне оттенки грусти, надежды, спокойствия и радости одновременно.

Когда-то на том месте, где возвышается храм, стояла деревянная церковка в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла.

Во время пожара летом 1789 года, когда полностью выгорела деревня Аржановка, сгорела и церковь. От удушья при тушении огня в церкви погиб её настоятель отец Никон.

И долго еще напоминали о большой беде груды обугленных головешек, источавших тошнотворный смрад.

В 1792 году по Указу императрицы Екатерины Алексеевны был учрежден тамбовский прогон – почтовый тракт от Воронежа до Тамбова. По всей протяженности тракта надлежало «учинять ямские селища с перекладными конскими загонами и кормильными избами». Аржановка имела самое удобное место для устройства почтового яма. Вскоре сюда прибыли солдаты и стали собирать работный люд из окрестных деревень для исполнения царского Указа. Были свезены в овраг и засыпаны землей обугленные останки былых построек. После этого сразу же на месте сгоревшего прихода заложили новую кирпичную церковь. Строили её всем миром и называли Никоновской в память о погибшем священнике. А возраждающееся селение стали именовать Никоново.

Когда перекрыли своды, в церкви началась служба. В 1796 году за неделю до кончины императрицы Екатерины полностью достроенная церковь была освящена и получила название - Трех святителей: в честь Василия Великого, Ионна Златоуста и Григория Богослова. Вновь отстроенное село вошло в реестр как Трёхсвятское. А в народе нередко упоминалось и прежнее название Никоново.

И вправду говорят люди, – где возрождается православная вера, там возрождается жизнь.

Историю эту Ивану Федоровичу в свое время поведал дед Сидор, а тот обо всем этом узнал из рассказов своего приемного отца Афанасия – настоятеля Верхнехавской церкви.

Попоив в гостеприимной деревне коней и перекурив, путники двинулись дальше, то и дело, оборачиваясь назад. А Трехсвятская церковь почти до самого Орлово все была как будто рядом, чудестным образом светясь в лучах уже высоко поднявшегося над горизонтом солнца.

До Воронежа добрались в полдень. В диковинку было проезжать хавским крестьянам по длинной высоченной дамбе и необычайно красивому, год назад построенному широкому бетонному мосту. Сразу видно, что мост этот строили настоящие мастера. По глубокой и быстрой реке туда - сюда двигались баржи с лесом - кругляком, зерном, диким камнем и разными другими грузами. Против течения некоторые баржи тянули колесные параходики – буксиры с высоченными дымящими трубами. Другие влачились лошадьми, идущими по берегу с протянутыми от баржи к постромкам веревками. Тут же сновали и белые пароходики с калесами как у водяной мельницы. От моста вдоль крутого берега, утопающего в зелени, до самого острова вся деревянная пристань была уставлена бочками, ящиками, завалена мешками, досками, канатами и прочими житейскими нужностями. Хотя лошадей за дорогу дважды кормили, поили и давали короткий отдых, все же от моста к Поповскому рынку по крупной брусчатке телеги уже продвигались с трудом. Здесь обоз остановился. Лошадей оставили у коновязи возле полицейской будки. Задали им овса, а сами пошли в харчевню, из открытой двери которой, доносились соблазнительные запахи русских щей, жареной рыбы и духовитых пампушек. Выпив по рюмке крепкой Смирновской водочки, сытно поели. Иван расплатился за обед деньгами, выделенными ему на всех для пропитания. Пообедав, мужики сели в свои телеги и, поднявшись по крутому подъему, втянулись в неширокую улочку, ведущую к вокзальной площади. Навстречу кто шагом, кто рысью, встречались самые разнообразные экипажи. В одних сидели самодовольные напыщенные купцы, с тощими и злыми на вид, женами. В других - безрадостные полицейские чины, а в иных – разодетые барышни в сопровождении, по всей видимости, культурных кавалеров, с подстриженными усами и бакенбардами. Даже кучера, в суконных картузах с большими козырьками и длинных блестящих сапогах, больше походили на приказчиков, чем на ездовых. Порой из-за угла выворачивалось рыпящее и чадящее жуткое чудо, с четырьмя колесами, двумя стеклянными глазами и тупым рылом, в железном нутре которого сидели весьма довольные люди.

- Ух, ты, Иван! - орал во всю глотку Алешка Волков с последней телеги, - глянь, какая погрибень едя!

Хавские лошади испуганно таращили бельма, тревожно прядая ушами. Иван уже не в первый раз видел автомобиль, бывая раньше в городе, но все же с удивлением и любопытством смотрел на этот самоходный механизм. А у мужиков, увидевших его впервые, он вызывал жуткое изумление. Все в этом большом городе было как-то необычно – и дома, и мостовые, и прохожие, которые и по одежде, и даже лицом, заметно отличались от деревенских баб и мужиков.

Вдруг впереди послышались громкие тревожные крики. Прямо от вокзальной загородки через зеленый лужок, не разбирая дороги, мчался каурый жеребец, запряженный в черный фаэтон с откинутым кожаным верхом. В фаэтоне кричали люди, вцепившись в края легкой повозки. Кучера на облучке не было видно. Вожжи мотылялись сбоку вслед за жеребцом. Не надо объяснять опытному лошаднику, что произошло. Рысак, видимо, испугавшись чего-то, понес фаэтон в приступе дикого страха, подгоняемый криками ужаса своих седоков. Такое с лошадью случается, хотя и довольно редко. Как правило, эта бешеная скачка заканчивается тем, что лошадь рвет постромки, путается в них, что приводит ее в еще больший испуг и ярость. Тогда она, не разбирая пути, мчится вперед и, нередко, срывается с моста в реку либо в овраг, увлекая за собой повозку, обрекая себя и своих седоков на верную гибель. Эта мысль в доли секунды пронеслась в голове Ивана. Если повозка промчится мимо, она выскочит прямиком к крутому спуску. Тогда не миновать большой беды. Он натянул левую вожжу и, развернувшись, перекрыл мостовую. Жеребец крупным галопом, выбивая искры из серой брусчатки, мчался к телеге. На ее передке молча, с напряженным спокойствием сидел обыкновенный русский крестьянин, принявший решение пожертвовать собой ради спасения чужой жизни. Прохожие, видевшие это, в ужасе замерли в ожидании страшной трагедии. Никитка Звягин, мужик со второй телеги, схватившись обеими руками за голову, закричал:

- Иван! Ты что делаешь! Прыгай скорей!

Но Иван сидел, не шелохнувшись, слегка скосив взгляд на приближающуюся смерть. Грохот уже рядом. Еще мгновение. Прыжок. Жеребец, громко заржав, встал на дыбы. Огромные копыта, одетые в стальные подковы, замахали над самой головой у мужика и резко ударили по камням мостовой рядом с телегой.

- Ну, ты что, дурачок, - негромко проговорил Иван, потихоньку выбираясь из повозки на землю и ласково похлопывая по шее разгоряченного коня, - кто же тебя так обидел, дружок? Глянь, и разнузданного тебя оставили. Давай-ка, мы все сделаем, как надо.

И он, легонько разжав коню зубы, просунул на место грызло. Почуяв твердую руку доброго хозяина, конь послушно принимал все его действия и благодарно похватывал своими бархатными губами Иваново плечо.

Из фаэтона выпрыгнули до смерти перепуганные люди. Один из них был высокий красивый брюнет, лет под сорок, в длинном тонком шерстяном пальто, черной фетровой шляпе, с шелковым белым шарфом вокруг шеи. Было видно, что это не из простого круга человек, а принадлежал к разряду чистой публики. Он подбежал к Ивану и дрожащими от волнения руками, бросился обнимать своего спасителя:

- Ну, надо же, какие мужики на земле русской живут! Спасибо тебе, добрый человек, - и он низко поклонился, - это ж, какое большое сердце надо иметь, чтоб на такое решиться!

- Да полно, барин, - махнул рукой Иван, - оно, такое сердце у каждого русского мужика. Это он у себя на гумне такой незаметный. А в большом деле и сам великим становится. Ты мне лучше скажи, как вас угораздило так оплошать.

- Сам до сих пор не могу придти в себя, - растерянно пожал плечами барин, - вышли мы из вагона, все честь по чести. Встретили нас как надо. Цветов надарили. Шампанского выпили. Кучер нашу поклажу перетаскал к фаэтону и на заднике увязывает. Уселись мы и стали кучера ждать, чтоб в гостиницу ехать. В это время паровоз как рявкнет из своей трубы. Конь - в дыбошки и деру! Кучер там остался, у перрона. Вожжи с облучка свалились, управлять нечем.

- Да они бы вам и не помогли, - пояснил Иван, - кучер-то коня разнуздал, пока стояли. А без грызла во рту плохо обученный конь - сам себе хозяин. Вот и вышло так.

- Слушай, друг, что-то мы с тобой не о том толкуем, - повеселевшим голосом проговорил барин.

Расстегнув пуговицы своего дорогого пальто, он достал большой кошель и, раскрыв его, отсчитал несколько ассигнаций:

- Вот тебе, братец, за работу. Ты заслужил награду.

Иван отрицательно покачал головой:

- Денег мне твоих, господин хороший, не надо. Я не этим себе на жизнь зарабатываю.

- У тебя что, денег слишком много, что ты от них отказываешься? – удивился пострадавший.

- Да нет, барин, - ухмыльнулся Иван, - денег много не бывает. Но жизнь за деньги не даруется. Этим Господь Бог распоряжается. Если б, к примеру, ты меня спас, стал бы ты с меня деньги брать?

Барин растерянно посмотрел в чистые бесхитростные глаза своего собеседника:

- Так что ж, я так тебя и не отблагодарю за твой риск? Кто ты, щедрый такой?

- Ты меня, барин, отблагодарил тем, что живой остался. Этим я и оправдал свой риск. А зовут меня Иван Федорович Попов. Крестьянин я из Верхней Хавы. В Табатере живу.

- А знаешь ли ты, Иван Федорович Попов, кого ты нынче спас?

- Знаю, - невозмутимо ответил Иван.

- Кого? - лукаво улыбнулся спасенный мужчина, ставя руки в боки.

- Человека, - коротко произнес Иван.

- Да я Шаляпин, - картинно воздев руки кверху, громко воскликнул великий артист. Он гордо посмотрел на Ивана, ожидая в ответ бурного выражения восторга.

- А если б ты был не Шаляпин, то тебя и не надо было бы спасать? - удивленно поднял брови Иван.

Федор Иванович громко захохотал, запрокинув голову.

- Ну, истинно неподдельная воронежская простота, - хлопнул он по плечу своего спасителя.

Достав из кармана клетчатый носовой платок, Шаляпин стал вытирать им выступившие от смеха слезы.

В это время прибежал кучер. Он стал извиняться за своего коня, прося Шаляпина не докладывать о происшедшем начальству. Мужики стали разводить коней. Сев в фаэтон, Шаляпин обратился к уже отъезжавшему Ивану:

- Послушай, хозяин, завтра мы, вот, с моими друзьями даем концерт здесь в Воронеже. Приходи в Дворянское Собрание. Там будет губернатор и самые именитые люди. Я представлю тебя обществу.

- Спасибо, Федор Иванович, но вряд ли получится. Губернатору я нужен так же, как и он мне. А обществу я уже представлен. Оно меня и послало в Воронеж, чтоб я с мужиками для хавской школы всякие принадлежности доставил. Как же я подведу их? Это ж односельцы. Так что извиняй, Федор Иванович. Попробуйте уж как-то там без меня обойтись. Прощевай, барин. Ну, пошла, Зорька!

Хлопнули вожжи, и телега покатилась по мостовой, провожаемая взглядами изумленных артистов. Задача, поставленная перед мужиками, была выполнена. Все полученное было передано по описи директору школы Пригородову Михаилу Кузмичу. И каждый вернулся к своим привычным мужицким делам.

ГЛАВА - 25

Г У Б Е Р Н А Т О Р С К И Й П О С Л А Н Н И К

Шестнадцатого октября с утра прихватил легкий морозец. Все вокруг припушило снежком. Трава вокруг дома и осока по-над речкой искрились на солнце так, что аж глазам было больно. Частые былки хвороста на круглуше были опушены от корня до макушек, как толченым хрусталем, свежей изморозью. Они напоминали белые свечи на церковной подставе в рождественскую службу. Трудно передать словами, сколь красива, привлекательна и разнообразна земля наша русская своей добротой, щедростью, теплом и сдержанной нежностью. Снег еще не выпадал ни разу. А нынешний утренник только напомнил, каким бывает он, снег. И то, что настоящая зима с ее морозами и метелями уже не за горами. Давай, мол, хозяин, заканчивай свои летние заботы. Загоняй под навес телегу и навостряй сани. Денек начинался солнечный, бодрый. Иван подлаживал загородку подле крыльца. Пятилетний Васятка крутился рядом, хватая то пилу, то молоток, пытаясь помогать отцу. Кудлатый пес Шурок, радостно гавкая и беспрестанно виляя хвостом, суетился под ногами, подбивая на баловство с ним. Тут Иван услыхал оживленный разговор на улице. Глянул вдоль порядка и увидал напротив водокачки у дороги группу людей и возвышающуюся над ними фигуру всадника на поджаром вороном коне. Люди что-то громко объясняли всаднику, показывая в сторону Ивана. Человек на коне тронул поводья и направился к подворью Сидоровых. Иван отложил топор и внимательно посмотрел на подъехавшего всадника. Сидящий в седле приветливо улыбался, но был совершенно незнакомым. Он был красив, с благородными чертами лица, чуть горбатым носом, аккуратно подстриженными черными усами и слегка вьющейся бородой. На голове – дорогая смушковая папаха, но не такая, как у казаков. Одет он был в длинный без ворота бешмет из тонкого черного сукна с газырями, перехваченный в талии кожаным поясом, сплошь утыканным серебряными бляшками. На поясе сверкал украшениями дорогой кинжал в золоченых ножнах. На плечах – черная овечья бурка, стянутая на груди тонким шнурком. Открытый твердый, но доброжелательный взгляд его черных глаз выдавал в нем человека серьезного и волевого. По обличью и одежде было видно, что он ненашенских, нерусских кровей. - Ты есть Иван Попов? – показав белые зубы, улыбнулся всадник. - Да, я, - настороженно ответил Иван, совершенно не понимая, какое он мог бы иметь отношение к незнакомцу. - Это хорошо, - обрадовался тот и легко спрыгнул с коня. - А то совсем народ запутал меня. Спрашиваю, как найти Попова Ивана, который в Табатере живет. А мне твердят – да это Сидоров Иван. Наспроть водокачки. Дом кирпичный, на двоих под одной крышей, из железа. Какой Сидоров, когда Попов? Совсем сбили меня с толку, - смеется путник, выговаривая каждое слово с забавным акцентом. - Я и теперь не понял, что к чему. - Так Поповы - то мы по рожденью, а по подворью, мы Сидоровы. Род мы свой ведем от деда Сидора Попова, - стал пояснять Иван. Уважаемый во всей округе был человек, царствие ему небесное. Мы тоже стараемся не срамить память своего предка. Потому и чтят люди наш род именем доброго человека. - Ах, Иван, как хорошо ты сказал. Раз в этом доме так почитают своих предков – это хороший дом. Значит, я попал туда, куда ехал. Он привязал повод уздечки к забору, подошел к Ивану и обнял пока еще ничего не понимающего мужика. Тот как гостеприимный хозяин, пригласил путника в избу.

С лавки поднялся отдыхавший Федор Сидорович, недоуменно глядя на вошедшего с сыном чужого человека. Ойкнула от удивления Прасковья, беременная Иванова жена, стряпавшая у печки. Машутка, его старшая семилетняя дочка, схватила со стола тряпичную куклу и спряталась за сундук. В избе наступило напряженное молчание. Только Васятка, бесстрашно подойдя к неожиданному гостю, с любопытством и восторгом рассматривал диковинный кинжал на широком поясе незнакомца. - Что случилось, Вань? – поглядел на растерянного сына Федор Сидорович. - Все хорошо случилось, отец, - улыбнулся нежданный гость. - Было плохо. Потом хорошо. А теперь – совсем хорошо, старался прояснить обстановку пришелец. - Ты чего-нибудь понял? – спросил Федор Сидорович у сына. - Не, - замотал головой Иван. - Да ты проходи, не стой у порога. Раздевайся и присаживайся, - подвинул гостю табуретку Федор Сидорович. – Чай, как-нибудь разберемся. - А пошто не разобраться, конечно, разберемся, - весело улыбнулся гость, снимая с себя и вешая на деревянную вешалку бурку и бешмет. Оставшись в белой льняной рубахе, застегнутой под самую шею, и черном шерстяном жилете, он сел на предложенную ему табуретку. - Ну, что, Иван Попов, в Воронеж ездил? – и сам же ответил, - ездил. Людей спасал? Спасал. Спасибо заслужил? Заслужил. Я – начальник охраны и доверенный человек губернатора Воронежского края. Зовут меня Маку Мачиев, чеченец. И приехал я по поручению губернатора, чтобы от его имени выразить тебе благодарность за твой поступок». «Постой, Иван, чтой-то ты ничего такого не рассказывал дома, - обратился к сыну Федор Сидорович, - о чем разговор-то идет?». «Да не о чем, папаш. Ну, помог мужикам - конь у них вразнос пошел, а я остановил. Дело-то привычное». «Ай, молодец! Ай, настоящий джигит, - хлопнув ладонью по ладони, воскликнул Маку. - Даже отцу своему не стал хвалиться какой был смелчак! - Послушай, Маку, хотел бы я от тебя услышать, что произошло, и с каким видом ты к нам пожаловал. Мы поговорим немного, а мать со снохой пока обед сготовят, - обратился к гостю хозяин. «Хорошо», - с готовностью согласился Маку. И он рассказал, как прибыл в Воронеж на весь мир известный певец, бас Федор Иванович Шаляпин и двое его постоянных музыкантов.

Они дали большой концерт в доме Дворянского Собрания. Выступление имело большой успех у публики. В честь великого артиста губернатор устроил званый ужин. На этом торжестве присутствовали многие именитые люди. Тут же была проведена благотворительная акция по сбору пожертвований на нужды богоугодных заведений. Первым внес изрядную сумму Шаляпин. Потом – губернатор. А за ним последовали остальные приглашенные. Затем началось шумное застолье. Играла музыка, слышались шутки, смех. Губернатор и многие гости провозглашали здравицы в честь именитого гостя. И вот слово взял виновник торжества. Поднявшись во весь свой богатырский рост, с бокалом в руке, он чем-то напоминал статую Петра Великого в городском сквере на гранитном постаменте. Музыка и голоса смолкли.

- Господа, прогремел его раскатистый бас под высокими сводами гостиного зала, - дозвольте мне провозгласить тост за нашего кормильца и защитника, вечного труженика, хранителя обычаев и веры наших предков – доброго и бескорыстного русского мужика. И он поведал присутствующим о том, что произошло с ним вчера по приезде в Воронеж. А напоследок сказал, что если бы не верхнехавский крестьянин Иван Федорович Попов, не было бы сегодня у России такого певца. А весь мир упрекал бы воронежского губернатора в том, что не смог он уберечь для людей великое дарование. Все с радостью поддержали тост и стоя осушили свои бокалы. После торжества Шаляпин долго разговаривал с губернатором. Под конец беседы он попросил разыскать своего спасителя и отметить его достойный поступок. Через две недели в Верхнюю Хаву прибыл губернаторский порученец Маку Мачиев.

Рассказав об этом, Маку поднялся с табуретки, подошел к вешалке и достал из накладного кармана своего бешмета небольшой сверток. На столе он развернул лощеную бумагу. В свертке оказалась зеленая картонная коробочка и приличная пачка ассигнаций. Маку открыл коробочку и достал круглые карманные часы из серебра на изящной витой цепочке. Нажал на кнопку. Крышка откинулась, и послышался разливчатый звон невидимых молоточков, ясно выбивавших мелодию российского гимна «Боже, царя храни». Федор Сидорович тут же вышел из-за стола, отставив в сторону негнущуюся ногу, перекрестился на образа и замер, вытянув руки по швам. - Вот, Иван Попов, получи заслуженную награду, - Маку протянул Ивану часы, - а вот эти деньги тебе передал Шаляпин. Иван взял часы, внимательно прочитал дарственную надпись. Довольно улыбаясь, протянул их отцу и, обернувшись к Маку, сказал: - Нет, братец, деньги я не возьму. У нас на этот счет разговор с Шаляпиным уже был. А что ж мне с ними прикажешь делать? – недоуменно пожал плечами Маку, - что я скажу губернатору? - Знаешь, что ты ему скажи, - положив дружески руку на плечо Маку, произнес Иван, - пусть эти деньги передадут от Верхнехавской общины на помощь убогим и сиротам. При этих словах глаза Маку загорелись жаром: - Ах, как ты правильно сказал! Молодец! - Восторженно воскликнул Маку, обнимая Ивана.

Федор Сидорович положил часы на стол и, поглаживая свою густую бороду, обратился к обоим: - Так, ребята, хорошее дело вы оба сделали. Теперь я вам поручение выдам. Иван, идите во двор да прирежьте баранчика. Того валушка, что к покрову готовили. Тогда вроде обошлись, а теперь он как раз к делу. Найди-ка для Маку одежку. Пусть переоденется. Благо, вы с ним по росту подходящие. - Нет, мне ехать надо, - запротестовал, было, Маку. - Да ну, что ты! – замотал головой дед Федор, - тут такие дела заварились, что до завтра и думать не надо ни о каком отъезде. А губернатору свому так и скажешь - мол, не отпустил меня георгиевский кавалер Федор Сидорович Попов, инвалид балканской кампании. И просил не попрекать тебя за мою настойчивость в этом. Не может он отказать в такой просьбе старому солдату, честно исполнившему священный долг перед своим Отечеством. Иди, вон, за печь - переоденься, - настаивал Федор Сидорович. Вздохнув, Маку подчинился - нельзя обидеть хозяина. Одежка Иванова оказалась горцу в самый раз. Хотя выглядел он в ней непривычно.

Во дворе Иван поймал упитанного барашка, и вместе с Маку они потащили его на пустырек за сарай. - Ну что, Маку, покажи, не потерял ли ты в городской жизни своих крестьянских навыков. - Да нет, слишком хорошо учил меня отец, чтобы забыть то, что постигал с детства. Ловко дернув тяжелого барана поперечно за переднюю ногу, он прижал его коленом к земле. А через считанные минуты освежеванная туша уже висела на продольной слеге у сарая. - Ну, ты и хват, - одобрительно покачал головой Иван. – Быстро у тебя всё получается. Прасковья взялась жарить печенку с картошкой на огромной сковороде, а Маку с Иваном на пустоши развели костер. Чеченец решил угостить хозяев мясом, запеченным на углях – любимой едой горских пастухов. За обедом Маку с удовольствием ел и нахваливал золотистые кружочки жареной картошки, печенку и тонкие кружевные блинчики, запивая еду слегка подсоленой, густой простоквашей.

Всей семье Поповых понравилась искусно приготовленная Маку на углях и пахнущая дымком, сочная баранина. От предложенной стопки водки гость отказался, коротко пояснив – не пью. Дед Федор, вытерев губы концом рушника, расстеленного на коленях, обратился к Маку: - Видим мы, что человек ты добрый, нашего пошибу, крестьянский, не заносчивый. Может, поведаешь о себе – откуда родом, как в наших краях оказался. Если, конечно, сочтёшь это возможным. - Отчего же не поведать, - добродушно сказал Маку, - мне о себе скрывать нечего. Родился я двадцать семь лет назад в небольшом селении Дай, в Шатойском крае, горной Чечни. Вот вас прозывают Сидоровыми по деду вашему. А у нас тоже род часто зовут именем того, которого почитают не только родственники, но и все, кто видел в нем честного, мудрого, опытного и надежного вожака. Таким был мой дед Гасан по прозвищу Правдивый. Он разводил коней и баранов, выращивал ячмень и кукурузу, косил сено в долине, заготавливал дрова на зиму. Кстати, у нас в горах зимы тоже снежные и суровые. Очень трудолюбивый был человек. Сам строил свой дом из дикого камня. Глину для кладки так умел приготовить, что после того, как высохнет, по крепости камню не уступала. Был Правдивый, кроме того, опытный и удачливый охотник. Без особого труда добывал горного козла или барана. По нескольку дней выслеживал осторожного барса и всегда добивался своего. Никогда не давала промаха его берданка. Мало кто вокруг мог сравниться с ним по ловкости и силе. Но никогда дед не кичился этим. С людьми всегда говорил сдержанно, уважительно. При необходимости старался помогать тем, кто судьбой обделен. Был со всеми честным и откровенным. За это и получил прозвище «Правдивый», давшее потом название всему нашему роду. Его авторитет был непререкаем не только среди односельчан, но и во многих других аулах. У нас ведь и тогда и в теперешнее время во многих местах нет какой-либо власти. Все вопросы решались и решаются по сложившимся обычаям либо по религиозным установлениям.

К Гасану Правдивому, как к признанному лидеру, шли люди за разрешением споров об установлении межей, границ сенокосных участков соседних селений, кровной мести или чего-то подобного. Считали, что он примет справедливое решение. И при этом были убеждены, что он будет мужественно отстаивать его вплоть до организации принудительного исполнения. После гибели Гасана Правдивого в боях за свободу и веру прозвище сохранилось за сыном его, моим отцом Мачи. Спросит кто-нибудь, бывало, подальше от Дая, где найти Мачи Гасанова, мало кто мог сразу сообразить, о ком идет речь. А спросят, как разыскать Мачи Правдивого? Так любой юнец укажет дорогу. Он, как и отец его, стал пользоваться среди своих земляков таким же непререкаемым авторитетом, потому что обладал отцовскими качествами. Кроме того, он стал еще и искусным врачевателем. Зная все травы в горах и долинах, постиг их целебные свойства. Он готовил такие отвары и мази, которые помогали вернуть силы даже, казалось, совсем безнадежными больным. Многому научил меня отец из того, что сам узнал от своего отца.

Три года назад я отправился, с позволения отца, со своим односельчанином свет повидать. Решили походить по России, а при случае – послужить. К тому времени я уже изрядно владел кинжалом, добывал винтовкой любого зверя, на всем скаку мог спрыгнуть с коня на землю и тут же вскочить в седло. Отец подвел мне молодого жеребца, который славился на всю округу своей красотой и прытью. - Возьми, - говорит, - Маку, Шатоя, пусть он будет тебе верным помощником и другом. Пусть напоминает о том, что есть у тебя край Шатойский – родина твоих предков, рода Правдивых. Тех, которые никогда не роняли своего достоинства. И ты блюди в чистоте имя свое. Ни перед кем не унижайся, но и не будь заносчивым. Пусть Аллах постоянно живет в сердце твоем. Уважай чужие обычаи и веру других людей. Помогай страдающим. Дороже золота цени настоящую дружбу. А, главное, помни, сынок, для чеченца Аллах и честь – понятия одинаковые. Выше этого нет ничего на свете. Так я и вошел в новую жизнь на отцовом коне и с отцовыми заветами. Много повидал я в пути и сел, и городов всяких. Встречался с людьми разными. Попадались иногда и лихие, и хитрые. Но в целом народ был добрый и приветливый. Поразила меня новая земля бескрайностью хлебных полей, степными раздольями, множеством чистых озер и речек. После сжатой горами Чечни, с узкими тропинками над отвесными обрывами и нависшими глыбами скал, эти просторы до конца не охватывались взором. Они порождали в душе невиданный восторг от такого величия. Вот она какая, дивная и безбрежная страна наша, Россия.