Посвящаю 6 страница

К этому времени гармонист Васька Лобан уже сидел посреди выгона на толстом бревне и, подыгрывая себе на тульской трёхрядке, картинно встряхивая своей кучерявой головой, тоскливым голосом выводил страдания:

- Ой, болит сердце и ложечка,

- Ой, по тебе друг, Серёжечка.

- Эх, тидарай – рай - рай, тидарай – рай.

Увидав подошедшую молодежь, Лобан взял плясовые аккорды. Девчата выстроились друг за дружкой, гуськом и, притоптывая по пыльной траве, рассыпались задорной матаней, наполняя окрестность весёлыми частушками.

Где-то, через час, а может и меньше, из-за железнодорожного полотна, со стороны ветряной мельницы, послышались весёлые голоса и переливчатые лады гармоники. Вот над насыпью показалась ватага ребят и девчонок. Гармонист неистово рвал меха, а молодёжь, отчаянно заливалась звонкими голосами:

- Я Матаню замотаю и повешу на трубу.

Ты виси, виси Матаня, пока с улицы приду.

Теперь они всё ближе и ближе. И, наконец, два гульбища слились в единую, многоголосую, ликующую толпу. Раздались радостные возгласы, начались рукопожатия, дружеские объятия. Гармонисты стали сыгрываться. Народ всё подходил и подходил.

Наплясавшись, некоторые девчата, в том числе и Маня, отошли в сторонку и с интересом наблюдали за хороводом, лузгая семечки.

- Маня, - послышался сзади хрипловатый голос.

Она обернулась. Рядом стоял Мишка Сучок. От него несло винным перегаром и табаком. Мишка Лутков жил на том боку за речкой у песочной ямы на Поганке. Низинный порядок этот был назван Поганкой, из-за непролазной грязи и дурной привычки тамошних жителей вываливать мусор на дорогу. Почему Мишку дразнили Сучком, было непонятно. Ему бы больше подошла кличка «Слега», настолько он был сухой и длинный.

- Чего тебе? – отстраняясь от Мишки, спросила Маня.

- Пошли со мной, разговор есть, - прошептал ей на ухо Мишка, крепко взяв Маню за локоть.

- Да отстань, ты, - рассердилась она, резко высвобождая руку.

- Нет, ты погодь, я ведь не просто так, я всурьёз, - не унимался Мишка.

Видя, что Мишка не отвяжется, Маня крикнула, стоящим стайкой, подружкам:

- Ну, что, девчонки, попляшем? - и, взявшись за концы белого ситцевого платка, наброшенного на её плечи, она закружилась в центре раздавшегося круга.

Так она задорно смеялась, так кружилась и притоптывала, что мало кто из стоявших подружек и ребят смог остаться на месте. Они врывались в круг, предаваясь всеобщему веселью. Каждый из парней старался, посвоему, выразить свой восторг. Кто - то выкрикивал веселые частушки, кто - то плясал вприсядку, кто - то хлопал себя ладонями по груди, по голенищам сапог, выделывая при этом невероятные выкрутасы ногами.

- Вот это да! – раздался восторженный возглас рядом с Маней, которая выбежала из круга, чтобы немного отдышаться.

Это был Васятка Попов, по подворью – Сидоров, со своим двоюродным братом Федей. Васятка, сын Ивана Фёдоровича Попова, жил недалеко от выгона в Табашном логу, напротив водокачки. Он был почти ровесником Мани, но особо они не знались. Это был хорошо сложенный, шустрый малый. Голова всегда наголо побрита и блестела синевой на солнце. Даже при луне сейчас и то было заметно. Кареглазый, весёлый, он был немного форсистый, но не заносчивый. Жил при отце, воспитывался в строгости. Однако характер имел независимый, упрямый. До всего доходил сам. В выучке хозяйственной Васятка немногим уступал самому Ивану Фёдоровичу. Допоздна работал с отцом в поле и на покосах у Гусиного лога, крыл соломой ригу, ловко чинил козырьки и шил сбрую.

Но самым любимым его делом было занятие с лошадьми. Чистил и холил сильных породистых лошадей, объезжал неподатливых стригунков, приучая их ходить под седлом и в повозках. На скачках в праздники с шестнадцати годов, ему равных не было. Да и поозоровать был большой охотник. Иной раз, чуть свет, мчится вдоль порядка вихрем на лошади верхом, без седла. Куры из-под конских копыт еле успевают выскочить. А вслед только пыль столбом, бабья ругань, да собак стая. Догнать бы седока. Да куда там. Вон уж на речке. Купает свою довольную скотину.

К людям Васятка был приветлив. Здоровался, даже с незнакомыми прохожими, всегда первым – сизмальства отцова выучка. На народе выглядел чистым и опрятным. Вот и сейчас, он в белой косоворотке, чёрном пиджаке и чёрных брюках, заправленных в блестящие, собранные гармошкой, хромовые сапоги.

Достав из кармана кисет, Васятка стал неспеша сворачивать цигарку. В это время сквозь толпу протиснулся Сучок и, оттолкнув Васятку, приблизился к Мане.

- Маня, слухай суды, - просипел Мишка и охаляпил Маню за талию.

- Да, отстань ты от меня. Вот репей привязался. Нук, убери лапищи - то, - возмутилась Маня.

- Мишк, а Мишк, - подёргал Сучка за рукав Васятка, - ты зачем меня пхнул? И кто это тебе дозволил наших табатёрских девчат шшупать? – И так дёрнул за плечо Мишку, что тот, отпустив Маню, еле устоял на ногах.

- Да хто ты такой, чтобы мне указывать? – обозлился Мишка.

-А я есть Васька Сидоров. Сын своего отца и внук своего деда. Живу я в Табатере и девок табатёрских в обиду не дам.

- Што? – презрительно сощурился Сучок. – Сгинь с глаз моих долой. А то ведь я в гневе чижолый. Могу и обидеть.

- Да ты што, Миш, откуда вдруг в тебе прыть такая взялась, - засмеялся Васятка. – Ведь ты завсегда был бздун поросячий, а тут, вдруг, – на табе, кума, подпругу, осмелел. К чему бы это?

Стоявшие рядом девчата прыснули со смеху.

- Кто, я? – возмутился Мишка, - можа, пошли, поговорим?

- Пошли, поговорим, тут же согласился Васятка.

Сразу замолкли гармошки. Выгон притих. Вокруг спорщиков образовался просторный круг. Драки между парнями случались нередко. Они не носили какой-то злобный характер, а служили способом выяснения отношений и установления справедливости.

К Васятке с Мишкой подошёл Васька Лобан, оставивший на бревне свою гармошку.

- Так, ребята, - распорядился он, - драться только голыми руками. Не кусаться, за мошонку не хватать, лежачего не бить. И только до первой крови.

Драчуны подошли друг к другу и, отведя руки за спину, несильно толкнулись грудь в грудь. Потом сделали по шагу назад. Васятка отдал пиджак, стоявшему сзади, Феде и стал через голову снимать рубаху. Когда его руки ещё не были освобождены от рукавов, но уже ограничены в движениях, Мишка быстро шагнул вперёд и ударил своего противника в лицо. Под глазом сразу возник огромный синяк. Мишка отпрыгнул назад.

-Ах ты, гнида копчёная, - возмутился Васятка, отбрасывая в сторону мешавшую рубаху.

Девчата, наблюдавшие за поединком, с восхищением смотрели на обнажённый торс Васятки, сплошь покрытый крепкими, играющими мышцами. Конопатая Аришка толкнула Маню в бок и с жаром зашептала:

-Маня, это ведь они из-за тебя дерутся. Уй, как здорово. Как я табе завидую, - и прильнула к Маниному плечу.

Но Маня ничего не ответила и лишь с замиранием сердца ждала, что же будет дальше.

- Так нечестно, Мишка. Кто ж повязанного бьёт, - выговаривал сопернику Васятка.

- А как честно? Может, покажешь? – ухмыльнулся Сучок.

- А честно - это вот так. – Васятка одним прыжком оказался рядом с Мишкой и дал ему на кумпол.

Кровь брызнула из расквашенного мишкиного носа. Он закрыл руками лицо, матюкаясь и грозясь в адрес Васятки. Тут налетели ребята и растащили драчунов.

- Всё, хорош, - закричал Васька Лобан, - уговор до первой крови. Бойцы по домам. Вам на ноне обоим довольно гулять.

Мишку повели к старцеву колодцу обмываться, а Васятка с Федей и девчатами отправились в Табатёр. Дечата громко щебетали, обсуждая произошедшее. Маня, то и дело, заглядывая в лицо Васятке, спрашивала:

-Болит глаз-то, Вась?

-А, не бери в голову, Мань. Глаз не нос, главное руки целы, - отшучивался тот.

Дойдя до водокачки, распрощались. Федя и девчата разошлись по домам. Васятка довёл Маню до полисадника.

- Мань, ты может, серчаешь на меня, - смущённо проговорил Васятка. – Но, по-другому я не мог поступить. Дюже наглый Мишка. Пришлось осадить немного.

- Да нет, Вася, мне на тебя серчать не за что. А поступил ты правильно, по – мущински, - вздохнула Маня, открывая калитку.

- Мань, а, может, посидим на лавочке? Ты глянь, ночька - то какая расчудесная.

- Нет, уже поздно. Скоро светать начнёт. Тётка Кулиша ругать будет.

- Ну, хоть скажи когда свидимся ещё, - молящее прошептал Васятка.

- Бог даст, свидимся, Вась. А теперь - прощевай. Храни тебя Господь, - Маня тихонечко прикрыла за собой калитку и растворилась в дверном проёме.

Васятка возвращался по пыльной дороге домой, насвистывая весёлую мелодию. Душа наполнилась доселе незнакомыми сладостными смятениями. Из-под ворот Бруданина подворья высунулась лохматая кобелиная голова, и раздался хриплый беззлобный лай, похожий на старческий кашель деда Севостьяна Горшкова. Васятка остановился.

- Ты на кого кашляешь, Черныш? Это ж я – Васятка Сидоров. Хоть и получилась мне нынче в сердце заноза, что ни на есть самая вострая, всё же больше моей радости ни у кого, почитай, нету.

Черныш равнодушно слушал Васятку, продолжая хрипло гавкать.

- Эх, ничего ты не понимаешь, дурачок. И ничегошеньки не видишь дальше своего мокрого носа. Парень махнул рукой и отправился к себе домой.

Утром мать, увидев любимого сыночка с темным синяком на лице, сокрушённо закачала головой.

- Сынок, что это у тебя под глазом?

-Это, маманя, фингал называется, - засмеялся он.

- Да откуда ж? – округлила от удивления глаза мать. – Вчера вечером ведь ничего не было.

- Мам, а это мне нынче во сне конь копытом вдарил. Не с того боку ковать взялся, - на полном серьёзе ответил Василий, усаживаясь на лавку у стола.

- Хватит, брехун, сказки сочинять, - нахмурился отец, нарезая хлеб. – От людей стыдно. Что говорить будут - у Ивана Фёдоровича сын абалдуй. Руки чешутся? Бери вилы и катух чистить.

- Папаш, да я катухи и так в чистоте блюду, - с обидой в голосе возразил тот.

- А дрался тогда зачем? – с раздражением стукнул ложкой по столу отец.

- А что, лучше было, если б я сбежал?

- Вон чего удумал. Да если б я узнал, что ты сбежал, я б тебя из дома выгнал. Сидоровы никогда супротивнику своему спину не показывали.

- Вот потому и фингал имею - ухмыльнулся провинившийся, черпая деревянной ложкой густой квас из глиняной черепушки.

- Видать, женить тебя пора, - разглаживая густые, чёрные усы, вздохнул отец. – Может, тогда остепенишься. Да какая ж девка за тебя пойдёт?

- Есть тут одна на примете, - смущённо произнёс Василий.

- Кто же это такая счастливица? – удивился отец, кладя ложку на стол.

- А это – Маня Архипова, - густо покраснев, тихо проговорил сын, нарочито внимательно рассматривая деревянную раскрашенную ложку.

- Чево, чево, - нараспев протянул отец. – Вон ты куды хватил. Высоко петух летаешь. До этой девки, мил друг, дорасти надо. Ты, сынок, по своей голове картуз меряй. Не трать зря время. Ищи для себя другую дорожку.

- Нету, папаш, у меня теперь другой дорожки. И сворачивать мне теперь некуда. Всё. Расшибла она мне сердце глазами своими синими. Акромя Мани, никто мне теперь не нужен. И кончили на этом весь наш разговор. – Василий отодвинул от себя черепушку, поднялся из-за стола и вышел во двор.

ГЛАВА - 15

ПРОПОЙ

В следующее воскресенье около полудня, со стороны речки послышались переливчатые звуки гармошки и задорные припевки. По широкой стёжке к дому Архиповых двигалась группа людей. Впереди шёл гармонист Митрошка Крестников, растягивая меха, украшенной живыми цветами, тульской гармошки. Рядом две бабы, ряженые в мужскую одежду, с размалёванными лицами и бубнами в руках. Сзади - два парня, с расшитыми рушниками через плечо, и толстый, невысокий мужичок, прижимавший к животу четверть с самогоном. Следом – Алексей Прохорович Лутков с женой Феклушей. Замыкал процессию, на голову возвышавшийся надо всеми, Мишка Сучок. Тётка Кулиша, жена отцова брата, стоявшая на крыльце, из-под ладони рассматривала идущих.

- Никак Лутковы? Куды ж это они так вот, всем скопом. У них тут в наших краях и родных-то вроде нетути.

Зашла в избу.

- Кудыйт Лутковы всёй семьёй и с гармоньей идут? – обратилась она к Мане, помогавшей отцу плести бредень.

- А я почём знаю, - пожала плечами Маня.

- Раз идут, значит, знают куды, - равнодушно ответил отец, не прекращая своё занятие.

Вот за окном послышалась гармоника, возбуждённые голоса и топот сапог на крыльце. Дверь отворилась, и в избу ввалилась весёлая депутация. Одна из ряженых, видно главная сватья, вышла вперёд и поясно поклонилась.

- Здравствуишь, кума, Акулина Ивановна, здорово, кум, Гаврил Петров и ты, Андрей Петров! Дай Бог вам много летов, да овец сорок голов, чтобы сны вам добрые снились и коровы хорошо доились. Шли мы речкой, камышами, птицу - горлицу искали. Чтобы песней её величать, да с нашим соколом повенчать. Вышел с речки водяной. Разговор повёл такой: «Вы её здесь не ищите, а к Архиповым идите. Там красавица живёт. Жениха давно уж ждёт. Благородная девица. На все руки мастерица. И пригожа, и умна, и учтива, и скромна». Мы его благодарили, к вам скорее поспешили. Чтоб про девку разузнать, свой товар вам показать. И у нас есть сокол ясный, и пригожий, и рукастый. Богатырь - ни дать, ни взять. Это то, что надо зять. Из Лутковского он рода. Очень знатная порода. Вот попомните меня, будет крепкая семья.

И все, пришедшие, низко поклонились. Гаврил Петрович подошёл к Алексею Прохоровичу, поздоровался с ним, троекратно расцеловавшись. С остальными обменялся рукопожатиями, сохраняя серьёзное выражение лица.

- Кулиша, - обратился он к своей невестке, – собери-ка на стол. Маня, а ты иди в пуньку, оденься покрасивше и приходи. Заходите, гости дорогие. Присаживайтесь.

Дядька Андрей быстро собрал недовязанные снасти и вынес их в чулан. Гостей усадили за стол. Феклуша достала, из принесённого ею узелка, шматок сала, малосольные огурцы и вкрутую варёные яйца. Посреди стола водрузили четверть с самогоном, подкрашенным свекольным соком. Тётка Кулиша принесла гранёные стаканы, запеченную на поду чищеную картошку, квашеную капусту и другую снедь.

Алексей Прохорович был уважаемым во всей округе человеком. Местный фельдшер, он побывал, чуть ли не в каждой семье. Оказывал помощь всем: детям, взрослым, старикам. И не только в самой Хаве, но и в окрестных сёлах. Так что, с этим человеком многие бы хотели иметь дружбу, не говоря уж о том, чтоб породниться. Он встал из-за стола, подошёл с полным стаканом к сидевшему под киотом Гаврилу Петровичу и повёл разговор.

- Мы, Гаврил Петрович, знаем друг друга сизмальства. Вся жизнь у нас с тобой на виду. Повидали всякого. И прежний режим, и революцию, и продразвёрстку, и страшный голод. Но нас не сломали лишения. Потому, что мы всегда добросовестно трудились. Своим горбом добывали на жизнь себе и семьям своим. Чужого не брали. Веру святую не предавали. Потому и не стыдимся людям в глаза смотреть. Чем и выжили. И дали жизнь своим детям. Теперь они должны продлить наши жизни в детях и внуках своих. А посему, прошу тебя, Гаврил Петрович, дать согласие выдать Маню замуж за моего Михаила.

-Ну, надо ж, как складно рассказал, - всхлипнула растроганная тётка Кулиша. – Прямо, как по библии читал. Вот ведь, истинно, головушка светлая.

Гаврил Петрович был доволен таким подходом к серьёзному делу. И сватовство учинили по обряду, и Алексей Прохорович говорит, как с равным себе. Видать, точно, уважает. Правда, Мишка, сам по себе ни рыба, ни мясо, хоть и хвастлив был не в меру. Но после второго стакана уже и Мишка не казался таким глуповатым, каким был на самом деле. После третьего отцы называли друг друга сватами, обнимались и клялись в вечной дружбе. Наконец, за столом вспомнили про невесту.

- Слушай, Гаврюш, а Маня-то где? Она должна знать, что пропой состоялся, - хлопая названного свата по плечу, поучал Алексей Прохорович.

-Надо, в обязательности надо, - бубнил, захмелевший Мишка, глядя посоловевшими глазами куда-то в потолок.

- Кулиша, - позвал отец, - нук, Маню приведи. Штойт долго она одевается.

Тётка Кулиша пошла в пуньку. Мани там не оказалось. Обошла вокруг двора. И там никого. Вернулась в избу.

-Нету-ти Мани в пуньке, - растерянно сказала она и ушла к суднему окну.

Отец расстроился. Гости засобирались уходить Алексей Прохорович обиженно выговаривал:

- Не думал я, Гаврил Петрович, что ты так вот поступишь с нами. Зубы заговаривал, а сам дочь спрятал куда-то.

- Да ты что, Прохорыч, ей, ей, сам не знаю, где сгинула девка - божился Гаврила Петрович. - Найду и представлю в целости и сохранности.

-Я удивлён, я удивляюсь, - пожимал плечами пьяный Алексей Прохорович, - дочь, а отца своего ослушается. Как же так можно?

- Да, вот же. Это ж надо так, - поддержал своего отца, уже мало чего соображавший, Мишка.

- Не серчай, Прохорыч, - обнял свата Гаврил Петрович, - считай, что вопрос решённый. Приходите в енто воскресенье. Будем ждать. Всё сделаю, как надо.

-Ну, я надеюсь, - обрадовался Алексей Прохорович и расцеловал Гаврилу Петровича мокрыми губами.

Когда сваты ушли, вскорости появилась Маня.

- Ты где была? – возмутился отец. – Тут сваты ждали, ждали, а ты ушла и пропала. Как сквозь землю провалилась. Ты што, на самом деле, вытворяешь?

- А нук, не ори на дочерю, - вступилась за Маню тётка Кулиша. – Иди сперва проспись, а потом разбирайся.

Утром отец, сидя на лавке у окна, стал отчитывать Маню.

-Как же ты меня так подвела, Мань? Ведь кем ты меня выставила перед людьми? Да перед какими людьми. Алексей Прохорович – человек в округе знатный. Благородный. А ты вон как.

-Пап, - Маня обняла отца и поцеловала в лысеющую макушку. – Ведь сватают-то меня не за Алексея Прохоровича, а за Мишку Сучка, от которого благородством с рождения не пахло. Это ведь по наследству не передаётся. Благородство, оно ведь в делах людских видится. А что Мишка благородного за свои двадцать три года сделал? Бочку самогонки попил и всё? На это ума много не надо.

- Дык, Мань, глянь у них хозяйство-то, какое. Корова, овцы. Коз пуховых целая дюжина.

Маня рассмеялась.

- Так ты, папаш, с этого и начинал бы. Чего же ты мне Лутковых расхваливаешь? Тебе ведь, оказывается, скотина нужна. Пойди на базар и кричи: - Меняю любимую дочь на козу пуховую. Может, и боле охотников найдутся.

-Да ты што ж такое гутаришь, дочка? Как же ты такое придумать могла? – отец вытер рукавом навернувшиеся слёзы.

- Папаш, вы с мамой, Царствие ей небесное, любили друг друга?

- А как же. Она и сейчас у меня перед глазами. С того и не женюсь другой раз. Никто мне, акромя, теперь не нужен.

- Ну вот. А меня-то к чему ж за постылого выдать хочешь? Уж лучше в девках всю жизнь просидеть, чем за Мишку идти.

Отец, облокотившись на стол, задумчиво смотрел в угол.

- Ну, а как же быть-то мне, Маня? Что теперь с Лутковыми делать? В воскресенье опять придут.

- Ну, что ж, - спокойно проговорила Маня, - встретишь, как гостей дорогих и проводишь с почестями. Ты у них ни в каком долгу не состоишь.

- Да и то, правда, - стал успокаиваться отец. – Посмотрим, как оно складываться будет. Давай-ка, Маня, собирай на стол. Утречать пора.

После завтрака отец с дядькой Андреем уехали косить сено. Тётка Кулиша с младшими девчонками стала мыть посуду, а Маня отправилась кормить поросят. Только открыла дверь катуха, как оттуда, опрометью выскочил, неизвестно как перелезший через перегородку, резвый хрячок. Он с визгом промчался через весь двор и исчез в картофельной ботве. Маня прикрыла дверь сарая и поспешила за беглецом.

-Вась, Вась, - звала она поросёнка.

Но тот не обращал никакого внимания на манины призывы и всё дальше убегал по стёжке к густым зарослям хвороста. Подоткнув юбку, Маня пробиралась сквозь чащу, не на шутку переживая за своего питомца. Через полчаса бесплодных поисков она вышла на лужайку и увидела Васятку Сидорова, который рубил хворост для плетня. Опустив топор наземь, Василий выпрямился и, открыв от удивления рот, не мог оторвать глаз от, сияющих ослепительной белизной, подчёркнутой тёмной юбкой, стройных маниных ног.

- Ты што уставился, юбошник бесстыжий? - Скраснелась Маня.

- Ну, правильно – удивлённо вскинул брови Василий. Это с чего я бесстыжий? Мне что, зенки свои закрыть что-ли? Может, я такую благодать ни в жисть больше не увижу, - звонко рассмеялся он, поблёскивая тёмным синяком под глазом.

- Да как только язык твой повертается такое гутарить, охальник, - вспыхнула Маня, пытаясь одной рукой застегнуть пуговку на кофте, а другой одёрнуть юбку.

Тут как раз на лужайку выскочил розовый, с закрученным, как пружина, хвостом поросёнок, фунтов на восемь весом и, весело похрюкивая, остановился между ними.

- Вась, Вась, - позвала Маня поросёнка.

Присев на корточки, она вытянула вперёд ладошку, цокала языком, пытаясь приманить поросёнка. Но тот недоверчиво попятился к кустам.

- Вась, Вась, - взмолилась Маня.

- Да што Вась, Вась, тут я, - растянул Василий рот в довольной улыбке, показывая два ряда ровных, кипенных зубов.

Он схватил манину ладошку своей широченной, как лопата ручищей, а другой, улыбаясь, нежно провёл по смоляным волосам, заплетённым в толстую, длиннющую косу. Маня затрепыхалась, пытаясь вырваться из его чугунных ладоней. А он сидит подле неё на корточках, держит за руку и посмеивается.

-А нук брось щас жа, фулюган ты етакий, а то шуметь начну.

А ему хоть бы хны. Знай себе, посмеивается. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, но, посмотрев на всё происходящее, поросёнок явно струхнул и, визгнув, попытался скрыться в кустах. Василий, отпустив Маню, метнулся вслед за поросёнком. В два прыжка догнал беглеца, схватил за задние ноги и вернулся обратно. Открыв рот, поросёнок орал не так от боли, как от страха и обиды, будто с него живьём сдирали кожу.

- На-ка, держи, Мань, свово кабана. А на меня не ругайся. Шутковал я.

Маня, взяв на руки поросёнка, который тут же замолчал и, довольный, зачмокал губами, стала пробираться к дому сквозь заросли ивняка.

- Мань, может, встретимся на неделе? – продолжая улыбаться, спросил Василий.

Она остановилась. Мгновение постояла молча. Потом повернулась к нему лицом и сквозь слёзы, вроде как с укоризной, сказала:

- Поздно нам уже встречаться, Вася, поздно. Вчера Лутковы ко мне сватались.

- Што? – в не себя закричал Василий. – Ну, а ты?

- А я што – убежала к Михаловне Кудряшовой. Ждала там, пока сваты уйдут.

- Молодец, Маня, - Василий подбежал к ней, обнял и стал целовать её волосы, щеки и мокрые от слёз, глаза. – Значит, не люб тебе Мишка, не люб?

- Не люб, - вздохнула Маня, - да толку - то что! В воскресенье опять должны придти. Папашка говорит: - На этот раз отказывать не будем. Пропой ведь уже состоялся.

- В воскресенье – говоришь? – почему-то обрадовался Василий. – Придут с надёжей? А вот дулю с Мартынова сада они не хотели? Ладно, Мань, иди домой, а то, гляди, тебя уж там заждались. Прощевай, тёзка.

Он легонько щёлкнул по носу, задремавшего на маниных руках, поросёнка и, круто развернувшись, быстро зашагал через мочажину к табатёрским домам. Маня смотрела вслед Васятке, не понимая его выходки.

- Возвратившись домой, Василий положил топор под суднюю лавку и подошёл к отцу.

- Папаш, ты правильно сказал прошлый раз - женится мне пора. Поедем завтра свататься к Архиповым.

- Да, ты что, Васятка, кто ж так решает. К такому делу, брат ты мой, впопыхах подходить не след. Надо и сватью расторопную нанять, и самим подготовиться. Нельзя же перед людьми в грязь лицом ударить. Да и с чего вдруг спешка такая?

- Папаш, если мы завтра не посватаемся, Маню выдадут за Мишку Сучка. Она мне нынче сама сказала.

- Да, - поглаживая усы, протянул отец, - ну и задачки ты ставишь мне, сын.

Допоздна в эту ночь светились окна в избе Сидоровых. Во дворе, при свете керосинового фонаря, Иван Фёдорович смазывал густым дёгтем ступицы колёс новеньких дрожек на высоких рессорах. Прасковья Никитична возилась у печки с блинцами и пирожками со всякой начинкой. В этом она - большая мастерица. Возле порога Василий, на сапожной лапе, приклёпывал начищенные бляшки к ремённой уздечке. Сёстры, Нюра и Лена, разглаживали разноцветные атласные ленты, накручивая их на скалки.

ГЛАВА - 16

СВАТОВСТВО

Назавтра из ворот сидоровского подворья выкатила повозка. Чёрный жеребец на высоких тонких ногах, с белыми носочками над копытами и с белым ромбом во лбу, был разнаряжен цветными лентами. И седёлка, и подпруга, и хомут, и даже оглобли. К, тщательно расчёсанной и аккуратно подстриженной, гриве прикреплено множество мелких бантиков из цветной материи. В косы гриву не заплетали. Иван Фёдорович не разрешал. Жеребец - не кобыла. Ему косы не положены. Уздечка сверкала медными бляшками. Под дугой, обвитой широкими белыми и голубыми лентами, мелодично перезванивались серебряные бубенцы. На лёгких дрожках сидели Иван Фёдорович Попов и его жена Прасковья Никитична, с большой плетёной корзиной на коленях, а на передке, с вожжами в руках, их сын - Василий. Все одеты по - праздничному. Шатой, так звали жеребца, шёл, пританцовывая, высоко поднимая поочерёдно каждую пару ног.

Соседи высыпали на улицу, подивиться на такое чудо. Василий даже не шевелил вожжами. Он только говорил негромко - Ну, Шатой, ну, миленький, покажи, как учил тебя Васятка ходить козырем. Ну-ка, козырем.

И Шатой, будто понимая язык своего доброго хозяина, так аккуратно и прямо ставил ноги, что даже пыль с дороги не поднимал. Изумлённые зеваки диву давались.

- Да, разве может так лошадь ходить­ - судачили бабы - глянь, вроде, как и земли не касается вовсе.

Возле Архиповой хаты дрожки остановились. Из-за загородки полисадника на улицу вышел Гаврил Петрович. За ним показалась тётка Кулиша. Прихлопнула за собой калитку и закрыла её на вертушку.

- А ты, пока, погодь дома, - махнула рукой Мане, собравшейся было выйти следом за ними.

Та осталась в полисаднике, глядя с любопытством и тревогой на происходящее.

- Здравствуйте, Гаврил Петрович и Акулина Ивановна.

- Здравствуй, Иван Фёдорович и ты, Прасковья Никитична. Гляжу, ноне вроде бы вторник, а вы, видать, на ярмарку собрались, хоть и день не базарный. Вон как снарядились. Конь-то - что на продажу сготовлен. К чему б так? – с усмешкой спросил Гаврил Петрович.

-Чего там мудрить, - махнул рукой Иван Фёдорович. – Может, я и не совсем по обычаю поступаю. Без прибауток и без гармошки. Мы люди простые. Но разговор-то у нас к вам серьёзный, жизненный. Может, в избу пригласишь? А то как-то на дворе не совсем ловко разговор чинить.

Из-за соседних плетней уже выглядывали любопытные бабы.

- Да, тут, виш какое дело, Иван Фёдорович, - развёл руками Гаврил Петрович, - слишком уж я уважаю вашу породу. Не хотелось бы мне от вас обиду иметь.

- Не пойму я что-то тебя, Гаврил Петров? – удивлённо пожал плечами Иван Фёдорович.

- Да што понимать? Подавчёра были тут одни, - ухмыльнулся Гаврил Петрович – теперь вот и сам не знаю, как с ними быть. Ведь тоже люди уважаемые. А Маня взяла и сбежала. Получись и с вами такое, мне тогда хоть на люди не показывайся. Вот я теперь и думаю, может прежде, чем сватов в избу вести, стоит её спросить, не сбежит ли? Идик сюды, Мань.

Маня вышла за калитку и молча поклонилась гостям.

- Ну, что, ноне не сбежишь? – улыбаясь, спросил отец.

Маня не успела ничего ответить, как вперёд выступил Василий.

- Маня, скажи, что не сбежишь. Не сбежит она, дядь Гаврюш, - заспешил жених.

- А ты, что это тут раскомандовался, - удивлённо вскинула брови Маня. – С чего вдруг ты так уверился. Это не тебе решать, - остудила Маня не в меру разгорячившегося Василия.

Поняв, что сказал лишнего, Василий тут жерешил повиниться.

-Маня, прости, если обидел. Прошу тебя, выходи за меня. Василий, снял с головы картуз, ударил им об дорогу и стал перед Маней на колени. – Видишь, перед всем народом тебя прошу. Потому что, это судьба наша с тобой. Шатой, а ну-ка и ты проси, – обернулся он к перебиравшему ногами коню.

Жеребец сначала согнул шею в грациозном поклоне, затем стал на колени и, глядя на Маню, тихонько и жалобно заржал. Маня залилась звонким смехом. Обращаясь к отцу, она уже вполне серьёзно сказала: - Нет, папаш, не сбегу

ГЛАВА - 17

СВАДЬБА

Свадьбу справляли в начале августа в просторной избе Ивана Фёдоровича. Родных и близких набралось человек сто. Кто не уместился в избе, тем накрыли столы в сенцах. Молодым за столами находиться было не положено.

Васятку с Маней отвели в пуньку во дворе. Каждый из них сидел на своей табуретке, а между ними деревянный сундук, покрашенный синей, масляной краской. В окно пуньки подглядывали любопытные зеваки, а в дверь то и дело заходили подвыпившие родственники, поздравить молодых, лезли лобызаться.

Была тут родня из Ильиновки, и из Сухих Гаёв, из Мокруши и Тулинова. Каждый старался доказать свою близость к сидоровой породе, вспоминая родство ещё с Фёдором Сидоровичем. Аким Власыч, троюродный брат Ивана Фёдоровича, мельник из Скрипицына, обнял жениха и заплакал пьяными слезами.