Посвящаю 1 страница

ЮРИЙ БАРБАШИНОВ

«УРА! ЗА СТАЛИНА!»

ИСТОРИЯ В ЛИЦАХ

Преданному другу и верному помощнику

Жене моей Барбашиновой Валентине Васильевне

посвящаю

ОТ АВТОРА

Роман «Ура! За Сталина!» является художественным повествованием о жизни моих земляков верхнехавцев. За основу взят род Поповых, по подворью Сидоровых, судьба которых сильно схожа с судьбами тех, кто прожил тот же отрезок времени, в тех же условиях и при тех же порядках, которые существовали в стране в описываемый период. Материалом для книги явились собственные наблюдения, воспоминания старожилов и их семейные архивы, а также данные служебных документов прошлых лет, доступ к которым я имел, работая начальником районного отдела внутренних дел в городе Воронеже и начальником паспортно-визовой службы УВД Воронежской области.

Основное внимание в книге я попытался сосредоточить на возможности помочь читателю самому определиться в том, что ему ближе по духу и более необходимо для жизненного обустройства в этот короткий промежуток времени, отведенный для пребывания на земле. На необходимости научиться, самостоятельно строить собственную судьбу, а не ждать когда за него это будет делать кто-то другой, определяя, как в инкубаторе, время рождения, жизнедеятельности и смерти.

Я стремился выяснить, насколько далеко удалось продвинуться нашему обществу с начала прошлого века в своем социальном усовершенствовании? Что оно потеряло и что приобрело за минувшие десятилетия, пройдя через горнила жестоких войн и революций? Что следует ожидать народу в нашей стране, вступившей в третье тысячелетие? Есть ли необходимость продолжения борьбы между «Звездами» и «Орлами»? Не пора ли в общественных взаимоотношениях утвердить классический тезис: «Важнейшим из искусств, для нас, является умение слушать своего собеседника»

Не проклинать, не осмеивать, а понимать друг друга.

Необходим совместный поиск истины.

С искренним уважением Юрий Барбашинов

ОБ АВТОРЕ

Член общероссийского Союза военных писателей «Воинское содружество» Барбашинов Юрий Андреевич родился 5 августа 1941 года в селе Верхняя Хава Воронежской области. Отец погиб 25 апреля 1945 года в боях за город Баутцен на территории Германии. Мать учительница, одна воспитывала четверых сыновей. Юрий в семье был младший.

После окончания школы более четырех лет служил на надводных кораблях Северного флота в Заполярье. Осенью 1962 года, в составе спецподготовленного экипажа, нес службу на корабле, принимавшем участие в разрешении Карибского кризиса у берегов Кубы.

Демобилизовавшись, приехал в Воронеж, поступил на работу в милицию. Окончил юридический факультет Воронежского госуниверситета, Академию МВД СССР. Без малого тридцать лет им отдано службе в системе МВД. Руководил Ленинским отделом внутренних дел города Воронежа. Воевал в Афганистане. Вышел в отставку с должности начальника паспортно- визовой службы УВД Воронежской области.

Юрий Андреевич, прошедший большой и сложный жизненный путь, остался убежденным оптимистом. Он прекрасный разказчик и интересный собеседник. Обладает ироническим складом ума. Умеет выражать и ценить чувство юмора. Уйдя в отставку, занялся литературной деятельностью.

Этот период совпал с разгулом неожиданно навалившейся на нашу страну перестройки.

В 1996 году выходит его первая книга в стихах «Приключения марионеток», а вскоре вторая – «Отповедь на заданную тему». Крик души в «Отповеди» мог выразить только человек, переживший много лихолетий, умеющий делать образные сравнения.

Как истинный патриот, он не мог пройти мимо боли и ран, оставленных непродуманными реформами. Очень скоро свобода, провозглашенная политическими ухарями, якобы для народа, превратилась в беспредел, в инструмент околпачивания самого же народа. Свобода не получать пенсию или зарплату, свобода стать безработным, свобода быть ограбленным или убитым – это не свобода. Юрий Барбашинов не может примириться с неспособностью и нежеланием многих чиновников различных уровней, направить энергию демократических преобразований на возрождение отечественной промышленности и сельского хозяйства. А главное – на восстановление и укрепление нравственной составляющей в человеческих отношениях, пока еще не сложившегося общественно-политического уклада в нашей стране.

Борьба со злом, большим и малым, борьба с демагогией, человеческой жестокостью и лицемерием, чванливостью и злоупотреблениями чиновников всех рангов, физическое и духовное возрождение нашего общества и активное участие в этом процессе всех и каждого жителя нашей страны – вот основное направление творчества Барбашинова Юрия Андреевича. Ярким подтверждением этого является его роман «Ура! За Сталина!».

Вениамин Красногоров

ГЛАВА - 1

БРАТЬЯ СИНДЯКИНЫ

В четырнадцатом году, на Троицу, [1] вот какая приключилась история. Пошли Синдякины ребята, Антон с Прошкой, за плотиной, у водокачки рыбу бреднем ловить. Время далеко за полдень. Жара стояла, как на Петров день[2]. Бредень раскатали, камешек, принесённый с собой для груза, в мотню положили. В бадейку кленовую, с ремённой дужкой, набрали воды из речки, и поставили рядом с добром[3] на бережку пологом. Бадейка приметная была. Кроме деда Харитона Синдякина никто во всей округе, а может и много далее, таких бадеек не делал. Подгонял он дощечки кленовые или из берёзы так чтоб круглячки сучков были по центру каждой и обязательно шли по широкой части бадейки вточь над нижним обручем. Как он так измудрялся по сию пору никому в голову не вобрать. А уж отшлифованы, аж блестят, даже сухие. Дед Харитон наделывал десятка два-три за зиму, что ни на есть разных по виду и объёму, бадей и кадушек. От небольших лафитниц, [4] с резной крышкой, до двадцативедерных капустных бочек с коваными обручами. По весне он с сыновьями вывозил их для продажи в Елец на ярмарку. Тут следует сказать, что годков пятнадцать назад, каждое лето по полтора десятка пятиведерных дубовых кадок Синдякины поставляли в Рамонь, в хозяйство самой принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской. Каждую кадку придирчиво осматривал господский повар Мурмуш. Старый молдаванин служил поваром у Ольденбургских много лет. Был он непревзойдённым мастером по части заготовок овощей и фруктов на зиму. Особенно вкусными получались у него солёные огурцы, прозванные «мурмушками».

Пупырчатые огурчики, все одинакового размера, не больше указательного пальца, плотно укладывались в пропаренные синдякинские кадушки. Мурмуш долго колдовал с рассолом, добавляя в него всякие листья и приправы. А через три дня после квашения огурцы в кадушках закупоривались и утапливались в реке, в специально выкопанном затоне. Зимой, под новый год, кадушки доставали из-подо льда и свозили в амбар. Там их укрывали ржаной, необмолоченной соломой, чтобы она обсушила досточки на бочках и передала хлебный дух находящимся внутри зеленцам. Кому приходилось отведать этих огурчиков, не могли скрыть своего восхищения от необыкновенного вкуса и аромата. И еще говорят, будто огурцы эти были такой твердости, что со слабыми зубами и после чарки не всегда разгрызешь. Сказывали, что две – три синдякинских кадки с огурцами принцесса отсылала в гостинец самому российскому императору. Так вот, залезли Макар с Прошкой в речку, курнулись по шею, чтоб к свежеватой воде притерпеться, и стали у чаканов ногами болтать, да на подъём бредень вытягивать. А они как пошли то язьки, то красноглазки, а то и щукенята, размером подлокоток, не говоря уж про плотву и раков. Она, рыба-то, в такую жару норовит к берегу, под крутячок, да к чакану, в прохладушку. А тут-то, как раз и бредень синдякинский. Часа так три полазили, пришлось воду из бадейки мерной[5] отливать. Выпрыгивает рыба - сколь набралось.

- Ну, Прош, давай вон ентот чаканок обтянем, да сматывать будем, - постукивает зубами уже порядком озябший Антон.

А Прошка вдруг бросил комел бредня, да как заорет поблагому:

- Ой, Антошка, с ногой моей штой-то. Выскочил на берег, как кипятком ошпаренный. Приподнял босую ногу, а из пятки кровь ручьем хлещет, распорол на ракушке. Антон выволок пустой бредень на берег и к брату. Тот сидит голым задом на мокрой траве, зажал пятку обеими руками и кричит испуганно:

- Что делать-то, Антошка?

- Ладно, не ори, народ сбежится, - проворчал Антон. Взял из кучи пожиток подштаники, оторвал от них одну соплю, помочился на прошкину пятку и перетянул рану накрепко. Одел изувеченные подштанники, подхватил на закорки голого Прошку и через огороды побежал домой.

Там мать, ругая обоих почем зря, промыла кровящую пятку денатуратом, присыпала ранку мелкой древесной золой, приложила лист лопуха и обвязала чистой холстиной. Прошка рычал, кривился при этом, но особенно не дергался. Да и стыдно не терпеть. Уже двадцать стукнуло. На два года старше Антона.

- Ну ладно, вы тут лечитесь, а я пойду рыбу принесу, да добро с бреднем, а то уж вечереть начинает, - пригнулся под притолоку[6] Антон.

Кончался жаркий июньский день. Где-то далеко, за Чакановкой, из-за косматых столетних ветел еще багровели остывающие лучи уставшего солнца, а здесь в низах, уже повевало вечерней прохладой. За людьми тащились длиннющие нечеткие тени. С речки потянулись назойливые комары и мелкие кусучие мошки.

Алёха Покурчок, громко щелкая кнутом, прогнал стадо. Пыль, поднятая скотиной, разошлась до самого, уже потемневшего, но еще беззвездного неба. Воздух был наполнен запахом сухой земли, скотинного пота и навоза, блеяньем, мычанием и разноголосыми выкриками:

- Зорька, Динка, Милка, - хозяйки зазывали свою живность по домам.

Ребятишки с цыпками[7] на ногах, выбегали вслед за стадом на дорогу, сгребали пригоршнями мелкую, как вальцованная мука, пыль. Они подбрасывали ее вверх и каждый, визжа от восторга, старался успеть пробежать под этим серым невесомым фонтаном.

Мать загнала овец в катух, корову привязала к пряслу[8], взяла подойник и скамейку, - собралась корову доить. Отец у сарая закончил клепать сошник[9], готовясь назавтра окучивать картошку. И тут Антон в избу вваливается. Тюфячина саженный. Даром, что молодой, а вымахал бугаина невесть в кого. Антонов отец Гаврюшка, сын бадейщика Харитона Синдякина, работящий жилистый, с синими, слегка на выкате глазами и малиновым, пупырчатым, как молодой огурец носом. Он очень напоминал по обличью горького пьяницу Фрола Кумарина. Но был человеком некурящим и, что в диковинку в наших краях, совершенно непьющим.

Не зря говорят в народе - фигура - дура. То – есть по обличью никогда не угадаешь нутра человеческого, потому, как оно, нутро-то, очень часто может и не совпасть с наружностью ее носителя. Встретишь невзначай вот такого где-нибудь на ярмарке или у церкви и ошибёшься, сделав вывод, что не хватило у мужика терпения устоять с утра перед зелёным змием. А мысли-то эти окажутся вполне напрасными. Гаврил Харитоныч, имея такое обличье, сизмальства привык к самому себе. А когда над ним подтрунивали по поводу цвета носа, он беззлобно отшучивался: «Носом-то оно ведь детей не делают». В чём была явно убеждена его жена Апроська, маленькая, курнявая толстушка, с веснушчатым улыбчивым лицом и огненно рыжими волосами, уложенными на голове в причудливую кулёму. И муж, и дети уважительно называли её, пришедшим с ней из далёкого детства прозвищем, Капа, а дед Харитон не иначе как Ефросинья Семёновна. Капа обожала своего мужа. Гаврюшка был не высок и не мал, не тушист и не чтоб уж тощий. В общем, мужичок в самый раз, что надо. А нос, что нос, не в носе дело. Зато мужик он деловой и добрый. Жалеет свою жену. Вернулся прошлый раз с ярмарки с отцом, привёз гостинцев: разных леденцов, пряников. Антошке – ножичек с лезвиями, шильцами и ножничками. Прошке – балалайку - трёхструнку с перламутровыми ладами. Зазвал Капу за суднюю занавеску, достал из-за пазухи шёлковый цветастый платок и накинул ей на покатые плечи. Та так и обомлела. В жизни не было у неё такого красивого платка. Нежно обняла Капа мужа, поднялась на цыпочки и благодарно поцеловала в щёку. А он возьми да ухвати её ниже боков лапищами. Взвизгнула баба от неожиданности и щекотки.

- Будя, отец, Капу жучить. Глянь, уж не молоденький, чай, - ухмыляясь, подковырнул Прошка.

- Ты, вон сиди, да бренькай, не твово ума дело - беззлобно отозвался отец.

Он иной раз ворчал дома на всех и на жену тоже, но без зла, а так для порядка, чтоб знали, что в доме, акромя домового, есть настоящий хозяин. За это за всё Капа и нарожала ему двоих красавцев сыновей, на зависть всем здоровым, да смазливым мужикам и бабам.

Стоит Антон у порога без рубахи, в мокрых, драных, подштанниках под мышкой свою и Прошкину одёжку держит.

- Ты где ет, Антошка, сгинул? - сердито спросила мать. Отец уж на розыск итить хотел. Бредень-то сушить растянул? А бадью где поставил? Неси в избу. На дворе коты зараз рыбу пожрут.

- Нетути, Капа, ни рыбы, ни бадьи, ни бреденя самого - отвечает Антон, шлёпаясь на лавку, рядом с Прошкой, который раздумывал, куда бы пристроить пораненную ногу.

- Как это нетути бредня? - удивился отец. Мы его с дедом в Задонске на две кадушки капустных обменяли.

- А так вот и нетути, - пожал плечами Антон. Ведь я как Прошку приволок, немного годя, пошел за плотину. А на траве только шмотки вот эти валяются. И кругом чисто. Меня чуть столбняк не вдарил. Быть того не могёт! Берег плоский пустой. Всё до самого Хвилиного моста видно. Я весь чакан в речке обшшупал по обоим берегам. И по крапиве, наверху под вётлами лазил. Думаю, можа хто подшутить вздумал? Вон все ноги и руки в волдырях. Ну, как скрозь землю всё провалилось. Вдоль речки, аж до Ситниковой горки бегал. Всё впустую. Прям нечистая сила какая-то.

- Свят, Свят, – перекрестилась набожная Капа и пошла во двор, загремев подойником.

- Да - почесал затылок отец. - Ну и подсуропили мне сыночки к празднику. Вот завтрева возвернётся дед Харитон из Луговатки, што я ему за подарок преподам? Найтить бредень вы обязаны, во што бы то ни стало. Но драк ни с кем не затевайте. Упреждаю. А щас спать ступайте в пуньку.

- Папаш, а ужинать? Капа вон корову подоила.

- Я сказал, спать ступайте. Промумукали вы свой ужин на речке. Так и пошли братья

спать голодными. Разве отцу станешь перечить?

ГЛАВА - 2

ЯРМАРКА

А через воскресенье на Омелином выгоне проходили бега. Их каждый год здесь устраивали. Такое веселье пропустить было никак нельзя. Отовсюду собираются и люди простые, и чины всякие. Ведут на показ лошадок мастей и статностей самых разных. Вон из Катуховки белоногие рысаки Хреновского завода. Байгорские мужики верхами на каурых[10] маломерках с красными лентами в гривах, с длинными до самых копыт хвостами. На вид неказистых, а по выносливости и проворству мало каким уступающим.

А вот усманские, серые в яблоках иноходцы[11] со своим красивым аллюром[12], выбрасывая вперед, то две правые, то две левые ноги. Плавицкие тяжеловозы у коновязи бьют копытом, аш комья земли с дедов картуз, за десяток шагов летят. Глянь-ка, сам генерал Каршенинников из своего имения на праздник пожаловал. Под ним чистокровный бухарский аргамак[13] зло покусывает грызло[14] своими крепкими частыми зубами. На своем черном Алмазе генерал гарцует в парадном мундире с четырьмя Георгиями поперек груди, а других медалей и знаков почетных вовсе не счесть. Седло под ним и попона цветным бисером отделаны, стремена и шпоры на генеральских сапогах серебряные. А позади дюжина казаков в синих черкесках с газырями и красными башлыками, смушковых[15] кубанках с алым верхом. На боках шашки в золоченых ножнах. Все черноусые, красавцы как на подбор, в руках нагайки плетенные. Видать, тоже в скачках участвовать будут. Народу на выгоне поглазеть на такое представление собирается видимо-невидимо. А там, ближе к кладбищу, на зеленных деревянных полках, под жестяными навесами и вокруг по луговине, с самого утра гудит пестрая ярмарка.

И чего тут только нет. Мёд в горшках и сотах, сало розовое свежее и с желтинкой - давнее, сухое и рассольное, на крючьях и в ящиках, окорока тамбовские, мяса разные: копчёные и варёные, в пластах и рулетами скрученные, буженины круглые, языки свиные и говяжьи. Птица домашняя, кролики, поросятки молочные, туши скотины всякой, разделанные целиком и на куски рубленные.

Тянутся мясные ряды двумя узкими проулками, вплоть до каланчи пожарной, туда, где начинаются полки со свежей, солёной и вяленой рыбой. На длинных шестах связки мамонской чехони вяленой, воблы астраханской. Судаки и щуки сушеные, как аршинные поленья, кучей на полку свалены. В деревянных трёхпудовых бочках селедка жирная каспийская и хамса из Азова. Огромные свежие сазаны и щуки, выложенные в ряд на полках, обитых белой жестью, ещё слабо зевают сонными жабрами, а разная мелочь - караси, лини да окуни, то и дело выпрыгивают на полок из широкого деревянного корыта с водой. Здоровенные, усатые морды брюхастых сомов провожают неодобрительным взглядом маленьких хитрых глазок всякого проходящего мимо. Из широченной лохани машут клешнями фунтовые раки, шурша друг об друга корявыми панцирями. А там вон яйца в плетушках. Молоко, сметана, творог, сыры дырчатые. Тут же горячие пироги, с разными начинками. Блины, мазанные маслом и яйцами. Квас ядрёный густой, с бобками. Кисели фруктовые и овсяные. Яблоки мочёные, огурцы и арбузы соленые. Капуста квашеная, плетеные косы струча горького, лук, репа, морковь и другие, самые разнообразные овощи.

За неглубокой канавой, поросшей мурухом, на широком лужке, продают столы дубовые и лавки крашеные, тарантасы, дрожки, дуги, хомуты, седёлки, вожжи и прочую конскую сбрую. Рядом, под навесом, сапоги хромовые и из свиной кожи, лапотки с цветными тесёмками, шкуры бычьи и овечьи, выделанные и с солью немездрёные, прялки, рубели, корыта долблёные, свистульки и игрушки разные из глины и дерева. Всякой снеди и добра вокруг навалом и в висячку. На все вкуса и достатки. В общем, всё, что только может придумать и произвести мастеровой русский человек. А может он всё. С окрестных сел и соседних волостей съехались со своими товарами поставщики, перекупщики и многие, те, которые помышляли поживиться за счет слишком доверчивых, а так же не в меру жадных и нерасторопных, селян. Особливо усердствовали тут пришлые цыгане. В промысле своем, они не обходили ни мужика, ни купца, ни попа, ни даже самого урядника[16]. Были они назойливее осенней мухи-измигулки, лезущей человеку прямо в рот несмотря на упорные от нее отмашки. Непременно забьют голову своей болтовней, отвлекут хитро и обязательно стырят чего-нибудь.

Неотвратимым подтверждением того, может считаться случай, произошедший в этом же году, на масляной неделе, тут же на Омелином выгоне. Так же людно было на ярмарке. День стоял солнечный, ясный. Мороз почти не чувствовался, но снег пока не таял. Он лежал ровным тугим настом, еще искрился на взгорках, однако, уже выглядел не лебяжьим пухом, как в январе, а серым гусиным перышком, как и положено ему выглядеть в самом конце зимы.

У широченного полка с салом гуртовался народ. Гаевский мужик, Родивон Чалый, в огромном сабачьем треухе, нагольном полушубке, с большими бортами, белых нарукавниках и с белым фартуком на животе, широко улыбаясь, зазывал покупателей. Хлопая перед собой в огромные, натруженные ладони, он, нараспев, басил: - Подходи, приятель, честной покупатель.

Сало таровое, свинья здоровая. Резал осенью, сало с прорезью. Соломой палёное, в меру солёное. Попробовать дам, по дешевке продам. Станционный дежурный Аверьян Дмитриевич Селиванов, с женой Ульяной Фокиевной, долго осматривали пласты сала, густо обсыпанные крупной солью. Наконец, попросили попробовать от толстого куска, с аппетитными, розовыми прослойками на срезе. Долго и смачно жевали, удовлетворенно кивая головами. Потом Аверьян Дмитриевич провел пальцем по куску сала, указывая, сколько следует отрезать. Родивон лихо резанул тесаком, подцепил сало крючком безмена, пересчитал отметины и весело произнес – всего на два с полтиной. Тут оно, конечно, дороже тянет, но я гривенник скидаю на Масленницу. Уступаю вам, так сказать, ради праздника. Ульяна Фокиевна вопросительно посмотрела на мужа и, вздохнув, тихо проворчала – что-то уж больно дорого.

Но Аверьян Дмитриевич махнул рукой – ладно, это сало того стоит. Отсчитал деньги и протянул Родивону. Тот подержал их в руке, покрутил головой из стороны в сторону, будто опасаясь постороннего глаза, и запихал два с полтиной за отворот собачьего малахая. Видать, там было заранее устроено место заначки от жены. Только отошли Селивановы от продавца, как тут, словно из-под земли, появились несколько цыган. Высокий мужчина, лет пятидесяти, бородатый, со всклоченной шевелюрой, в подранной милистиновой фуфайке с суконными рукавами, полосатых штанах, коротких сапогах из свиной кожи, и с огромной оловянной серьгой в правом ухе. За ним шла женщина средних лет. Она была очень полная, круглолицая, носатая, укутанная цветастой шалью и унизанная до пят юбками, и кусками пестрой материи. Следом еще двецыганки, примерно такого же возраста и роста, в таких же цветастых лохмотьях, только худощавые.

Позади них, тяжело опираясь на длинную, шершавую клюку, с трудом передвигала, обутые в рваные калоши, ноги, тощая горбунья, одетая в длинный, грубошерстный плащ. Ее безобразный горб, возвышавшийся над согнутой спиной, вызывал брезгливый озноб и жалость прохожих. Эти цыгане пришли на Омелин выгон от солонцов у Пашутина сада, где расположились табором три дня назад. Бородатый цыган, держа в руках несколько крупных ассигнаций, обратился к Родивону: – А ну-ка, уважаемый, отрежь и нам кусочек, равный только что проданому. Увидев деньги в руках цыгана, Родивон загорелся купеческим азартом. – Почему же не отрезать, конечно, отрежем. Он взвесил на безмене кусок сала и удовлетворенно изрек – ровно на два с полтиной. Цыган взял сало и молча протянул его стоящей сзади полной цыганке, а сам снова повернулся к Родивону. – Давай-ка еще вот от этого на два с полтиной. И он ткнул пальцем в широкий пласт сала, отсвечивающий на солнце нежным янтарем. Родивон вжикнул тесаком, приподнял сало на крючке безмена и рот его растянулся в довольной улыбке - как в аптеке. - Спасибо, брат – цыган спрятал деньги за пазуху.

Потом достал из кармана кусок синей материи, завернул в нее сало, сунул сверток под мышку и зашагал прочь. За ним потянулись и его спутницы.

- Эй, эй, эй - закричал Родивон - а деньги? Деньги давай.

Но цыган шел своей дорогой, будто не слыша родивоновой ругани. Родивон перепрыгнул через полок с тесаком в руке, и, забежав вперёд, преградил путь цыганам.

- Ты что ж это, копченая твоя морда, решил нахаляву у меня поживиться? Нетушки, у нас такие номера не ходють. Я за свое кровное вот этим тесаком в раз тебе все кишки выпотрошу. Вокруг сразу собрался любопытствующий народ. Никто толком не понимал, что произошло на самом деле. Однако, большинство мужиков, особенно тех, кто уже находился в значительном подпитии, дружно осуждали цыган, выкрикивая в их адрес самые обидные слова.

Цыган невозмутимо смотрел на Родивона и удивленно твердил – да ты что, брат, чавела,

в своем уме? Я же отдал тебе деньги. Что ты еще от меня хочешь? - Брешет он, брешет, – озираясь на галдящих вокруг мужиков, - заорал Родивон, - размахивая тесаком.

Тут на шум и крики, путаясь в полах длинной шинели и придерживая за эфес полицейскую шашку, прибежал урядник, Фрол Рукавицын. Хватит орать, – скомандовал он, забрасывая за спину концы суконного башлыка. – Рассказывай, что тут у вас – урядник ткнул пальцем в грудь Родивона. – А ножичек дай-ка сюда.

Он взял тесак из рук продавца и передал его, стоящему рядом, своему нештатному помощнику Митрошке.

Дык, ты поглянь, что творится, – сбиваясь, затароторил Родивон. - Один кусок сала он бабам отдал. Ишшо один, вон под мышкой зажал. А денег ни за тот, ни за другой, не заплатил.

Выходит, ограбил, самым натуральным манером. Потому, прошу, немедля, произвесть обыск и возвернуть мне сало. А вернее было бы отдать мне деньгами, по два с полтиной за кусок, как мы с ним загодя договаривались.

Урядник в упор посмотрел на цыгана и, нахмурив брови, строго спросил: – что ты на это можешь ответить? – Ну, что тут можно ответить? – пожал плечами тот. Про какой еще второй кусок мужик спрашивает, не знаю, а за этот я отвалил ему два с полтиной. – Да што ж ты брешешь, пес лохматый, – заорал, пораженный такой наглостью, Родивон. – Ты же его отдал вон той крюконосой бабе с узелком. - Митрофан, - распорядился урядник, - посмотрика, что там у нее в котомке. Митрошка зажал под мышкой родивонов тесак и стал разворачивать, взятый у цыганки, узел. Там, оказались какие – то тряпичные обрезки, вязаные чулки, деревянные гребешки, ночной чепец, колода замусоленных игральных карт и прочая, подобная дребедень.

То же, примерно, находилось и в скарбе двух других цыганок. Но сала не было.

Горбунью Митрошка досматривать не стал. Она, болезненно сморщившись, стояла позади своих товарок, беспомощно опершись обеими руками, на бадик.

- Не видать никакого сала - доложил Митрошка уряднику, держа перед собой, как свечку, родивонов тесак. – Может кто - нибудь подтвердить слова Родивона? – громко крикнул урядник, обводя взглядом собравшихся людей. Свидетелей не оказалось.

- Так, так - озадаченно потер подбородок, полицейский начальник, хмуро уставившись на цыгана. - А почему я должен верить тебе, пришлому цыгану, а не своему земляку, доброму крестьянину? – Да потому, - глядя прямо в глаза уряднику, с каким – то озорством, проговорил цыган, - что честнее цыгана может быть только Исус Христос. Вот обыскали баб, а сала – то и нет. Да и не могло быть, потому, как и не было. А два с полтиной, которые я заплатил вот за этот кусок, хозяин за малахайный козырек сунул, чтоб не нашли при досмотре. Проверьте, там они мои кровные два с полтиной. И пусть он не дурачит народ. Глянь, какую толпу собрал – стрекулист[17] гаевский. Урядник посмотрел на Тимошку и показал пальцем в сторону Родивона. Тимошка опять сунул тесак под мышку и направился к опешившему продавцу. Когда из-за отворота шапки извлекли деньги, цыган криво усмехнулся – эх, с кого последний крест снять собрались. А еще приличными людьми себя считают. Но бог не Яшка, он видит кому тяжко. - Ладно, хватит накручивать, проваливай своей дорогой, – оборвал его урядник. Он отдал нож Родивону и зло буркнул – иди, торгуй. И не связывайся больше с цыганами. Не умеешь в воде дудеть, не пугай рыбу. Они и лешему так голову забьют, что тот, без памяти от них в церковь попрётся. Хорошо еще, что все так обошлось. Мне в вашей склоке разбираться невдомек. В другой раз умнее будешь.

А цыгане, тем временем, дошли до крайних дворов. За полуразваленным сараем горбунья отшвырнула в сторону свой корявый посох. Сбросила широкий плащ и осталась в ярком, стеганом жакете, поверх которого была, на лямках, одета небольшая котомка. Она под плащем и создавала видимость страшного горба, вызывая сострадание у прохожих.

Туда – то и был незаметно спрятан на ярмарке один из кусков неоплаченного сала. Молодец, Рада, молодец – весело повторял цыган, запихивая в ту же котомку свой синий сверток.

- Здорово мы разыграли мясника. Да и урядник - баран вислоухий. Ему бы не картуз полицейский носить, а свиней пасти на выгоне. Этот разговор подслушала бабка Егориха, справлявшая в ту пору в сараюшке большую нужду. На другой день Егориха рассказала, о том, что слышала, своей куме, Зотовой Феклуше. Ну, а та, понятное дело, каждому встречному.

Вскоре об этом узнал и урядник. Но было поздно. Цыган на том месте уже и след прстыл.

Ну, а вспомнился этот случай, так, к разговору.

Идут, значит, братья через ярмарку к скачкам, таращат глаза на диковинные товары. Остановился Прошка, нагнулся, чтобы поправить повязку на ноге, посмотрел невзначай на соседний полок, и его аж жаром обдало. Стоит там мужик какой-то, картуз на самые глаза надвинул, ворот пиджака замызганного, поднял так, что лица его почитай совсем не видать, а в руках бадейку, очень знакомую, за ремённую дужку держит. Сучки-то над нижним обручем - наши, синдякинские. Прошка толк Антона в бок:

- Собится мне, Антоша, вот кто ушицу нашу стрескал. Поглянь – ка суды.

Подходят тихонечко сзади. Положил Антон кулак на плечо мужику, - тот аж скривился на одну сторону. А кулак у Антона, надо сказать, что противовес на журавце колодезьном. Не дай бог, никакой православной физиономии повстречаться с кулаком этим, в какой - нибудь, даже полюбовной, стеношной драке.

- За сколь бадейку торгуешь? - шепнул Антон мужику на ухо. Тот резко обернулся. Вот те на! - вытаращил глаза Прошка. Это ж Петька Сисёк. Тот самый Сисёк, с которым в половодье случился конфуз, вызвавший досадное удивление у многих деревенских жителей. В самый разгар паводка, этой весной, вода затопила в низах подворье Матрены Щепиловой. Старушка едва успела вместе с козой и двумя подушками перебраться в Тарасов порядок. Ее облупленная саманная избушка и дощатый куриный сарайчик, сиротливо прижавшись друг к дружке, с тоской взирали, с окруженного водой бугорка, на разгулявшуюся стихию. Уже начало смеркаться, когда Петька Сиськов, или просто Сисек, как прозывали местные жители никодимова батрака, оглядываясь по сторонам, вышел к пологому бережку. Раздевшись догола, по ледяной воде, он добрался до матренина сарая. Там поймал двух курей, задушил их и с ними тем же путем вернулся обратно. Выскочил на берег, вчастую ляская зубами от холода, и бегом к стожку просяному, где свою одёжку оставил. А там урядник Фрол Рукавицын с Митрошкой Ерёминым незадачливого охотника поджидают. Митрошка, хоть и слабоумный, а целыми днями в участке обретался, уряднику прислуживал.