Куда пропал друг Вася?

СССР: от мифов к фактам

1. “Дядя Ленин, открой глазки, нет ни мяса, ни колбаски…”

Вскоре после рокировки “Путин—Медведев”, когда лидеры правящего тандема обнародовали свой план поменяться местами по итогам президентских выборов 2012 года, в народе стали активно поговаривать о возвращении к брежневским временам и о том, что Владимир Владимирович решил, как видно, править Россией пожизненно. В связи с этим пресс-секретарь премьер-министра Дмитрий Песков публично отметил, что критикуют ту эпоху обычно лишь люди, ничего не знающие о брежневском периоде. “Брежнев — это не знак минус, это для нашей страны огромный плюс”, — сказал Песков. И добавил, что период застоя был значительно короче периода развития.

При этом сам г-н Песков брежневский период “развития” может помнить только ребенком, поскольку родился в 1967 году. Я старше путинского пресс-секретаря на шесть лет, и у меня, например, несколько иные представления о том, как мы “развивались” с середины 1960-х по начало 1980-х годов. Однако, чтобы не навязывать читателю свои собственные представления, я хочу написать о брежневской эпохе, опираясь на дневники, мемуары и письма людей, которые жили при застое во вполне зрелом возрасте, а также на публицистику тех лет. Первая статья цикла показывает, как брежневское “развитие” сказалось на прилавках советских магазинов.

Куда пропал друг Вася?

Как-то раз музыкант Мстислав Ростропович повез дочерей в Ярославль показывать русскую старину. Вечером они зашли в магазин купить что-то на ужин. Там не было ничего, кроме хлеба, сыра и масла. Но даже их добыть оказалось непросто.

— Давайте талон!

— Какой талон?

— Как какой? На масло.

— Но у меня нет талона.

— Ну так и масла нет.

— Да ведь вот оно, на прилавке…

— Вы что, приезжие, что ли? Откуда?

— Из Москвы…

— Видать, что из Москвы. У нас масло давно по карточкам.

А вот другая история. В самом конце 1970-х годов замминистра внутренних дел Юрий Чурбанов оказался в узбекском городке Газли и заглянул там в рядовой магазинчик, снабжающий местных жителей продуктами. Заглянул и ужаснулся.

Чурбанов, надо заметить, был не просто высокопоставленным советским чиновником. По неформальному своему положению он являлся одним из первых лиц страны, поскольку имел честь быть зятем самого Брежнева. Понятно, что противником брежневской системы этот генерал не мог быть никак. Система его взрастила и дала возможность очень хорошо кормиться. Мысль “очернить” Брежнева Чурбанову не пришла бы даже во сне. Но тем не менее и такой человек вынужден был констатировать, что продовольственное положение в советской глубинке является поистине катастрофическим.

“Мяса нет, продуктов раз-два и обчелся, даже сигарет, я помню, не было, только махорка < …>, — писал Чурбанов о тяжких впечатлениях того дня. — Спрашиваю у девушки-продавца: „Почему же даже сигарет нет? “ Она отвечает: „Что привезут с базы, то и продаем“. Тем временем к магазину стали стекаться местные жители. Собралась толпа порядка 150—200 человек. Поздоровавшись, спрашиваю, как они тут живут, какие у них есть вопросы. И тут одна женщина, по характеру, видно, бойкая особа, говорит: „Товарищ генерал, вас здесь обманывают, пускают пыль в глаза, с продуктами у нас плохо, мяса мы не видим, на рынке оно стоит дорого, молока тоже нет“”.

Может, Чурбанов случайно попал в то место, где было особо плохое продовольственное снабжение? Попробуем для анализа проблемы зайти с другого конца и почитать свидетельство не высокого московского гостя, а простого жителя глубинки, города Костромы, находящегося на Волге в самом центре России. Костромской журналист и литературный критик Игорь Дедков вел на протяжении многих лет дневник, куда записывал помимо всего прочего еще и бытовые впечатления. Дневник — не позднейшие мемуары, которые могут быть несколько искажены причудами памяти. Дневник — это документальное свидетельство текущей жизни. Более того, следует заметить, что Дедков, несмотря на свои демократические убеждения, абсолютно не принял рыночной России и морально страдал от системы, возникшей по итогам гайдаровской реформы. Незадолго до смерти он, сравнив старый советский мир с новым капиталистическим, высказался скорее в пользу первого. Совершенно очевидно, что Дедков не правил задним числом свои дневники, дабы сгустить краски, изображая Кострому 1970-х.

Вот какая картина встает со страниц книги, собравшей его многолетние записи.

“В нашей семье мясо бывает раз в семь-десять дней”. А ведь семья Дедкова совсем не бедная, даже сравнительно благополучная. Сам он — крупный по провинциальным меркам журналист, которому не приходится перебиваться мелкими, случайными заработками. Проблема — не в отсутствии денег, а в том, что само мясо отсутствует в продаже. Даже за деньги его можно приобрести только у „частника“ — на колхозном рынке. Но там оно сильно дороже, чем в государственной торговле. Да и за дорогим мясом — очередь.

Еще один человек, который вел в те годы дневник, — Анатолий Черняев. В отличие от Дедкова он — фигура высокопоставленная, сотрудник ЦК. Черняев фиксирует в записи от 1977 года, что средняя обеспеченность мясом по стране — не больше 7 кг на душу в год, если брать то, что поступает в продажу без учета яслей, детсадов, ресторанов и т. д. А в Ростове-на-Дону и некоторых других особо несчастных городах в розницу попадает порядка 1, 5 кг на душу в год.

При таких условиях “поход в продуктовый магазин был авантюрой, — тонко подметил искусствовед Михаил Герман, — покупатель становился конкистадором, надеявшимся на успех и готовым к поражению”.

В дефиците постоянно не только мясо, но и колбаса, сало. Другие товары в государственной торговле — то есть, то нет. В ноябре 1977 года Дедков записывает, что уже больше недели в Костроме нет электрических лампочек. Те, кто не запаслись ими заранее, сидят в полумраке. Но ладно лампочки. Опытный человек их при случае накупит про запас. В апреле 1980 года запись: “Давно уже нет сыра” (и это притом что костромской сыр является вроде бы одним из самых знаменитых сортов в стране! — Д. Т.). Но тут же: “продают индийский лук”. Видимо, даже с луком в обедневшей российской провинции дела обстояли неблагополучно, коли пришлось закупать его в Индии.

Иногда отсутствие в продаже товара, например кофе, приводит к попытке использовать его заменитель. “Сегодня впервые попробовал пить кофейный напиток производства ростовского (ярославского), — записывает Дедков в октябре 1977 года. — Состав: ячмень — 75 %, овес — 15 %, рожь — 10 %. Пить можно, но действия никакого. Пахнет зерном”.

Некоторые товары, дефицитные для Костромы, автор дневника обнаруживал на прилавках при путешествии по Волге. Например, в Казани он видел в продаже масло и вареную колбасу (правда, лишь одного сорта). Но зато какая возникла схватка меж покупателями, когда привезли вдруг молоко в бутылках!

На отсутствие молока в Костроме Дедков ни разу не жалуется, но здесь возникает другая проблема. Молоко продается только пониженной жирности (1—1, 4 %). Вопрос о том, почему так происходит, задали как-то раз руководству города на его встрече с творческой интеллигенцией. В ответ было сказано, что так будет и впредь. Исключение (жирность — 3, 6 %) сделано в стране лишь для Москвы, Ленинграда, Киева и еще нескольких городов.

Некоторое улучшение продовольственного снабжения Дедков отметил летом 1980 года в период проведения Московской олимпиады. На улицах города стали продавать финские яйца. Зимой, перед началом XXVI съезда КПСС в костромских магазинах по вечерам появлялось масло — давали по 200 г на человека. Неплохо снабжался финскими товарами (мыло, сыр, костюмы, детское питание) город Сочи, где автор дневника отдыхал летом 1981 года. Но подобные “оптимистические” записи встречаются редко.

К праздникам советское государство пыталось как-то подправить ситуацию, чтобы, хоть поднимая бокал в торжественный день, человек имел на столе закуску и поменьше думал о всеобъемлющем дефиците товаров. Однако пустить мясо в свободную продажу костромские властители не могли даже два-три раза в году. Поэтому люди получали продовольственные талоны (или, точнее, приглашения для покупки мяса). Впрочем, и здесь приходилось сталкиваться с трудностями. Вот предновогодняя запись середины 1970-х: “Сегодня „Северная правда“ (газета, где работал Дедков. — Д. Т.) отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по 1 кг на работника). Именно так „дают“ мясо трудовым коллективам. В магазине же сказали: берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому „коллективу“ мясо выдали тушей. Рубили, взвешивали, торговали”.

А вот что наблюдал автор дневника на будущий год перед ноябрьским революционным праздником: “< …> в эти дни повсюду по конторам собирают по 7—8 рублей (на колбасу и за курицу), чтобы можно было отметить 60-летие родного государства. Сам видел, как в отделе комплектования областной библиотеки среди стоп новых книг лежали грудами куры и стоял густой запах. Все ходили и посмеивались”. Впрочем, несмотря на то что курами библиотеку удалось более или менее укомплектовать, магазины поражали другими дефицитами: не было в продаже конфет (перед праздником-то!), туалетного мыла.

Это все, напомню, картина жизни в Костроме — областном центре. В районных центрах дела с продуктами обстояли еще хуже. Как-то раз газета “Северная правда” решила помочь своим сельским корреспондентам. Их вызвали на совещание, а заодно устроили в буфете продажу мяса. Довольные журналисты возвращались в районы с набитыми авоськами.

Самое грустное свидетельство деградации брежневской эпохи я нашел в эпистолярном наследии писателя Виктора Астафьева. 22 июня 1981 года, в очередную годовщину начала войны он отмечает: “В магазинах нет ни сахару, ни крупы — ничего нет, и воду развозят в бочках, ибо из реки ее пить нельзя. Утром, как в войну, люди стоят в очередь за хлебом, полусырым, разваливающимся. Если утром не купят — всё”. Это — картина деревенской жизни Красноярского края.

Продовольственная проблема стала излюбленной темой горького советского юмора от частушек до анекдотов. Как-то раз еще в 1950-х композитор Родион Щедрин отправился с фольклорной экспедицией на Вологодчину и обнаружил там такой пример народного творчества: “Дядя Ленин, открой глазки, нет ни мяса, ни колбаски, яйца видим только в бане между ног у дяди Вани…”.

А вот анекдот 1970-х. Партийный пропагандист рассказывает трудовому коллективу о достижениях советской власти. Под конец слушатель задает ему вопрос: куда пропало мясо? Лектор предлагает любопытному задержаться, чтобы получить ответ. С тех пор этого человека никто не видел. Через год тот же лектор выступает в той же аудитории. Снова вопрос из зала. На этот раз в иной форме: “Я не хочу спросить, куда пропало мясо. Я хочу спросить, куда пропал мой друг Вася? ”

Здесь намек не только на продовольственную нехватку, но и на карательные действия в отношении недовольных. Однако чаще анекдоты носили не столько политический, сколько бытовой характер:

“— Как у вас в Тамбове с мясом?

— С мясом-то у нас хорошо. Вот без мяса плохо”.

Вдвойне плохо приходилось суровым по климату районам Сибири и Крайнего Севера. Артист Анатолий Равикович, работавший в Комсомольске-на-Амуре, вспоминает, что зимой там вообще не было никаких овощей. “Во-первых, их мало производят, во-вторых, их негде хранить при таких морозах”.

К началу 1980-х годов нарастание проблем с продовольствием стало уже настолько очевидно для советского руководства, что появился специальный партийный документ — “Продовольственная программа”. Студенты ее на уроках марксизма изучали, делали конспекты, выписки, вырезки. В соответствии с программой предполагалось накормить страну, однако народ в возможности советской экономики уже не верил. Это отразилось в очередном анекдоте, совсем коротком: вместо мясной вырезки будет теперь вырезка… из “Продовольственной программы”.