Зебристость в жизни советской женщины

О питании при социализме мы сказали немало. Теперь же подойдем к этой проблеме с обратной стороны. В самом буквальном смысле. Известный советский диссидент Владимир Буковский описал в своих мемуарах почти анекдотическую историю. Наблюдал он ее в семье своих знакомых.

“Однажды я неожиданно застал их в ожесточенном споре. Вся семья, включая старую бабку, спорила о Ленине. У каждого было свое представление о том, чего же хотел Ленин, во что верил и какие принципы исповедовал. Но что меня больше всего поразило — они цитировали Ленина, и каждая цитата опровергала другую < …>. И так две недели. Я уже стал из терпения выходить: о чем ни заговорю, их все на Ленина сносит… Внезапно все разъяснилось анекдотическим образом. Оказалось, что за отсутствием туалетной бумаги снесли они в туалет Полное собрание сочинений Ленина. Естественно, каждый из них видел разные страницы этого собрания, с различными статьями, а иногда и разных периодов, и, конечно, они не могли прийти к единому мнению, что же он проповедовал”.

Случай с ПСС Ленина, конечно же, экстраординарный, но вообще-то в советский туалет и впрямь приходилось идти с печатной продукцией. Туалетная бумага являлась товаром остродефицитным. Пользовался народ по большей части газетками, причем в общественные уборные даже их приходилось нести с собой. Туалеты были бесплатными и, соответственно, “необорудованными”.

Одним из самых известных проявлений советского черного юмора стал анекдот как раз на эту тему. Человек идет по улице, надев на шею огромную связку с рулонами туалетной бумаги. Все встречные спрашивают его, где достал? Тот уже устал отвечать. Наконец, не выдержав, он срывается: “Из химчистки несу”.

А вот реальная история, пересказанная в дневниках артиста Ролана Быкова. Некая дама вдруг увидела, как навстречу один за другим идут люди, увешанные туалетной бумагой. Она бросилась искать источник дефицита и нашла его в соседнем дворе. Увы, продавщица, желая скорее закончить работу, потребовала от покупателей приобретать бумагу не связками даже, а ящиками. И вот людям пришлось с ходу искать партнеров и скидываться по шесть рублей. “Вижу: мужчина одинокий со своими шестью рублями. Я ему: „Вам нужна туалетная бумага? “ Он мне с радостью: „Родная! Дорогая! Какое счастье!..“”.

Похожая ситуация складывалась во многих сферах советского быта. Нельзя сказать, что в стране отсутствовали одежда, обувь, мебель, детские игрушки и т. д. Наоборот, порой всего этого было столь много, что магазины подолгу не могли реализовать товары. В 1930-е годы или сразу после войны люди, наверное, радовались бы подобному изобилию. Однако к эпохе 1970-х потребности стали уже иными, а товарное предложение качественно не менялось.

М. Герман в своих мемуарах вспоминает, как в 1963 году купил удобную портативную пишущую машинку “Колибри”. Ее пришлось в Ленинград привозить из Москвы, но даже не это стало главной проблемой. Машинку с русским шрифтом и в столице-то свободно было не купить. Пришлось приобретать “испанскую”, а затем кустарным способом устанавливать на нее русские литеры. Так писались книги и диссертации.

Но что там машинка! Главной проблемой и главной мечтой советского человека была машина. Автомобиль. Ключевая покупка жизни, если не считать кооперативной квартиры. Свою историю с приобретением машины в Москве начала 1970-х годов подробно описала известный дизайнер Ирэн Андреева.

“В общедоступном автомагазине, кажется на Бакунинской, существовала открытая многотысячная очередь частников, которая не только не убывала, а, наоборот, прирастала с каждым днем. В нее кроме новеньких жаждущих записывались и счастливчики, уже дождавшиеся нового автомобиля, — на приобретение следующего. В тот же день, не теряя времени. Потому что пройдет несколько лет, пока список дойдет до тебя. А ведь надо, чтоб предыдущий автомобиль еще не развалился и его можно было бы прилично продать. Иначе где же взять деньги, ведь цены на машины растут так же быстро, как и сама очередь. Надо еще не забыть, что автомагазины были далеко не во всех городах. Поэтому в Москву стекались со всех концов страны покупатели, которые через подставных лиц — знакомых или спекулянтов — тоже протискивались в эту несусветную очередь. Чтобы получить новую машину, очередник должен был представить справку о продаже прежней, так как две машины одному лицу иметь не разрешалось”.

Забирать купленную машину нужно было не в автосалоне, какие мемуаристка к тому времени уже видела за границей, а на окраине города, в грязи. С раннего утра “там уже шевелилась густая темная толпа беспокойных людей, напиравших на грубое бревно, преграждавшее, как шлагбаум, вход на огромную площадку < …>. Мы простояли перед бревном часа три, продрогли”.

Цена “жигулей” была тогда 5500 рублей. Зарплата мемуаристки — 225 в месяц (неплохая по меркам того времени). Купить машину удалось за счет займов и приработков. Понятно, что это удовольствие было тогда доступно лишь крайне небольшой части советского общества. В 1971 году на вопрос социологов о наличии автомобиля лишь чуть больше 2 % респондентов ответили положительно. Холодильником, для сравнения, обладало почти 30 %.

В 1973 году на один из московских заводов попала английская делегация. Гости сразу: “Какая у вас средняя зарплата? 150? Ага… Надо три года не есть не пить, чтобы купить автомобиль”. Но даже при столь жутком соотношении цена/зарплата дефицит был страшный. Своих машин производилось мало, импорта автомобилей, способного удовлетворить дефицит, не было. На улицах чрезвычайно редко можно было увидеть иномарки.

Да и вообще города не были перегружены транспортом. Не помню случая, чтобы я когда-либо попадал в пробку. Ленинградские улицы по молодости лет перебегал свободно в любом месте, поскольку тогда не существовало сплошного транспортного потока. Возле факультета, где я учился, обычно была припаркована лишь одна профессорская “волга”. Профессора ездили на метро, хоть были по меркам рубежа 1970-х весьма небедными людьми.

Но вернемся к мемуарам Андреевой. Следующие “жигули” она покупала через шесть лет. “К этому времени уже во многих организациях профкомы, конечно вместе с парткомами, составляли списки „соискателей“ на получение автомобилей. Начал действовать новый порядок. Министерство получало квоту и делило ее по подчиненным организациям. В первую очередь себе. Затем заводам и фабрикам. В последнюю очередь — всяким там НИИ”. Правда, в министерство каждый очередник за своей машиной ходил сам. И давал взятку. Но размер ее был просто смехотворным — бутылка хорошего коньяку. Нерыночные механизмы распределения тут явно доминировали над рыночными.

Товарный дефицит советского времени охватывал буквально все возможные сферы. Сегодня порой только из мемуаров и дневников узнаешь о том, что еще нельзя было свободно купить. Например, музыкант Андрей Макаревич рассказывал, как однажды в молодости сделал ремень для своей гитары из ремня от отцовского протеза: “Очень уж мне нравилась эта кожа, ничего подобного нигде нельзя было взять. Я вообще не устаю удивляться, как быстро человек привыкает к хорошему — ведь ничего нельзя было купить, кроме товаров, необходимых для кое-какого поддержания жизни на биологическом уровне”.

Другой пример — железнодорожные билеты. Обычно я всегда так или иначе их покупал. Но в отпускной сезон на ключевых направлениях непосредственно перед выездом могли возникнуть проблемы. Вот зарисовка из лета 1978 года: “Появляется парень (поездной электрик) и предлагает желающим поездку без билета: „Деньги — мне“ < …>. От очереди отделяются еще три парня, и мы всей толпой шествуем к поезду. Там нас распихивают по вагонам”.

Городское такси. Заказать машину на дом было нетрудно. Правда, долгим мог оказаться срок ожидания, да и телефон имелся далеко не в каждой квартире. Но такси приезжало. А вот “поймать” машину на улице было проблематично. Водитель всегда оказывался занят. “Еду в парк”, “Беру заказ”, “Не по пути” — таковы были типичные ответы, поскольку и здесь спрос превышал предложение. “Только весной 1977 года, когда такси внезапно подорожало вдвое, на добрые полгода таксисты стали улыбчивыми и перестали спешить в парк”, — отмечает М. Герман.

Стиральный порошок. “Помню, как у станции метро „Коломенская“, — пишет журналист Анатолий Рубинов, — остановился грузовик и с него сверху вниз стали продавать пестрые коробки. < …> Брали по десять коробок, по двадцать. Вагоны от метро „Коломенской“ до „Сокола“ запахли „Лотосом“. Лиц многих пассажиров не было видно — их заслоняли красивые коробки”.

Детские товары. Вот официальное письмо, направленное журналом “Коммунист” в московский универмаг “Детский мир” в феврале 1963 года: “В связи с рождением ребенка у сотрудника журнала местком просит разрешить приобрести в вашем универмаге детскую кровать (или колясочку) и ванночку”.

Самый страшный случай дефицита — лекарства. У кинорежиссера Георгия Данелии случилась как-то раз клиническая смерть. Потребовались лекарства, достать которые не мог даже министр здравоохранения. Тогда позвонили в Германию журналисту Норберту Кухинке, который снимался у Данелии в “Осеннем марафоне”. Тот мигом купил что нужно и передал знакомому пилоту, летящему в Москву. Однако потребовалась еще помощь академика Евгения Примакова, который со знакомым генералом КГБ приехал в “Шереметьево” убеждать таможенников срочно пропустить этот необычный “груз”.

Много еще можно приводить примеров советского дефицита. Но главной проблемой для большинства населения, конечно, была одежда. До какого-то времени покупатели удовлетворялись тем, что можно купить хоть какие-то вещи. Поколения, пережившие войну или перебравшиеся в города из нищей, разоренной коллективизацией деревни, были терпимы к “лапотным фасонам”. Однако и среди них порой зрело недовольство.

Как-то раз еще в 1950-е годы слесарь-стахановец подарил своей любимой жене три пары шелковых чулок. На следующий день жена спросила его: “Ваня, и тебе не стыдно? За что ты меня обидел? ” Чулки оказались полосатые, рябые. Верх — цвета загара, а низ — бурого оттенка. Вроде бы налицо явный брак, однако на самом деле он вполне соответствовал стандартам, установленным в советской трикотажной промышленности. На бюрократическом языке это деликатно называлось “зебристостью”. По-видимому, предполагалась, что грациозная зебра является идеалом красоты для советской женщины.

Впрочем, к 1970-м годам, когда зарубежная легкая промышленность резко рванула вперед, обеспечивая массовый спрос сформировавшегося общества потребления на одежду и обувь множества разных цветов и фасонов, проблема “зебристости” стала для советской экономики далеко не главной. Характерно, что советское руководство прекрасно понимало, как сильно мы отстаем. К примеру, Брежнев в 1972 году устроил разнос министру легкой промышленности: “Товарищ Тарасов, у вас на складах миллионы пар обуви валяется. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные”.

Советскому человеку, впрочем, об этой оценке генсека ничего не рассказывали. Нашему покупателю втюхивали мысль, что налицо просто временные трудности.