Валентина колеблется

Облокотись на подоконник, Вася учил граммати­ку. А рядом, за окном, чуть приметно покачивалась в зыбком прохладном полумраке молодая черемуха. К ее гибким красноватым ветвям прилипли похожие на зеленых червячков набухшие почки. В открытую форточку было слышно, как где-то вверху, провожая угасающий день, заливчато свистел скворец.

Когда совсем стемнело, Вася, не включая света, сел на кровать. Будильник, незаметный днем, теперь чикал громко, с подзвоном, точно гордился тем, что стал хозяином вечерней тишины в доме.

Вася думал о матери. Ласковой она стала послед­нее время, а дома почти не живет. Говорит, работы на ферме много. Васе самому приходится варить себе обед, а чаще всего он обходится хлебом с молоком. Иногда мать берется за вязанье, шитье или починку белья. Но очень скоро с досадой отбрасывает работу и вялой, не своей, походкой бродит по комнате, загля­дывает в окна, выходит на крыльцо. Васе кажется, что мать потеряла что-то нужное, дорогое и никак не может найти. Вот и ходит, и думает, и прустит об этом потерянном. Жалко мать, и самому почему-то неудобно, даже, вроде, стыдно, будто он, Вася, в чем виноват. И никакие уроки не идут в голову. А скоро ведь экзамены, немного осталось...

Вася неохотно поднялся и вышел во двор. Налил корове в корыто воды, положил в ясли сена и занес в дом большую охапку дров. Потом постоял на крыльце и вышел за ворота. Во всех домах горели гни, отражаясь в подстывающих лужах на дороге. Вася, громыхая сапогами, лениво побрел вдоль ули­цы. Остановился около дома Орловских. В окно хорошо было видно Свету. Вася хотел было зайти, но раздумал: «Начнет дядя Степа расспрашивать. Еще про Якова разговор заведет». Не решился Вася по­чему-то зайти и к Леве. Товарищ занимался своим обычным делом — резал что-то на подоконнике. От усердия скривился и высунул кончик языка.

— Вася! Ты что тут?..

Мальчик обернулся: на дороге стояла мать.

— Ты что тут? — повторяла она, когда Вася не­торопливо подошел.

— Да так... Хотел к Леве зайти. Дома скучно. Все время один...

— Производственное совещание — вот и задержа­лась. Пойдем.

Дома мать, не раздеваясь, приоткрыла зеленую кастрюлю на плитке.

— Тесто подошло. Сейчас оладий настряпаем. Затапливай, сынок, плиту.

Вскоре зашипела сковорода, и по комнате поплыл аппетитный запах.

— Ешь, сынок, — оказала Валентина, ставя на стол полную тарелку румяных оладий. Сама она то­же разрумянилась. Вдруг удивленно, как после дол­гой разлуки, она осмотрела с ног до головы сына. Положила ему на плечи руки.

— Вон как вырос-то! Взрослый стал. И по хозяй­ству хорошо помогаешь...

Вася заулыбался и, чтобы показаться еще боль­ше, незаметно приподнялся на цыпочки.

Потом Вася сидел за столом, уплетал за обе щеки оладьи и говорил, говорил без конца. А что говорил— и сам не помнил. От прежнего недовольства не оста­лось и следа. Мать казалась лучше и красивее всех.

Лохматый сибирский кот тоже, кажется, радовал­ся миру в доме. Усердно мурлыча, он взбирался к Васе то на стул, то на колени. Порой кончик его пу­шистого хвоста касался Васиного подбородка и при­ятно щекотал. Мальчик совал ему куски оладий.

После ужина Валентина открыла сундук. Пахну­ло нафталином. И чего только не было в этом на вид небольшом, но прямо бездонном ящике. Мать нет-нет да и вынет из него то заветную фотографию, то тет­ради отца. Однажды она достала пышное из очень тонкого и красивого материала платье. Долго держа­ла его, а потом грустно сказала:

- В ЗАГС в нем ходила...

По Васю больше всего интересует толстая тетрадь - дневник отца. Давно хочется почитать его. Но мать все качает головой, все говорит:

- Вот подрастешь... Мал еще... Не поймешь всего...

А сегодня, может, даст: сама сказала — вон какой вырос! Не попросить ли? Мать тем временем вынула из сундука большой синий шарф.

- Отцов... — сказала она и глянула на сына.

Вася бросился к матери:

- Мама, дай!. Поношу!

— Да зима-то уж прошла... Затаскаешь только...

— Нет, мам, не затаскаю. Дай!..

Мать улыбнулась и отдала шарф.

- Только, смотри, береги... Отцов ведь...

— Знаю...

Вася схватил шарф, прижал его к груди. Потом примерил. Когда шарф коснулся шеи, стало так при­ятно, будто сам отец приласкал его, Васю. Счастли­вый, он прошелся по комнате.

Валентина ласково следила за сыном, потом под­нялась со стула и, стараясь побороть внутреннее вол­нение, сказала:

— Сынок, а Яков тоже был на фронте. Может, вместе с папой воевал.

Вася с удивлением покосился на мать и после ми­нутного молчания мрачно сказал:

— Не был он!

— Был, ты поговори с ним.

— Нечего мне с ним говорить.

— Ну чего ты? —уступчиво опросила мать, видя, как насупился сын, как похолодели и стали чужими его глаза. Она подошла к окну и долго смотрела на темное стекло. А из-за Катуни доносился далекий ро­кот трактора. Потом где-то совсем рядом послышался смех. Заиграл баян. А когда баян смолк, Валентина ясно услышала басовитый голос Якова. У нее так за­колотилось сердце и зашумело в голове, что она, сла­бея, опустилась на стул.

«Нет!»—твердо сказала себе Валентина, а серд­це частыми точками рвалось и рвалось туда, где слышался голос Якова.

«Я немного... Сейчас же вернусь. Старуха, что ли?..» — думала Валентина, опасливо косясь на спя­щего сына-

Торопливыми шагами она подошла к вешалке, сняла пальто.

- Мам, ты куда? — опросил Вася, приподымая над подушкой голову.

- Чего ты не спишь? — Валентина повесила на место пальто.