![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
О смелых друзьях
Прошло несколько дней. Вася заглядывал домой, кушал, но с матерью встречаться избегал: как-то неудобно было. Ночевал он по-прежнему с Левой в сарае. Утром товарищи отправлялись на целый день в бор. Там хозяйственный Лева предложил построить на любимой поляне под березой шалаш. Вася согласился, но трудился неохотно. Больше пришлось Леве стараться. Работал он нерасторопно, но усердно, с любовью прилаживал каждую ветку. Когда шалаш был готов, Лева неторопливо обошел его и остался доволен. Потом ему пришла мысль устелить шалаш травой, чтобы мягко лежать было и хорошо пахло. Вася от такой затеи отказался - Делай, если надо... — Конечно, надо, — без тени обиды на товарища сказал Лева и пошел рвать траву. Вася с удовольствием остался один, раскрыл аккуратно обернутый газетой дневник. В последнее время мальчик ходил то сосредоточенным, то мечтательно-задумчивым, часто не замечал окружающего, не слышал обращенных к нему слов товарища. Правда, Лева, не особенный охотник до разговоров и сам всегда рассеянный, не приметил этих странностей. А больше Вася ни с кем не встречался. Кроме дневника, для него теперь ничего не существовало. Сначала мальчик читал его не по порядку. Где откроет, там и читает. Потом прочитал все подряд, а когда начал перечитывать, то много нашлось таких мест, на которые он раньше, второпях, что ли, не обращал внимания. Теперь они волновали. Пробежит глазами несколько строк, — и кажется ему, что отец сел рядом. Положил на плечо руку и простыми, задушевными словами повел рассказ о трудной боевой жизни. Вот он приехал на фронт. Разорвалась первая фашистская бомба, упал сраженный первый товарищ. И пошли фронтовые дни и ночи: разведки, бои, отступления, кровь и смерть, гнев и ненависть... Вася, сдвинув брови, прищурит устремленные вдаль глаза, и будто он уже не в лесу, вблизи мирного поселка, а идет вместе с отцом по дорогам войны. Мальчик немало читал книг о войне. Там все было просто и понятно. Многие люди нещадно били врагов, а сами чудом оставались живыми. Если же герои книг погибали, то получалось это тоже очень просто — они бросались прямо под пули. И, казалось, не было у них никаких иных мыслей и колебаний. В дневнике отца многое выходило по-иному. Оказывается, люди гибли, зачастую не видя фашистов. Вот Федор Анохин шел огородом и взорвался на мине... Трофим Коренков получил обед, только отошел от кухни — прилетел шальной снаряд... Обидная смерть. В дневнике много говорится о смелости и геройстве. Оказывается, броситься в открытую под пули врага нелегко. Надо любить Родину, народ, товарищей. Отец в первые дни боев колебался, ловил себя на том, что хочется ему непременно остаться живым, вернуться домой. Но и он начал воспитывать в себе смелость, волю, настойчивость. Обращался с собою сурово и даже безжалостно. Вызывался выполнять самые опасные задания. После продумывал свое поведение, жестоко осуждал допущенные слабости и опять уходил на еще более рискованные задания. «Жаль, что раньше не занимался серьезно своим воспитанием. Надо с детства приучать себя к трудностям, не ходить кривыми тропинками». Приход Левы прервал Васины мысли. Лева бросил у входа в шалаш большую охапку травы, расстелил ее по полу и, довольный, прилег рядом с товарищем. — Читай вслух. Где песня, читай. Вася полистал дневник и начал неторопливо читать: «— Вчера мы встречали новый, 1942 год. Накануне заняли населенный пункт, который раньше назывался деревней Зеленой. Теперь среди развалин стояли три саманных хаты. Одна из них досталась нашему взводу. Это Андрей Паршутин проявил армейскую расторопность. Правда, одна стена оказалась выбитой снарядом, но мы заткнули пролом соломой и застелили плащ-палатками. Подправили плиту, смастерили коптилки и вечером уселись на полу, вокруг котелков с ужином из прибереженных за несколько дней продуктов. Посредине стояла фляжка со спиртом. Решили пировать. Было тихо. Хотя каждый знал, что тишина эта обманчивая: в трех километрах нацелены на нас пушки, минометы, танки» но все это давно стало привычным, обычным и почти совсем не беспокоило. Все шутили, смеялись. Максим Матвеенко играл на трофейном аккордеоне, а затем неожиданно запел: Чего не случается в жизни! Пусть путь твой далек и суров — В счастливой советской Отчизне Не будешь нигде одинок! Поднимешься в синее небо. Опустишься в шахту, в забой — Везде, где ты был или не был, Друзья неизменно с тобой! Коль пламя огня и пожарищ Дохнет на тебя горячо — И справа, и слева товарищ Тебя подпирает плечом. Пел он негромко. Лишь временами его голос взлетал, наливаясь силой, звенел, вызывая чувство гордости за Отчизну, себя и товарищей. Затем голос таял, волновал душу. Везде, где ты был или не был, Друзья неизменно с тобой! Да... Мы друзья! И разлучит нас только победа или смерть. Подпирая друг друга плечом, мы идем сквозь огонь к одной цели. И никак не укладывалось в уме, что каких-то полгода назад мы не знали друг друга. Одни трудились в Сибири, другие — на Украине, а третьи — еще в каком-нибудь конце необъятной нашей страны. А когда война свела нас, то мы не сразу познали и поняли друг друга. Помнится, Максим Матвеенко не понравился мне. Уж очень нелюдимым казался он. Молчал, косился на всех, и невольно думалось, что он таит черные мысли. А потом я узнал, что с первых дней войны его дом разбит фашистской бомбой. Погибли родители, жена и единственный сынишка. Было невероятно стыдно, что я так плохо мог подумать о товарище. А вот Андрей Паршутин мне сразу пришелся по нраву: бойкий, остроумный, никогда не унывающий. Казалось, для товарища он все отдаст, жизни не пожалеет. И тут я досадно ошибся. Это вскрылось в разведке — «языка» доставали. Мы с Андреем подползли к немецкой траншее, а Максим Матвеенко остался с ручным пулеметом прикрыть нас на случай тревоги. Сначала все шло как нельзя лучше. Тихо, даже без стона, сняли часового, а второго скрутили, заткнули ему рот. Только выбрались на бруствер, откуда-то застрочил, как швейная машина, автомат, огненным змеем взвилась ракета. Наш «язык» рухнул. Я попытался его тащить, но вскоре убедился, что он мертв. Бросился за Андреем. А недавняя тишина клокотала невообразимым паническим огнем. Шипели и крякали мины, догоняли друг друга трассирующие пули. Вскоре я почувствовал, что не могу ползти: не слушается правая рука, быстро слабею. Потом закололо плечо. — Андрей! Позади послышались крики. — Андрей! Помоги! При мертвенном свете ракеты я видел, как Андрей повернул ко мне искаженное страхом, чужое, не свое лицо и пополз еще быстрее. Я застонал от досады. Хотелось запустить в такого товарища гранатой. Вынес меня из огня Максим Матвеенко. Когда я вернулся из госпиталя, Андрей сторонился меня, при разговоре виновато опускал глаза. Я все собирался откровенно поговорить с ним, но как-то не представлялось удобного случая. А потом Матвеенко сказал, что с Андреем беседовал сам отец — так называли заместителя командира батальона по политчасти. После этого, говорит, Андрей целую неделю ходил сам не свой. Однажды я пригласил Паршутина с собой в разведку. Он так и засветился радостью - Товарищ сержант! Не сомневайтесь! Я его, как гадюку, придушил. Не пикнет больше... — Кто не пикнет? — Да страх-то... Поборол он меня тогда, окаянный, а теперь дудки — не поддамся.. Не сомневайтесь, уже проверил себя, не подведу. И действительно — больше не подводил. Вот они какие друзья!» Вася закрыл дневник. Товарищи долго молчали, потом Вася спросил: - А ты не испугался бы, как Андрей? - Не знаю... Страшно. Но товарища все равно не оставил бы... А ты? — Я тоже не оставил бы. Ребята стали думать, как повели бы себя на месте Андрея другие. Генка Рябинин, конечно, бы испугался. Он трус. Темноты боится. Вечером дома один ни за что не останется. Говорили, а каждого потихоньку точил червяк сомнения — не было уверенности в своей смелости. — А Светка испугалась бы? — неожиданно сиро сил Лева. — Да она же девчонка, — рассмеялся Вася. Конечно бы струсила. — И ничего бы не струсила, — загорячился Лева. — Она отчаянная. Помнишь, как с кручи прыгнула? А ты побоялся тогда. Вася смутился. — А сам-то? Сам-то не испугался? Тоже не прыгнул... — И я побоялся. Значит, она смелее нас. — Чудак ты! — укоризненно воскликнул Вася. - Чего ты равняешь? То с кручи прыгнуть, а то на фронте... Там вон как стреляют. Но Лева на этот раз упорно стоял на своем. Спорили-спорили, а потом Вася подумал, что Света действительно не робкого десятка. И как-то радостно за нее стало. — Конечно, может она и на войне не струсила бы, — уже мирно сказал под конец Вася. — Вон Лиза Чайкина — Герой Советского Союза... - Ни за что бы не струсила! — обрадованно подхватил Лева. Некоторое время ребята молчали. Затем Лева попросил у товарища дневник. Прочитал песню. — Хорошая. Споем? — А как споешь-то? Лева попробовал, но получалось дико. - Орешь, как козел. Надо мотив... Товарищи перебрали мотивы всех известных песен, и все равно ничего не выходило. Тогда Лева припомнил любимые бабушкины песни. Пела она их редко, только в большие праздники, когда соберутся гости. Выпьет рюмочку, подопрет ладонью щеку, закроет глаза и затянет: «Гулял казак семь год по Дону», «Вечер поздний» или «Последний нонешний денечек». Лева попробовал эти песни с новыми слонами. - Так по мертвому причитают, — сказал Вася. Лева вздохнул и надолго замолчал. Он нашел углу шалаша свою сумку, достал из нее стамеску, ножик, лобзик, дощечки, кусочки фанеры. Вася вылез из шалаша, прошелся по поляне и опять заскочил в шалаш, взял дневник, бумаги, карандаш и ушел па соседнюю полянку. Уселся там на пенек и долго что-то писал, зачеркивал. Переписав все на чистый лист, Вася свернул его треугольником и, слюнявя карандаш, аккуратно вывел: «Свете Орловской. А больше читать никому нельзя». Когда возвращались в поселок, Вася тайком от товарища опустил письмо в почтовый ящик Орловских.
|