Глава 5. Первая народная война

ТРИУМФ ПРАВИТЕЛЯ

На Руси дела шли непростым чередом. Год за годом набирал силу при апатичном и неумном ца­ре Федоре Борис Годунов. Поместий и вотчин у могущест­венного временщика по разным уездам было столько, что он и перечислить не мог их по памяти. Да, кроме того, Борис, как хотел, распоряжался доходами со многих дворцовых сло­бод, через него текли в казну пошлины и налоги. Немалая часть этого серебряного ручья тихо оседала в чашечных сундуках царско­го шурина. Завистливые иностранцы пытались подсчитать доходы Бориса. У кого получалось 100 тысяч серебром, а у кого и все 200 — суммы сказочные, о таких и не мечтали даже многие европейские короли.

Но денег, хлеба и товаров Годунову мало. Все больше и больше манила его власть. Этот сладкий яд-опиум он готов был пить и пить непрестанно и ненасытно.

Борису удалось заполучить два высших придворных титула — конюшего боярина, который считался главой Боярской думы, и царского слуги. Титул царского слуги давался очень редко и счи­тался выше боярского.

А зарубежным послам и посланникам Борис представлялся фи­гурой чуть ли не выше самого царя!

Подкупленные им дипломаты сообщали своим монархам, что Годунов — первый человек в Русском царстве. Скоро он стал получать из-за границы послания, где его именовали так пышно, что и сам царь мог позавидовать. Английская королева называла Бориса «пресветлым княже и любимым кузеном». Брат австрий­ского императора именовал Годунова «наивысшим тайным дум­ным всея Русские земли, наивышним моршалком светлейшим, нашим причетным любительным»!

Вершины власти при Федоре Годунов достиг к 1595 году. С это­го времени его стали называть в документах так звучно и пышно, как никого до этого, — «царский шурин и правитель, слуга и коню­ший боярин и дворовый воевода и содержатель великих госу­дарств — царства Казанского и Астраханского».

Теперь Борису не было равных в Российском царстве. Лишь один человек выше его — муж его сестры, хилый телом и слабый умом царь Федор Иоаннович.

К этому времени уже и царская вершина не казалась Годунову недостижимой. Однако добраться до нее оказалось непросто. Федор умер в самом начале 1598 года. Годунов попытался вначале удер­жать на царстве царицу-вдову Ирину. Но это встретило столь бур­ное недовольство бояр, что уже в феврале Ирина почла за лучшее удалиться в монастырь.

Царский трон был свободен. Но и претендентов на него обнару­жилось, к огорчению Бориса, немало. Худородному Годунову, вы­водившему свой «корень» от татарина Мурзы-Чета, приехавшего на русскую великокняжескую службу в начале XIV века, противо­стояли бояре Мстиславские, являвшиеся потомками великого литовского князя Гедимина; Романовы, бывшие родней Ивана Грозного.

Был и еще один могущественный противник — Боярская дума, без согласия которой никто не мог «сесть на царство». Она и слышать не хотела о Годунове, мечтая ввести в стране своевольное боярское правление. За Бориса же выступали лишь патриарх да группа бывших друзей-опричников.

17 февраля 1598 года сторонники Бориса, встав «на солнечном всходе», толпой явились на подворье к патриарху. Здесь огласили заготовленную грамоту, которая ратовала за избрание Бориса на царство. В ней расписывалось, как он с детства был «питаем» от царского стола, как любил его царь Федор, завещавший его забо­там и царицу Ирину, и все царство!

Но в то самое время, когда жидкая толпа сторонников Годунова кричала его «на царство», собравшись у патриарха, совсем ря­дом — в кремлевском дворце — заседала Боярская дума. В середи­не дня она выслала к народу дьяка Василия Щелкалова.

На троне никого нет, вразумлял народ Щелкалов, царица ушла в монастырь, выход у всех один — целовать крест Боярской думе, вводить боярское правление!

Раскол в столице стал явным. Собор у патриарха выступил за избрание Бориса, а дума фактически заявила о введении боярского правления. Взбудораженная столица была полна самых невероят­ных слухов. О Борисе шептали, что он отравил Федора. Но и бояр не хотели, хорошо зная повадки этих «волков несытых». Несколь­ко дней никто не мог взять верх — ни бояре, ни Борис.

Сторонники Бориса не жалели сил. Вечером 20 февраля откры­ли двери для ночных служб все московские церкви. Набожные жи­тели, взволнованные неопределенностью и слухами, заполнили храмы до отказа. Служба продолжалась всю ночь, в толпах прихо­жан неутомимо сновали приверженцы Годунова, агитировали снова идти просить правителя о принятии царства.

А утром церковники сделали удивительно хитрый и точный ход. Они вынесли из церквей самые почитаемые иконы и двинулись с ними в сторону Новодевичьего монастыря. Церковные святыни сделали свое дело — народ толпами повалил за ними и все в конце концов собрались в Новодевичьем монастыре! Вновь стали упраши­вать Годунова принять царство — и он «великодушно» согласился!

Не мешкая ни минуты, патриарх тут же повел его в ближнюю цер­ковь и нарек царем.

Казалось бы, все свершилось — поезжай во дворец, садись па трон и властвуй! Но нет, Борис не торопился в Кремль — там сиде­ла Боярская дума, а без ее присяги «избрание» было недействи­тельно. Пять дней Борис оставался в монастыре, ждал согласия п присяги бояр. Однако бояре не торопились. Поняв, что дальше тя­нуть невозможно, Годунов 26 февраля поехал в Кремль. А чтобы не упустить инициативы, не дать народу отойти от Годунова, патри­арх н Борис ничего лучше не придумали, как второй раз благосло­вить правителя «на царство», па этот раз в кремлевском Успенском соборе.

Но Боярская дума и после этой церемонии не согласилась пере­дать скипетр в руки цепляющегося за трон правителя. Положение Бориса стало очень щекотливым: дважды благословленный патри­архом на царство, он царства все еще не получил из-за злокознен­ного упрямства бояр.

Что было делать? Как объяснить всем оттяжки и проволочки? Пришлось пустить в ход неуклюжую выдумку о том, что Борис ре­шил предаться церковному посту и якобы для того поехал снова в Новодевичий монастырь.

Так прошел месяц. Борис «постился», выжидал.

В конце марта патриарх, собрав толпу, вновь явился в Новоде­вичий монастырь. Поставив всех пришедших па колени, глава цер­кви стал просить Годунова принять царство. Выслушав его, Борис заявил в ответ, что он отрекается от царства, на которое уже был благословлен. Сделано это было специально. Теперь формально троп вновь считался свободным. Высшей властью номинально ока­залась в такой ситуации царица-монахиня Ирина. К ней и поспе­шил патриарх — «за указом». А Ирина тут же «указала» то, что было задумано Годуновым. «Пристало время тебе облечься в пор­фиру царскую!» — заявила сестра Борису.

«Указ» царицы как бы заменил собой присягу Боярской думы, стал специально придуманным политическим ходом, который Го­дунов сделал очень ловко.

В апреле он вновь торжественно явился в Кремль. Вновь па­триарх отслужил службу в Успенском соборе и благословил — уже в третий раз за два месяца! — Бориса на царство. Из собора Годунов направился в царские палаты и сел на престол.

Казалось бы, теперь-то уж все кончилось и боярам ничего не остается, как склонить голову перед новым самодержцем. Но Дума продолжала борьбу. Бояре, поняв, что они шаг за шагом проигры­вают Борису, отрешились от внутренних споров и сошлись на одной кандидатуре в цари — Симеоне Бекбулатовиче. Татарский царе­вич, когда-то по прихоти Грозного уже сидевший полгода на тро­пе, неожиданно стал конкурентом Бориса.

Но Боярская дума вновь недооценила изобретательности Году­нова. Узнав о выдвижении Симеона, он в ответ распустил по Моск­ве слух о приближении войск крымского хана и следом тут же объ­явил о сборе ополчения для спасения страны. Угроза нападения татар резко снизила популярность «татарского царевича». Но не это было главным в хитром годуновском расчете. Борис объявил, что сам возглавит войско, а боярам предложил занять, как это обыч­но бывало, военные должности в полках.

Игра Годунова на этот раз была беспроигрышной. Согласятся бояре — и поступят иод его начало, то есть признают его власть. Откажутся — значит, изменники! Разговор с ними начнется дру­гой, крутые расправы последуют незамедлительно!

Выхода не было, и бояре, поразмыслив, подчинились и поехали в полки.

Поход длился несколько месяцев. Все свыклись с мыслью о том, что Борис — глава государства, спасает землю от татар. Войско вернулось лишь в августе. В столице бояре нехотя присягнули но­вому царю, «спасителю» отечества. Патриарх вновь устроил коро­нацию в Успенском соборе, па этот раз последнюю. Борис наконец-то воцарился на троне без каких-либо оговорок, преодолев все ро­гатки и сопротивление. Власть была в его руках, но властвовать, как показало уже ближайшее будущее, оказалось непросто.

«И БЫЛ ГЛАД ВЕЛИКИЙ И ВОЛНЕНИЕ ВЕЛИКОЕ!»

Конец XVI века и начало нового столетия не принесли обес­кровленной войнами и хозяйственной разрухой стране об­легчения. Весной и летом 1600 года шли проливные дожди, залившие поля, на которых сгнили и ярь, и озимь. Ранние заморозки довершили дело. В города, села и деревни пришел злой голод. Уже к началу зимы кончились в крестьянских хозяйствах последние припасы. А кадь ржи в Москве и по всем дру­гим городам стоила 4 рубля серебром — цена неслыханная! Кресть­янину таких денег в три года не скопить. «Лист липовый, кора березова, полынь да лебеда — крестьянская еда!» – невесело гово­рили в народе.

Похоронный перезвон то и дело звучал по деревням и погостам, а в больших селах и городах и не смолкал совсем — то хоронили мертвых, погибших от голода. Но церкви звонили далеко не по каждому умершему — безродные голодные люди массами умира­ли на улицах и дорогах, никому не нужные, забытые и богом, и царем.

Недобрым словом провожали тот год изголодавшиеся люди, на­деялись, что наступивший принесет облегчение. Он как будто бы начинался неплохо — снежная зима не затянулась, весна пришла вовремя. По деревням готовились к севу, пахали землю старатель­но — кто на тощей кобылке, пережившей зиму, а кто и сам впря­гался в плуг. Семян у большинства крестьян не было. Все шли на поклон к помещикам и монастырям — у феодалов в житницах зер­на хватало. Брали зерно под кабальный процент, один за четверть будущего урожая, а другой — и за треть! Отсеялись вовремя. В ию­не начали сено косить, яровые взошли дружно. Казалось, наступал просвет в нелегкой крестьянской жизни.

Но с последних дней июня вдруг полились дожди. День шел за днем — дождь за дождем! А следом, в конце июля (невиданное дело!) ударил мороз, иод корень погубив все, что не сгнило под до­ждем. «Пришел великий мраз и позябло всякое жито и всякий овощ и бысть глад велик», — мрачно отметил летописец.

За отпрянувшим морозом вновь хлынули дожди — на весь ав­густ. В сентябре, довершив дело, ударили ранние морозы, оставили крестьян на зиму даже без грибов и ягод. Новая грустная запись по­явилась в летописи: «Погиб всяк труд дел человеческих и в полях и в садах и в дубравах всяк плод земной».

Совсем тяжела стала доля крестьянская. Не то что долги от­дать — опять есть было нечего! Голод снова взялся за дело — уже осенью было «мертвых без числа по градам и по весям и по до­рогам».

А богатеи радовались! «У знатных господ, — писал итальянец Исаак Масса, оказавшийся в это время в Москве, — а также во всех монастырях и у многих богатых людей амбары были полны хлеба, часть его уже погнила от долголетнего лежания, и они не хо­тели продавать его, ожидая еще большего повышения цен... Голод, бедствия и ожесточение людей были слишком велики... Сам патри­арх, имея большой запас хлеба, объявил, что не хочет продавать зерно, за которое должны будут дать еще больше денег».

Следом за голодом пришла эпидемия чумы — «зело лютый мор», нещадно косивший ослабленных людей. Живые не успевали погребать мертвых. Положение стало отчаянным.

Многие пытались найти выход, уходя с насиженных мест в юж­ные края, где было теплее и можно было кормиться собирательст­вом и охотой. На юг шли крестьяне, бросившие хозяйство. На юг брели холопы, которых в голодный год тысячами выгоняли из барских усадищ жадные до наживы хозяева. Скоро в окраинных уездах скопились десятки тысяч обездоленных, голодных, лишен­ных всяких средств к существованию людей. Многие из них, сби­ваясь в случайные группы, начали борьбу с угнетателями.

Царские грамоты того времени именовали этих людей не иначе как «ворами», «разбойниками», «лихими людьми». Но в действи­тельности эти стихийные выступления были первыми проявления­ми начинавшейся крестьянской войны.

Отдельные костры скоро собрались в большой пожар. К лету 1603 года голодные бунты вылились в восстание под предводи­тельством Хлопка. Он вышел, судя но прозвищу, из холопского круга. Хлопко собрал в юго-западных уездах страны большое, правда, вооруженное чем попало войско и двинулся в Подмос­ковье — бояр выводить!

Обеспокоился Борис Годунов. Брожение в околомосковских уездах грозило перекинуться и на столицу. То там, то здесь по большой Москве простой люд «богатых домы грабил и разбивал и зажигал».

В такой критической обстановке спешно собравшаяся в августе Боярская дума вынесла решение: послать против восставших «многую рать»!

Было собрано значительное, как для большой войны, войско. Во главе его царь поставил одного из лучших своих военачальни­ков — Ивана Басманова.

Получив оружие из кремлевских арсеналов, армия Басманова спешно выступила из Москвы навстречу восставшим. Решающее столкновение произошло в сентябре 1603 года близ Москвы. Цар­ский авангард попал в лесную засаду — со всех сторон кинулись на него повстанцы и в короткой злой сече перебили дворян. В этой схватке пал и сам Иван Басманов.

Но скоро к месту сражения подошла основная часть царских сил – дворянская конница. Вооружена она была первоклассно: дальнобойные пищали, крепкие панцири, отличные сабли и копья, не сравнить было с крестьянским дубиньем, косами, вилами и деревянными пиками. Ожесточенный бой, в котором восставшие дрались, «не щядя голов своих», понимая, что плен для них будет хуже смерти, закончился победой царского войска. Изрядно по­редевшее дворянское ополчение зверски расправилось с пленны­ми все они погибли под топорами палачей. Был казнен и изра­ненный в бою Хлопко.

Но подавление восстания не привело, как желали Годунов и бояре, к прекращению народных волнений. Части восставшего войска удалось спастись от разгрома, и oнa ушла в южные уезды государства.

Новые грозные волны подымавшейся классовой борьбы не за­ставили себя ждать: не прошло и года, как вновь закачался царский трон.

ПЕРВЫЙ ЛЖЕДМИТРИЙ

Ненависть вконец разоренного народа к царю-боярину Бори­су Годунову после кровопролитного подавления восстания Хлопка лишь ненадолго ушла в глубину и уже в следующем году вновь выплеснулась на поверхность, найдя новую форму.

В годы тяжелых бедствий среди простого народа широко разошлись легенды о «хорошем» царе-избавителе, который обязательно придет, свергнет узурпатора Годунова, накажет лихоимцев-бояр, уничтожит нараставший крепостной гнет, всех напоит и на­кормит. Эта наивная вера была в феодальную эпоху очень устойчи­вой. Все чаще и чаще звучало среди людей, наполняясь магической силой, имя погибшего в Угличе царевича Дмитрия.

Имя Дмитрия, сначала почти забытое, с воцарением Годунова стало звучать все чаще и чаще. Рассказывали, что Дмитрий вовсе не погиб но злой воле Годунова, а чудесным образом спасся и скоро придет, чтобы воздать народным угнетателям за все притеснения, за голод, непосильные поборы и установление крепостнических порядков.

И «Дмитрий» объявился! Под именем покойного сына Ивана Грозного выступил постригшийся в монахи мелкий галичский дворянин Григорий Отрепьев. Долгое время никто из окружающих не верил его рассказам о том, что он царский сын, спасенный без­вестными покровителями от гибели, а сейчас ходит, «избегаючи, укрываясь от царя Бориса». Так было до тех пор, пока скитания не привели его во владения польского магната Адама Вишневецкого. Могущественный феодал, захвативший огромные земельные богат­ства на Украине, сообразил, что, признав Отрепьева за царевича, он, во-первых, добьется «царского» утверждения всех своих захва­тов, а во-вторых, откроет возможности для новых приобретений. Широко разрекламировав «чудом спасенного царевича» в Польше, он заручился поддержкой многих магнатов и самого короля Си гизмунда III для организации похода на Русь с целью свержения Бориса Годунова и возведения на престол «законного» наследника.

Так появился Лжедмитрий I. Весь 1604 год в Польше и под­властных ей владениях на Украине шла подготовка к походу на Москву. С разрешения короля и сейма «царевич» набрал войско шляхтичей, горевших желанием поживиться в русских землях. Магнаты щедро снабжали самозванца деньгами, чуя будущую по­живу. Королю Сигизмунду Лжедмитрий дал секретное обещание после воцарения уступить Польше Смоленск и Северную Украину, ввести на Руси католичество, а также заключить с королем вечный союз, ставивший Россию в положение вассала.

Закончив обширные приготовления, в октябре 1604 года Лже­дмитрий двинулся на Русь. Перейдя Днепр, он скоро вошел в юго-западные уезды России, полные беглого люда. По пути движения армии рассылались гонцы с «прелестными письмами» о приходе «истинного царевича», народного освободителя.

Забитые и обездоленные люди ждали хоть какого-нибудь про­света в своей тяжелой судьбе и верили этим рассказам. На приход «справедливого и честного» царевича возлагали надежды и обни­щавший, бросивший свой двор крестьянин, и беглый холоп, и разорившийся ремесленник, и мелкий служилый человек. Поэтому, выступая против годуновских бояр-притеснителей, против хозяев-кровопийц, простые люди пошли под знамена «избавителя».

В октябре-ноябре 1604 года на сторону самозванца перешли города Чернигов, Путивль, Рыльск, Севск, Курск, Кромы! Войско росло не по дням, а но часам — посадские жители городов, запорожские казаки, гулящие люди разного звания, вооружившись кто чем мог, шли воевать за «хорошего» царя.

Удивляясь легкости, с какой приходили к нему успехи, Лже­дмитрий налево-направо раздавал самые разные обещания. Феодалам реальные — землю и крестьян, а простому люду бросал пустые слова об избавлении от Годунова и бояр, о «благоденственном житии». Но измучившийся парод верил и этому, верил, что «хоро­ший» царь, которому восставшие, не щадя жизни, помогали восста­новить «законные нрава», освободит их от крепостного ярма.

Пожар восстания, разгоревшийся уже от Волги до западных границ, все ближе подбирался к Москве. Царские воеводы терпели неудачу за неудачей. Стрельцы, казаки, ополченцы во время сражений и стычек десятками и сотнями переходили к самозванцу.

Годунов был мрачен, часто впадал в откровенное отчаяние. Он почти не появлялся на людях, выходил лишь по церковным празд­никам, никого к себе не подпускал — челобитчиков с грамотами стража разгоняла палками.

Подобно Ивану Грозному, он стал крайне подозрителен, всюду видел интриги, открыто обвинял то одного, то другого боярина в измене. Советов своего окружения не слушал, а обращался за ними к всевозможным прорицателям, гадалкам, юродивым.

Царь на глазах дряхлел, тяжелые политические испытания по­дорвали его душевные силы. Он стал мелочен, жаден, сам проверял по вечерам печати на погребах, замки на кладовках, осматривал решетки на оконцах амбаров.

Единственный, о ком он беспокоился, был сын Федор, которого Годунов неотступно держал при себе, ни на шаг не отпуская. Видимо, память о гибели Дмитрия в Угличе, помноженная на вы­росшую подозрительность, побуждала его неотступно следить за царевичем-подростком. Борис явно боялся заговора против на­следника.

Неудачи в политике дополнились болезнями. Царь все чаще впадал в уныние, часами сидел в оцепенении, никого не принимая, не интересуясь делами. Казалось, что и бушующая на юге народная стихия уже не интересует его. Силы Годунова — и телесные, и умственные, и душевные угасли.

13 апреля 1605 года Борис скоропостижно скончался в своих постельных покоях. В последние минуты по его приказу он был пострижен в монахи. Причиной смерти был апоплексический удар – Годунов не выдержал потрясений.

На престол вступил 16-летний Федор. Но правление его про­должалось меньше двух месяцев. 1 июня 1605 года в Москву в со­провождении отряда вольных казаков во главе с атаманом Корелой проникли гонцы Лжедмитрия. С Лобного места на Красной площа­ди они зачитали собравшемуся московскому люду «прелестную грамоту» самозванца. В ней он клеймил Годунова, ругал его за «разорение и ссылки, и муки нестерпимые», за то, что Годуновы «о нашей земле не жалеют, да и жалети им было нечево, потому что чужим владели». Одновременно Лжедмитрий обещал московским боярам «честь и повышение», дворянам — царскую милость, Торговцам — уменьшение пошлин, а простому народу туман­ную «тишину», неясный «покой» и неопределенное «благоденст­венное житие». Тому же, кто не подчинится, самозванец грозил — «от нашие царские руки нигде не избыть!».

Пока читалась грамота, вольные казаки Корелы, пользуясь тем, что правительство нерешительного Федора еще раздумывало о том, как поступать, посбивали замки с московских тюрем и выпустили на волю сотни, если не тысячи сидевших в царских застенках узников, в том числе и пленных участников движения. Появление' возбужденных, еще покрытых следами недавних побоев годуновских пленников на Красной площади произвело эффект искры, брошенной в порох, — по всей Москве вспыхнуло восстание. Народ захватил Кремль, стража которого в панике разбежалась, и раз­громил царские хоромы. Следом пришел черед боярских усадеб, многие из них были разорены «миром, всем народом... боярские и дворянские, и дьячьи».

Царь Федор и царица-вдова Мария Годунова были низложены и взяты под стражу. Династия Годуновых была свергнута в одно­часье.

Московское восстание расчистило путь Лжедмитрию. 20 июня «победитель» Годунова торжественно въехал в Москву, а спустя месяц пышно короновался в разукрашенном Кремле на царство. Пройдя по затканному золотом бархатному ковру в Успенский собор, он принял от бояр державу и скипетр. Патриарх надел на голову самозванца венец Ивана Грозного. После этого — опять по бархату — Лжедмитрий проследовал в усыпальницу великих князей — Архангельский собор. Там, облобызав надгробия «пред­ков», самозванец надел на себя еще и шайку Мономаха. На выходе услужливые бояре осыпали нового царя золотыми монетами.

Лжедмитрий щедро одарил из русской казны послужившую ему шляхту, многих шляхтичей возвел в русское дворянство. Они вели себя в Москве, как в завоеванном городе, — каждый набрал десятки слуг, пьянствовал и веселился вволю, не считаясь с русскими обычаями.

Однако московский люд, знавший свою силу, недолго мирился с этим. Уже через несколько дней после коронации Лжедмитрия случилась кровопролитная стычка между москвичами и иноземным рыцарством. Дело неминуемо закончилось бы полным разгромом шляхты, но Лжедмитрий схитрил, и это спасло положение. Он демагогически потребовал выдачи шляхтичей, виновных в зачине драки, якобы желая наказать их, а одновременно послал к заперше­муся в казармах «рыцарству» лазутчика, через которого просил — «пусть они окажут повиновение для того, чтобы успокоить русских».

Царю выдали трех шляхтичей-зачинщиков, сутки их продержа­ли в тюрьме, а потом тайком выпустили. Волна гнева на время была сбита.

Месяц шел за месяцем, народ ждал обещанных когда-то «хоро­шим» Дмитрием вольностей, а их, за исключением нескольких жалких подачек, не было. Было другое — новые закрепостительные законы, расформирование вольного казацкого войска, раздача феодалам земель, подтверждение, а потом и увеличение сроков сыска беглых, появление в Москве католических священников, оскорблявшее религиозные чувства православных москвичей. Среди народа пошли толки, что царь, видно, в действительности не настоящий, воли не дает и веры-то он неправославной! Стало расти стихийное недовольство его откровенно феодальной, к тому же сдобренной примесью национального и католического угнетения политикой.

Да и у московской боярской верхушки не было особых основа­ний радоваться правлению Лжедмитрия. Титулованное московское боярство окапалось оттесненным от кормила власти. Полое того, ряд московских дворян был казнен самозванцем. К казни был пригово­рен и знатный боярин Василий Шуйский. 30 июня 1605 года он уже стоял на эшафоте и прощался с жизнью, когда прискакавший гонец привез указ о помиловании.

Избежавший казни, Шуйский затаил крепкую злобу на Лже­дмитрия и не смирился. Вместе с другими боярами он задумал за­говор против самозванца и стал ждать удобного случая. Случай представился меньше чем через год. 8 мая 1606 года Лжедмитрий устроил свою свадьбу с польской дворянкой Мариной Мнишек. Небывало пышная свадьба, сыгранная но иноземным обычаям, сильно не понравилась москвичам. На свадебном пиру ближе всех к царю и царице были посажены польские магнаты, яства им носили на блюдах из чистого золота. А русская знать сидела в сто­роне и внизу — здесь и серебряных блюд было немного. Свадьба, но свидетельству очевидца, шла «так скучно и угрюмо, что можно было диву даться».

Прибывшее на свадьбу магнатство да шляхетство — почти 2 тысячи польских дворян — вошли на венчание в церковь в шапках и при оружии, что покоробило москвичей, а затем, упив­шись, начали бесчинствовать но городу, «почитая московитов хуже собак», как отметил наблюдательный иностранец.

Это вызвало новую вспышку народного гнева, которым и вос­пользовались заговорщики. 17 мая 1606 года началось восстание против Лжедмитрия. В один час ударили в набат все московские церкви. По этому сигналу вооруженные заговорщики ворвались в Кремль, где самозванец был скоро убит. На улицах Москвы нача­лась расправа со шляхтичами, а заодно и со многими московскими богатеями.

Падение Лжедмитрия явилось полным крахом замыслов поль­ских магнатов использовать этого правителя для замаскированной интервенции. Русский народ решительно пресек эту попытку.

Но плодами народной победы быстро и умело воспользовалось московское боярство. Глава боярского заговора Василий Шуйский, который меньше чем год назад, стоя на эшафоте, умолял Лжедмит­рия о помиловании, подобрал свалившийся с головы убитого само­званца царский венец.

ПРОТИВ ЦАРЯ БОЯРИНА

Воцарение Василия Шуйского стало новым торжеством кре­постнической боярской реакции, и простой народ сразу это почувствовал. Боярин Шуйский был ничуть не лучше Году­нова, свергнутого год назад.

«Люди смутились и креста царю Василию не целовали», то есть отказались от присяги новому правителю. В южной части страны присягать отказались многие города и волости. По городам и весям ползли слухи о том, что «хороший» царь Дмитрий не погиб, а вновь избежал смерти и скоро придет, чтобы облегчить крестьянскую и холопскую долю. Имя Дмитрия в это время ужо совсем оторвалось от погибшего в детстве царевича и от убитого в Москве Гришки Отрепьева. Оно стало бестелесным символом, в котором воплотились пусть наивные и несбыточные, но чрезвы­чайно сильные вековечные мечты крестьянства о лучшей доле, «хорошем» царе.

Уже через месяц после того, как на кремлевской соборной площади подставные боярские горлопаны выкрикнули «в цари» Василия Шуйского, поднимается новый вал народной войны против феодального угнетения. Его главной особенностью являлось то, что теперь антифеодальное движение уже не было ничем замут­нено — острие его сразу обратилось против угнетателей. По многим городам прокатилась волна расправ с боярами и воеводами, имуще­ство их по казачьим обычаям делилось поровну между вос­ставшими.

Центром борьбы в начале лога 1606 года становится южный город Путивль — «град велик и преизобилен и множество людей в нем». А возглавил народную борьбу Иван Исаевич Болотников.

Не много известно о жизни этого народного героя. Он происхо­дил из обедневших подмосковных дворян и в годы хозяйственной разрухи конца XVI века обеднел настолько, что попал в холопы к князю Телятевскому. Князь сделал Болотникова боевым холопом, одним из тех, кто сопровождал его в походах, защищал в боях. Рабское состояние тяготило свободолюбивого воина, и Болотников сбежал от своего хозяина. По примеру многих он подался в южные края — на Дон, к казакам-вольнолюбцам, «рыцарям южных степей». Казацкая среда пришлась по душе беглому. Не раз он ходил в опасные походы, стал закаленным воином, у которого бес­страшие сочеталось с большим воинским умением.

Но во время одного из походов Болотников попал в плен к крым­ским татарам. Те продали молодого и сильного пленника в Турцию, на галеру. Несколько лет прикованный к скамье Болотников провел в новом, еще более тяжелом положении раба — галерного гребца. Вызволил его случай: в стычке немецких и турецких воен­ных кораблей верх взяли немцы. Иван оказался в Венеции, где и прослышал о бурных событиях, происходящих на родине. Пожив здесь на немецком подворье у новых хозяев, он уходит от них — сначала в Германию, потом перебирается в Венгрию, где скоро ста­новится предводителем большого отряда запорожских казаков, уча­ствовавших в борьбе с турками. Вместе с этим отрядом Болотников идет в Польшу и оттуда наконец устремляется на родину.

Дважды за свою жизнь Болотников побывал в рабстве — у сво­их господ и у иноземцев. Это выковало в нем неистребимую нена­висть к рабскому состоянию человека, сделало близкими чаяния простых людей. А активное и разнообразное участие в военных де­лах превратило Болотникова в опытного полевого бойца и велико­лепного военного организатора. Современники не раз называли его «отважным воином», «достойнейшим мужем, сведущим в военном деле».

В начале лета 1606 года Болотников с отрядом казаков пришел в Путивль, где уже бушевало восстание против нового царя. Объ­явив себя «гетманом царя Дмитрия», он скоро встал во главе дви­жения, которое завоевывало на юге один город за другим.

Присягать Шуйскому отказались кроме Путивля еще и Бел­город, Борисов, Оскол, Елец, Тула, Кромы, Рыльск и многие дру­гие города.

Василий Шуйский ответил на это неповиновение посылкой не­скольких крупных карательных отрядов. Один из них пытался взять непокоренные Кромы, другой — Елец. По все попытки цар­ских воевод с ходу овладеть городами провалились. Весь август, пока царские войска находились под Кромами и Ельцом, безуспеш­но осаждая их, Болотников готовился к активным действиям. А в конце месяца нанес решительный удар в направлении Кром. Армия Шуйского в панике откатилась на север.

Путь восставшим на Москву теперь был открыт, и они двину­лись в сторону столицы. Скоро пламя восстания охватило район столицы почти замкнутым кольцом: один город за другим перехо­дил на сторону Болотникова, армия его пополнялась все новыми и новыми бойцами. Ведущее место в ее рядах принадлежало холо­пам, самой бесправной категории зависимого населения. Их под знаменами Болотникова было больше 20 тысяч. Много было и кре­стьян, а также казаков, стрельцов и посадских людей. Постепенно в движение были втянуты и группы мелких дворян, особенно туль­ских и рязанских, которые искали в борьбе с боярством свои выгоды.

ПОД СТОЛИЦЕЙ

Огромная армия восставших к концу октября прихлынула к Москве. Народное движение достигло своей наивысшей точки — теперь под удар был поставлен политический центр феодального государства, а это несло угрозу для всего господствующего класса феодалов-крепостников.

Все средства были исчерпаны, оставалось одно — укрыться за стенами мощной московской крепости, попытаться отси­деться и выиграть время. Воеводам был дан приказ спешно отсту­пать к Москве. «Град Москву крепко затворив и крепко утвердив», Шуйский со страхом ждал появления у стен столицы повстанче­ских войск.

«Новоцарствующий во граде, как пернатый в клетке!» — метко заметил о Василии Шуйском один из современников. Поло­жение в столице стало критическим. Резко вздорожал хлеб. «Казны нет и людей служилых нет!» — с досадой сообщает один из дво­рян-очевидцев. Но самое главное — «государь не люб боярам и всей земле и меж бояр рознь великая!» «Во граде все люди в раз­мышлении и в отчаянии о помощи, поскольку многие грады царю изменили».

Рьяно помогала царю церковь. Чтобы укрепить ослабший мо­ральный дух царева воинства, московские церковники не жалели колоколов, чернил и дорогой бумаги, да и собственных глоток. Патриарх Гермоген хулил восставших последними словами, назы­вал их «кровоядцами и злыми разбойниками», которые «отступили от бога и православной веры и повинулись сатане». Ежедневно в московских соборах шли службы, читались проповеди, в них при­зывалась в помощь царю божья милость, а на восставших сыпались беспрестанные проклятья.

Болотников решил действовать активнее; уже полтора месяца стояли повстанцы под Москвой, а результата не было. Прежде всего он, хоть и с некоторым опозданием, решил замкнуть кольцо окру­жения, перерезать дорогу, ведущую на Ярославль, чтобы подкреп­ления извне не протекали к Шуйскому. 26 ноября отряды восстав­ших приступили к осуществлению этого плана. Царские воеводы сразу поняли замысел Болотникова и то, чем грозит его осущест­вление. Поэтому на другой день все имевшиеся в Москве военные силы были брошены в бой.

Царские воеводы намеревались нанести удар по основным си­лам Болотникова в селе Коломенском, где восставшие соорудили мощную крепость-острог. Правительственными войсками командо­вал Михаил Скопин-Шуйский.

Сражение развернулось на большом пространстве, и до середи­ны дня было не ясно, кто же одолеет. Но в разгар боя Болотникову изменил довольно большой отряд, возглавлявшийся дворянином Пашковым. Это внесло дезорганизацию в ряды восставших и фак­тически решило исход сражения. Армия Болотникова, потеряв несколько тысяч убитыми, ранеными и пленными, отошла к Коло­менскому и укрепилась там в новопостроенном остроге.

Попытка царских воевод ворваться в эту крепость на плечах от­ступавшего повстанческого войска не удалась. Острог, построен­ный по приказу и под наблюдением Болотникова, был, по отзывам видевших его иностранцев, прекрасным фортификационным со­оружением. Земляные укрепления и мощный частокол восставшие дополнили еще одним чрезвычайно остроумным защитным соору­жением. «У восставших было несколько сот саней, — сообщает Исаак Масса, — и поставили их в два и в три ряда одни на другие, и плотно набили сеном и соломою, и несколько раз полили водою, так что все смерзлось, как камень».

Царская армия откатилась за стены Москвы, где принялась го­товить решающий удар по восставшим.

Этот удар был нанесен 2 декабря, после подхода на помощь Шуйскому смоленских и ржевских полков. Болотников дал врагу встречный бой у деревни Котлы. Военное искусство Скопина-Шуйского, умело расставившего полки, помогло правительствен­ным войскам и на этот раз взять верх. Болотников, потерпев по­ражение, вновь отошел к Коломенскому, куда, преследуя его, устремились и царские воеводы.

Подтянув мощные артиллерийские силы, они начали обстрел лагеря восставших — «по острогу били три дня, разбить же острога не могли». Лишь применение зажигательных снарядов – «огнен­ных ядер» — позволило поджечь укрепления. Это вынудило Болот­никова спешно сняться.

Вырвавшись из окружения, он отступил в Калугу.

Выигранное феодалами сражение изменило обстановку. Ини­циатива перешла к царским войскам, восставшие теперь защища­лись. В царском лагере царило ликование, в столице «радовались помощи божьей и одолению врагов. Государь царь всех щедро ода­рил и хвалил перед всеми за их службу и старание». В грамотах, разосланных по городам, победа изображалась как окончательный разгром «злого изменника Ивашки Болотникова».

Но желаемое в этих грамотах выдавалось за действительное: силы восставших еще были велики, а территория, охваченная на­родной войной против угнетателей, в зимние месяцы 1607 года даже выросла.

У КАЛУЖСКИХ СТЕН

Народная гроза откатилась от феодальной столицы, но была еще достаточно сильна и по-прежнему пугала едва пришедшего в себя после осадных страхов Василия Шуйского. Поэтому он лихорадочно готовил новую военную кампанию, рассчитывая закрепить наметившийся успех. Сразу вслед за повстанцами отряжается большая армия, которую вызвался возглавить брат царя Дмитрий Шуйский. Это был один из самых бездарных воевод тогдашнего Московского царства. Догнав отсту­пающих под Калугой, он с ходу кинулся на измотанное боями и по­ходом войско Болотникова, рассчитывая легкой победой стяжать обе лавры победителя «злого изменника и смутьяна». Но Болотни­ков, правильно построив полки, быстро опрокинул нападавших и нанес царскому войску тяжелое поражение. Незадачливый царский брат отступил, а восставшие спустя некоторое время еще раз изряд­но потрепали его войско.

Царь спешно послал на помощь Дмитрию еще одного брата — Ивана Шуйского с тремя полками и артиллерией. Но и вдвоем царские братья ничего не смогли сделать — Калуга, в которой укрепились повстанцы, стояла крепко.

Тогда в январе 1607 года на помощь им был послан Михаил Скопин-Шуйский. Опытный воевода разработал свой план захвата укрепленного города. Учитывая, что калужская крепость была де­ревянной, он решил, во-первых, вести интенсивный обстрел из «огненных великих пищалей». А во-вторых, решено было исполь­зовать для поджога стен гигантский дровяной «подмет».

Скоро воеводы «согнали крестьян из окрестностей, и они были принуждены рубить каждый день деревья в окрестных лесах, ко­лоть дрова и возить их в лагерь на санях, которых было несколько сот, так что сложили целые горы дров вокруг Калуги, намереваясь подвигать подмет с каждым днем все ближе к Калуге, чтобы при благоприятном случае зажечь его, когда ветер будет дуть на Калу­гу, и таким образом погубить осажденных».

Прячась за дровяным валом, осаждавшие перекидывали по­ленья с одной стороны на другую, и дровяная стена, словно живая, все ближе придвигалась к крепостным степам. Скоро подвижный вал, надежно закрывавший наступавших, приблизился почти вплотную к крепости, окружив ее гигантским кольцом. Положение стало критическим. Казалось, что хитроумие царских воевод бе­рет верх над мужеством восставших.

Но Болотников сумел преодолеть смертельную опасность! По его приказу еще в первые дни движения «подмета» повстанцы стали рыть из крепости подземный ход навстречу дровяным горам. В рассчитанном месте было заложено под землей несколько десят­ков бочек пороха. В последнюю ночь перед поджогом «подмета», когда царские воеводы уже предвкушали победу, грохнул рядом с крепостью невиданный взрыв. «От лютости пороховой поднялась земля, — сообщает пораженный летописец, — и с дровами, и с людьми, и с пушками, и со щитами, и со всякими штурмовыми хитростями. И много войска погибло, и в смятении было всей войско!»

Сразу вслед за взрывом, когда еще не осел дым, на поверженное в панику царское войско обрушился «вылазной» отряд восстав­ших. Он причинил царской армии еще больший урон, захватив всю артиллерию, массу оружия и военного имущества.

Так была одержана повстанцами одна из самых блестящих по­бед, когда военная мысль Ивана Болотникова одолела стратегиче­ские хитрости опытных царских военачальников.

«ЦАРЕВИЧ ПЕТР»

Зимой 1607 года произошло объединение движения Болотни­кова с еще одним войском восставших, которым командовал «царевич Петр», якобы являвшийся сыном покойного царя Федора Иоанновича и — соответственно — племянником Дмитрия.

Царевичем Петром объявил себя муромский посадский человек Илья Горчаков. Он долго скитался по России без­домным, стал настоящим «гулящим человеком», служил на волж­ских судах, работал в Астрахани. Потом попал в холопство, но ушел от хозяина. В конце концов прибился к терским казакам и ре­шил вместе с ними идти на Москву — помогать царю Дмитрию выводить лихих бояр. А чтобы царь отнесся к казацким просьбам со вниманием, казаки «приговорили» Илью назваться «царевичем Петром», наивно полагая, что уж родному-то племяннику царь не откажет!

Но пока казацкий отряд находился в пути, Лжедмитрия в Моск­ве свергли. Казаки прослышали от разных «прохожих людей», что избежав смерти, Дмитрий пришел в Путивль, и тоже двинулись ту­да. Не найдя в Путивле Дмитрия, «царевич Петр» скоро сам стал фактическим предводителем народного движения против угнетате­лей. Войско его выросло, он смело выступал против бояр и дворян, расправлялся с ними, конфисковал награбленные ими богатства.

Вскоре он установил связи с Иваном Болотниковым. Две армии восставших начали поддерживать друг друга при проведении опе­раций против царских войск. Такие согласованные действия к вес­не 1607 года принесли свои плоды. 3 мая под Калугой было наголо­ву разбито огромное царское войско. В ходе боя несколько тысяч царских ратников перешли на сторону повстанцев, остальные раз­бежались.

После этого Болотников со всеми силами перешел из Калуги в Тулу, где соединился с Петром-«царевичем». Глубинная причина майского успеха восставших крылась в дальнейшем распростране­нии народной войны по всей России. Па северо-западе бунтовали псковские мужики, а на крайнем юге восстал вольнолюбивый астраханский люд. Рязанские крестьяне громили помещичьи усадьбы, поволжское население — и русское, и нерусское, — от­крыто выступило против царя-боярина, а в уездах, расположенных к югу от Москвы, его власть вообще никем не признавалась — здесь все присягали несуществующим царю Дмитрию и «царевичу Петру».

.

ТУЛЬСКИЕ БИТВЫ

Шуйский понял, что, упустив инициативу, захваченную в боях у Коломенского, он подошел к последней черте, за которой, если она будет перейдена, его свергнут с тропа. Действия царя приобрели лихорадочный характер. Без армии он был, как «орел бесперый, не имеющий клюва и когтей». Поэтому прежде всего царь решил задобрить дворянство. Участников борьбы с Болотниковым щедро награждают землями и деньгами.

Деньги раздавались «за раны и кровь», «за приступы», «за осадное сиденье», но больше всего «за убитые мужики» — чем больше убивал крестьян и холопов какой-нибудь феодал, тем щед­рее были ему «царская милость и жалованье».

После проведенного в Серпухове общего смотра войск 21 мая 1607 года огромная царская армия быстро выступила в поход па Тулу.

Царь, уже не доверяя воеводам, сам возглавил поход, подчерк­нув этим его чрезвычайную важность.

Болотников скоро узнал о движении царского войска, и у него родился дерзкий план. Он решил, воспользовавшись том, что цар­ские войска, оставив Москву, ползут по длинным дорогам на юг, совершить быстрый поход на Москву, обойти правительственную армию и взять столицу.

Подняв войско — 30 — 40 тысяч человек, — Болотников быст­рым маршем двинулся из Тулы в московском направлении — на Каширу. Но царские лазутчики вовремя дали знать об этом Шуй­скому, и он успел перебросить войска — дорога повстанцам была перекрыта.

Болотников не стал уклоняться от боев; он всегда был сторон­ником решительных действий, предпочитал «прямой бой» другим средствам решения военных задач. 5 — 7 июня на маленькой речке Восме развернулось тяжелое сражение восставших с мощным дво­рянским ополчением. В начальный период боя полторы тысячи казаков сумели прорвать цепи стоявших на берегу боярских пол­ков, переправились через речку и, заняв подходящий овраг, нача­ли обстрел царских резервов, еще не перешедших на берег, где шла битва.

Бой долго шел с переменным успехом. Чаша победных весов склонялась то в одну, то в другую сторону. Но тут снова подвела Бо­лотникова измена! Один из воевод крупного полка в четыре тысячи человек неожиданно перешел на сторону врага! В образовав­шуюся брешь хлынули боярские отряды. Дезорганизованное войско восставших стало отступать в сторону Тулы, неся большие потери.

Трагической оказалась и судьба казачьего авангарда. Его окру­жили со всех сторон, но и лишенные всякой надежды на помощь ка­заки тем не менее отказались сдаться, несмотря на царское обеща­ние, что им будет «отдана их вина», то есть дано прощение. Казаки решили «помереть, а не здатца!» Лишь на третий день борьбы, ко­гда воеводы «велели всем полкам и всем ратным людям приступать, конным и пешим», врагу удалось ворваться в наспех сооружен­ный казачий оборонительный городок. Казаки «билися на смерть, стреляли из ружей до тех нор, что у них пороха не стало». Всей мо­щью обрушившись на горстку храбрецов, царское войско разгроми­ло лагерь. Взятых в плен, как сообщил очевидец, по приказу царя «на завтрее всех казнили».

Через пять дней, уже под Тулой, Болотников принял новое сра­жение с наступавшими войсками царя. Битва на реке Вороньей продолжалась три дня, пока царским воеводам не удалось потес­нить восставших. После этого Болотников отдал приказ отступить в крепость.

Едва затворились тульские крепостные ворота, как к городу подошли правительственные войска. Взять Тулу с ходу не удалось, и царь начал осаду.

ОСАДА ИПЛЕН

Войско царя насчитывало многие десятки тысяч ратников, а у Болотникова осталась лишь половина армии — меньше 20 тысяч человек. Плотным кольцом окружив город, царские войска не раз пытались взять его штурмом, по все их попыт­ки были отбиты. Более того, ежедневно по три-четыре раза восставшие совершали смелые вылазки «и многих царских людей ранили и побивали».

Неделя тянулась за неделей. Прошел месяц, потом второй. Царь топтался под мятежной Тулой, уже не надеясь на военное реше­ние. Но появились у него другие надежды. Во-первых, восставших начал косить голод. На третьем месяце положение в городе стало отчаянным. Но и в это труднейшее время Болотников проявил бле­стящие качества народного вождя. Он умело поддерживал стой­кость осажденных, ободряя слабых и сурово пресекая намерения «предаться царю».

Но к одной беде скоро добавилась другая. По совету одного из дворян царь распорядился устроить на реке Упе ниже Тулы огром­ную плотину. Вода в перегороженной реке стала подниматься, раз­ливаться по низким берегам и скоро затопила город.

Восставшие, измученные осадой и голодом, держались в затопленном городе уже четвертый месяц. Стойкость их была беспример­на, но силы кончались, а помощь извне — от восставших уездов — не приходила. Таяла последняя надежда, «что вода спадет и они получат возможность сделать вылазку, чтобы попытать счастья пробиться через вражеское войско и таким образом уйти оттуда».

Но и у царя не все шло гладко. Восстание продолжалось во мно­гих уездах, а тут еще иод флагом нового, уже второго, Лжедмитрия началось вторжение в Россию войск со стороны Полыни. Поэтому он предложил Болотникову переговоры. Болотников согласился, видимо рассчитывая выиграть время.

Шуйский обещал в случае сдачи Тулы сохранить жизнь и свобо­ду всем участникам восстания и вождей — Болотникова и «царе­вича Петра». Переговоры закончились заключением «контракта», который царь скрепил клятвой и крестным целованием.

10 октября 1607 года Тула открыла ворота. И в тот же день Иван Болотников и «царевич Петр» были схвачены царскими агентами и привезены в ставку царя. Однако, как ни чесались у Шуйского ру­ки, немедленно расправиться с вождями восстания он не посмел. Все знали о принесенном царем крестном целовании, но самое глав­ное — огромное войско Болотникова еще существовало, оно не ра­зошлось, а стояло у Тулы.

Шуйский пытался как можно скорее ликвидировать его. Он «великодушно» распустил тульских сидельцев «восвояси». Груп­пами и поодиночке восставшие расходились кто куда.

Царь, одержавший под Тулой «победу», торжественно вернул­ся в Москву, куда в оковах привели Ивана Болотникова и «цареви­ча Петра». В январе 1608 года «царевича Петра» повесили у Да­нилова монастыря под Москвой. А в марте пришел черед отправ­ленного в дальний северный Каргополь Ивана Болотникова. Его сначала ослепили, а после утопили в реке. Так сдержал свое слово и крестное целование царь-боярин Василий Шуйский!

Пламя народной войны еще полыхало во многих местах госу­дарства. Измученные феодальным гнетом, крестьяне и холопы ис­кали любую возможность ослабить его, поддерживали всякого, кто обещал хоть какое-то облегчение. Они все еще верили в «хорошего» царя, потому-то многие поддержали даже интервента-самозванца Лжедмитрия II.

«Крестьяне так исстрадались от всякого грабежа, угнетения и мучительства, — писал о схожей ситуации В. И. Ленин, – что они не могли хоть на минуту не поверить темным слухам о царской милости, не могли не поверить, что всякий разумный человек при­знает справедливым раздел хлеба между голодными, между теми, кто всю жизнь работал на других, сеял и убирал хлеб, а теперь уми­рает от голода подле амбаров «господского» хлеба».

Первая крестьянская война стала мощным и гневным ответом трудового народа на начавшееся закрепощение. Однако стихийный характер борьбы, отсутствие многих попутчиков восстания, да и наивная вера в «хорошего» царя, мешали участникам войны и ее вождям увидеть действительные причины народных страданий и выбрать верный путь борьбы.

Но грандиозная классовая битва навсегда осталась в истории нашей страны, стала одной из многих ступеней борьбы народа за освобождение.