Глава 6. Волны Смуты

ЕЩЕ ОДИН ЛЖЕДМИТРИЙ

Месяц шел за месяцем, голодные годы первого десятилетия XVII века медленно ползли друг за другом, а тяжесть испытаний, обрушившихся на Российское царство, не убывала.

Вероломно расправившись с Иваном Болотниковым, Василий Шуйский надеялся, что уж теперь-то он получит передышку и трон его хоть на время перестанет качаться и вздраги­вать от ударов политических и военных бурь, бушевавших в госу­дарстве.

Но надеждам не суждено было сбыться. Зимой 1607/08 года на­брал силу объявившийся в Стародубе новый самозванец — Лже­дмитрий II. Скоро в его лагере появились отряды польской шляхты и русских дворян-предателей. Затем потянулись в ставку и круп­ные магнаты Речи Посполитой, быстро взявшие в свои руки бразды правления при дворе самозванца. Цель была старой — свергнуть московское правительство, взять Москву, подчинить Русь.

Едва приспела дружная весна 1608 года, войско самозванца двинулось на Москву. Попытка остановить его провалилась: вы­сланная навстречу 30-тысячная армия под командой царского бра­та Дмитрия Шуйского была разбита в ожесточенном двухдневном сражении, потеряла всю артиллерию и обоз с припасами.

Царь срочно заменил бездарного брата на Михаила Скопина — вновь в трудную минуту пришлось прибегнуть к его уму и военному таланту. Но времени на организацию отпора на подступах к Мо­скве у Скопина уже не осталось — его бесславно разбазарил цар­ский брат.

И Скопин отступил в Москву, думая организовать оборону и отпор уже непосредственно под столичными стенами.

Однако, поставив Михаила во главе войска, царь не дал ему пол­ной власти. Когда войско интервентов подошло к Москве и располо­жилось в селе Тушино, царь вместо деятельных занятий обороной затеял переговоры с поляками, уговаривая их покинуть войско самозванца. На это он обещал им все что угодно и договорился даже до того, что посулил интервентам выплатить серебром жалованье, которое они «заработали» у самозванца, воюя против московского царя, то есть самого Шуйского!

Две недели длились бестолковые, мутные, как помойная вода, переговоры. Враг воспользовался ими к своей выгоде: на рассвете 25 июня войска самозванца нанесли внезапный удар по царским полкам. Они в беспорядке побежали, и лишь вступившие в бой дерзкие стрелецкие сотни отбросили захватчиков.

Неудавшийся захват Москвы не охладил пыл самозванца, он продолжал набирать силу. Правда, его беспокоило то, что в Москве под арестом находилась жена Лжедмитрия I Марина и ее отец поль­ский магнат Юрий Мнишек. Новый самозванец тайно через верных людей затеял с ними переговоры и договорился, что Марина за мил­лион злотых признает его за своего «чудесно спасшегося» супруга. Так и произошло, когда Мнишкам удалось покинуть Москву. Это «признание» подлило масла в огонь разгоравшейся войны. Еще больше людей поверило в истинность пришедшего к стенам Москвы «царя».

С новой силой взволновался парод во всех углах России. Реши­тельная псковская беднота, свергнув воеводу, признала Дмитрии. На другом конце страны ему присягнула буйная Астрахань. Один за другим переходили на сторону самозванца околомосковские го­рода — Перяславль-Залесский, Кострома, Ярославль, Балахна, Ростов. Владимир, Суздаль, Муром, а потом неблизкий Арзамас и дальняя Вологда...

Все новые и новые толпы жаждущих военной наживы авантю­ристов почти со всей Европы спешили к «тушинскому вору» — так прозвали самозванца москвичи, Сила вражеская росла день ото дня, прибывала от часа к часу. Скоро она стала столь мощной, что совладать с ней, казалось, уже не сможет никто. Взяв стоявший на Волге Ярославль, тушинцы пытались захватить и расположенный вниз по течению великой реки Нижний Новгород. Но собранное по инициативе нижегородского земского совета ополчение разгроми­ло подступавшие к городу отряды самозванца. В делах этого совета, состоявшего из дворян и «посадских всяких людей», активно участ­вовал нижегородский купец Кузьма Минин.

А под Москвой в это же самое время умело действовал против тушинцев небольшой отряд под командованием малородовитого мо­лодого князя Дмитрия Пожарского.

Разные были у купца и князя жизненные пути, ничего они пока не слыхали друг о друге.

Но через несколько лет суждено им было сойтись вместе, дей­ствовать сообща во имя спасения Родины.

Царь Василий уже не верил, что есть в России сила, способная одолеть самозванца. И, желая сокрушить одного врага, он обратил­ся за помощью к другому — вероломному и хитрому шведскому королю.

ШВЕДСКИЙ ОБМАН

Шведский король Карл IX уже не первый год рвался «по­мочь» московскому царю в борьбе против самозванца и Ре­чи Посполитой. Истинные причины его «братских» устрем­лений были совсем не бескорыстны: «помощь» должна бы­ла стать формой вмешательства Швеции в российские дела. Мечтой Карла было создание «великой Швеции», для кото­рой Балтика стала бы внутренним морем — все земли вокруг нее намеревался захватить агрессивный авантюрист!

В начале 1509 года Василий Шуйский согласился па настойчи­вые предложения шведа. Было подписано соглашение: король по­сылает на помощь Шуйскому войско, а Шуйский... отдает Швеции весь Корельский уезд с крепостью Корела (нынешний Приозерск) на Ладоге!

Карл обманул Шуйского в самом начале. Вместо обученных шведских полков он стал посылать в Россию отряды наемного сбро­да со всей Европы. В корпусе наемников говорили на всех языках — здесь служили немцы, французы, шведы, шотландцы, датчане, анг­личане — кого только не было!

В мае 1609 года своевольное неорганизованное воинство двину­лось под командой Михаила Скопина из Новгорода в сторону Моск­вы. Под Тверью Скопин столкнулся с высланными против него си­лами тушинцев и сумел разгромить их. Наемники, участвовавшие в битве, тут же потребовали богатого вознаграждения. Но денег у Скопина не было: скудную казну, выделенную царем, он раздал еще в Новгороде. Напрасны были уговоры — воинство взбунтова­лось, и большая часть его повернула назад — к шведской границе, начав по пути повальный грабеж русских волостей и уездов. Со Скопиным осталось лишь три сотни шведов. Армии снова не было, положение казалось безнадежным.

Но именно в это время дала о себе знать глубинная мощь начав­шегося в России народного освободительного движения. Под знаме­на Михаила Скопина, уже снискавшего себе, несмотря на моло­дость (ему едва исполнилось 20 лет), славу защитника Отечества, стали сходиться отряды из разных мест. В конце мая присоедини­лась к нему подошедшая в Торжок 3-тысячная смоленская рать. Чуть позже пришел большой отряд ярославцев, потом костромичей, а следом — сильная рать поморов.

Скоро армия Скопина достигла 15 тысяч человек! Это была уже заметная сила, и талантливый полководец решил действовать. Взве­сив все обстоятельства, он понял, что надо продолжать начатый с наемной армией марш на Москву. Севернее Москвы уже несколь­ко месяцев гетман Ян Сапега осаждал хорошо укрепленный Троице-Сергиев монастырь. Цитадель держалась, но возникший здесь очаг военного напряжения прямо влиял на положение столицы, потому что она не получала подкреплений с Русского Севера — все пути перекрывали отряды Сапеги.

Потому Скопин и избрал направлением своего нового удара войско Сапеги.

Узнав о приближении Скопина, гетман занервничал. Укло­ниться от столкновения он не мог. Двухдневное сражение войск Скопина и Сапеги случилось в середине августа под Калязином. Скопин одолел врага.

Победа молодого воеводы могла стать началом перелома во всей борьбе. Но, к сожалению, не стала, потому что едва удалось ему не­много разогнать грозовые тучи на севере от Москвы, как на юге дела стали совсем плохи — там в русские пределы ворвалась раз­бойная кавалерия крымцев.

Положение вновь стало критическим. Опасность шла со всех на­правлений. Тушинцы грозили столице нападением в любой момент. Крымцы разоряли южные уезды и тоже подбирались к Москве. Это помогло Сапеге удержаться на севере под Троице-Сергиевым монастырем. А еще один сильнейший удар по непрочному положе­нию Шуйского нанес необдуманный союз со шведами. Заключив сделку с Карлом IX, Василий Шуйский автоматически стал откры­тым врагом польского короля Сигизмунда III, поскольку тот давно воевал с Карлом, своим дядей, из-за ливонских земель. Сигизмунд тут же объявил войну и России!

СИГИЗМУНДОВО ВТОРЖЕНИЕ

Рожденный и воспитанный в Швеции, Сигизмунд III мало думал об интересах польского народа. В Польше новой войне с Россией сопротивлялись не только простые люди, но и большая часть знати, включая коронного гетмана Жолкевского. Но Сигизмунд не слушал возражений, внимая только угодным речам. В голове его один за другим рождались сумасбродные планы покорения России, создания в ней военных коло­ний, подобных римским, насаждения католичества, восшествия на российский престол. С этими авантюрными затеями армия Сигиз­мунда в сентябре 1609 года вторглась в Россию и осадила Смоленск, который Литва и Польша не раз уже отбирали у России.

Перед началом похода угодники нашептывали Сигизмунду: на­до только подойти к Смоленску, постучать в его ворота — и они от­ворятся! Поэтому подойдя к крепости, король направил смолянам пышнословный универсал. В нем лицемерно заявлялось, что король пришел, ибо сжалился над гибнущей Россией. Он повелевал смо­лянам открыть ворота и встретить спасителя хлебом-солью.

Ответ смолян был сдержанным, но до предела ясным: скорее сложим головы, чем поклонимся врагу!

Коль не открыли ворота на стук, решил король, взломаем их бое­вым топором! 12 октября 1609 года он с двух сторон бросил войска на штурм города, и хотя штурмующим удалось взломать городские ворота, ворваться в город им не удалось, потому что оборона его велась с отчаянным упорством и бесстрашием.

Волей-неволей пришлось прибегнуть к длительной осаде. Лег­кой завоевательной прогулки по России, которую пророчили лизо­блюды-угодники, не получилось. Двадцать месяцев бесславно про­топтался у Смоленска Сигизмунд! Не помогали ни штурм, ни под­копы, ни другие военные хитрости. Крепость стояла твердо, снося удар за ударом, отражая один натиск за другим.

СМЕРТЬ ЛУЧШЕГО ВОЕВОДЫ

Мужество порубежного Смоленска помогло набрать новую силу и небольшой армии Михаила Скопина, воевавшей на севере от Москвы. Уезд за уездом, волость за волостью очи­щал он от тушинских мародеров и иноземных захватчиков. Почуяв его силу, тушинцы попытались разгромить воеводу в подмосковной Александровой слободе, но не тут-то было.

Скопин вновь вышел победителем. Военный его талант расцветал на глазах.

Но действовали в России и совсем другие силы. В лагере само­званца росли внутренние раздоры. Дело дошло до того, что он бе­жал от своих взъярившихся приспешников в Калугу, спрятавшись на дне груженной досками и дранкой телеги. Положение царька стало совсем незавидным.

Авторитета, пускай и ложного, не было теперь ни у боярского царя Василия Шуйского, ни у самозванца Лжедмитрия II. Поняв это, часть служившей самозванцу русской знати — патриарх Фила­рет Романов и некоторые бояре — вступили в переговоры с коро­левскими послами и быстро согласились, чтобы русский престол занял польский королевич Владислав, сын Сигизмунда. 4 февраля 1610 года под Смоленском тушинскими боярами было подписано соглашение о передаче трона королевичу Владиславу Жигимонтовичу. Обстановка после этого запуталась окончательно. В Москве сидел боярский царь Василий, в Калуге изображал из себя монар­ха самозванец, а теперь появился еще и Владислав.

Однако реальных сил для настоящей политической и военной победы ни первый, ни второй, ни третий не имели. Одна осталась на Руси настоящая и грозная сила — подымающийся на борьбу с иноземцами народ. Эта сила уже дала себя знать в Смоленске: месяц шел за месяцем, а он стоял неколебимо против мощной коро­левской армии. Эта сила давала себя знать в цитадели Троице-Сергиева монастыря, долгие месяцы державшегося в осаде против войск литовского гетмана Яна Сапеги. Эта сила давала себя знать в действиях армии Михаила Скопина, в кровопролитных боях одо­левавшей иноземцев и тушинцев в замосковских уездах. Под ее уда­рами отступил от Троице-Сергиева монастыря Ян Сапега. Испугав­шись подхода скопинской армии, сжег Тушино и ушел от Москвы предводитель наемного войска гетман Ружинский, ставший было главным тушинским разбойником после бегства Лжедмитрия.

Умелыми действиями Скопину (у которого и сил-то было немно­го) удалось снять фактическую осаду Москвы, существовавшую уже долгое время.

Это имело огромное значение, поскольку Москве уже недалеко было и до жестокого голода, четверть ржи (примерно четыре пуда) стоила на городских рынках 7 рублей! А после подхода Скопина, войска которого открыли дороги купеческим караванам, цена упала сразу в тридцать пять раз!

Понятно было ликование москвичей, торжественно встретив­ших полководца в марте 1610 года. «Люди города Москвы благо­дарили Бога за его пришествие, и все рады были несказанно, и все хвалили его Богом дарованный мудрый и добрый разум, и благоде­яния, и храбрость, и дивную его милость ко всем.

И помчалась слава о нем по всем окрестным государствам, и все восхитились дивной его мудростью и храбростью, и всех госу­даревых неприятелей охватил и страх и ужас великий, и трепетали все от его прославленной храбрости и мужества».

Слава Скопина была огромной, он стал популярным человеком в государстве. Победы в больших и малых сражениях, а их он одержал уже не один десяток, — умение руководить сбором и обес­печением армии, не теряться в трудных условиях, выигрывать не только открытым боем, но и тонким неожиданным маневром ярко выделяли молодого воеводу среди кучки растерянных и бездарных военачальников, окружавших царя. А в дни общемосковского лико­вания и чествования полководца у многих появилась крамольная мысль о том, что Михаил Скопин, приходившийся племянником царю Василию, подошел бы на русский трон гораздо больше, чем неудачливый, терпевший провал за провалом Шуйский.

Разговоры об этом дошли до царя. Триумфальная встреча, устроенная столицей Скопину, встревожила его не на шутку. Он призвал Михаила для объяснений с глазу на глаз. Царь вниматель­но разглядывал племянника из-под косматых бровей, теребил полу­седую лопатообразную бороду и расспрашивал, расспрашивал — и о былых боях, и о новых намерениях. Скопин на все вопросы отве­чал прямо, не таясь. Как рассказывают, он даже советовал уставше­му Василию оставить царство. После этого царская неприязнь к племяннику стала зловещей.

Но не только Василий видел в молодом воеводе растущего со­перника. Еще больше, пожалуй, ненавидел ого Дмитрий Шуйский, надеявшийся запять трон после смерти бездетного старшего брата. Наблюдая за торжественным въездом Скопина в столицу, он, не су­мев сдержаться, выдал свои чувства и крикнул стоявшим рядом с ним боярам: «Вот идет мой соперник!»

Молодой воевода праздновал победу, ходил по боярским пирам. Лилось вино, звучали здравицы... Правда, Михаил не только весе­лился. Он деятельно готовил армию к новому походу, «хотел идти из города Москвы со всеми полками на государевых неприятелей и врагов, чтобы очистить Московское государство, желая прекра­тить пролитие крови христианской, и ожидал, когда просохнут весенние пути, потому что в то время земля, залитая половодьем, после таяния снегов еще не затвердела».

По планам Скопина не суждено было осуществиться. Никто не увидел, как' на одном из пиров чья-то злая рука всыпала в чашу Ми­хаила злое зелье. «Он же, великого их обмана и лукавства не ведая, испробовал питье, со злым намерением приготовленное, и вскоре овладела им злая и смертная лютая мука».

Прямо на пиру воеводе стало плохо, из носа хлынула кровь. Ис­пуганные слуги подхватили князя и увезли домой. Недуг быстро разгорелся, день ото дня Михаилу становилось хуже. Он почти все время находился в бреду, перестал узнавать окружающих.

«И сошлись к нему близкие, горько плакали, видя тяжкие стра­дания его, недоумевая, что сделать, и только от всего сердца рыдая и скорбно плача.

Врачи многие приходили к нему, и видели его смертную муку, и не смогли ему никакой помощи оказать.

Он же в жестоких страданиях лежал...»

«О, злоумышленное безумие! — горестно восклицал один из современников. — О, завистливая безрассудность! О, жестокое не­милосердие и бесчеловечность!..»

Проболев две недели, Михаил Скопин скончался 23 апреля 1610 года в возрасте двадцати с небольшим лет. «И был по всему царствующему городу Москве крик и шум и плач неутешный сте­навших от горя православных христиан — от малого до старого все плакали и рыдали!..»

Царь Василий тоже лил слезы над гробом племянника. Люди глядели на плачущего и слезам не верили. А Дмитрий даже и не скрывал своей радости. Он тут же занял место командующего, что вызвало общее уныние и тревогу. Про царева брата открыто говорили, что он родился не для доблести, а к позору русской ар­мии. Ближайшие события вновь это подтвердили.

НИЗЛОЖЕНИЕ ШУЙСКОГО

В июне, собрав под свои знамена почти все наличные войска, усилившись наемной армией, которую опять привели шве­ды, Дмитрий двинулся против поляков, мечтая завоевать ла­вры спасителя отечества. Но надо было обладать его исклю­чительной бездарностью, чтобы, имея многократное превос­ходство в числе войск и орудий, с треском проиграть сражение и потерять армию. Дмитрий умудрился это сделать, а сам трусливо бежал с поля боя. Убегая, увяз в болоте, утопил коня и бо­сой добрался до Можайска на старой кляче, отнятой в одной из деревень.

Бездарность царского брата, лишившего страну последних воен­ных сил, подвела ее к последней черте. Польские гетманы лютовали у Смоленска. Шведы хозяйничали на Новгородчине. Около Москвы оживились силы самозванца. По городам вспыхивал мятеж за мя­тежом. Потерявший голову царь ничего лучшего не надумал, как обратиться за помощью к крымцам. Те с готовностью откликну­лись — под Москву тут же примчался с десятью тысячами всадни­ков Кантемир-мурза, по прозвищу Кровавый Меч. Приняв дары, которыми приказал встретить «союзника» царь, Кантемир вместо помощи вероломно разгромил в Подмосковье несколько царских отрядов, пограбил уезды и ушел в степь.

Теперь у Шуйского не осталось даже иллюзорных надежд. Цар­ство его пришло к краху.

17 июля 1610 года царь Василий Шуйский был низложен в хо­де заговора-восстания. Вечером этого дня царя насильно постригли в монахи. Как ни вырывался Василий из крепких рук заговорщи­ков, приведенный ими чернец Чудова монастыря постриг монарха в монахи и нарек его «иноком Варлаамом». «Инока» тут же и от­правили в Чудов монастырь.

Дальнейшая судьба царя Василия была незавидной. Политиче­ские противники не дали ему спокойно дожить век в монашеской келье. Из России его вместе с братьями Дмитрием и Иваном пере­везли в Польшу, где тайно заточили в Гостынском замке близ Вар­шавы. Два года провел он в тесной каменной клети, размещавшейся над воротами замка. Даже охрана не знала имени секретных узни­ков Сигизмунда III. Царь Василий умер 17 сентября 1612 года. Не­удачник Дмитрий пережил старшего брата всего на пять дней. В России мало кто сомневался в том, что братья погибли «нужной», то есть насильственной смертью.

СЕМИБОЯРЩИНА

А Москву качала стихия политических бурь. Права на свобод­ный трон (кроме считавших себя «царями» Лжедмитрия и Владислава) заявил знатный князь Василий Голицын, а тушинский патриарх Филарет попытался посадить на него своего 14-летнего сына Михаила Романова. Но первая по­пытка ему не удалась. Ничего не получилось и у других пре­тендентов. Боярская дума решила созвать общероссийский Зем­ский собор, а пока править стали семь избранных бояр — началась на Москве печально знаменитая семибоярщина.

Бояре не стали ждать съезда выборных «со всей земли Русской» для избрания царя. В августе 1610 года они подписали соглашение о принятии на царский трон польского королевича Владислава, то есть поддержали то, что на полгода до них сделали отколовшиеся от самозванца тушинские бояре.

Правда, малолетний королевич и не думал ехать в свою благоприобретенную державу, как ни заманивали его посланиями русские бояре-изменники. Они усердно расписывали королевичу разные царские церемонии, особенно обеды: сколько блюд на них подают и какие за какими следуют. Не зная, что любит королевич, писали про все: про пироги с сахаром, визигой, рыбой, сыром, бараниной, про грибные караваи и тонкие блины с паюсной икрой, про свежую белорыбицу и осетрину, про малосольных лососей и белужьи бока, про уху из раков, карасей и всяких других рыб, про жареных лебедей, верченых уток, зайцев в репе, кур с лапшой и поросят рассольных с чесноком. Зная детские слабости, особо упирали на сладкое: кисели молочные и меды многие. Но тщетно писали - королевич не приезжал. Сигизмунд не собирался посылать любимого сына в московское пекло, цели у короля были иные.

Во-первых, Сигизмунд потребовал: коль избрали Владислава, пусть в Москву войдут польские войска — полки нового царя. Семибоярщина согласилась — и в столицу вкатилась армия нового «государя», солдаты которой быстро распоясались и занялись от­кровенным мародерством. Мало этого, Сигизмунд потребовал, чтобы эту ораву содержали на деньги русской казны и за первые несколько месяцев было выдано 100 тысяч рублей только на харчи оккупантам.

Второй ультиматум Сигизмунда был позорнее первого. Он по­требовал, чтобы Смоленск, уже много месяцев державшийся в осаде, сложил перед ним оружие. Семибоярщина согласилась! В Смоленск был направлен указ —. немедленно сложить оружие! Но гордый град отказался выполнить позорное предписание. На­стоящие патриоты России понимали, что грозит и городу и всей стране. Сопротивляясь интервентам, «крепкостоятельный» Смо­ленск сковывал почти все силы королевской армии. Сдайся он врагу — армия эта хлынет в сердце России, к Москве.

Смоленск отклонил все предложения о капитуляции. Отказ взбесил Сигизмунда. 21 ноября 1610 года он бросил все свои войска на новый штурм. На рассвете грохнул под стеной крепости чудо­вищный взрыв - врагу удался тайно сделанный во время перегово­ров подкоп под одну из башен. Она тяжело рухнула вместе с частью примыкавшей стены. Полки Сигизмунда бросились к бреши, но были отброшены смоленским гарнизоном. Следом за первой волной атаки пошла вторая, за второй — третья. В грохоте пушек, в дыму и крови и пепле было цинично растоптано Сигизмундом недавно заключенное после «избрания» Владислава соглашение о примире­нии. Ситуация выглядела странной: король-отец штурмовал крепость в государстве, монархом которого являлся его любимый сын. Но это был внешний парадокс. Действительным двигателем истории были не предательские политические соглашения, не интриги многочисленных претендентов на престол. Главной для обескровленной России становилась явственная угроза иноземного порабощения. Именно ей навстречу и вставал грозный пал народ­ной войны.

Противодействие интервентам нарастало повсюду. Против них стали бороться даже те, кто формально еще стоял под знаменами засевшего в Калуге самозванца. К концу 1010 года этот никчемный интриган уже не был хозяином даже в собственном лагере. Всем верховодил казацкий атаман Заруцкий, начавший широкую борьбу с захватчиками в Подмосковье. Скоро интервенты почувствовали тяжелую силу казацких ударов. Сотни и сотни захватчиков гибли в больших и малых стычках. Это обеспокоило увязшего под Смолен­ском Сигизмунда: ведь под Москвой и в Москве сил у него было совсем мало — все сковал Смоленск.

Король решил разделаться с Лжедмитрием II, который теперь, после формального избрания Владислава на русский троп, оказался помехой. 11 декабря 1610 года ничего не подозревавший Лжедмит­рий отправился на загородную прогулку. Разлегшись в санях, «царь» обозревал калужские окрестности. Рядом скакала охрана. Он уже давно не доверял ни русским, ни полякам, ни немцам. Охра­няли его несколько десятков касимовских татар. Когда отъехали подальше от Калуги, глава охраны Петр Урусов, подкупленный Сигизмундом, подскакал к царским саням, скинул с плеча ружье и в упор разрядил его в Лжедмитрия. Затем татарин проворно соскочил с коня, подбежал к остановившимся саням и, выхватив саблю, отсек царьку голову.

Так бесславно кончил свои дни очередной самозванец.

Известие о лютой смерти Лжедмитрия обрадовало семибоярщи­ну. Сгоряча бояре решили, что теперь-то уж все наладится. Царь есть — трон за Владиславом, Москву держат в руках впущенные в город королевские гусары. Дело оставалось за малым: усмирить, подмять и покорить русский народ.

Но своих сил для этого семибоярщина не имела, поэтому обрати­лась к иноземцам. Те взялись за дело рьяно. Скоро оккупированная ими Москва стала ареной постоянных стычек и волнений. Королев­ские гусары почти не расседлывали лошадей то в одно, то в другое место русской столицы бросали их командиры. Роты наем­ников бдительно охраняли Кремль, стены которого были уставлены орудиями, грозно смотревшими па московский посад. По ночам гремели оружием в темноте московских улиц безжалостные патру­ли. Каждое утро то в одной, то в другой улице находили иссеченные трупы — следы их страшной службы.

«ВРЕМЯ ПОДВИГА ПРИШЛО!»

Кому теперь принадлежала Москва? Предателям из семибояр­щины или королевскому гетману? Вновь, как в худшие времена татаро-монгольского нашествия, угрожала России потеря национальной независимости.

Но чем явственней становилась эта угроза, тем сильнее нарастало в народе встречное патриотическое течение. Без­вестные московские патриоты призывали соотечественников в своих грамотах-прокламациях: «Мужайтесь и вооружайтесь! Совет между собою чините, как нам всех врагов избыти. Время подвига пришло!»

Захваченная интервентами Москва не могла пока поднять вос­стания — и оно вспыхнуло в других местах. По селам и дорогам громили интервентов казаки, оставшиеся в Калуге после смерти самозванца. Следом поднялась буйная Рязань. К декабрю 1610 года рязанский край охватило стихийное восстание против интервентов, двинутых в эти края королем. Во главе восстания стал дворянин Прокопий Ляпунов. Однако, бросив клич о восстании, он сумел собрать под свое знамя лишь несколько сотен человек и скоро попал в тяжелую осаду в маленьком рязанском пригороде Пронске. Положение его скоро стало отчаянным. Казалось, вот-вот погаснет и эта искра в темной ночи смуты. Пронск должен был пасть со дня на день, и Ляпунов ничего уже не мог сделать своими силами — так мало их было. Понимая это, он во все ближние города разослал грамоты с одним призывом — помогите в борьбе!

Получил послание Ляпунова и служивший воеводой в неболь­шом городке Зарайске князь Дмитрий Пожарский. Получил и не­медленно принял решение — собрать все возможные силы и спешить на помощь Ляпунову!

Внезапное появление рати Пожарского в окрестностях Пронска заставило противника отступить. Соединившись с Ляпуновым, князь двинулся в Рязань, которая восторженно встретила патрио­тов. Здесь Пожарский простился с Ляпуновым и вернулся в За­райск, на свое воеводство.

Ляпунов же собрался идти на Москву — выручать страну. Соединившись с калужскими казаками, рязанцы скоро добились немалых успехов, вытеснили интервентов из двух важных около­московских городов — Серпухова и Коломны. Теперь дорога на Москву открывалась прямая.

В самой Москве тоже собралась грозовая атмосфера. Вот-вот должна была ударить первая молния народного гнева. Предатели-бояре и интервенты чуяли это и спешно укрепляли захваченный Кремль и обнесенный стеной Китай-город. Отовсюду свозились туда пушки и ставились одна к другой, дулами на посад.

19 марта 1611 года с утра рота наемников ставила очередную партию орудий у Водяных ворот. Пушки были тяжелые, солдаты никак не могли с ними справиться, и ротмистр-наемник приказал пригнать на помощь московских извозчиков, издалека наблюдав­ших за вражьими делами.

Извозчики встретили приказ наемников оглоблями. Солдаты пустили в ход палаши, а потом и мушкеты. Мелкая стычка быстро разрослась в побоище с десятками убитых и раненых. На помощь землякам-москвичам бросились и стар и млад. На колокольнях ударили в набат.

Дело приняло нешуточный оборот. По тревоге были подняты в Кремле несколько рот интервентов. В боевом порядке они двину­лись в улицы столицы.

Во всем Китай-городе была устроена кровавая резня, погибли сотни москвичей.

Вытеснив восставших из Китай-города, наемники получили приказ занять другие части столицы — Белый и Земляной город, где жило множество ремесленников, размещались стрелецкие сотни.

Но там встретил врага баррикадный бой. Улицы были перегоро­жены завалами из бочек, бревен, столов, скамеек, вязанок дров и всякой рухляди. Из-за баррикад летели камни, из окон и с крыш восставшие вели ружейный огонь. На стороне народа умело сража­лись стрельцы, отказавшиеся подчиняться семибоярщине. Конная атака гусар захлебнулась в уличных завалах. Тогда в дело были брошены отряды немецких наемных ландскнехтов под командой Якова Маржерета. О жестокости их ходили легенды, пощады они не знали. Резня на московских улицах приняла чудовищный харак­тер. Когда вечером наемники наконец были выведены из боя и воз­вращались в Кремль, то все они напоминали мясников, а не мушке­теров — каждый с ног до головы был залит кровью убитых москвичей.

Но восстание продолжалось. Центрами его стали стрелецкие слободы, здесь сопротивление носило организованный характер, бой велся умело. В одну из таких слобод, услыхав звон набатного колокола, прискакал князь Дмитрий Пожарский. Никто не знал, как он вдруг оказался в Москве. Вернее всего прибыл тайно, что­бы готовить восстание. Но оно, спровоцированное наемниками, вспыхнуло до срока, и Пожарский сразу, в отличие от сотен сидев­ших по своим хоромам московских дворян, деятельно включился в борьбу.

Организовав стрельцов и горожан, он с ходу дал бой наемникам, подошедшим к Сретенке. Затем срочно направил отряд на Пушкар­ский двор. Оттуда прикатили несколько пушек. Новую волну на­ступления Пожарский отбил артиллерией.

Неплохо действовали отряды восставших и в других местах Москвы.

Наемники стали отступать.

Тогда глава интервентов знатный пан Гонсевский с согласия Боярской думы приказал сформировать отряды факельщиков и по­слать их поджигать город. «Видя, что исход битвы сомнителен, — докладывал он позднее Сигизмунду III, — я велел поджечь Замо­скворечье и Белый город...»

Факельщики заметались по городу, поджигая дом за домом. Скоро горели уже целые кварталы. Ветер гнал пламя на московские посады — в Белый город. За валом огня, сбившим волну повстанче­ского наступления (все бросились тушить пожары), наступала наемная пехота. Но она прошла не везде. На Сретенке решитель­ный Пожарский вышиб вон из обороняемого им района и фа­кельщиков, и мушкетеров. Здесь и пожара не было, и враг не прошел.

Окрашенная отблесками пожаров пала на Москву тяжелая дымная ночь. В ней не смолкал набатный звон — звал народ к про­должению боя. Еще днем были посланы гонцы в Серпухов и Колом­ну — за помощью к земскому ополчению. Несколько отрядов спеш­ным маршем двинулись к Москве и к полуночи вошли в Замоск­воречье.

А в Кремле полночи заседали предатели-бояре и командование интервентов. К ним тоже шла подмога. Со стороны Можайска под­ходил с большим королевским войском полковник Струсь. К полу­дню 12 марта ему удалось прорваться в город через бреши, выж­женные предателями в деревянных укреплениях внешнего оборо­нительного кольца столицы.

Усилившись свежим войском и вновь поджегши город во многих местах, интервенты начали теснить восставших. Почти никому из наемников в этот день даже не пришлось, по признанию одного польского поручика, сражаться. Все делал огонь, шедший сплош­ным валом. Пламя теснило москвичей, а захватчики двигались за огненной стеной, поджогами помогая огню пожирать дом за домом.

Дольше всех продержалась Сретенка. За несколько часов пере­дышки Пожарский сумел построить здесь небольшую крепость-острог. И оборонял его целый день. Лишь к вечеру, когда появилась у врага возможность бросить сюда большие силы, интервенты ворвались в укрепление. В рукопашной схватке тяжело ранили князя Дмитрия — вражеская сабля рассекла ему голову. От силь­ного удара не спас и боевой шелом. Соратники подхватили залитого кровью воеводу и вывезли в безопасное место.

Сожженная Москва подверглась безудержному разграблению. Враги грабили всех — и тех, кто участвовал в восстании, и тех, кто отсиживался по домам, и даже тех, кто помогал интервентам. Один из немецких ландскнехтов с восторгом писал на родину, что все солдаты захватили «огромную и превосходную добычу золотом, серебром, драгоценными каменьями». Грабили не только уцелев­шие дома и усадьбы. Разграбили пепелища, ища уцелевшие подва­лы с добром, вином и припасами. Потом принялись за поругание церквей: выламывали оклады у икон, разворовали драгоценную утварь. Храм Покрова на Красной площади был ограблен дочиста.

Сожженная столица была в полной власти оголтелого воинства интервентов. Тысячи лишившихся крова и всяких средств к суще­ствованию москвичей ушли из родного города. Их страшные рас­сказы о поругании столицы узнала вся страна. Гнев народный вскипал с новой силой.

«КРЕПКОСТОЯТЕЛЪНЫЙ» ГРАД СМОЛЕНСК

Шел уже второй год беспримерного «стояния» Смоленска против всей армии короля Речи Посполитой. Голод и болез­ни косили воинов-защитников, стариков, женщин и детей. К июлю 1611 года в крепости осталось меньше полутысячи бойцов.

Сигизмунд III, казалось, хотел дождаться смерти послед­него защитника города. Он и сейчас боялся смоленцев. Королевские саперы, как кроты, вели очередной тайный подкоп под одну из крепостных башен.

3 июля 1611 года она была подорвана интервентами. Рухнув, башня увлекла за собой обширные участки стен. Еще не осела пыль, а в проломы двинулись ударные отряды короля. Даже теперь Сигизмунд начал штурм обескровленного города с нескольких на­правлений. Последние десятки защитников погибли в беспорядоч­ных уличных боях. Уцелевшие смоленские ратники укрылись в большом каменном соборе, высившемся в центре города.

«Но королевские люди у церкви двери вырубили и начали людей рубить и живых хватать. Архиепископ же взял честной крест и пошел во всем святительском облачении навстречу иноверцам. А они, окаянные, голову ему рассекли...

Один же посадский человек, по имени Андрей Беляницын, видя, что иноверцы избивают народ, взял свечу, и пошел под церковь, и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. И был взрыв силь­ный, и множество людей, русских и поляков, в городе и за городом побило. И ту большую церковь, верх и стены ее, разнесло от сильно­го взрыва. Король же польский ужаснулся и в страхе долгое время в город не входил».

Эхо гигантского взрыва, последнего в героической обороне Смоленска, не скоро угасло в окрестностях.

Город пал. Но победа врага была и его поражением. Один год восемь месяцев и две недели бесславно топтался король у неодоли­мой «крепкостоятельной», как прозвали Смоленск в народе, твер­дыни. Все это время Смоленск прочно приковывал к себе основ­ные силы врага, истощая и армию его, и королевскую казну, из ко­торой сосали жалованье наемники, и боевой дух королевского войска.

Сдайся Смоленск — и судьба русской государственности ушла бы за роковую черту, у которой она стояла все смутные годы. Подвиг Смоленска вновь высветил одну несравненную черту русского национального характера — удивительную стойкость народа, понимавшего, что речь вновь, как в седые времена татаро-монгольского нашествия, идет о судьбе Отечества. Когда приходило к защитникам понимание этой глубокой истины, силы их умножа­лись, каждый бился за десятерых, сотня сражалась, словно тысяча. Ни осадный голод, ни злой мор, ни тяжкая смерть товарищей, родных и близких уже не могли поколебать мужества, рожденного неистребимой любовью к Родине. «Чтобы победить Россию, русско­го солдата нужно не только два раза убить, — воскликнул позднее один из германских императоров, пораженный стойкостью россий­ских войск, — но еще и повалить!» А войти в русский город враг мог лишь после того, как погибал в бою последний его защитник. Смоленск еще раз подтвердил это, оставшись в народной памяти примером для грядущих поколений.

НОВГОРОДСКИЕ БАТАЛИИ

Оккупацией Москвы и падением Смоленска беды не исчерпывались. Все более напряженной и опасной становилась ' обстановка на северо-западе страны. Весной 1611 года сюда устремились войска Сигизмунда III. С ведома московских бояр-предателей они с ходу взяли отстоявший недалеко от Новгорода Торопец. В марте пришла еще одна потеря: большой отряд литовских феодалов взял Старую Руссу, один из древнейших русских городов. Врагу открылся прямой путь на Новгород. Скоро неприятель объявился под его древними стенами.

Положение Новгорода становилось трагическим. Наступление на него шло сразу с четырех направлений. Из-под Смоленска, где стоял Сигизмунд III. Из Литвы — войска ее хозяйничали в южных новгородских уездах. Из Ливонии, из-за которой спорили Швеция и Польша. И наконец, с севера, откуда обрушились шведы.

Все было плохо. Не улучшили дела и переговоры послов Ляпу­нова со шведами. Глава земского ополчения просил Делагарди помочь в борьбе против королевских полков, засевших в Москве. За это он обещал отдать часть новгородских владений и даже намекал на принятие на русский престол шведского королеви­ча. Делагарди охотно вел эти дипломатические игры, а одновре­менно стягивал к Новгороду полк за полком якобы для того, чтоб, завершив переговоры, идти оттуда под Москву, на помощь Ляпунову.

Это был расчетливый и наглый обман. В предрассветные часы 16 июля 1611 года шведы с нескольких направлений пошли на штурм Новгорода. С помощью неизвестного предателя им удалось открыть одни из ворот — рыцарская конница ворвалась на улицы. Началась резня и грабежи. Скоро вспыхнули в разных местах пожары.

Сопротивляясь врагу, защитники города отступили в непри­ступный Новгородский кремль и затворили ворота. Вряд ли Делагарди, потратившему шесть месяцев на овладение маленькой Корелой, удалось бы взять мощную цитадель. Но новгородские воевода и бояре допустили одну непростительную ошибку, ставшую роковой.

В кремле не было ни запасов пороха, ни провианта. «Осадное сидение» в такой ситуации было немыслимо. После нескольких панических заседаний военного совета Новгородский кремль был сдан шведам.

Теперь шведы хозяйничали во всей новгородской земле и заста­вили новгородцев присягнуть одному из шведских принцев. Карл IX ликовал. Он устроил торжественный молебен по случаю победы и издал указ о присоединении новгородских пограничных крепостей к шведской короне.

Роковых просчетов становилось все больше и больше. Вра­гам России казалось, что до крушения могучей державы остался один шаг.

ГИБЕЛЬ ПРОКОПИЯ ЛЯПУНОВА

Направляясь из рязанских пределов на освобождение Москвы, Ляпунов не раз говорил, стремясь, чтоб об этом прослышали враги, что армия его огромна. Называлась цифра 40 тысяч воинов, потом 80, затем и больше 100 тысяч! На самом же деле бойцов в ополчении было гораздо меньше. Ляпунов привел под Москву около 6 тысяч человек, небольшие отря­ды были у казацких атаманов. Правда, под Москвой земское войско пополнилось бежавшими из сожженного города москвичами. Их помощь была значительна, но и с ней сил для овладения сто­лицей не хватало. Замкнуть в кольцо занятый врагом город не удавалось.

В июле 1611 года Ляпунов и его сподвижники все же предпри­няли штурм Китай-города и Новодевичьего монастыря. Само­отверженность русских ратников, их яростное презрение к смерти обеспечили большой успех. Были освобождены важные районы столицы, теперь за врагом оставался только Кремль. Но взять эту неприступную твердыню, одно из лучших оборонительных соору­жений того времени, без артиллерии и перевеса в силах было не­мыслимо.

Нужна была серьезная военная помощь.

В поисках ее Ляпунов и затеял переговоры со шведами. Но шведский король вместо помощи принялся захватывать город за городом, волость за волостью.

Надежда на шведскую помощь оказалась крупным просчетом Ляпунова.

Завистники его сразу воспользовались этим, стали говорить, что Прокопий вместо одного иноверца, польского королевича, желает посадить другого – шведского.

А тут еще летом 1611 года начались перебои в снабжении ополчения провиантом. Крестьяне подмосковных сел уже ничем не могли обеспечить армию, все припасы у них кончились. А из даль­них городов обозы почти не шли. Да и те, что направлялись, часто подвергались разграблению. Грабили интервенты, грабили и «свои» разбойные люди.

Ляпунов пытался пресечь разрушавшее армию зло, приказывал казнить на месте казаков-разбойников, но тщетно. Только озлобил многих против себя. Своевольное казачество, подстрекаемое не­доброжелателями, 22 июля 1611 года собрало круг и вызвало в него Ляпунова.

Ляпунов явился, вошел в круг. С разных сторон буйной толпы посыпались на него обвинения. Честолюбивый дворянин пытался оправдаться, возвысил голос.

Тут вошел в круг некий атаман Сидорка Заварзин и зачитал грамоту, призывавшую «бить донских казаков повсюду, чтобы вконец уничтожить этот злой народ и успокоить московское государство». Под грамотой стояла подпись Ляпунова. «Твоя?» — спросили Прокопия. Он долго разглядывал бумагу, потом сказал неуверенно: «Походит на мою руку, только я не писывал!»

Но его уже не слушали. «Изменник!» — кричали со многих сторон. Ярость круга стремительно нарастала. Мелкий казацкий атаман Карамышев вдруг подскочил к Ляпунову и ударил его саблей!

Прокопий упал. Лишь один человек, дворянин Иван Ржевский пытался остановить самосуд. Чья-то сабля и его свалила рядом с Ляпуновым.

Два изрубленных тела несколько дней лежали на месте непра­ведного судилища...

Истинная причина гибели Ляпунова открылась позднее. Грамо­та, зачитанная в кругу, была ловко состряпана интервентами, подпись Ляпунова на ней была поддельной. А доставивший гнус­ную подделку атаман Сидорка был польским лазутчиком.

Гибель авторитетного главы ополчения поставила общее дело на край гибели.

Дмитрий Пожарский, лечившийся от раны, отказывался верить страшному рассказу о гибели Ляпунова от рук своих же спо­движников.

Но такова была жестокая правда. Дело освобождения получило еще один удар — объединение многих патриотических сил вновь готово было распасться. Ополчение, созданное Ляпуновым, еще существовало. Во второй половине 1611 года оно еще два раза пыта­лось овладеть столицей, вытеснить из нее интервентов. Но тщетно. Нужна была новая сила.

И она появилась.

ГРАЖДАНИН МИНИН И КНЯЗЬ ПОЖАРСКИЙ

Был же в 1612 году в Нижнем Новгороде некий муж добродетельный и очень рассудительный, — рассказывает одна средневековая повесть, — по имени Козьма Минин, людьми избранный земским старо­стой в Нижнем Новгороде. Этот Козьма издавна слышал про храбрость смолян, и про мужество дворян города Смоленска, и о том, что они большую помощь Московскому госу­дарству оказывали... и великую храбрость и усердие показали... и много вражеских полков побили».

Кузьма Минин был сыном зажиточного солепромышленника. Сам он не пошел по стопам отца, а стал торговым человеком. Завел мясную лавку в Нижнем Новгороде, жил без нужды, даже скопил кой-какое серебро на черный день. Так бы и прожил Кузьма мел­ким купчишкой, которого знают на нескольких соседних улицах. Но судьба распорядилась иначе. Смутное время вошло в судьбу каждого русского человека. Одних оно душило страхом и рабской покорностью, других побуждало к дерзкому разбою, а многих подвигло на великие дела во имя гибнущей Родины.

Позднее Минин вспоминал, что летом 1611 года, в те дни, когда враг сокрушил Смоленск, взял Новгород и держал в руках Москву, не раз приходил к нему один и тот же сон. Будто идет он во главе большой и сильной рати спасать государство от ворогов. Кузьма просыпался по ночам и думал: купеческое ли дело — браться за ратный труд? Мучился сомнениями, размышляя, как поступать. В конце концов рассудил так: «Если знатные не возьмутся за дело, то его должны взять на себя простые, и тогда начинание их во благо обратится и в доброе совершение придет!»

Трудно сказать, чем бы кончились душевные терзания Минина, но сама жизнь подтолкнула его к действию. Нижегородцы избрали Минина земским старостой. На одной из сходок посада новый ста­роста скоро выступил с призывом собирать ополчение для освобож­дения Москвы.

«Московское государство разорено! — горячо говорил Минин. — Люди посечены и пленены... Бог хранил наш город от напастей, но враги замышляют и его предать разорению, мы же нимало не беспо­коимся и не исполняем свой долг!.. Если мы хотим помочь Москов­скому государству, то не будем жалеть своего имущества... дворы свои продадим, жен и детей заложим!!»

Словам Минина многие внимали жадно и с горячим сочувст­вием. На одной из многолюдных сходок нижегородцы приняли «приговор», который тут же все и подписали. В нем поручено было старосте Кузьме Минину определить, «с кого сколько денег взять, смотря по пожиткам и промыслам». Староста, размыслив, предло­жил: «Братья, разделим на три части имения свои, две отдадим воинству, себе же едину часть на потребу оставим!» Сам Минин, по преданию, пожертвовал не только все свое имущество, но и золотые и серебряные оклады с икон, и драгоценности жены Татьяны — звонкие мониста и золотом шитые украшения.

Пример старосты зажег многих. Добровольные пожертвования, которые понесли посадские люди к съезжей избе, были для той эпохи делом невиданным. Вести о них сразу расцветились легенда­ми и пошли гулять по Руси, рождая волну патриотических чувств.

Со всех деревень и сел Нижегородского уезда предложено было собрать «пятую деньгу», то есть пятую часть доходов. Все платили этот трудный налог безропотно, не требовалось ни уговаривать, ни грозить. Всяк понимал — на святое дело сбор! Собирали и деньгами и припасами. Скоро стала полниться казна ополчения первыми сотнями крестьянских рублей.

Тогда перед Мининым и его сподвижниками встал трудный вопрос: кому доверить набирать армию, снаряжать ее и командо­вать? Где найти «честного мужа, которому заобычно ратное дело?» Долго голову ломали, разных воевод вспоминали, но по размышле­нии зрелом никому не решились вручить народное дело.

И тогда Кузьма назвал имя князя Дмитрия Пожарского! Он в это время находился недалеко, в своей нижегородской вотчине, селе Мугрееве, где все еще лечился от тяжкой раны, полученной в московских боях. Рана на голове оказалась тяжелой, зарасти-то заросла, да принесла другой недуг — падучую болезнь.

Не сразу согласился Дмитрий на предложение нижегородцев. Взвешивал и свое непростое положение, и положение в стране. Но потом согласился при условии, что назначат к нему в ополченке казначеем Кузьму Минина.

Радостно встретили это известие нижегородцы: и князь был теперь у будущего войска боевой, умелый, и в делах ему помогал человек честный и энергичный.

В конце 1611 года начали сбор ополчения. Небольшой отряд был у Пожарского, с ним он и пришел в Нижний. Здесь примкнули к нему полторы сотни стрельцов. В январе 1612 года объявились в Нижнем изгнанные со своих владений Сигизмундом смоленские служилые люди. Получив жалованье из мининской казны, они обзавелись оружием и боевыми конями и тоже встали в строй опол­чения. Видя, как растет войско, радовался Минин: «Се, братия, грядете к нам на утешение граду нашему, — говорил он смоля­нам, — и на очищение Московскому государству!»

На призывы Минина и Пожарского откликался город за горо­дом — и поморские, и поволжские, и южные, и околомосковские. «Из всех городов воины стали к князю съезжаться, видя их с Козьмой заботу о войске, и собрались многие полки, желая идти к царствующему городу Москве, и писали грамоты из Нижнего Нов­города от всего народа в города и большие села, чтобы ратники на стоянках готовили припасы и продовольствие, чтобы ни в чем не­достатка не было».

В ПОХОД!

В феврале 1612 года Пожарский выступил с ополчением из Нижнего в сторону Москвы. Дошли до Балахны, радостно встретившей их хлебом-солью. Здесь присоединился к Дмитрию отряд воеводы Матвея Плещеева.

Из Балахны двинулись к Юрьевцу. Там еще один отряд присоединился — служилые татары. Дальше двинулись на Кинешму — и снова встреча была радостной, город дал подмогу и казну.

Из Кинешмы рать перешла в Кострому. Костромской воевода Иван Шереметев хотел было не пустить Пожарского в город, но посадские люди пришли в такое волнение, что воевода едва не по­платился головой за свою спесивую строптивость. Не подоспей во­время Пожарский — и не сносить бы Шереметеву головы!

Простояв в Костроме совсем недолго, ополчение двинулось к одному из крупнейших городов — Ярославлю. Древний город встретил их торжественным звоном. В Ярославле ополчение про­стояло четыре месяца. Сюда стекались все, кому было дорого за­теянное в Нижнем дело — освобождение Москвы, вызволение Родины. Здесь в Ярославле возник и общий земский совет, душой которого был Минин. Кузьма теперь носил данный ему советом титул, каких никто и никогда на Руси не имел, — «выборный всею землею человек!».

Дел у него было множество. Нужно было создать управление на огромной территории, поддержавшей патриотическое движение. В Ярославле возникли приказы, наподобие московских, — Помест­ный, Казанский, Новгородский и прочие. Из разных городов текли в Ярославль деньги и припасы. Из серебряной утвари сметливый Кузьма, быстро создав Денежный двор, приказал чеканить полно­весную монету. Теперь было чем платить жалованье служилому люду.

ЯРОСЛАВСКОЕ СТОЯНИЕ

До Ярославля все текло споро. Счет времени от города до города шел на дни. А в славном Ярославле ополчение Минина и Пожарского провело четыре долгих, много вместивших в себя месяца. Причиной задержки стала нежданная угроза с дальнего севера. Казалось бы, далеко от Ярославля до шведского рубежа. Но северные пограничные дела, шведские захваты в новгородских землях остановили осво­бодительный марш ополчения.

Занятый шведами, Новгород фактически отложился от Россий­ской державы. Образовалось эфемерное «Новгородское государст­во», запросившее у Швеции королевича «себе на царство». Такое предательство новгородских бояр не приняли даже ближние нов­городские города-крепости. В шведской осаде погибли почти все защитники славного Орешка, лишь тогда крепость была присоеди­нена к «государству».

Старую Ладогу и Тихвин заставила присоединиться к нему тяжелая стенобитная артиллерия интервентов.

Шведские когти тянулись и дальше — отряды Делагарди штур­мовали остроги на Беломорье. Мечтания северных королей о «Ве­ликой Швеции», омываемой многими морями, казалось, обрета­ли реальные черты. Шведское наступление грозовой тучей навали­валось па Россию с севера, тень ее скоро накрыла и Ярославль.

По мало этого! Речь Посполитая и Швеция вдруг забыли свои споры из-за Ливонии и заключили перемирие. Смертельные про­тивники бросились делить русский пирог, и им стало не до ливон­ских пряников! Речь Посполитая, захватив Смоленск, зарилась теперь на Москву. Шведы хозяйничали в Новгородском крае и вплотную приступили к захвату русского Поморья. Государствен­ная самостоятельность России находилась на грани исчезновения.

Такие дела резко повлияли и на положение ополчения. Осуще­ствись шведские планы — и ополчение лишилось бы главной базы снабжения — северных уездов. Возникла и угроза прямого военно­го столкновения со шведами. Тогда ополченцам было бы уже не до московских дел.

Около трех месяцев Пожарский вел тонкие дипломатические переговоры. Посылал посольства в Новгород и принимал новгород­цев, просил их прислать выборных для участия в замышляемом избрании нового государя. Чтобы успокоить шведов, говорил послам, может, и шведского королевича выберет будущий Земский собор. Добился у новгородцев обещания не требовать от соседних уездов присоединения к их «государству».

И лишь когда руководители ополчения окончательно и твердо убедились, что Русский Север, связанный с ополчением тысячами живых нитей, не будет отрезан и — главное! — что шведы не на­несут ополчению удара в спину, когда оно двинется на Москву, Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин решили: пора выступать!

ВЫЗВОЛЕНИЕ МОСКВЫ

В июле 1612 года князь Дмитрий отрядил на Москву первые сотни дворянской конницы. Их вел малоизвестный воевода Михаил Дмитриев. Многие знатные дворяне отказались занять командные посты в войске, которое возглавлял не­достаточно родовитый, по их мнению, князь Пожарский. Феодальная местническая спесь даже в этот трудный для Родины час взяла верх над отечественными интересами.

24 июля Дмитриев достиг Москвы, ввязался в тяжелый бой с интервентами, но удержался у московских стен, где уже год стояли многие казацкие отряды — осколки Ляпуновекого опол­чения.

С появлением Дмитриева часть казаков во главе со знамени­тым своевольным атаманом Заруцким ушла от Москвы, но многие остались, примкнули к ополчению.

Следом за авангардом подтянулся к Москве полк князя Лопаты-Пожарского. Семь сотен конников закрепились между Тверскими и Никитскими воротами. Все ближе становилось время освобождения столицы.

А в сердце Москвы — Кремле, Китай-городе — шел неприкры­тый грабеж. Жадные руки наемного воинства шарили в царской казне и кремлевских соборах. Кощунственно выламывались золо­тые и серебряные оклады с почитаемых икон. Было ободрано изукрашенное золотом царское место в Успенском соборе. Интер­венты рыскали по кладовым дворца, снимали золото и сереб­ро с парадной конской сбруи, посохов, ножен, колчанов, наря­дов... Потом наступила очередь великокняжеских усыпальниц в Архангельском соборе стали срезать золотое шитье с покро­вов на гробах, красть церковную посуду.

Добрались и до самых-самых потаенных сундуков царской сокровищницы, где хранились символы государственной власти. Украли корону Бориса Годунова. Цена ее была баснословной. Корону украшали два огромной величины сапфира — «лазоревый и синий яхонты», большие алмазы, изумруды, рубины, жемчуг, а венчали сокровище два массивных золотых обруча и крест.

Набрали и «недостроенную» ювелирами корону Лжедмитрия I. В ней сиял невиданных размеров алмаз, искрившийся всеми цветами радуги, а чуть ниже алмаза лучился сказочно великий-изумруд...

Исчез из сокровищницы золотой царский посох, усыпанный бриллиантами от массивного набалдашника до тонкого конца-острия...

Исчезли два носорожьих рога. А это что, ценные предметы? — спросит современный читатель. В средние века такой рог считался редчайшей драгоценной диковиной, какими обладали немногие короли. Ценились они в сотни тысяч золотых...

Москва была отдана на поток и разграбление, спасать ее нужно было немедленно.

В середине августа Пожарский выступил из Ярославля на Москву. Двигались медленно, одолевая в день по десять — двадцать верст. Тащили тяжелые пушки, тянули по разбитым ухабистым дорогам обозные телеги. Лишь к двадцатым числам августа рать подошла к Москве и заняла позиции в западной части города, за Арбатом.

Сделано это было неспроста. Именно с запада спешил к Москве посланный Сигизмундом гетман Ходкевич. С ним шла вся королев­ская армия, развязавшая себе руки после падения Смоленска. Дмитрий решил перекрыть ей пути к центру столицы, к Кремлю, в котором сидел гарнизон наемников.

Ополчение едва успело занять позиции. Уже через день-два, утром 22 августа 1612 года, гусарская конница Ходкевича, одетая в блиставшие на августовском солнце доспехи, появилась у Новодевичьего монастыря. Поле около него стало местом первой схват­ки. Вслед за конницей в битву вступили пешие войска. Сражение быстро разрослось, распространившись на выгоревшие в июльский пожар московские слободы.

Стремясь с ходу решить дело в свою пользу, Ходкевич усиливал нажим на войска Пожарского, вводил в битву полк за полком. Цель его была ясна: прорваться к Кремлю, рассечь окружавшее центр кольцо ополчения, соединиться с наемниками и вместе довершить разгром Пожарского. Однако плотный ружейный огонь стойких стрелецких сотен остановил продвижение гетмана. Ополчение выдержало первый натиск.

Увидев заминку гетмана и желая ему помочь, из Кремли ударили в тыл ополчению гусары полковника Струся. Но Пожарский был
готов и к этому выпаду врага: часть войска он с начала битвы держал для его отражения. Стрельцы бросились навстречу вышедшему гарнизону с такой яростью, что атака захлебнулась, едва начавшись. «В то время, – уныло писал польский полковник Будила, мы понесли такой урон, как никогда!»

Первый день сражения склонился к вечеру. Пожарскому удалось сохранить замкнутое вокруг центра столицы кольцо. Но потери были большими. Армия его была и так не очень велика, всего около 10 тысяч человек привел с собою князь к Москве. Многие полегли в первый день. Что же принесет следующий? – тревожно думал Дмитрий.

День 23 августа прошел спокойно. Потерпевший серьезный урон Ходкевич приводил в порядок потрепанные полки. Новый бой начался на рассвете 24 августа. Гусарская конница навалилась на ополчение и к середине дня прижала полки Пожарского к Москве- -реке, а затем загнала их и воду. Интервентам казалось, успех был близок, но и Дмитрий понимал, что уступить сейчас никак нельзя: погибнет общее дело. С последним резервом он сам ринулся в бой и сумел удержать важную переправу через реку – Крымский брод. Не пустил врага к Кремлю.

Тогда гетман предпринял последнюю попытку. Он перенес бои на другой участок, в район Серпуховских ворот. Здесь оборону держали казацкие отряды – остатки первого ляпуновского ополчения. Пять часов длился бой с ними, пока Ходкевич не достиг желаемого. Рассеяв казацкие отряды, гетман открыл себе дорогу на Кремль!

Теперь то, полагал Ходкевич. победа достигнута. Не мешкая ни минуты, он приказал направить в Кремль обозы с продовольствием и боеприпасами для изголодавшегося гарнизона. Обоз в четыреста повозок растянулся по всей Ордынке, заполнил Серпуховскую площадь.

Стремление гетмана как можно скорее укрыть свои запасы за стенами кремлевской цитадели сослужило ему плохую службу. Обоз привлек внимание казаков, которые решили не упускать такой добычи. Их разогнанные было гусарами сотни собрались в развалинах вокруг Серпуховки и вновь ударили на врата. Напа­дение невесть откуда собравшихся казацких отрядов ошеломило интервентов. Сопротивление их было беспорядочным и слабым.

Обоз пришлось защищать но всей его огромной длине, но из этого ничего не вышло.

Казаки скоро расчленили линию защиты и, действуя дерзко и умело, отбили весь обоз, телегу за телегой.

Этот казацкий успех подбодрил ополченцев в других местах. В разных концах Москвы радостно зазвонили колокола, давая знать о победе, поддерживая тех, кто упал духом, утомился в непрерыв­ном сражении. И, несмотря на потери и усталость, Пожарский решил вновь атаковать врага. Он понимал – еще один день ожесто­ченного кровопролития ополчение уже не выдержит. Да и враг мог закрепиться в захваченных по Москве опорных пунктах. Князь-полководец чувствовал: или сегодня, 24 августа, одолеть врага, или...

Многие воеводы сомневались в правильности решения, к кото­рому склонился Пожарский. Выл момент, когда заколебался и сам Дмитрий. Но все перевесила решимость Кузьмы Минина, который вызвался возглавить атакующий авангард.

Уже настал вечер, когда он потребовал у Пожарского выделить ему бойцов для наступления. «Бери, кого хочешь», — отвечал уставший князь. Минин взял три дворянские сотни и отряд солдат. Вброд перейдя Москву-реку, отряд отчаянных храбрецов бросился на войска гетмана. Чего угодно ожидали наемники, но не этой не­ожиданной атаки в вечерних сумерках. Даже не сообразив, что про­исходит, кто и откуда наступает, они бросились в бегство.

Поднявшаяся в наступающей темноте пальба, победный клич предводимого Кузьмой отряда и смятение врага влили новые си­лы в измученные рати ополченцев, в укрывшиеся в развалинах и пожарищах группы казаков, в отступившую было стрелецкую пехоту.

Вконец обессиленная многодневным сражением, потерявшая половину бойцов армия освободителей вдруг поднялась в едином атакующем порыве во всех концах Москвы! Опытный Ходкевич не понимал, что происходит, откуда взялись у русских новые силы. Всю жизнь он провел в войнах и походах, но с таким порывом столкнулся впервые. О победе уже не приходилось думать — дай бог армию снасти от гибели и унести ноги. В поздних сумерках он отдал приказ к общему отступлению из Москвы, чтоб уже никогда в нее не вернуться.

Дней через десять после отхода Ходкевича, в начале сентября. Пожарский послал в Кремль вежливую грамоту. «Всему рыцарст­ву, — начиналась она, — князь Дмитрий Пожарский челом бьет». Но за внешней вежливостью была сокрыта непреклонная твердость. Князь предлагал гарнизону сдаться. «Ваши головы и жизнь, — обещал предводитель ополчения. — будут сохранены, я возьму это на свою душу и упрошу всех ратных людей».

Послание Пожарского вызвало очередной приступ злобы у по­терявших самообладание королевских полковников. «Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холоп по-прежне­му возделывает землю, поп знает церковь, а Кузьма пусть занимает­ся своей торговлей!» Отвечая так, спесивые шляхтичи еще надея­лись на помощь короля и ждали его прихода. Сигизмунд III и в самом деле затевал новую авантюру, но после разгрома Ходкевича требовалось время, чтоб собрать новые силы.

Королю нужны были целые месяцы, а в осажденном Кремле и Китай-городе счет шел на дни. Уже в сентябре здесь жестоким хозяином положения стал голод. Воловья шкура стоила три рубля. Солдаты резали ее на полосы, варили и жевали целыми днями. Лепешка с лебедой стоила рубль и слыла сказочным лакомством. Ни собачьего лая и ни кошачьего мяуканья не было слышно — всех животных повыловили и съели доблестные рыцари. Пожухшую лебеду и крапиву по задворкам повыдергали с корнями, кору со всех деревьев ободрали. К началу октября уже и дохлая ворона стала цениться в полновесный рубль.

Помощи интервентам не было, голод косил наемное воинство, и в двадцатых числах октября оно запросило о переговорах. Полков­ники и напоследок попытались торговаться с освободителями об условиях сдачи. Это вызвало гневное возмущение казаков. В один из дней, не спрашивая атаманов, они кинули клич и пошли на штурм укреплений Китай-города. Стихийный приступ был на­столько неожиданным и яростным, что интервенты не сумели дать ему отпора, — Китай-город был взят!

Моральный дух осажденного воинства упал окончательно. «Мы, — признавался в своих записках Будила, — принуждены были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе, кроме того, чтобы нас оставили живыми».

26 октября 1612 года заскрипели заржавевшие петли давно не открывавшихся кремлевских ворот. В этот день вышла и сдалась кучка бояр-предателей. Главу продажной семибоярщины Мсти­славского вели под руки. Следом семенили остальные приспешни­ки интервентов. На лицах у всех — уныние и страх. А за ними, качаясь от голода, брела изменная дворянская мелочь...

Гневные крики собравшихся ополченцев встретили предателей. Но Пожарский, как и обещал, не допустил расправы без суда.

На другой день сложил оружие гарнизон интервентов. Полко­вые знамена и штандарты, мушкеты, сабли, боевые шлемы и доспе­хи были свалены в кучи на московских площадях. Жалкая обезоруженная толпа покинула Москву. Никто не мог узнать в ней спесивого воинства, явившегося сюда и блеске доспехов пол­тора года назад.

Москва ликовала! Во всех церквах звонили и звонили колокола. Земская рать победным маршем прошла с Арбата на Красную площадь. Здесь она встретилась с подошедшими из Зарядья не­стройными колоннами казаков. Сойдясь возле Лобного места, оба войска земское и казачье - повернули к Спасским воротам и вошли в Кремль.

Москва была чиста от врагов и свободна!

НОВАЯ ДИНАСТИЯ

К январю 1013 года съехались в Москву выборные из всех городов на Земский собор.

Собор был многолюден, почти 700 человек. Вместить та­кое множество мог только кремлевский Успенский собор. Там и сходились день за днем. «По многие дни было собра­ние людям, – сообщает летопись, – дела же утвердить не могут и всуе мятутся!»

Дело собор утверждал особое – выбирал царя. Первым было решение не выбирать царя из иностранцев. А предложения такие сначала были — и шведского королевича Филиппа выдвигали, и сына германского император